Кинжал для дона

Я усмехнулась, не пытаясь скрыть горечь. Да, преданная. И эта преданность сейчас играла со мной крайне жестокую шутку.

– Ты не совершила бы и половины этих действий, если бы с тобой все было нормально.

– Я служу своему дону, – через силу я смогла выдавить из себя кривую улыбку. – Как умею.

Вителло покачал головой и произнес то, на что у меня не хватало смелости, глядя мне точно в глаза:

– Ты себя убиваешь.

Иногда Марко становился голосом моей совести – той самой, которую я задавила в себе много лет назад. Но ее подавить было легко, а Вителло… когда он хотел до меня что-то донести, заставить его замолчать на середине слова было невозможно.

И все же я попыталась.

– Если это все, о чем ты хотел мне сообщить – можешь проваливать.

Марко вздохнул так глубоко и шумно, будто едва сдерживал себя. Только я прекрасно знала, как глубока чаша его терпения, и понимала, что своим поведением не наполнила ее даже на половину.

Ведь и меня Марко знал не хуже, а, возможно, и лучше, чем я знала саму себя. Он был готов и к моему упрямству, и к моей грубости.

– Ты пропускаешь тренировки Кустоди, – неожиданно перевел он тему.

Резкий поворот разговора сбил меня с толку, поэтому я выдала честно:

– Я – не одна из них.

– Как и я, – кивнул Кардинал, признавая правоту каждого из наших замечаний. – Но поддерживать себя в форме – твоя обязанность.

– О, поверь, я практикуюсь каждый вечер!

Конечно, не с элитными бойцами, но все же. Уличная драка – лучший учитель, уж нам ли не знать.

– Да, я вижу, – кивнул подбородком на меня Марко, вероятно, имея в виду мои ссадины и синяки. – И, судя по всему, навыки ты подрастеряла.

Я вспыхнула мгновенно: никогда не терпела упреков в сторону своего мастерства.

– Если бы не твои глупые принципы, я бы затолкала тебе эти слова в задницу, – сощурившись, сообщила я Вителло.

– Можешь попробовать на завтрашней тренировке, – ничуть не напугался мой самый непробиваемый друг. А когда я собиралась ответить, что ноги моей там не будет, вдруг добавил: – Заодно посмотришь на нового претендента в Кустоди.

Ругаться перехотелось. Вообще. Совсем. Потому что новость была шокирующей.

Кустоди – это личная стража дона Орсини. Туда не попадали люди с улицы, туда не брали по блату, знакомству или просто ради численности. Хранители, как их еще называли, это, по сути, отдельная каста, закрытое братство, которое не слишком желало делиться своими секретами. Их было не больше трех десятков, но они стояли целой сотни бойцов.

А еще они не нуждались в усилении – я это прекрасно знала.

– Готова спорить, русские проталкивают своего кандидата, – выдала я единственное объяснение, которое возникло в голове.

К моему удивлению, Марко не стал меня переубеждать.

– Я тоже так думаю. Слишком все совпало: договор с братвой, свадьба, твои истерики.

Я шагнула вперед, собираясь пояснить за «истерики», но Вителло остановил меня одним взглядом:

– Поэтому мне нужно, чтобы ты взяла себя в руки, Трис, – проговорил он тем тоном, которым отдает приказы Капо: ледяным, не терпящим возражений и обещающим долгую смерть, если ты все же решишь выступить против. И особенно выделил слово «мне», ясно давая понять, что эта просьба – его личная инициатива. – Я не могу допустить, чтобы в окружении дона появилась крыса. А ты – единственная, кому я могу доверять.

У Кустоди был жесткий отбор новобранцев, целый ряд испытаний для получения статуса. Стресс-тесты, проверка на лояльность, физическую и психологическую выносливость. Все это – под пристальным надзором Риккардо Грома. Даже Данте не вмешивался в происходящее.

Но вмешивались мы с Марко. С молчаливого позволения дона и громогласного сопротивления Риккардо. Но ни Тень, ни Кардинал не могли себе позволить подпустить к Данте кого-то, кого не проверили бы лично.

Вместе, мы всегда это делали вместе. Я и Марко в девяноста девяти процентах случаев выступали единым фронтом, не потому что мы так договорились. Потому что мы так чувствовали.

И только с русскими оказались по разные стороны баррикад.

– Ты хочешь, чтобы я его проверила, или чтобы я его расколола?

Марко улыбнулся. Улыбнулся так, что сразу стало понятно: никакой он не ловелас. Он – то самое чудовище, которое прячется в темноте и выжидает момент, чтобы напасть и максимально застать тебя врасплох. А после… после никто не найдет и капли твоей крови. Даже если очень постарается.

– Я хочу, чтобы наша Тень сделала то, в чем она чертовски хороша, – с тем же выражением лица произнес Марко, давая понять, что чудовище в нашей компании вовсе не одно. – Как думаешь, достаточно соблазнительно, чтобы на пару вечеров забыть о желании почесать об кого-нибудь кулаки?

О, да! Это звучало более чем соблазнительно. Ведь Кардинал давал мне то, в чем я нуждалась больше всего: возможность излить свою злость на кого-то вполне конкретного. И при этом не сдерживаться.

– Судя по блеску в глазах, ты – в деле, – и снова улыбка Марко изменилась, перестав быть хищной. Теперь это была улыбка человек, который смог порадовать своего близкого – искренняя, светлая, счастливая. – Завтра с утра, на винодельне. И загляни в клинику перед этим, а то на тебя больно смотреть.

Я тоже улыбнулась. Обо мне никто никогда не заботился так, как это делал Марко. А я отвечала ему взаимностью. Потому что мы либо вместе, либо никак – это священное правило с нами уже десятки лет.

С тех самых пор, как один неприветливый мальчишка заслонил меня собой от толпы разозленных детей.

Глава 4.1

Беатрис. Прошлое. 2 месяца, 19 дней, 12 часов и 04 минуты.

Винодельня располагалась на другом конце города – так далеко, что, когда нас везли туда в первый раз, я думала, что прошел целый день. Она представляла собой огражденную небольшим деревянным забором территорию из виноградников, пары амбаров и основного здания. И выглядело это все… уныло.

Виноград давно зарос травой. Скрипучие ворота закрывались на цепь и ржавый замок, который можно было легко сбить одним несильным ударом лома. Обветшалое каменное здание не внушало доверия, а табличка «Cantina Vecchia»[1]висела под таким наклоном, что грозилась упасть на голову первому, кто подойдет достаточно близко.

Но это все, конечно, был фасад для чужаков. Я его увидела впервые лишь через несколько недель после того, как нас привезли в том темном фургоне. В тот весенний день нам «посчастливилось» оказаться сразу в самом сердце базы Кустоди – бункере.

Разумеется, нам никто ничего не объяснял: нас в очередной раз выковыряли из нутра автомобиля – на этот раз к ногам к одного-единственного мужчины. Он стоял, по-военному сложив руки за спиной и широко расставив ноги, и, как мне казалось, устало смотрел на нас.

– Мне нужно всего десять, – то ли напомнил, то ли сообщил он, когда дверцы фургона закрылись, а нас опустили на колени, не давая поднять головы. – Вы специально забирали самых дохляков?

Кто-то из стоящих за нашими спинами бугаев проворчал что-то неразборчивое. Мужчина впереди громко цокнул языком, прервав оправдания, и шагнул вперед.

– Этот сразу – нет, – произнес он, толкнув в плечо крайнего слева паренька. – Этот… допустим. Дальше.

Он шел мимо шеренги и бегло осматривал каждого, словно выбирал щенков на выставке: этот слишком толстый, у этого – зачатки мышц, у того – глаз косит. Словно мы не люди, а игрушки, подаренные ему на Рождество.

Тяжелые ботинки остановились передо мной. Секунда – и меня, схватив за волосы, дернули вверх, позволяя рассмотреть склонившееся лицо.

Мужчина оказался старым – морщины давно и прочно обосновались на его лице, пряча даже шрам у левой брови. Седые короткие волосы почти сливались по цвету с кожей, холодные серые глаза морозили не хуже холодильника, тонкие губы терялись на фоне остального лица. Но держал он меня так крепко, что возраст терял всякое значение.

В приюте меня обрили налысо – профилактика от вшей – и с тех пор волосы отросли совсем немного. Я не думала, что за них вообще можно схватить. Но угрюмый старик с легкостью доказывал обратное, натягивая кожу на моей голове почти до слез.

Но я держалась. Сцепила зубы покрепче и молчала, не позволяя влаге срываться вниз.

– А у этого волчонка глаза злые, – криво усмехнулся мужчина и отпустил меня, сразу отходя в сторону, словно находиться рядом с нами дольше ему было неприятно. – Этих двоих – в расход. Остальных мальчишек – в душ и казармы.

Меня вдруг осенило: ни он, ни его бугаи не поняли, что я – не мальчишка. Но что это значило для меня?

Тех двоих, на кого указал старый мужчина, потащили в другую сторону. Впервые за наше совместное путешествие я услышала их голоса, и теперь они умоляли их отпустить. С ними не церемонились: им выкручивали руки, давили на затылки, а одному, я готова была поклясться, ткнули в бок пистолетом.

Старик сказал «в расход». Неужели их убьют?

Желание открыть рот и признаться сразу отпало. Я не понимала, по какому принципу солдат сортировал нас, но во мне он что-то увидел, раз теперь меня волокли за предплечье вглубь коридоров. А если сейчас мой пол его разочарует?.. Я могла присоединиться к тем, кто еще плакал в гараже.

В душе нас ждали отделенные перегородками места с мылом и полотенцем. У противоположной стены на скамейке в стопках лежала одинаковая одежда – серые штаны и темно-зеленые майки. Нам приказали отмыться, да побыстрее. Сами конвоиры встали у дверей и не спускали с нас глаз.

Я спряталась в самой дальней от входа кабинке. Выполнила, как велели: намылила тело и голову, смыла все и повторила еще раз. За это время одежду, в которой я была, забрал один из наблюдателей – я стояла к нему спиной, чтобы он ничего не заметил. А после, завернувшись с головой в полотенце, первой бросилась к одежде, успев натянуть белье и штаны до того, как кто-то заметил, насколько сильно я отличалась от остальных.

Я не хотела умирать. Быть здесь я тоже не хотела, но выбора не оставалось.

После душа нам выдали обувь, еще один комплект одежды и отвели в помещение, которое называли «казармой» – вытянутое, с двухярусными кроватями в два ряда. На некоторых уже лежали вещи. Нам предложили занять свободные.

Особого энтузиазма никто не проявлял. Я снова выбрала самую дальнюю нижнюю койку, положив свою стопку на стоящую впритык тумбу. Почти сразу рядом с ней появилась еще одна. Я повернулась и заметила парня, которого видела раньше в приюте – одного из «старших». Мы не общались, но я не могла припомнить, чтобы лично он меня хоть раз задирал.

– Они ведь не догадываются, что ты – девчонка, да? – прошептал он.

Об этом я не подумала – что кто-то, кроме меня, мог бы знать правду. И теперь липким потом по спине пробежался страх.

Я была уверена, что этот парнишка с черным ежиком волос меня сдаст. Прямо сейчас. В эту секунду. Ради веселья или из желания выслужиться. Я смотрела на него в ужасе, не зная, что делать. Просить? Ударить первой?

Но он решил за нас обоих.

– Я не скажу, – тихо, но уверенно сообщил он. – Если ты поможешь мне отсюда сбежать.

Не веря в свое счастье, я активно закивала головой. Хотела сказать, что с радостью покину это место вместе с ним, но не успела: в казарме появился очередной охранник и приказал всем идти за ним.

Моя тайна прожила всего полчаса: на осмотре врача все вскрылось. Женщина, бравшая у меня кровь, побледнела, когда я по требованию спустила штаны, и тут же подняла телефонную трубку:

– Срочно вызовите Ковача в медблок, – сказала она глухо.

Целых пять минут мы провели в оглушительной тишине, пока дверь не распахнулась, пропуская внутрь того самого Старика.

– Ну что еще?

Кабинет врача был достаточно просторным, но мужчина одним своим присутствием будто занимал сразу все свободное место. Мне хотелось забиться в дальний угол и сидеть там, чтобы он меня не видел и не касался, и, судя по испуганному лицу женщины-доктора, она придерживалась тех же мыслей.

И все же именно она указывала пальцем в мою сторону и тихо говорила:

– Это – девочка.

Холодный взгляд медленно переместился на меня. Старик осмотрел меня внимательно, не упуская ни малейшей детали, но при этом так и не продемонстрировал ни интереса, ни удивления.

– А, злой волчонок, – словно вспомнил он, и на дне его глаз загорелся устрашающий огонек. – Так и думал, что с тобой будут проблемы.

– Она не подходит, – не дала мне обдумать слова Старика женщина. – Уговор был только на мальчиков. Я не подпишу под ваши эксперименты девочку!

– Цыц, доктор, – рыкнул в ее сторону мужчина и, уже привычно заложив руки за спину, вновь переключился на меня. От его взгляда меня пробила дрожь, и я обхватила себя руками. – Что, боишься?

Я кивнула. А после, набравшись смелости, тихо произнесла:

– Я не хочу в расход.

Пусть я не понимала, что именно скрывалось под этими словами, они все равно меня пугали до дрожи в коленках. И если я была права, и они значили смерть – значит, я поступала правильно, заявляя, что хочу жить.

– Это не тебе решать, – жестко отрубил Старик и развернулся на пятках. – Пусть пока посидит у тебя. Мне нужно связаться с Орсини.

Меня заперли в медкабинете. Одну. Доктор, едва Старик ушел, тут же подскочила с места и скрылась в коридоре, не забыв трижды провернуть ключ в замке. Не зная, чем себя занять, я сначала залезла в шкафы, пытаясь найти что-то полезное или съедобное (есть хотелось жутко), но ничего, кроме чистой бумаги и каких-то палочек я не обнаружила. Большая часть ящиков вовсе оказалась заперта, особенно та, в которой стояли медикаменты, и, не придумав ничего лучше, я уселась на сиротливо прижатую к стене кушетку.

Я не знала, сколько прошло времени: часов в комнате не было, окон – тоже, лишь ровный электрический свет от ламп на потолке, не дающий никакого намека: день сейчас или ночь. Было тихо, и кроме стука моего сердца да треска тех же светильников не было слышно ничего. Я считала, как учил Очкарик: сначала про себя, потом – вслух, но легче не становилось.

Мне было страшно. Очень страшно. Не как в приюте, когда самое плохое, что могло с тобой произойти, это тумаки от старших или ремень от воспитателей. Здесь страх был иным, словно за моей спиной стоял дикий зверь, дышал мне шумно в ухо и просто ждал момента, чтобы вцепиться в горло.

Я забралась на кушетку с ногами, словно боялась тех самых монстров, которые живут под кроватью. Но я никогда в них не верила. Я знала, что настоящие монстры спокойно выносят дневной свет и не прячутся по углам.

Я пыталась отвлечься. Думала о том парне, что предложил мне сбежать. Действительно ли это возможно? Получится ли у нас? Сейчас я куда сильнее готова была решиться на это.

Я думала о тех двух мальчишках, которых утащили из гаража в неизвестном направлении. Живы ли они? Или нас просто запугивали таким образом? Был ли там пистолет, или мне показалось?

Я дрожала, но не от холода – здесь было тепло, почти душно. Трястись меня заставляла неизвестность. Одиночество. И мысли, что я никогда не выйду из этой комнаты живой.

Но я не хотела умирать – сейчас даже еще больше.

Я не маленький зверек. Не мышонок – маленький волк, Старик сам так сказал. А волчата не плачут. Они терпят. И ждут. А потом пускают в ход клыки, если приходится.

С каждым минутой во мне что-то собиралось – в комок, в узел. Я не знала, как бороться. Но знала, что буду это делать. Я не позволю себя выбросить. Не позволю себе исчезнуть просто так.

Я сидела тихо, чтобы меня не услышал даже страх. И ждала.

Дверь открылась медленно, словно лениво. И снова внутрь входил он – в армейских зеленых штанах и того же цвета узкой майке, обхватывающей крепкое тело. Дошел до середины, подхватил стул доктора и развернул его спинкой ко мне. А после сел, широко расставив ноги и уложив руки на заднюю перекладину стула.

Старик молчал. Я смотрела на него, насупившись, и ждала вердикта. В расход?

– Ты не подходишь, – спустя несколько минут игры в гляделки сказал мужчина, заставляя внутри меня что-то болезненно оборваться. – Для того, к чему я буду готовить тех пацанов.

Я не знала, что именно он имел в виду и чему именно будет готовить мальчишек. Но спросила другое.

– Вы меня убьете?

Он не сразу ответил. Продолжал буравить меня совершенно равнодушным взглядом, лишь склонил голову чуть на бок. Словно собирался прожечь во мне дырку и решить тем самым проблему с моим присутствием здесь – где бы это «здесь» не находилось.

– Это было бы милосердно.

– Я не хочу милосердия, – сцепив зубы, выдавила я. – Я хочу жить!

Мужчина усмехнулся. Нехорошо так, от чего меня снова прошиб озноб.

– Маленький волчонок не понимает, во что он ввязывается! – покачал головой Старик. – Ты будешь бледной тенью на фоне всех остальных. И тебя все равно убьют – не я, так кто-нибудь другой.

Теперь я крутила головой из стороны в сторону.

– Тень невозможно поймать, – возразила из упрямства, а не от уверенности.

– Попробуй мне это доказать, – хохотнул Старик и поднялся. Перекинул ногу через стул и двинулся на выход, не добавляя больше ничего. И лишь открыв дверь, он обернулся. – Считай у тебя испытательный срок. Не сдохнешь за месяц, продолжишь подготовку с остальными. Нет – докажу Орсини, что я в очередной раз был прав.

Я не знала, что значили последние слова и кто такой Орсини, хотя эту фамилию Старик произносил уже не в первый раз. Но я точно понимала, что мне дали шанс.

Шанс, которым я обязательно воспользуюсь.

Только эта мысль и помогала мне выживать в казарме, потому что все остальное, что нас заставляли делать, было настоящей пыткой.

[1] «Cantina Vecchia» – в переводе с итальянского «Старая Винодельня». Тренировочная база Кустоди и солдат семьи Орсини.

_________

Дорогие читатели, спасибо, что остаетесь с героями!

Входим в режим с выкладкой глав: через день.

Не забудьте подписаться на обновления!

А больше информации о романе, визуализации героев, анонсы новых глав, спойлеры и многое другое вы можете найти в моем ТГ канале и группе ВК – ищите по названию "Рина Сивая 📚 Автор романов о любви" или по нику @rina_sivaya

Глава 4.2

Ранние подъемы. Многочасовые пробежки по утреннему лесу. Занятия по математике, языкам, логике. Скудная еда. Сон рывками, ведь нас могли поднять буквально через час после того, как прозвучал отбой.

И тренировки. Многочисленные. Бесконечные. Жестокие. Нас заставляли преодолевать полосу препятствий, кидать ножи, стрелять сначала из рогатки, потом – из лука. Драться друг с другом или в паре с кем-то.

Я была самой маленькой. И по росту, и по телосложению. Про возраст – не знаю, об этом никто не говорил. Но я во всем проигрывала мальчишкам, от драк до успехов в умножении. К тому же, я совершенно не умела бегать: теряла скорость, спотыкалась, задыхалась. Всегда в конце строя настолько, что идущий позади нас Старик поднимал меня за шкирку и толкал вперед, не угрожая, но напоминая:

– У тебя нет права на ошибку, маленький волчонок.

Я это понимала, поэтому сжимала крепче зубы, прекращала вытирать слезы и шла дальше. Да, пешком. Да, медленно. Но я никогда не останавливалась, чтобы пожалеть себя.

Лишь по ночам, дождавшись, когда все уснут, я позволяла себе это: тихие беззвучные рыдания.

Нас было десять. Мы редко разговаривали друг с другом, меня так и вовсе предпочитали не замечать. Во время приемов пищи я сидела отдельно. Во время парных занятий никто не хотел заниматься со мной, потому что я постоянно проигрывала. Раз за разом. Неделя за неделей.

И с каждым проигрышем я понимала, что разочаровывала не только всех остальных. Я разочаровывала сама себя.

А отпущенный Стариком срок уверенно подходил к концу.

Все изменилось в тот день, когда нам впервые устроили «тактические игры». Ради этого нас вывели на улицу – не в лес, через который мы бегали каждое утро. К той самой «парадной» части винодельни, которую мы до этого не видели. И приказали спрятаться так, чтобы нас никто не нашел.

– Вам не понравится, если я вас найду, – усмехнулся Райнер Ковач, которого все звали Стариком.

Мы бросились врассыпную. Никто и не подумал, что это – простая игра. Все знали, как Старик наказывает тех, кто не справляется. Это… больно. Моя спина это знала лучше других.

По периметру старого забора стояли другие солдаты, внимательно следя за тем, чтобы мы не убежали. Но я к тому моменту уже сомневалась, что это в принципе возможно, учитывая количество охраны и камер, разбросанных по всей территории бункера.

Мальчишки убежали далеко вперед, спеша оказаться как можно дальше от Старика и его шестерок. Я же подумала, что там будут искать в первую очередь, и свернула обратно, обходя здание винодельни по кругу. Нашла место буквально за спиной Ковача среди разбитых бочек и мусора и тихо закопалась поглубже, затаив дыхание.

Я ослепла в этой темноте, зато ноздри разрывал смрад – смесь гнилых дрожжей, ржавчины и чего-то сладковато-мясного. Но, посомневавшись немного, зачерпнула целую горсть грязи и обмазала ею лицо и волосы. У части охраны были собаки – большие, черные. Страшные. Я не сомневалась, что их пустят в дело. А так у меня был хоть какой-то шанс сбить их со следа.

Каждое из моих предсказаний сбылось: мальчишек, убежавших дальше всех, действительно нашли первыми. А собак… их и правда спустили, отправляя искать тех, кто проявил смекалку, прячась от Старика.

Я слышала их звонкий лай. Ощущала, как дрожала земля, когда они пробегали мимо. Мне казалось, их не меньше десятка – целая стая, хотя я помнила, что видела всего четырех.

Одна из них остановилась совсем рядом: ее дыхание, неровное, чуть хриплое, доносилось до меня, когда шавка подобралась слишком близко. Запретив себе шевелиться, дышать и моргать, я замерла, умоляя сердце биться тише.

Я знала: если пёс учует меня, его не остановит ни приказ, ни цепь.

Так и случилось – но не со мной. Крик – нечеловеческий, рвущий глотку – взметнулся с запада, и псы рванули туда, как стая, почуявшая раненого оленя. Громкий лай, окрики людей – все смешалось в кучу, но полный боли вопль затмевал собой все другие звуки. Я слушала его, закрыв глаза. Мечтая заткнуть еще и уши, но страх за того, другого парня, с которым я провела это время в одной комнате, заставил меня заледенеть.

Мне было жаль мальчика. Честно – жаль. Но где-то глубоко в душе я радовалась, что не на его месте.

Я не поняла, когда крики стихли и воцарилась тишина. Какое-то время она буквально звенела, и я подумала, что оглохла. Но не стала выходить, боясь даже не собак. Я боялась наказания от Старика. Поэтому сидела и проговаривала про себя то, что сказала ему в наш последний разговор: я – тень. А тень поймать невозможно.

– Где чертова девчонка? – в какой-то момент донеслось до меня. – Она точно не сбежала?

– Если сбежала, я спрошу с тебя, – ледяным тоном произнес Старик, проходя мимо.

Но… он даже не остановился. Его тяжелые шаги сначала приблизились, а потом удалились, чего нельзя было сказать о другом говорившем.

Он долго матерился где-то неподалеку, ругался на своих подручных. Я слышала топот и крики, бегающих мимо собак. Но все они словно не замечали меня.

Будто меня не было.

Будто я действительно стала Тенью.

Меня звали по имени – я слышала, хотя еще в первый день нам заявили, что имя нужно заслужить. Поэтому к нам обращались «эй, ты», ко всем без исключений. Но сейчас они звали меня, наплевав на собственные правила.

Беатрис. Мне нравилось, как звучало мое имя. И я улыбалась, но оставалась неподвижной.

Я знала, что Старик любил устраивать разные проверки, и не сомневалась, что это – одна из них. Поэтому молчала. Дышала через раз. Не шевелилась, наплевав на одеревеневшее во всех местах тело. У меня было так мало шансов доказать, что я на что-то способна: я плохо дралась и отвратительно бегала, не могла запомнить сложные итальянские слова, сбивалась во время счета. Но сейчас, просто выбрав правильное место, я могла доказать, что не бесполезна.

Мимо меня еще много раз кто-то проходил. Даже мусор расшвыривали буквально в сантиметрах от моей головы. Но снова и снова искатели уходили, оставляя меня не найденной.

Спустя несколько часов я уже не сомневалась, что победила. Спустя еще пару – поняла, что темнота вокруг уже не столько из-за мусора и грязи, сколько от спустившегося за горизонт солнца. Я даже подумала о том, что пора выходить.

Но затекшее тело отказалось двигаться. Руки и ноги кололо, точно иголками, когда я попыталась пошевелить ими. Пальцы я вовсе не чувствовала, а шею ломило так, будто я всю ночь провела, откинув голову назад.

Я дернулась, разгребая мусор. Один раз, сквозь боль и злые слезы, выступившие из глаз. Второй – деревянными пальцами цепляясь прямо за землю. Третий…