Принцесса Мила и ее Север

Платье ее было небесно-голубого цвета, расшитое крупным бисером из топазов, хризолитов и алмазов. На шее у нее была тяжелая золотая цепь с большим синим топазом в виде когтя росомахи, расколотым на две части – именно та цепь, которую надела на нее Шаманка тогда, на поляне, и которую Королева с тех пор никогда не снимала.

Королева была прекрасна, под стать своему мужу, Королю, который выглядел не менее царственно и величественно – его голову украшала корона, выполненная из белоснежных алмазов, его серебряные длинные волосы были заплетены в косу, а на его груди красовался амулет племени Чудь, изображавший тотемное животное этого племени – росомаху. Королевская чета, сидевшая во главе стола, встала, и, взяв в руки золотые чарки с благоухающим вином, подняли их вверх. Это означало, что праздник начался!

Когда застолье было в самом разгаре, наступил час, когда Полярная Звезда начала переливаться вишневыми и зелеными красками, и это означало, что пришло время образовывать новые семьи. В центре Священной Поляны уже горел огромный костер. Весь народ вышел из-за стола и встал в огромный хоровод. Медленно, взрослые и дети, пошли вокруг костра, взявшись за руки и стала рождаться песня, сначала тихо, а потом уже и так громогласно, что Нанук, дремавший в корнях старой ивы, проснулся, прислушался, и понял, что праздник в самом разгаре и что Калиста скоро придет.

Люди громко пели слова песню благодарности прошлому году и приветствовали новый. И вот, когда традиция с хороводом была соблюдена, замужние и женатые возвращались за стол, где веселье продолжалось уже более непринужденно. Также и дети возвращались обратно на свои места, и каждый ребенок находил на своем стуле подарок, о котором он думал последние несколько дней. Схватив свои подарки, дети бежали все вместе на полянку, немного поодаль от стола, и, упавши на мягкий мох, рассматривали свои подарки и подарки других детей, весело болтая и хохоча.

У костра остались только не женатые парни и не замужние девушки. Теперь пришло их время. Конечно, многие и раньше присмотрелись друг к другу или вообще уже встречались, но этой ночью нужно было известить о своих чувствах и намерениях все племя. Парни и девушки выстроились в две линии по обе стороны костра, друга напротив друга. У каждого парня в руках была кукла – символ продолжения рода, которую делала его мать, и священная «огнивая» доска. У девушек в руках были традиционные пироги, которыми им нужно было угостить избранника. Обряд начинался. Сначала парень протягивал избраннице куклу. Если она принимала куклу, то это означало, что этот парень ей тоже нравится. Но это было только началом обряда. После того, как она принимала куклу, она угощала своего парня пирогом – если он съедал его с удовольствием, это означало, что семья будет жить в сытости. Иногда, бывало такое, что девушка «случайно» пересолит пирог и парень не может его есть, или бывали случаи, парни могли поперхнуться пирогом, и это уже было нехорошим знаком для будущей семьи. Дальше парень подходил к костру и клал в него свою огнивую доску. Доска лежала там до тех пор, пока тот край ее, которым она соприкасалась с огнем, не загорался ярким пламенем. После этого парень брал доску и вручал девушке. Эта доска была символом будущего домашнего очага новой семьи – если в руках избранницы она не гасла, это был очевидный знак, что Духи Севера благоволят этой паре и тут уже не было никаких сомнений, что она будет жить долго и счастливо. Если же доска в руках у девушки гасла, то эта пара не складывалась, и такие пары ждали следующего Нового года – им нужно было получить еще один год опыта жизни, и после либо попробовать еще раз, либо, если сердца их за этот год охладеют и не пройдут проверку временем, искать себе другую пару. Так и только так создавались семьи у народа Чудь, раз и навсегда.

Калиста знала об этой традиции, и что в этом году парней и девушек на выданье будет много, и, дождавшись, пока две шеренги выстраивались друг напротив друга, она тихо прошла к столу, и, взяв заранее спрятанную в кустах сумку с едой, незаметно исчезла с Поляны. Когда первая пара прошла обряд успешно и сложилась, Калиста, бывшая уже на пол пути к старой иве, услышала радостные возгласы молодежи и взрослых. Грустные мысли сразу же полезли ей в голову, но, тут же отогнав их, она помчалась к своему избраннику, уверенная, что она тоже будет счастлива.

Глава 12. Путешествие

Когда Калиста добралась до старой ивы, она увидела Нанука еще издали. Он уже потерял терпение и ждал ее, наматывая круги вокруг дерева. Увидев его, она побежала от нетерпеливого желания скорее броситься ему на шею. Он увидел ее и тоже бросился к ней навстречу. Он не отрывая глаз смотрел на нее – она была в своем праздничном платье, ее волосы были украшены золотыми нитями, глаза ее сияли, она смотрела на него, и свет Полярной Звезды и солнца отражался от драгоценных камней, которыми было расшито ее платье и от ее глаз, блестевших также ярко.

– Какая ты красивая»! – сказал он на своем языке, пораженный ее красотой, но она поняла его и улыбнулась.

– Мы вместе навсегда? – тихо спросила она его и посмотрела ему прямо в глаза. Теперь его черные, как ночь, глаза ничего не могли скрыть, потому что ее взгляд увидел все, что было у него на сердце и на душе и можно уже было ничего не отвечать. Но он ответил, не отводя от нее глаз: – Навсегда!

Они крепко обнялись, и, радостные, уселись на мох под иву, чтобы подкрепиться. Калиста достала из сумки, которую она припрятала заранее, разные сыры, рыбу, пироги. Но первый она достала пирог с голубикой и дала его Нануку.

– Вот, съешь сначала это, – сказала она ему.

– Хорошо, – улыбнувшись, ответил он и одним махом проглотил пирог.

Она выжидающе смотрела на него. Он не знал их традиции и вопросительно посмотрел на нее.

– Вкусно? – спросила она.

– Очень, – ответил он.

И она, полностью успокоившись, поняла, что Северные Боги благоволят их союзу, пусть и такому необычному. Да, она виновата, она сбежала, но она не сделала никому ничего плохого. Своим родителям она оставила записку, где подробно описала то, что с ней случилось и что она теперь уходит за свои будущим мужем, но она их очень любит, но по-другому поступить она не может, и что она и обязательно придет в гости. Она очень просила простить ее и не волноваться за нее.

– Ты пока ешь, – сказала она ему, – а я пойду переоденусь.

Она ушла вглубь зарослей ивы, сняла свое драгоценное платье, аккуратно его свернула и надела теплый шерстяной костюм, который Нанук принес из дома Шаманки и который она приготовила заранее. Платье она положила в сумку – она хотела, чтобы на их свадьбе, у него дома, она была в этом платье.

Переодевшись, она вернулась под иву. Нанук уже доедал угощения. Калиста не стала ничего есть – она специально много ела за праздничным столом, потому что было не известно, сколько им идти и вообще, куда им идти.

После того, как он поел, они решили пару часов вздремнуть и восстановить силы.

Наступило утро, и, наконец, они отправились в путь. Нанук не помнил и не знал, как долго река несла его, прежде чем выбросить на берег, поэтому они решили просто идти по берегу реки вверх по течению. Путь их был долгим и сложным. Берега реки часто обрывались и им приходилось карабкаться по каменным уступам, сквозь непроходимые заросли. Ночами густой речной туман окутывал их полностью, и они могли греться только друг об друга. Еда, которую они взяли с собой, полностью закончилась, и Нанук ловил рыбу прямо руками. Иногда у него это получалось, и сырая рыба давала им хоть небольшой, но все-таки прилив сил. Их, некогда мягкие и уютные шерстяные костюмы, полностью промокли и уже не могли согреть их. Когда они полностью выбивались из сил, они падали прямо в мох и так и засыпали. Иногда Нанук разжигал костер, правда, получалось это не всегда – не всегда удавалось найти сухие ветки, которые бы можно было поджечь. Но когда это удавалось, для них это было настоящим праздником – тогда они могла согреться и высушить одежду и волосы, что тоже было немаловажно, потому что всегда мокрые и холодные волосы сильно остужали и Калиста вскоре почувствовала, что она заболевает.

Все чаще в пути ее охватывала страшная слабость, но она боролась с ней изо всех сил и старалась не показывать Нануку, что ей нездоровится. Она не хотела его расстраивать, потому что она видела, что ему очень тяжело. Он тоже не подавал вида и все время ее подбадривал, но однажды она увидела, как надежда начинает гаснуть в его черных, как ночь глазах.

– Не смей! – только и сказала она ему, глядя на него пристально. Он не переспросил, что ему не сметь, а сразу понял, и, улыбнувшись ей, кивнул головой.

– Ты ошиблась, – ответил он, и решил, что впредь только смерть, его собственная или ее, заставят его отчаяться.

Так шли они по тундре, через болота, речушки, распадки, сопки. На них не было живого места, они все были искусаны комарами. Еда давно закончилась, воду они пили из рек, а царица всех северных ягод – шикша – давала им силы и сохраняла в пути их жизни. Сколько же жизней спасла эта маленькая, на первый взгляд, невзрачная ягодка! Но это – целый кладезь витаминов, а это как раз то, что нужно изголодавшимся усталым путникам или перелетным птицам, только что закончившим свой многокилометровый перелет, или зайцам и евражкам в только что оттаявшей тундре, где кроме шикши и ягеля есть еще совершенно нечего.

Каждый день Калиста брала один маленький речной камешек и клала его в сумку, где лежало ее платье. И когда этих камешков накопилось тринадцать, она поняла, что больше идти не может. Она чувствовала, что вся горит и что силы уже совсем покинули ее. Сознание ее начало путаться, и страшная волна отчаяния захлестнула ее. Она шла след в след за своим любимым, вперед, в новую счастливую жизнь, но комары, туманы и расстояние были против нее, они отнимали у нее последние силы, они втроем сговорились против них и Калиста поняла, что проигрывает. Проигрывает в этой битве за свое счастье, за любовь и за жизнь. Наверное, она оказалась слишком слабой, чтобы быть просто счастливой и любимой. Наверное, она не достойна этого, раз за желание простого счастья у нее вот-вот заберут единственное, что у нее осталось – ее жизнь.

Из ее глаз потекли слезы. Они были горячие, даже какие-то неестественно горячие, и, капая на ее ледяные щеки, они обжигали их. Ее губы потрескались и запеклись, и она уже не могла выговорить его имя, ее губы не слушались ее. Как же ей было обидно погибнуть вот так, неизвестно где. А о том, что погибнет и он, она даже думать боялась. Она была уверена, что он дойдет, но она уже не могла. Из самых последних сил передвигала она ноги, очень боясь упасть. Она знала, что больше она не встанет. И больше всего она боялась, что некому будет провести над ней прощальный обряд погребения, и тогда никогда она не попадет к своим предкам, которые ждут ее на другом краю Тундры, в Царстве Мертвых. И никогда больше не увидит она родителей, и сердце ее разрывалось от этих мыслей. Вдруг она споткнулась, сознание ее оставило, и она рухнула, как скошенная травинка.

И тут произошло настоящее чудо. Она оказалась в прекрасном шатре, который стоял посредине огромной поляны. Полог шатра был открыт, и она увидела цветущую тундру, но не такую, как обычно, а какую-то другую. Все цветы и краски в этой тундре были такие яркие и сочные, что она невольно зажмурилась. Лучи солнца били прямо в полог, освещая весь шатер теплым золотистым светом. В центре шатра был большой очаг, и в нем варилось и кипело что-то, очень ей знакомое, но она не могла вспомнить, что. Она подошла ближе и увидела, что это варится уха из нельмы, та уха, которую всегда варил ее дедушка на все праздники, которые праздновались в их семье. Она сразу же вспомнила этот запах и слезы счастья полились из ее глаз. И тут она увидела, что в шатер входят мужчина и женщина. Это были ее бабушка и дедушка, статные, красивые и очень счастливые. Калиста зарыдала и бросилась им навстречу. Они обнялись все втроем, и она никогда еще не чувствовала себя так хорошо. Она была дома, с ней были бабушка и дедушка, такие, какими она их помнила. Они очень любили Калисту, а она – их. Дедушка всегда называл ее – «моя маленькая принцесса», и Калиста очень любили наряжаться в красивые платья, которые ей в избытке шили и расшивали прекрасными узорами бабушка и мама, чтобы как можно чаще слышать от дедушки, как он обожает свою маленькую принцессу и какая она красивая. И тогда счастливее ее не было никого на всем белом свете!

Умерли ее бабушка и дедушка очень рано – в их племени почти никто не уходил такими молодыми. Она была слишком маленькой, чтобы что-то понять – просто однажды они исчезли из ее жизни навсегда, и с тех пор щемящее, отвратительное чувство одиночества поселилось в ее сердце. И вот сейчас, в их объятиях, оно растаяло, исчезло, вылилось из глаз соленой водой, и его место заняла любовь, тепло, чувство защищенности. Она снова была маленькой девочкой, которая могла прибежать и пожаловаться на все любимому дедушке, большому и сильному, и она была уверена, что он точно защитит свою маленькую принцессу.

Сколько они так простояли, проплакав и обнявшись, она не знала. Но вся боль, тоска и обида как будто вышли из нее вместе со слезами, и теперь она была совсем другой – уверенной в себе, спокойной и любимой.

– Ба, а что за праздник, по какому поводу уха? – смеясь, спросила Калиста у бабушки, которая выглядела очень нарядно и только теперь Калиста увидела, что бабушка и дедушка были одеты в праздничные прекрасные наряды.

– Очень большой праздник у нас, – ответила ба, гладя ее по голове своей теплой легкой ладонью. – Ты замуж выходишь, наша любимая внученька!

И сразу после того, как она произнесла эти слова, все исчезло и наступила темнота.

В это время Нанук шел впереди и он все чувствовал и понимал, что Калиста больна. Он часто оборачивался и спрашивал, как она, и она все время отвечала, что все хорошо. И вдруг его как будто пронзила молния со спины – ледяной разряд ударил его прямо в сердце – он обернулся и увидел, что она безжизненно лежит на земле, и ее прекрасные серебристые волосы разметались по серебристому ягелю. Он бросился к ней, подложил ей под голову сумку, в которой лежало ее свадебное платье, и начал согревать своим дыханием ее ладони, руки, тереть ее щеки. Ему страшно хотелось закричать, но он закрыл свое сердце на все засовы – и отчаяние ходило рядом, как бездомная злая собака, ища любую лазейку, чтобы пролезть в самое его сердце и разорвать его в клочья. Но тут она вздохнула и открыла глаза. Они уже не были голубыми, но были такими любимыми и красивыми, что дыхание его перехватило и слезы выступили на его глазах. Он аккуратно оставил ее и начал быстро собирать сухие ветки и мох для костра.

Осталась последняя спичка, сил у них идти уже не было совсем. В этот раз ему удалось разжечь костер, но сушить одежду смысла уже не было – она вся уже была настолько мокрая, что просто она больше не просыхала. И пока он возился с костром, она с трудом поднялась и куда-то отошла, и в один миг, подняв глаза от огня, он увидел ее в ее прекрасном драгоценном платье. Она переоделась, и, несмотря на свой изможденны вид и искусанные комарами лицо и руки, выглядела прекрасно. Ее глаза, в которых уже явственно была видна болезнь, были печальными и очень красивыми.

– Я люблю тебя! – сказал он ей на своем языке.

– Я люблю тебя! – ответила она ему на своем.

И в этих трех простых словах они выразили все то, что чувствовали – сильную любовь друг к другу, ужас от того, что они не дойдут, страх потерять друг друга, отчаяние, что не получилось. Но они настолько уважали и ценили друг друга, что никто не осмелился произнести вслух ничего о своих сомнениях и страхах, чтобы не пугать друг друга и не кликать вслух беду.

Нанук развел большой костер, положил на мох у костра шерстяной костюм Калисты и сказал ей:

– Поспи, наберись сил. Завтра мы дойдем, вот увидишь!

Она послушно легла и тут же заснула. Он смотрел на ее лицо, на ее бледную кожу, на синяки, проступающие у нее под глазами, и все понимал. Он видел, что она очень больна. Всю ночь он подбрасывал ветки в огонь – страх за ее жизнь не дал ему сомкнуть глаз ни на минуту, и только под утро он немного подремал.

На следующий день они проснулись и снова пошли, и когда они шли, он чувствовал, что что-то не так. Он предлагал ей понести ее, но она конечно же отказывалась и шла за ним след в след, по поверьям, забирая его силу из его следов, чтобы хоть немного восстановить свою. И вдруг он почувствовал, как будто что-то оборвалось, лопнула какая-то нить, он обернулся и увидел, что она падает без сознания. Он подхватил ее на руки и понес. Она была невесомой, но она дышала. Она прижимал ее к себе, пытаясь согреть теплом своего тела. Он брал ее руки и дышал на них, согревая их. У него самого уже совсем не было сил, но он запретил себе допустить даже одну, самую маленькую мысль о том, что он проиграл. Нет, он будет идти до конца. Хоть лицо его и руки уже были превращены в одну большую красную зудящую блямбу от комариных укусов, свои ноги он уже давно не чувствовал и шел скорее по инерции. Но он верил, верил, что дойдет, что увидит отца, мать и братьев, что познакомит их с его любимой девушкой и что будет у них свадьба, такая, как мечтает она.

После еще одного ужасного дня пути, когда он нес ее без передышки, как робот, не чувствуя уже вообще ничего, находясь уже в каком-то странном состоянии сознания, когда он вроде бы здесь, а вроде бы и нет, к вечеру он увидел дым от костров и услышал собачий лай. Он узнал это место. Он сделал еще несколько шагов, но слезы счастья, хлынувшие из его глаз, слезы победителя, забравшие у него всю оставшуюся силу, которая непонятно почему у него еще оставалась, и он медленно опустился на мох, аккуратно положил Калисту на землю, укрыл ее шерстяным костюмом, который она отказалась одевать – она хотела идти именно в своем свадебном платье, и сам, уже на четвереньках, превозмогая себя, пополз в сторону костров.

Глава 13. У Нанука дома

В это время, в стойбище чукчей, на земле Нанука, в самой ближней к тундре яранге, сидели его отец и мать. Мать готовила мясо на очаге, горящим прямо посередине яранги. Дым от огня и пар от вареной оленины улетал в отверстие в крыше яранги, смешивался с дымом и паром, выходившим из других яранг и поднимался высоко над стойбищем. Вот этот-то дым и увидел Нанук, который уже из самых последних сил полз к своему дому.

Пока мать хлопотала по хозяйству, отец Нанука играл с тремя младшими его братьями на полу яранги. Они играли, как обычно, в охотников и медведя – отец залазил под огромную шкуру белого медведя, которая лежала тут же на полу, и, оказавшись под шкурой, начинал изображать из себя медведя – вставал на четвереньки, рычал и пытался схватить одного из троих маленьких охотников, которые все вместе с оглушительными воплями преследовали этого «медведя», нападали на него и пытались его завалить. Но у них ничего не получалось и они гроздьями сваливались со шкуры на пол, и, визжа и хохоча, начинали все сначала.

Мать Нанука звали Гитиннэвыт, что означало «красавица». Но уже давно ее так никто не называл. И муж, и все окружающие звали ее Пычик, что означало пташка. И действительно, она была очень похожа на птичку, красивую и беззаботную. У нее был очень легкий характер, и она всегда могла найти слова утешения или одобрения для любого из своего племени. Когда у нее родился первенец, ее любимый сынок, она стала еще счастливее, глаза ее всегда смеялись и она порхала по стойбищу, как птичка. И всегда соседи кричали тогда ее немногословному мужу, когда он шел через стойбище по своим делам: – Эй, Тэюттин, вон твоя птичка полетела! И он, пряча улыбку за ресницами своих глаз, спешил домой, к своей любимой птичке и своим детям. Вскоре их стало четверо, но их первый сын навсегда остался самым любимым, маминым сыном. Когда он родился, она не могла оторвать от него глаз, ей казалось, что вот это и есть сама жизнь, ее продолжение, ее ребенок, и, долго не думая, они так и назвали его, Ягтачгыргын, что означало «жизнь». Он и был ее жизнью, она обожала его, а он ее. Ей не нужно было его ни о чем просить – он всегда знал, что ей нужно и сам это делал. Как же она гордилась им! В их роду оленеводов Яг был первый охотник – он мог добыть любого зверя, он был сильный и смелый, как медведь, и чтобы это подчеркнуть, он всегда носил одежду из медвежьей шкуры, которую она сшила для него, вкладывая в нее всю свою любовь и материнское тепло.

Но однажды наступил самый черный день в их жизни. До этого днями лили беспросветные дожди, которые измотали всех людей и животных, и когда они, наконец, закончились, все мужчины отправились на ловлю рыбы, чтобы быстро восполнить запасы еды для людей племени. Яг и еще несколько парней пошли на реку. Одни, в том числе Яг, сели в лодки и поплыли на середину реки, туда, где всегда хорошо клевало, а другие остались на берегу, чтобы ловить рыбу с берега. Как только началась рыбалка, вдруг, откуда ни возьмись, налетел жуткий ураган. Он был очень мощный и стремительный. Буквально за секунды он перевернул лодки, а одну, ту, в которой бы Яг, разбил о каменистое дно реки, а самого Яга швырнул в воду и начал топить в дурном диком течении. Яг сопротивлялся, но его меховая одежда намокла и начала тянуть его на дно, и уже скоро бегущие за ним по берегу реки ребята потерял его из виду, и при этом им нужно было достать из реки еще двоих, тех, кто, сопротивляясь течению, греб к берегу. И, пока вытаскивали из реки двоих, Яг совсем скрылся из виду и его голова больше не появлялась над поверхностью серой пенной воды.

Его мать в этот момент возилась с младшими сыновьями, и вдруг такая острая печаль пронзила ее сердце, что она захотела плакать, сама не зная, почему. Она видела, что разыгралась непогода, но ее сын Яг был таким сильным и смелым, что с ним просто не могло ничего случиться, и тем более он был не один. Уж сколько раз ходил он на очень опасную охоту на медведей или на росомах, и то всегда он успокаивал ее, что он никогда ее не покинет и всегда возвращался целым и невредимым. Она пыталась отвлечься, играя с маленькими сыновьями, но плохие мысли не переставая лезли ей в голову, и она поняла, что случилось что-то непоправимое.

– Тэй! – крикнула она мужу, который чистил рыбу, которую он принес с утренней рыбалки, на улице около яранги.

– Что ты? – отозвался муж, слыша в ее голосе нотки беспокойства.

– Иди, побудь с малыми, я пойду на реку, у меня душа не на месте, – сказала она мужу и, не слыша его ответ, уже выбежала из яранги и побежала в сторону реки, где обычно ловили рыбу. Пока она бежала к реке, черные мысли все больше сгущались в ее голове, и когда она прибежала, вся, запыхавшись, на берег, она поняла, что предчувствие не подвело ее. Она увидела двоих измученных, мокрых ребят, лежавших на берегу и тяжело дышавших, как после боя. Еще трое сидели рядом, молча глядя на реку. Одна лодка валялась тут же разбитая. Но ни лодки ее сына, ни его самого она не увидела.

Как только ребята увидели ее, они все впятером опустили глаза и головы. Она все поняла без слов и тут же упала со всего маха прямо на землю.

Очнулась она уже дома. И с тех пор птичка перестала порхать и смеяться. Все чаще уходила она мыслями в себя, забывая обо всем вокруг. Мясо сгорало в очаге, дети могли подраться и таскать друг друга за волосы с дикими криками, но она как будто этого не видела и не слышала. Она улыбалась кому-то, кого видела только она, и слезы тихо лились из ее глаз. Все знали, кого она видит и с кем разговаривает во снах и наяву. Муж ждал, что печаль ее пройдет, но ничего не проходило и становилось только хуже. С каждым днем его любимая птичка медленно угасала, и никто и ничто не могли задержать ее на Земле. Ни он, ни трое других ее сыновей. Она не могла жить без своего любимого Яга и ничего не могла с этим сделать.

Наконец еда была готова и семья села ужинать. Мать положила вареную оленину на огромное блюдо и поставила его в центре яранги у очага. Муж и дети расселись вокруг блюда и начали брать горячее мясо руками, дуть на него и неспеша есть. Она не хотела есть и вышла из яранги посидеть на улице перед сном, и попросить Духов Севера беречь ее любимого сына, где бы он ни был. Ведь они все видят и все знают, и она очень просила их помочь ее сыну вернуться домой. Так делала она каждый вечер. Вот и сегодня она уселась на скамейку около полога, где лежал любимый пес Яга – Дик.

И вдруг Дик, который с момента исчезновения Яга, всегда безучастно лежал у полога яранги, поднял голову, навострил свои острые уши и начал нюхать воздух. После этого он поднялся и начал себя вести так, как не вел никогда. Он несколько раз оббежал вокруг яранги, зарычал и при этом все время смотрел в сторону тундры. Мать встала и тоже посмотрела туда, куда смотрел Дик. Но в этот день было пасмурно, и она ничего не увидела.