Принцесса Мила и ее Север

Стелла Белая

Принцесса Мила и ее Север

Часть первая.

Глава 1. Иультин

Метель выла, как голодная волчица. Огромные снежные хлопья бесновались, стирая границы между небом и землей. За секунду они воссоединялись в один огромный кулак, который откуда-то с сверху, в следующею же секунду, обрушивался со всей своей жгучей ледяной силой на землю, не жалея ничего живого на ней. И, повинуясь силе этих чудовищных ударов, уже в третью секунду он рассыпался на сотни тысяч невесомых хлопьев-снежинок, чтобы в четвертую секунду начать все сначала.

В такое время было непонятно, ночь ли, день ли…Снежная буря, по своему обыкновению, взявшись невесть откуда, обрушивалась на землю всегда внезапно и со всей своей, никем не укротимой, силой. Вытворяла она только то, что сама хотела, как очень красивая молодая невеста, знающая себе цену и полностью уверенная, что ее богатый и влиятельный жених выполнит любой ее каприз. И, вдоволь покрасовавшись, устав, и, напоследок, страстно станцевав свой любимый ледяной танец, она успокаивалась и, довольная собой, затихала до следующего раза, а все живое и не живое, что по своей невезучести, в такие дни попадалось ей под руку, могло, наконец, перевести дух, отдохнуть и зализать раны.

И вот, точно такая буря застигла группу иультинских охотников, преследовавших стадо оленей. Охотники выслеживали этих оленей несколько дней. Они знали, что в заметенном вместе с крышами обшарпанных убогих бараков, заледеневшем поселке их с добычей ждут их семьи, дети и вообще все жители поселка. И охотники уже настолько отчаялись, что их даже уже не пугала мысль о том, что каждый олень в этой безбрежной тундре по праву принадлежит только местному населению, чукчам, и что нарушители этого древнего закона могли запросто поплатиться собственной жизнью. Но, обо всем по порядку.

В том году, о котором идет повествование, существование поселка Иультин и всех его жителей повисло на волоске. Метель приходила в этот год настолько часто, что ни одна машина с провиантом не могла добраться до тех мест. Все дороги были полностью занесены. Да и толку от дорог было очень мало, так как температура в ту зиму опускалась настолько низко, что двигатели в машинах просто замерзали. Запасы жителей очень быстро заканчивались, а новых продуктов взять было уже негде. В поселке было только 2 небольших магазинчика, стены и кладовки которых были проморожены насквозь, как и те остатки продуктов, которые там лежали – насквозь проеденные плесенью шоколадные конфеты «Красный Мак», старые коробки с тушенкой, произведенной еще при Царе Горохе, сухое отвратительно печенье «Привет», для которого как раз наступил звездный час, потому что в обычные времена есть его было совершенно невозможно.

Обледеневшие замки, на которые были закрыты двери магазинчиков, превратились в ледяные железные глыбы, не поддающиеся ни ключу, ни лому. Но совсем скоро не стало никакого смысла вообще ходить в эти магазины – даже эта ужасная еда полностью закончилась.

Люди жили в этом поселке уже много лет, но только теперь впервые увидели, на что способна северная зима, и поняли, что обозначает название их поселка – Иультин, что в переводе с чукотского означало «ледяная игла». А ведь чукчи, коренные жители этих суровых земель, ничего не делают просто так, и тем более не дают бессмысленных названий рекам, сопкам или поселениям. Каждое название складывалось из многовековых наблюдений за местом, и даже сами чукчи избегали лишний раз приезжать в этот поселок. И вот теперь он и впрямь превратился в ледяную иглу, которую бесновавшаяся пурга хотела воткнуть каждому его обитателю прямо в сердце.

Иультин располагался в низине, в распадке трех сопок, и очень многие жители уже начали впадать в отчаяние и сдаваться под натиском этих страшных холодов, души их сжимались от страха за своих близких и детей, и ледяной белоснежной змеей начала вползать в их разум коварная мысль о том, что, видимо, такая судьба, всем им тут и остаться, навсегда погребенными в этой братской могиле под таким красивым, серебристым, и одновременно смертельно-опасным белым снегом.

Итак, метель не давала людям продыху и наконец, администрации поселка стало очевидно, что единственный шанс выжить и пережить эту страшную непогоду – попробовать найти среди жителей поселка опытных охотников и отправить их за добычей в тундру. Конечно, шансы на то, что охотники в такую непогоду могут кого-то выследить и добыть, были очень малы. Но все-таки это были шансы и это было лучше, чем сидеть и ждать верной смерти, поэтому администрация поселка, которая состояла из начальника ГОКа (Горно-Обогатительного Комбината), его заместителя и секретаря, решила сделала объявление об общем собрании всех жителей в местном Доме культуры, или попросту клубе, на следующий день в 19.00. Объявление передали по радио, которое, как ни странно, еще работало и висело в каждом бараке, и поэтому каждая семья это объявление услышала. Конечно, люди хотели бы услышать другую информацию, например, о том, что им доставили каким-то образом провизию и беда миновала. Но, молчавшее несколько недель радио, вдруг ожило, откашлялось и хриплым женским, прокуренным и очень усталым голосом коротко сообщило об общем собрании, не дав жителям ни единого шанса на хоть какой-нибудь положительный исход.

Услышав об общем собрании, люди поняли, что беда не только не ушла, но вот только что она постучалась в каждый дом, в каждую семью. И каждый, услышавший этот уставший голос, в сердцах высказал в адрес его обладателя массу отвратительных пожеланий, хотя Валентина Ивановна, секретарь директора ГОКа, кому, собственно, и принадлежал голос, и сама была в точно таком же положении, как и все. Она также, как и все, сидела, закутавшись в сто фуфаек, которые ее не согревали, в ледяной комнате, и бесконечно пила литры горячего чая, чтобы хоть как-то согреться, и не только от холода, проникавшего в ее комнату из всех щелей, но больше от холода, проникавшего в ее душу, как бы она не старалась ее прятать и беречь.

Люди начали готовиться к собранию, которое было объявлено на завтра. В эту ночь в семьях не спали, и взрослые, уложив детей, гадали, кучкуясь в коридорах своих бараков, куря одну сигарету за другой, что же хотят сообщить жителям начальники поселка, те, кто несет ответственность за них, их детей, их имущество и их жизни. Но ничего утешительно никому не пришло в голову. Злоба и бессилие душили людей. Они, конечно же, понимали, что против стихии бессильны все, и даже те люди, кому они вверили когда-то свои жизни, приехав сюда за «длинным рублем», на этот край света, со всех концов Советского Союза. Приехали в этот дикий, ледяной, очень опасный и безумно красивый край, на чужую землю, которая их не ждала и не хотела, приехали устанавливать свои правила в чужой монастырь, который тысячелетиями жил только по своим незыблемым законам, приехали, побросав там, на Большой Земле, все свое нехитрое имущество, свою родную землю, стареньких родителей, привезя сюда своих жен и детей, жизни которых сейчас висели на волоске. Они очень хотели найти виноватых в этом кошмаре, но все прекрасно понимали, что этот поиск уже никому не поможет.

Тогда они еще не знали, что эта ситуация разрешится для них без особых потерь. Но, спустя всего лишь несколько лет, потянутся эти люди, несолоно хлебавши, назад, на Большую Землю, к своим, уже полуразрушенным хаткам, к своим заброшенным и заросшим крапивой и бурьяном, участкам, к молчаливым могилкам не дождавшихся их родителей. И не въедут они гордо в свои дворы на новеньких Волгах и Чайках, не купят себе прекрасные дома на побережьях теплых морей, и не сбудется ничего, что им было обещано их высокими начальниками. А полетят они, нищие и униженные, на самолетах, с билетом в один конец и с одним чемоданом, и будут прятать глаза и что-то мямлить, когда их бывшие соседи, оставшиеся дома и уже вставшие на ноги, будут расспрашивать их о том, что же произошло. И придется им начинать все сначала, но уже без здоровья, без молодости, без веры в себя и людей, без любви, на уже давно ставшей для них чужой земле, не простившей им предательства, потому что Север заберет все это в отместку за то, что приехали незваными гостями, без разрешения ковыряли его прекрасные сопки, долбили их отбойными молотками в поисках металлов, за то, что потом бросали их, измученных, и тут же лезли на новые. За привезенную в эти прекрасные края водку, от которой погибли и сошли с ума сотни мужчин- чукчей, у которых, как и у детей, нет на этот страшный яд иммунитета. За тонны выпотрошенной и выброшенной прямо здесь же, на берегах прекрасных чистейших рек, рыбы, потому что икра ее ценится гораздо выше, чем ее плоть. За тысячи невинных и прекрасных животных, зайцев, лис, песцов, которые, будучи любопытными от природы и до последнего доверяя людям, никогда не убегали, а с детским любопытством смотрели на улыбающихся людей, целившихся в них в оптический прицел. И, получив пулю, в своей предсмертной агонии, они могли пожаловаться на такую жестокую несправедливость только их отцу, Северу. И Север отомстит сполна.

Но это все будет не скоро, а пока люди готовились к собранию. Время тянулось медленно, пурга за окнами и не собиралась утихать, спать не мог никто, и все, что они могли, это обсуждать между собой, как так получилось в их жизни, что они оказались в такой ситуации. Ведь никто не хотел ничего плохого, они хотели только заработать, и они выполняли все в точности так, как им говорили. Тихо, друг дружке, сетовали они на несправедливость их начальства, на погоду, и даже на собственных детей, которые не слушаются, капризничают и хотят гулять, а там вон оно что твориться. Так прошла бессонная ночь и наступил хмурый, не обещающий ничего хорошего, день.

Глава 2. Собрание

И вот, наконец, время подошло и собрание наступило. Оно проходило, как и было запланировано, в местном Доме культуры. Это было небольшое, когда-то давно выкрашенное зеленой краской, двухэтажное здание с белыми колоннами и с бюстом Ленина во дворе, от которого осталась незанесенной снегом только небольшая часть его чугунной лысины. Основной зал, где находилась сцена, был не очень большой и всех желающих присутствовать на собрании он не вместил, поэтому люди располагались везде: они стояли у стен, в проходах, в коридорах. Ровно в 19.00 из-за синих бархатных кулис на сцену вышел начальник ГОКа Петр Иванович, его заместитель, Константин Ильич и секретарь Валентина Ивановна. Валентина Ивановна имела красные заплаканные глаза, и этот факт, вроде бы, не относящийся к общему делу напрямую, совсем огорчил всех пришедших на собрание. Люди в зале начали переговариваться, переглядываться и волноваться.

– Здравствуйте, Товарищи! – обратился к присутствующим Петр Иванович. Зал замолчал, превратившись полностью во внимание.

– Сегодня мы собрали вас всех здесь, потому что ситуация вышла из-под контроля. В такую метель поставки продукции невозможны. Склады ГОКа пусты. Уголь пока есть, но и его приходится экономить. Но главная проблема у нас в продовольствии. Гидрометцентр передал сведения, что непогода продлится еще не менее, чем неделю, – начал он свою речь тусклым безжизненным голосом.

– Ну и что вы предлагаете нам, недельку потерпеть? – послышался истерический женский возглас.

– Мы предлагаем следующее, – проигнорировав этот истерический выпад, продолжал Петр Иванович уже более смелым, ожившим голосом. – Наверняка среди вас есть опытные и бывалые охотники. Так вот, этим охотникам нужно отправиться в тундру и добыть хотя-бы одного оленя. Олени в такую непогоду просто лежат и дремлют, главное, найти их пастбище – и тут же голос Петра Ивановича потонул в какофонии других голосов, раздавшихся из зала.

Зал зашумел и заволновался, отзываясь на предложение администрации десятками хаотичных выкриков, среди которых слышалась даже и нецензурная брань в адрес как самого Петра Ивановича, так и остальных членов администрации, стоявших на сцене и молча хлопающих глазами. Все голоса слились в единый недовольный гул, выражавший только одну мысль об этом предложении, а именно, что предложение это – полное фуфло!

– Товарищи, давайте кто-то один будет выступать! – крикнул в штормовой зал Петр Иванович. Зал замолчал и с кресла откуда-то посередине зала поднялась мужская фигура и сказала громко и четко разделяя слова:

– А как вы, Петр Иванович, себе представляете, в такую темень и пургу идти в тундру за оленем? Ведь это же верное самоубийство! И даже если допустить такую шальную мысль, что олени будут найдены, вы же прекрасно знаете, что трогать их мы не имеем права?

– Справедливые вопросы, ответил Петр Иванович. Он пока что держался бодрячком, в то время как его заместитель и секретарь не знали, куда им деться с этой проклятой сцены, и, переминаясь с ноги на ногу, как застоялые лошади, все время оглядывались назад и смотрели в кулису, как будто просчитывая пути отхода.

– С чукчами мы договоримся, и я думаю, они пойдут нам навстречу. Я, к сожалению, сам не охотник, иначе я бы не стал даже предлагать вам такое, а сам бы давно пошел в тундру – начал жестко он. И, немного смягчив голос, добавил: – Вы поймите, от наших споров и разговоров ничего не изменится. На одном чае мы долго не проживем. Детей надо накормить в первую очередь. Мы снабдим охотников тушенкой и армейскими пайками, которые мы держим на самый черный случай. И, к тому же, у нас просто нет другого выхода, – закончил он, глядя прямо в зал сверкающими глазами.

Зал молчал. Молчал и мужчина, взявший на себя роль глашатая. Все находящиеся в клубе думали, что делать. Конечно, среди присутствовавших были охотники. Но все понимали, что шансы не вернуться максимально высоки, а замерзнуть в дикой тундре не хотел никто. Да, в этой задумке с оленем было что то, но идея была не очень жизнеспособной, и поддержать ее не торопился никто. Но, с другой стороны, просто сидеть и ждать тоже не было уже ни сил, ни нервов. А вдруг метель еще продлится неделю, две, месяц? Как тогда, сидеть смотреть, как твои родные умирают от голода на твоих руках?

И вдруг от стены, справа от сцены, отделился невысокий мужчина в светлой дубленке и черной собачьей шапке.

– Я пойду, – сказал он уверенным голосом. Тут же встало еще 2 человека, которые изъявили желание присоединиться. Подождали еще немного – больше никто не вызвался, но можно было буквально почувствовать кожей, как все остальные присутствовавшие, вместе с тремя мучениками на сцене, облегченно выдохнули.

– Завтра я вас жду в управлении, – обратился к добровольцам Петр Иванович, в 14.00. Мы все обсудим.

– Ну, товарищи, – немного успокоившимся голосом, обратился он к остальному залу, – на сегодня это все. Всем до свидания.

И, чуть ли не бегом, все трое скрылись за кулисами, опасаясь, скорее всего, возникновения каких-то новых вопросов.

Люди начали постепенно выходить из зала, при этом многие подходили к добровольцам и благодарили их. Многие же смотрели на них с сочувствием, понимая, что шансов вернуться у них будет не много. Люди потихоньку покидали Дом культуры и настроение у них было подавленное.

Глава 3. Николай

Первого человека, вызвавшегося идти за оленем, звали Николай. Он был электриком в местной старательской артели, где добывали золото, олово и вольфрам. Он приехал уже очень давно, одним из первых, в те времена, когда поселок только зарождался, когда не было еще ни магазинов, ни больницы, ни школы, ничего. Жил он тогда в балке – небольшом домике, обшитом железом. Впрочем, как и все приехавшие первопроходцы. Именно с них началось строительство поселка и их старательской артели. Уже намного позже, когда появилась первая инфраструктура, он привез в поселок свою жену, и с тех пор они жили в бараке, в одной из микро-комнатушек, располагавшихся друг напротив друга, по обе стороны широкого коридора.

Всю нехитрую мебель в их комнатушке можно было пересчитать по пальцам одной руки: это был раскладной диван, кресло-кровать и стол. На стенах были наклеены несуразные обои из тех, остатки которых, обычно, отдают знакомые после своих ремонтов. Оклеенный белыми обоями с желтыми подтеками, потолок, украшала лампочка Ильича, висевшая на кривом длинном черном проводе. Единственной достопримечательностью комнаты было большое окно, которое выходило на одну из сопок, и летом вид из окна был очень красивым. Размер всей комнаты был не более двенадцати метров. Ни кухни, ни туалета, а уж тем более ванной комнаты или душа, в комнате не было.

Таких комнат-близнецов в бараке было около двадцати. Помимо жилых комнат, в бараке была сушилка, где обычно сохло белье всех жителей, а под ним играли дети. По праздникам белье снимали и в сушилке расставляли столы, где собирались все жители барака и праздновали все вместе Новый Год или Первомай. В самом конце барака располагался туалет и душ, в котором температура никогда не поднималась выше десяти градусов. А еще, в другом конце коридора, располагалась так называемая «Ледяная» комната», самая ужасная комната в бараке. Обычно она была закрыта на ключ, чтобы дети случайно не зашли в нее. Там хранились трупы животных, застреленных на охоте. Часто эти животные оказывались ранеными и по ночам, прийдя в себя, страшно царапали полы и двери в предсмертных конвульсиях в этой ужасной ледяной комнате…

Эти условно жилые комнатушки, да и само это сооружение никак нельзя было назвать «домом», в том смысле, который заложен в него изначально. Обычно понятие «дом» воспринимается как неприступная, и в тоже время, уютная крепость, где можно спрятаться от мира и всех его ловушек, где выслушают, поддержат, подскажут, согреют, где никогда не дадут в обиду. Но, тем не менее, именно такая комната была для Николая и его жены Татьяны домом на протяжении многих лет. И он был совсем другим, этот дом.

Он был настолько хрупким и не уверенным, настолько громко стонали его дощатые промерзлые стены под ударами северной пурги, настолько сильно он вжимался всем своим огромным длинным беззащитным телом в промороженную северную землю, пытаясь спрятаться, что всю свою неуверенность и страх он распространял на всех своих обитателей, и даже неизвестный создатель таких сооружений, в которых тогда жил весь приезжий Север, не осмелился назвать его домом, а дал ему очень странное название – барак.

Может быть, создателем этой длинной деревянной колбасы с окнами, вросшей в землю, был романтично настроенный молодой моряк, волею судеб попавший на Северные берега и, заскучав по морю, представлял, что он плывет на длинном деревянном баркасе по белым бесконечным волнам, навстречу счастью, солнцу и своей любимой, которая верно ждет его в саду под цветущей вишней, с волнением всматриваясь в горизонт. Только моряк, по всей видимости, отчаялся дождаться в этих краях весны и сбежал, или, наоборот, гордо сошел со своего баркаса на желанный берег, который он видел в своих снах и мечтах, нырнув прямо в объятия своей возлюбленной – этого точно никто не знает. Но после него осталось лишь исковерканное название барак – все, что осталось от смелого баркаса.

Множество таких вот бараков было хаотично раскидано по всему распадку, и сверху, из самолета, было видно, что они совсем не похожи на маленькие смелые баркасы, которые мчат своих пассажиров в прекрасное обеспеченное и счастливое будущее. Наоборот, они были похожи на замерзшие длинные льдины, которые бессмысленно дрейфуют в море только лишь для того, чтобы, во время шторма, столкнуться, взгромоздившись друг на друга, и утонуть вместе со всем своим содержимым.

Но обитатели этих бараков были оптимистами и верили в лучшее, наверное, потому, что больше ничего другого им не оставалось, а поэтому, каждый вечер, уложив детей помладше спать, а детей постарше отпустив в коридор носиться веселым шумным табуном, они выходили к своим плитам, стоящим у каждой двери их комнаток, чтобы приготовить нехитрой еды, поболтать и обсудить новости и сплетни про других, точно таких же обитателей точно таких же бараков.

Вся вечерняя жизнь обитателей бараков проходила в этих широких и длинных коридорах. Все праздники и дни рождения отмечались также, всем бараком. Столы накрывались в сушилке. Взрослые собирались за большим столом, а детям накрывали маленький стол тут же в коридоре, возле сушилки, и пол ночи, и взрослые, и дети веселились, ели, пели песни, болтали и смеялись. Дети особенно любили такие праздники, потому что родителям очень скоро становилось не до них, а уж если дядя Паша, местный тамада, шутник и знаток тысячи анекдотов, доставал гитару, то тогда можно было носиться по коридору, прыгать в резиночки, играть в казаки-разбойники, прятки и ниточки ровно до тех пор, пока ноги сами не отказывали, и уже почти уснувших тут и там на полу или на стульях детей не собирали их родители и не относили их, уже крепко спящих, по кроватям.

Зимой часто весь барак заносило снегом вместе с крышей, и тогда в нем наступала тяжелая глухая тишина и темень. Местных детей такая оказия приводила в полный восторг по нескольким причинам.

Во-первых, эта тишина обозначала, что входная дверь в барак наглухо занесена снегом и на ее раскопки понадобится несколько часов, а это значит, что никакой школы и сада сегодня не будет, и значит, что не будет ненавистного домашнего задания и можно весь день заниматься своими любимыми играми. В такие дни дети спали до обеда и просыпались лишь тогда, когда взрослые лопатами уже расчистили входную дверь и копали вручную узкую дорожку до основной дороги, которую в такие дни пробивал огромный бульдозер. Дети быстро одевались, наспех и на бегу что-то съедали, то, что было приготовлено и стояло на плитах, и вся ватага шумной и веселой гурьбой мчалась на улицу, где их ждала самая прекрасная горка в мире, в которую за ночь метель превращала их барак. Тут же устраивались соревнования, кто проедет дальше на куске целлофана, и дети катались с горки без устали до самого вечера, и только к ужину они заходили домой, уставшие, насквозь мокрые, с красными щеками и носами, с обледенелыми ресницами, шапками, штанами и варежками, и совершенно счастливые. В такие дни вечерний коридор был пуст и было необычайно тихо, и только их родители сидели в сушилке, резались в картишки и тихо болтали, изредка отвлекаясь на то, чтобы быстренько сбегать к своей плитке и помешать, каждый свое, мерно булькавшее, варево, которое представляло собой чаще всего какие-нибудь макароны-по-флотски, грибной суп или, опять таки, жареные на сливочном масле макароны.

На следующий день после того, как все дорожки были пробиты взрослыми и все горки были освоены детворой вдоль и поперек, дети переключались на рытье пещер и туннелей в снежных стенах, обрамлявших все дороги и дорожки, которые зачастую были намного выше человеческого роста. И, кстати, некоторые взрослые с удовольствием помогали детям рыть пещеры и делали целые комнаты в снегу. Дети обожали строить уже свои собственные комнатки, в которых они потом сидели с фонариками, по 2-3 человека, и играли в семью. Санки были у них кроватями, а из снежных кирпичей, которые легко выпиливались ножовками, складывали столы, стулья, плиты, и другие элементы меблировки – у кого на что хватало фантазии. Часы напролет дети проводили в этих комнатах, где было тепло и тихо, рассказывали друг другу страшные или просто выдуманные истории, которые сочиняли тут же. Дети могли из этих кирпичиков сложить целые замки и дворцы, но они предпочитали то, что видели и знали – микро-комнатку в белом ледяном царстве.

Вдоволь наигравшись в семью, дети поднимались на поверхность. Обычно это происходило на 4-5 день после окончания бури, когда наст застывал и становился настолько твердым, что по нему можно было смело гулять и не проваливаться. На поверхности детей ждали уже другие, не менее увлекательные и интересные игры. Обычно, после затяжных бурь и пурги устанавливалась или очень ясная, морозная погода – и тогда свет от фонарей уходил бесконечными столбами прямо к ярким звездам во главе с Полярной Звездой, стараясь посоревноваться с ними, кто ярче светит. Или же хлопьями начинали валить огромные, с пятак, снежинки.

В ясную морозную погоду дети гурьбой валились на наст и наблюдали за Северным Сиянием – когда все небо, от начала и до конца, окрашивалось невероятными мерцающими красками, живыми, перетекающими одна в другую. Это было похоже на то, что как будто на огромный черный холст разлили разноцветную флуоресцентную, мерцающую и живую ртуть, которая сама решала, какой узор нарисовать, как получше украсить черное небо и посильнее удивить созерцающих это Божественное творчество людей. Северное Сияние показывало лежащим на белоснежной земле, в сотнях километрах от него, детям и взрослым, что Мир прекрасен и многогранен, что можно творить такую красоту, что не хватит никаких слов, чтобы описать ее, истинную красоту, от которой захватывает дыхание и останавливаются все мысли, которая погружает в гипноз, в медитацию, покрывая мурашками все тело, вызывая душу на откровенный разговор с самим собой. Северное Сияние разговаривало с детьми с помощью этих ярких красок, рассказывало им, что белое или черное – это только основа, и только в их руках любые цвета, которыми они разукрасят эту основу, создавая или шедевры, или уродство. Но краски они должны выбрать сами, в этом и есть секрет.