Принцесса Мила и ее Север

Дик был псом Яга и он был живым напоминанием о сыне. Однажды, когда Ягу было всего 5 лет, однажды он откуда-то принес истощенного замученного щенка. По всей видимости, мать от него отказалась, и щенок был очень плох. Гитиннэвыт сначала хотела отнести куда-нибудь этого щенка, потому что он был очень слабый и она боялась, что он умрет и очень расстроит его любимого Яга. Но Яг не засыпал без него и все дни напролет проводил с ним. Он грел его у очага, накрывал его своей собственной кухлянкой, и матери пришлось сдаться и выкармливать щенка оленьим молоком и жиром. Так щенок выжил и остался в семье. Никого, кроме Яга, он не воспринимал, а на всех чужих скалил свои белоснежные зубы и рычал уже с самых малых месяцев и Яг назвал его Диком.

Дик вырос в крупного лохматого пса, не похожего ни на одну собаку в их поселении. Он был полностью черным и только на груди у него было одно маленькое беленькое пятнышко. Он не был похож на ездовых собак, которых держали чукчи, но был намного крупнее их, обросший немыслимо лохматой шерстью, и совсем скоро уже Яг спал на нем, как на огромной теплой подушке, уткнувшись носом в его мягкую черную шерсть. Так они росли, пес и мальчик, неразлучные друзья, обожавшие друг друга.

Дик всегда и везде сопровождал Яга и понимал его с полу слова. И в тот день он тоже был там, на берегу, и с волнением наблюдал за лодкой своего хозяина. Когда случилась беда, Дик, не раздумывая бросился в воду. Но водоворот и ураган были такой силы, что вся вода как будто встала из реки стеной и ничего не было видно. Дик метался по поверхности воды, нырял под воду, пытаясь понять, где его хозяин, но так никого и не увидел. Последнее, что он помнил, как в очередной раз он ныряет под воду, и, не видя никого и ничего, погружается в темноту. Уже намного позже происшедшего, он очнулся на берегу реки, далеко вниз по течению. Очнувшись, он вскочил на все четыре лапы и помчался назад, домой, думая, что его любимый хозяин ждет его дома. Но, добежав до своей яранги, он сразу понял, что Яга там нет. Что его вообще нет в поселке. С тех пор он слег и просто лежал у порога, безучастный ко всему. До сегодняшнего вечера.

Отец тоже услышал странный рык Дика и вышел из яранги посмотреть, на кого он рычит. Но, когда он вышел, Дика около яранги уже не было. Он с женой начал с беспокойством ходить вокруг яранги и звать Дика, и вдруг они увидели, как Дик несется к ним из тундры, яростно лая, и постоянно оглядываясь. Он добежал до них и начал прыгать на них, царапая их когтями, лая, и кружась на одном месте. Мать с отцом, не говоря друг другу не слова, побежали за ним в тундру. Дик, увидев, что его поняли, помчался на всех парах вглубь тундры. Тут отец остановился и сказал матери:

– Нет, останься дома, дети еще не спят и могут испугаться. Я сам посмотрю.

Она взглянула на него со страхом и мольбой, но поняла, что он был прав.

– Хорошо, – тихо ответила она. – Только поторопись.

И она повернула домой, а он побежал дальше, за Диком. Он пробежал приличное расстояние и уже весь запыхался. Черное тело Дика, прыгавшее через болотные кочки, мелькало далеко впереди, и вот отец увидел, что он остановился и что там не только Дик, а кто-то еще. Сердце отца забилось и он, не чувствуя больше усталости и не обращая внимания на сбившееся дыхание, помчался, как пуля, туда, где остановился Дик. Он бежал и боялся даже думать о том, кто там лежит. И вот, подбежав ближе, он увидела знакомый силуэт, лежащий на земле, и Дика, который скулил, прыгал и скакал вокруг него, хвост его превратился в пропеллер, и он то и дело облизывал руки и лицо у лежащего человека.

Оказавшись уже около них, отец увидел своего любимого сына. Он был в полу бессознательном состоянии, но, увидев отца, он улыбнулся опухшими от комариных укусов, синими губами, и из его глаз потекли слезы. Отец бросился ему на грудь, и рыданья сотрясли его тело. Он обнимал своего первенца, своего Яга, самого любимого и сильного, обнимал его исхудавшее измученное тело, целовал его лицо, гладил его черные холодные волосы. Он рыдал, как не должен мужчина их племени, но ничего не мог с собой сделать. Он обратил внимание, что Яг был одет в какую-то странную одежду, но ему сейчас было все равно. Главное, его сын был жив и он был дома, и отец очень хотел скорее рассказать об этом матери и чтобы его любимая птичка скорее увидела своего сына, чтобы она ожила и воскресла, и стала такой же, как раньше, любимой и любящей птичкой.

Яг тоже тихо плакал, но он был настолько слаб, что он совсем не мог говорить. От только показывал рукой вдаль, куда-то в тундру, и, приглядевшись, отец увидел там что-то блестящее и странное. За всю свою долгую жизнь он не видел ничего похожего на то, что он видел сейчас – недалеко от его сына, распростершись, на серебристом ягеле лежала женщина с длинными белоснежными волосами и вся сверкала, как огромная рыба, выловленная из воды. Было непонятно, она живая или нет. Отец не понимал, как ему вести себя, ведь это была какая-то чужестранка, а по обычаю, чужестранцев может принимать только Шаманка. И тем более, эта женщина вообще не была похожа на человека. Яг, увидев замешательство отца, тихо произнес:

– Она спасла мне жизнь, и сознание оставило его.

Глава 14. Племя Чукчей

Отец все понял и больше не медлил. Он оставил сына с Диком, а сам побежал в поселок за подмогой. Его ноги не слушались, его трясло. Пока он добежал, он немного пришел в себя и хотя бы уже мог говорить. Сначала он забежал в собственную ярангу, потому что он знал, что его жена не находит себе места. Так и было. Когда он только появился у входа в ярангу, жена выскочила из яранги, и, увидев его лицо, за секунду все поняла, но она хотела услышать эти слова, единственные слова, о которых она мечтала все последние месяцы. И он, посмотрев в глаза своей птичке, тихо шепнул:

– Он жив, он дома! – И они, не скрывая рыданий, сотрясавших их тела, обнялись, и так стояли они несколько секунд, пока смогли совладать с собой и он сказал:

– Мне нужна помощь, я пойду позову соседей, а ты приготовь еду и второй полог, он не один!

– Как не один? А кто еще с ним? – взволнованно воскликнула она.

– Девушка, и очень странная! – крикнул он ей в ответ уже с улицы.

«Девушка», только и смогла подумать мать. Но она больше решила не думать ни о чем. Главное, ее сынок, ее жизнь – дома. Живой и здоровый, и сейчас она увидит его, поцелует его черные, родные глаза, обнимет его крепко-крепко, и никуда больше от себя не отпустит. А остальное не важно. И она тихо заплакала, уже от счастья. В мыслях она благодарила тундру, солнце, звезды за то, что вернули ей сына, всех Богов и Духов Севера, и даже злых, за то, что они не причинили ему ничего плохого, а солнце и звезды за то, что освещали ему путь домой. Со слезами благодарности, склонив голову, она застыла, на несколько мгновений, и в этот момент все гнетущие, темные мысли освободили ее сердце и душу, вылились чистыми слезами и уши восвояси. Она начала доставать дополнительные шкуры из-за полога, войлочные коврики, одеяла, и стелить их у очага, на самом лучшем месте.

В это время отец пробежался по всем соседям, собирая на помощь мужчин. Новость о том, что его сын нашелся, мгновенно распространилась по стойбищу. Жители выбегали из своих чумов, радовались и славили Богов и Духов. Они все очень любили Яга и очень переживали за него и за всю его семью, когда он пропал. И теперь все племя радовалось тому, что он вернулся. Ну и еще, людям было интересно узнать, где он пропадал столько времени и что с ним было. И конечно же, все хотели его увидеть прямо сейчас, поэтому в тундру, туда, где отец оставил Яга, Дика и странную женщину, бежали почти все мужчины племени. С собой они взяли несколько оленьих шкур, чтобы нести на них Яга, и другими накрыть его, потому что, наверняка, он весь продрог.

Добежав до лежащего на мху, Яга, его соплеменники не могли сдержать слез. Они увидели худую, буквально высосанную комарами фигуру, и, если бы не верный Дик, который лежал, вплотную прислонившись своим черным боком к хозяину и согревая его своим теплом, они бы не узнали его. Яг к тому времени уже немного пришел в себя, и увидев соплеменников, мог только слабо улыбаться, отчего не слушающееся его лицо больше походило на гримасу. Подбежавшие ребята бросились к нему, схватили и положили на оленью шкуру, накрыв его сверху другой шкурой. Они обнимали, целовали его, поздравляли с возвращением, слезы радости текли по их щекам. Уложив его на шкуру, его аккуратно подняли и понесли в поселок.

– Отец! -слабо позвал он, – там моя жена… – но он не договорил.

– Не волнуйся, мы идем за ней, – ответил отец, и, позвав с собой несколько ребят, направился в сторону лежавшей невдалеке женщины.

Подойдя к Калисте, вся компания замерла и уставилась на нее. Они никогда не видели ничего подобного. Перед ними лежала молодая девушка, очень красивая, но очень странная и изможденная. Ее синие губы были приоткрыты, на лбу выступила испарина, длинные белоснежные волосы, переплетенные золотыми нитями, были мокрые, все во мху и веточках, она бредила, и под ее глазами, под ее густыми черными ресницами уже вырисовывались черные тени. Они поняли, что она уже на границе двух миров. Ее странная блестящая одежда, сшитая из каких-то блестящих камней, полностью сковывала ее и была холоднее льда, и когда мужчины аккуратно перекладывали ее на оленью шкуру, они почувствовали ледяной холод, исходивший от ее тела. Не известно, как в этом ледяном теле могла теплиться жизнь. И отец понял, что только какая-то мощнейшая сила держит ее душу в этом теле и не дает уйти. Он подумал, что эта сила – любовь к ее сыну, такая же сильная, как его к ней, а это отец увидел сразу в его уставших глазах. Этот огонь он не перепутает ни с каким другим, ведь и сам он горел таким огнем, а поэтому знал, что сын его полюбил раз и на всю жизнь. Поэтому они спешно переложили ее с земли на шкуру, укрыли сверху еще несколькими шкурами и понесли ее в поселок.

Но парни, которые несли ее, были далеки от романтики, а смертный холод, исходивший от этого странного тела, который они так явственно ощутили, настолько впечатлил их, что, как только Калиста была погружена на шкуру, они схватили эту шкуру с обеих сторон и опрометью бросились в поселок, только лишь с одной мыслью – скорее избавиться от странной ноши.

В стойбище к этому моменту уже все знали о том, что Яг вернулся и не один, и теперь уже все жители, и женщины, и дети, забыв про свои дела, стояли на краю тундры и, вглядываясь в даль, ждали. И вот, наконец, они увидели своих мужчин, несущих на шкурах двух человек.

Первым принесли Яга. Парни, которые его несли, ненадолго остановились перед жителями, чтобы они смогли поздороваться с ним. Но он был настолько слаб, что уже буквально через пару минут они аккуратно занесли его в родную ярангу и положили на полог, к очагу, на место, которое уже было для него готово. Оставив его дома, все вышли, дав возможность матери побыть с сыном наедине.

Следом за ребятами, которые принесли Яга, появилась вторая группа запыхавшихся ребят, которая принесла еще кого-то. Люди увидели, что на шкуре лежит женщина. Из-под оленьих шкур, которыми она была накрыта, была видна только ее голова с длинными белоснежными волосами, и ее белое лицо. Ее глаза были закрыты, но было видно по лицу, что ей очень плохо. Парни, которые держали шкуру, на которой она лежала, опустили ее на мох и быстро растворились в толпе, и люди, обступив ее со всех сторон, молча смотрели на нее, не зная, как им реагировать.

– Она спасла моему сыну жизнь, – сказал громко отец. – Я прошу племя оставить ее!

Но люди молчали. По их законам они не могли принимать таких решений. Чужеземцы не моги просто так остаться в племени. И тут послушались тихие шаги, все расступились и около шкур появилась старая Шаманка племени, Нутэн, что обозначало «тундра».

Глава 15. Нутэн

Не зря старую Шаманку звали Нутэн. В племени говорили, что ее матерью была белая медведица, а ее отцом был Дух Севера, и что до пяти лет она жила в тундре в берлоге и воспитывалась белыми медведями, а потом, когда ее мать умерла, она сама пришла в поселение к Чукчам. Одна пришла одна, замотанная в шкуру медведицы, разговаривать она не умела, зато она понимала язык всех животных, умела разговаривать с тундрой, и тундра выполняла все ее прихоти и желания. Когда она пришла в стойбище, то тогдашняя Шаманка племени, увидев ее, сразу же поняла, кто перед ней и забрала ее к себе. Она воспитывала ее совей преемницей. Но почти год ей не могли дать имя. Никакое из имен ей не подходило. И никакою одежду она не воспринимала, кроме одежды, которую сшили для нее специально из шкуры медведя, в которой она пришла.

Прожив в стойбище год, однажды весной она ушла. Тогда ей было шесть лет. Ее искали, но не нашли, и все подумали, что ее сожрали дикие животные, потому что было не мыслимо, чтобы ребенок в шесть лет один смог выжить в тундре. Но, каково же было удивление чукчей и даже Шаманки, когда спустя несколько недель, она вернулась, и выглядела она совершенно довольной и жизнерадостной. На ней не было ни одного комариного укуса, и щеки ее были пухлыми и розовыми, какими бывают щеки только у очень здоровых крепких детей. После этого Шаманка назвала ее Нутэн, тундра. Услышав впервые свое имя, девочка сразу же посмотрела на Шаманку так, как будто она давно знала, что зовут ее именно так, и никак иначе.

После этого все в племени стали звать ее Нутэн. Зимой она жила вместе со всеми, в стойбище, а летом уходила почти на целое лето, и никто не знал, где она жила и как. Поначалу ее пытались искать – собирали целые экспедиции, запрягали оленей и собак и объезжали все окрестности тундры, но увы, ни разу никто ее так и не нашел. После этого перестали уже обращать внимание на ее исчезновения, и к осени она всегда возвращалась сама.

С каждым годом ее внешность менялась, и было ощущение, что это совсем другая девочка. Когда ей исполнилось восемь лет, она ушла, а когда пришла, ее взгляд стал очень сильно напоминать взгляд медведя – пристальный, внимательный, вызывающий. Никогда ни в одном споре она не отводила глаз, и ни разу никто, и даже мужчины, не выдерживали ее взгляда. Когда она проходила мимо пасущихся оленей, они переставали грызть свой ягель, поднимали головы, и, прядая ушами, начинали нюхать воздух, как обычно они делают тогда, когда чувствуют хищника. После того, как она отходила от стада на приличное расстояние, они успокаивались и продолжали пастись.

Через два года, когда она снова ушла и снова вернулась, она изменилась и уже была похожа на какую-то птицу – ее движения были быстрыми и четкими, походка стала легкой, и она как будто отсутствовала и мысленно всегда была далеко. Шаманка, наблюдая такие метаморфозы, поняла, что перед ней очень сильный дух в теле девочки, который намного сильнее ее самой. Она учила ее сборам трав, шаманским обрядам, работе с бубном. Но никогда между ними не было никакой теплой связи. Обе относились друг к другу с уважением и пониманием того, что обе нужны друг дружке только в качестве учителя и ученицы.

Прошло очень много лет, в стойбище сменилось не одно поколение, и наконец, старая Шаманка ушла, передав всю свою силу, которой у нее было очень много, новой Шаманке. Хотя уже нельзя сказать, что она была молодая, нет. Это была женщина, и не сказать, что старая. Невозможно вообще было сказать, старая она или молодая. Можно было с точностью сказать лишь одно – это была женщина.

И вот Нутэн, пройдя сквозь притихшую толпу, подошла к лежавшей на шкуре Калисте. У нее было 14 длинных седых кос, заплетенных разноцветными лентами. Глаза ее бы настолько черными, что в них было не видно ничего, ни одной эмоции или мысли. Как и ее глаза, ее лицо не выражало ничего. Оно было совершенно безэмоциональное и не запоминающееся. Ее черты лица как будто все время менялись и невозможно было запомнить, как она выглядит. Одета она была в медвежью кухлянку, и на ее шее, на кожаной тесемке, висело бесчисленное количество разных амулетов, заячьих лапок, клыков медведей и росомах, когтей полярной совы. Ее кухлянка была подпоясана широким кожаным поясом, за который был заткнут огромный стальной кинжал в кожаных ножнах. В правой руке она держала длинный мундштук в виде лапы ворона, вырезанный из китового бивня, в котором всегда дымилась самокрутка. С этим мундштуком она не расставалась никогда и всегда над ее головой было облако серого-голубого дыма.

И вот, Шаманка, окруженная дымовым облаком, неспеша и беззвучно подошла к оленьей шкуре, на которой лежала Калиста. Гробовая тишина, царившая в этот момент на поляне, усилилась, и даже собаки во всем стойбище перестали лаять. Тишина стала густой и тяжелой, и дети, которые были на поляне вместе со взрослыми, начали зевать. Подойдя к Калисте вплотную, она пристально уставилась на нее, попыхивая совей трубкой. Она застыла и не шевелилась, и только ее впалые щеки западали, втягивая воздух сквозь мундштук, после чего выпускали клубы дыма. Вся поляна замерла и казалось, что замерли даже жучки, копошившиеся во мху и птицы, пролетавшие в этот момент мимо. Так прошло несколько мгновений, и вдруг воздух над головой Шаманки начал сгущаться, и дым от ее папиросы уже никуда не улетучивался, а весь оставался над ее головой, концентрировался и густел, и наконец это облако начало приобретать какие-то очертания.

И вдруг все увидели совершенно реалистичные картинки, которые образовывались в этом густом темном табачном дыму, как в экране: вот видят они, как Яг упал в воду и начал тонуть, как страшное течение понесло его, как щепку, вниз по течению, ударяя об камни, раздирая ему руки в кровь. И все, кто видел это, ощутили все те эмоции, которые тогда ощущал Яг – боль, борьба, отчаяние, забвение. К этому времени маленькие дети уже уснули, и эти эмоции могли почувствовать только взрослые. Все это было настолько реалистично, что многие женщины заплакали, а мужчины мужественно сдерживали слезы. Следующая картина показывала, как он уже лежит на берегу, в зарослях ивы, весь замерзший, истерзанный, слабый и беспомощный. И вот его находит Калиста, следующее мгновение – она тащит его, ослабленного и раненого, на себе, в укрытие. Дальше картина показала, как она его лечит, и как он лежит у теплого очага и ему очень хорошо. И вот промелькнула последняя картина – как они бегут по ночной тундре, в поисках его родного дома, сердцами, мыслями и телами связанные между собой, как единое целое, которое уже нельзя разъединить.

На этой картине все рассеялось и дым растворился в воздухе. Но люди всё еще стояли, как завороженные, и молча с открытыми ртами, смотрели в пространство над головой Шаманки, где уже ничего не было, кроме прозрачного чистого воздуха северной тундры.

Когда они очнулись и посмотрели на Калисту, то некоторые от неожиданности воскликнули. Около Калисты, в изголовье, сидела огромная полярная сова, но не белая целиком, как все совы, а с большой черной отметиной на груди. Никто не видел, откуда она взялась и как она вообще здесь очутилась. Шаманка Нутэн стояла, склонив перед не голову, что означало признание и уважение. И тут же, сова, тяжело поднявшись, расправила свои огромные крылья, взлетела и, полетев в сторону распадка, вскоре исчезла из вида. Люди стояли молча, и никто не осмеливался первым заговорить и вообще пошевелиться. Шаманка молча развернулась и пошла обратно. Вся эта сцена происходила в полной тишине, но людям ничего не нужно было объяснять, они все видели сами своими глазами. Двое мужчин подошли к Калисте, взяли шкуру, на которой она лежала, и понесли ее в ярангу к Ягу.

Ее положили на пол яранги, на приготовленный из шкур и войлока полог, с другой стороны очага. После этого посторонние вышли, и родители Яга остались, наконец, наедине со своим любимым сыном и его избранницей. Младшие дети не спали, и они обступили гостью со всех сторон и с интересом ее рассматривали. Они никогда не видели ничего подобного и даже самый младший малыш, который любил, чуть что, покапризничать, потому что был слишком сильно избалован, впрочем, как и все самые младшие дети в любящих семьях, все это время молчал и вообще, казалось, забыл, как надо плакать и капризничать. Он подполз к Калисте и с интересом отковыривал маленькие блестящие кумушки от подола ее платья, который немного торчал из-под шкур.

Когда состояние общего ступора прошло, мать Яга побежала по соседям, спросить какую-нибудь подходящую женскую одежду. У них в семье не было девочек, поэтому и женской одежды не было никакой. А в мужскую одежду одевать девушку было нельзя – можно было накликать Злого Духа, который придет и заберет у девушки женственность. Одежду она нашла очень быстро, но все соседи хотели знать подробности, поэтому быстро вырваться от них не получилось. И когда она вернулась домой почти через час, то увидела, что малыш до сих пор молча выковыривал камушки, причем пока ему не удалось отковырять ничего, но он был очень целеустремленный, как и его старший брат, и не сдавался, и поэтому другие дети могли спокойно отдохнуть в этот вечер, предоставленные сами себе, а не быть няньками, как это всегда бывает в больших семьях.

Вернувшись, мать всех детей уложила спать и дождавшись, пока они уснут, быстро переодела Калисту, сняв с нее холодное и странное каменное платье, которое она повесила на стену яранги. Оно блестело и отражало отблески огня из очага, отчего вся яранга наполнилась каким-то теплым, нежным светом.

– Ну, добро пожаловать в семью, дочка, – сказала тихо мать и поцеловала Калисту в ее уже высохший и теплый лоб. Она погладила ее по серебристым длинным волосам, по ее голове, погладила ее руки и поцеловала их.

– Спасибо тебе за моего сына, ты вернула мне жизнь, – прошептала мать и склонилась над Калистой.

Слез у нее уже не было, и только счастье, переполнявшее ее сердце, выходило теперь из ее глаз, наполняло комнату, согревало Калисту и Яга, и она очень хотела, чтобы эта странная, тоненькая, хрупкая девушка поскорее выздоровела.

Все дети уже давно спали, ее муж тоже спал, и даже Дик спал не снаружи яранги, а сегодня ему разрешили зайти внутрь. Он спал, повернувшись острой седой мордой к своему любимому хозяину. Она тоже пошла спать, и она не помнила ни одного дня, когда она была такой счастливой.

С этого дня счастье поселилось в их маленькой яранге, на краю Земли, и грело ее изнутри, как самая мощная доменная печь. Ей казалось, что этого тепла хватит не только на всю их семью, но и вообще, на весь поселок. И еще долго не могла она уснуть, и смотрела то на своего любимого первенца, то на его избранницу, то на других своих детей, и благодарила Богов и Духов, свою любимую Землю и весь свой Род, что довелось ей почувствовать, что такое настоящее человеческое счастье и любовь.

Следующим утром семья проснулась в полном сборе, как когда-то давно, в очень счастливые времена. Но теперь в их семье случилось пополнение – в этой семье появилась дочь. Всем было очень интересно, что это вообще за человек, уж очень она была не похожа на всех, кто жил в их племени.

– Как думаешь, – спрашивала мать отца, – что она ест? Уж больно она худая и бледная. Не знаю, чем ее кормить.

– Вот очнется, спросим, – отвечал отец, как обычно, занимаясь своими делами и не отвлекаясь от них.

И пока они оба, сын и новоявленная дочь спали и набирались сил, семья жила в своем обычном ритме. Каждый был занят своими делами и ничего уже, казалось, не напоминает о случившемся, если бы не Дик, который теперь постоянно бегал и скакал вокруг яранги, в нетерпении вновь увидеть своего любимого хозяина. Он то ложился у входа, пытаясь засунуть свой острый нос внутрь и понюхать – ничего там не изменилось? То вострил свои уши и прислушивался, пытаясь услышать голос хозяина. Но пока ничего не мог учуять и услышать нового, а поэтому от нетерпения иногда вскакивал с места, где он лежал, и наяривал вокруг яранги по нескольку кругов, чтобы хоть немного успокоиться.

Яг очнулся на третий день в середине дня. За эти три дня он периодически просыпался, слабо просил пить, мать или отец спешно подавали ему воды, и, напившись, он вновь проваливался в небытие. Но на третий день он открыл глаза и как будто впервые оглядел чум. Дома никого не было. Он узнал эти войлочные ковры, которыми были увешаны стены яранги, деревянные полочки с игрушками его младших братьев, учуял знакомый запах родного дома, и его сердце забилось быстро-быстро. Он понял, что он дошел, что он выиграл эту битву со смертью. Но тут же он вспомнил о ней, своей любимой. Он с волнением оглядел ярангу еще раз и увидел ее с другой стороны очага. Она крепко спала, укутанная оленьими шкурами. Ее серебристые волосы слабо поблескивали и отражали свет очага, ее лицо, выглядывавшее из-за шкур, было румяным и спокойным.

Слезы умиления и счастья проступили на его глазах, но тут вошла мать. Невозможно описать, что почувствовало измученное сердце любящего сына, который увидел мать, ту, кого он любил больше всего на свете. Сколько всяких страшных мыслей и событий пришлось ему преодолеть, чтобы еще раз увидеть эти родные глаза, поцеловать эти, самые любимые, руки, почувствовать этот запах, который он никогда не спутает ни с каким другим. Да, теперь его сердце узнало, что такое любовь к другой женщине, но эти чувства невозможно сравнивать.