Кинжал для дона

Рина Сивая

Кинжал для дона

Пролог

– Ты хотел меня видеть?

Ночные разговоры в саду – традиция, которую ввел Данте Орсини еще будучи капо. В этот уголок, где росли кипарисы, самшиты, а плетистые розы оплетали старую каменную арку, он приглашал лишь с одной целью: сообщить что-то важное настолько, что человек, удостоившийся чести, либо возвышался, либо исчезал навсегда.

Став доном, Данте начал проводить такие разговоры чаще, но именно меня он до сих пор ни разу не вызывал. Тем более вот так – через Марко. Официально.

Он стоял чуть впереди, у заросшей плющом ниши с обнаженной нимфой, из кувшина которой струилась вода в небольшой мраморный фонтанчик. Черные брюки красиво облегали сильные ноги дона. Рубашка – обнимала крепкие плечи. Рукава в привычной манере были закатаны до локтей, выставляя на показ многочисленные татуировки, которыми была забита вся кожа вплоть до костяшек. Белоснежная ткань в темноте ночи и тусклом свете садовых фонарей могла соперничать по яркости с луной – правда, ту совсем не было видно из-за облаков.

Было немногим больше двух ночи. В это время Стальной Дон, выгуляв пса, возвращался в свое крыло, принимал контрастный душ и ложился спать. В редких случаях он мог позволить себе почитать перед сном, иногда – оставлял распоряжения. Но сейчас, по одной лишь позе, я понимала, что отдыхать дон Орсини в ближайшее время не собирался.

Он был напряжен. Его спина – идеально прямая, руки – заложены в карманы брюк. Взгляд устремлен вперед, туда, где между кустов крутился довольный Лео.

Данте не смотрел на меня. И это тоже было опасным звоночком.

Дон не спешил начинать разговор, делая вид, что наслаждается ароматом ночного сада, украшенного саженцами лаванды и лилий. Он поступал так всегда – я прекрасно знала эту манеру ведения диалога, когда дон намеренно игнорировал собеседника, заставляя того нервничать и теряться в догадках. Скрываясь в темноте, я неоднократно наблюдала, как несчастные обливались потом, нервно кусали губы и комкали собственную одежду. Но одно дело – видеть, как испытывают терпение других, и совсем иное – оказаться самой на их месте.

Мне бы хотелось поторопить Данте, спросить, что происходит. Но я молчала. Во-первых, потому что сейчас мое место в тени точно занимал кто-то из Кустоди, значит, мы были не одни. Во-вторых, потому что требовать чего-то от Орсини бесполезно. Он ничего не скажет, пока сам не будет готов.

Данте свистнул, подзывая пса. Лео, шурша листвой и ломая ветки, вылетел из кустов, но понесся не к хозяину, а ко мне. Ткнулся в ноги, подставил морду – не удержалась и погладила добермана между ушей. Хороший мальчик. Помнит, кто подарил ему такую сказочную жизнь.

– Я заключил союз с русскими, – заговорил Данте. Холодно и отстраненно, как и должен дон озвучивать свои решения.

– Я не буду тебя с этим поздравлять.

Мои отношения с русской братвой складывались тяжело. Я им не доверяла, они меня ненавидели. Поэтому, несмотря на все обстоятельства, я была на стороне тех, кто выступал против договора с Воронцовым. К сожалению, нас таких было всего двое.

Вопреки ожиданиям, Данте не стал меня одергивать. А я каждой клеточкой своего тела чувствовала, как накалялась атмосфера, поэтому не отрывала глаз от пса, доверчиво трущегося о мои ноги.

Лео мог перекусить руку, если к нему лез кто-то, кто ему не нравился. Мог вцепиться в глотку по приказу хозяина. Но обычно просто рычал, не подпуская ни к себе, ни к Данте никого чужого.

Но я – не чужая. Я – Тень, которая всегда рядом. Поэтому сообщить мне что-то важное можно было любым другим способом. В любом другом месте.

Но мы – здесь. Соблюдаем традиции. И я совсем не верила, что попала в число счастливчиков, которые возвышались после подобного разговора с доном. Мне просто некуда возвышаться. Зато падать… падать я буду не меньше чем с высоты небоскреба.

– Братва выдвинула условие, – продолжил Данте.

– О, даже не сомневаюсь, – пробубнила себе под нос.

Русские только и делали, что выставляли требования. Удачные для себя, не для других.

– И я их принял, – закончил дон, проигнорировав мой комментарий.

Он замолчал. Я подняла на него взгляд, чтобы увидеть полное отсутствие эмоций на знакомом лице и несгибаемую волю в серых глазах.

Вот он, момент. Ради него я здесь – видимо, русские попросили о чем-то, связанным со мной. Иначе Данте не опустился бы до такого официоза.

– И что же попросил Ворон? – расправив плечи, поинтересовалась я. Чего бы дон от меня не потребовал сейчас, я бы выполнила. Даже если его приказ пойдет в разрез с моими желаниями. – Казнить меня? Упаковать в блестящий бант и вручить его советникам, как игрушку? Или согреть ему постель?

Наши отношения с Вовой Воронцовым оставляли желать лучшего. Несколько лет назад он пытался завалить меня в койку, наплевав на мое нежелание. За это я оставила ему шрам на ребрах. После его парни с разной степенью настойчивости пытались меня убрать. Я в ответ сокращала их число. До открытого противостояния дело не доходило: Вова не хотел войны с Орсини, я его в этом поддерживала, поэтому наши стычки проходили, если можно так сказать, «неофициально».

А сейчас у Ворона возник уникальный шанс поставить меня на место. Я не сомневалась, что он им воспользовался.

На лице Данте не дрогнул ни один мускул. Оно застыло маской Стального Дона, не выражая ровным счетом никаких чувств, от чего и без того острые скулы Орсини выступили сильнее. Взгляд привычно светился сталью – собственно, за него нынешний дон и получил свое прозвище.

Такой Данте устрашал. Не просто мужчина – бог, которому принадлежала большая часть мира и все населявшие его души. Настоящий вожак, за которым пойдет его стая. И мы действительно шли, куда бы не позвал нас дон.

Такой Данте вдохновлял. Достаточно было посмотреть на него, и становилось не важно, на что он тебя посылал: на увеселительную прогулку или откровенную смерть – ты все равно шел, потому что он так захотел.

Мне такой Данте нравился до дрожи во всем теле, но лишь тогда, когда его устрашение было направлено на кого-то другого. Не когда напротив – я. Та, которая привыкла к другому отношению. И другому взгляду.

И чем дольше Орсини молчал, тем чернее становилось у меня на душе. Я начинала нервничать, а когда я нервничала, я злилась.

– Его условием была не ты, – наконец сжалился надо мной Данте, но, несмотря на смысл его слов, облегчения они не принесли. – Его условием была моя свадьба с его дочерью.

«Ты шутишь?» – хотелось мне спросить. – «Ты же не согласился?»

Но нет, я помнила, что дон сказал в самом начале. И я знала, что Данте никогда бы не позволил себе подобные шутки.

Я смотрела на него – хладнокровного, непроницаемого. Совершенно спокойного. Будто он вообще не был частью этой реальности. Будто решение о собственной свадьбе его никак не касалось. Будто он не собирался разбивать оба наших мира в угоду расчета и выгоды.

Я не могла уложить в своей голове, что дон Орсини собирался жениться. Последние лет десять он только и делал, что отстаивал свою свободу: то в противостоянии со своим отцом, желавшем через брак заключить выгодное соглашение, то в стычках с советом, когда сам занял место дона. Сейчас все те, кто пытался продавить его желание, были мертвы. И лишь двое оставшихся «старых» советников иногда упоминали о том, что было бы неплохо продолжить род Орсини. Данте в таких случаях заявлял, что кольцо на пальце для этого вовсе не обязательно.

А теперь он сам предавал собственные принципы?

Этот вопрос я тоже не стала задавать, потому что ответ был очевиден: да, он это сделал. Согласился на то, что всегда считал пережитком прошлого. Отказался от собственных убеждений ради союза. Ради семьи.

– Когда? – вот что я спросила.

– Через две недели.

Я скривилась. Даже сроки уже выставили.

Я ждала продолжения. Объяснения, планов, хоть чего-то, что позволило бы мне переключить злость на что-то другое. Но Данте молчал, а я закипала, пока ярость наполняла каждую клеточку моего тела.

Я не до конца понимала, на что злюсь. На Данте, за то, что он предавал сам себя? На русских, выдвинувших такое нелепое условие? Или на себя, не готовую видеть рядом с доном другую женщину?

Вероятно, на все сразу.

– И? – не выдержав тишины, спросила так резко, что даже Лео поспешил отойти подальше, словно чувствовал: я на грани. – К чему мне эта информация? Что мне с ней делать?

Данте прикрыл глаза – всего на секунду, и кто-то, кто не знал его так хорошо, как я, вполне мог подумать, что дон просто моргнул. Но я помнила, что так он прятал глаза перед тем, как сказать нечто ужасающее.

– Тебе придется покинуть виллу, – выстрелил в упор дон Орсини. И потом, словно желая сгладить эффект, добавил: – На время.

Но это как наклеить пластырь на оторванную конечность.

Он… Он меня выгонял?

Я не могла поверить. И я, и моя злость стояли в оцепенении, в оглушении, в откровенном шоке. Нас выставляли за дверь? Из дома, в котором мы прожили всю свою сознательную жизнь?

– Марко подготовил тебе одну из наших квартир, – словно не замечая моего состояния, продолжал Данте, не сводя с меня пустого взгляда. – Повар, охрана, домработница, химчистка – все за счет семьи. Ты ни в чем не будешь нуждаться.

Он продолжал говорить что-то о том, что я в любой момент могу сообщить Кардиналу, если мне что-то понадобится, и мое требование будет исполнено в тот же миг. Что моя роль в семье не ставится под сомнение. Но я не слушала. Все, что могло меня сломать, уже прозвучало.

– Ты издеваешься? – не выдержала я, когда Данте взял паузу в своем глупом монологе. – Какая, к черту, квартира, охрана, домработница?!

Орсини тяжко выдохнул. Его брови нахмурились, а челюсть сжалась сильнее. Он не любил, когда на него повышали голос, а я редко себе это позволяла, когда мы были не одни. Но сейчас… я не могла молчать и не могла себя контролировать.

– Я же твоя Тень! – почти рычала я, делая шаг вперед. – Я должна быть рядом с тобой, за твоей спиной! Особенно теперь, когда ты собираешься поселить в своем доме русскую сучку!

Взгляд Данте потяжелел.

– Аккуратнее, Трис, – проникновенно проговорил дон, понизив интонации. – Ты говоришь о моей будущей жене.

Но меня это не пугало и не успокаивало. Меня это выводило из себя!

– Я говорю о твоей будущей убийце! – почти кричала, сокращая расстояние до минимального, чтобы ткнуть Данте пальцем в грудь. Голос срывался, но я не обращала на это внимания. – Ты не можешь от меня избавиться! Особенно сейчас! Кто будет тебя защищать?

– Меня будут защищать Кустоди, – совершенно не проникся моими словами Данте. Но и не отстранился, спокойно выдерживая давление моего ногтя. – Как и всегда.

Словно в ответ на его слова в дальнем конце сада появилась грозная фигура Луки – по ширине плеч его можно было узнать даже в темноте. Значит, где-то неподалеку прятались Марио и Кира – насколько я помнила, сегодня была их смена.

Они – профессионалы, я знала. Но у личных телохранителей Данте имелся один существенный недостаток:

– Они. Не. Живут. На. Вилле, – чеканя каждое слово, выплюнула я.

Кустоди охраняли виллу снаружи и в публичном крыле, где обитала прислуга и приезжие гости. Но не в личных комнатах Данте. Даже не в соседней. А эта русская принцесса будет жить буквально в его постели!

Неужели он не понимал, что пускает змею в кровать? Что подставляет спину? И что собирается убрать единственного человека, который всегда эту спину прикрывал?

– Тебя это уже не касается, – холодно отрубил Данте, заставляя меня отшатнуться.

Я знала его как никто другой. Каждую привычку, каждый жест, каждую интонацию. Поэтому за секунду понимала, что Орсини не собирался отступать.

Он не просто от меня избавлялся. Он приказывал мне уйти.

Я не могла ослушаться приказа. Не только потому, что все мое существо было против, а скорее из-за обиды, горевшей в груди. Я никогда не навязывала свое общество тем, кто его не желал. А сейчас Данте, очевидно, не хотел видеть меня рядом с собой.

Поэтому я уйду. Раз мой дон этого хочет.

– Значит, – я сглотнула горечь, не желая показывать, как сильно меня задели слова Данте. – Это отставка?

Впервые за весь разговор Данте позволил себе реакцию: едва заметно, но его щека дернулась, будто Орсини собирался поморщиться… но удержался, обижая этим еще сильнее.

Я надеялась, что значила для него нечто большее. Нечто нерушимое. Вечное. То, от чего не отказываются.

Но я ошиблась. И сейчас, понимая, что меня отодвигали в сторону из-за посторонней девчонки, злость горела с новой силой. Нет, ярость – дикая, бесконтрольная ярость.

– Твое место в семье неизменно, – слишком равнодушно парировал Данте, но я лишь горько усмехнулась.

– Ты ошибаешься, – покачав головой, я отступила на шаг, а после еще на один. – Ты только что выкинул меня. Как хлам. Не смей говорить о неизменности.

Я служила ему дольше, чем себя помнила. Всю свою жизнь, если подумать. Я провела рядом с Данте Орсини двадцать пять лет, а шесть лет до него – словно и не существовали. Я не просто предана ему – я им жила, невольно делая его смыслом своей жизни. И все это время я чувствовала, что меня ценили. Уважали. Ко мне прислушивались.

Я стала его Тенью. Его личным палачом и защитником. Я убивала ради него. Я пытала ради него. Я дышала ради него.

А сейчас всего этого оказалось недостаточно.

– Беатрис, – Данте дернулся в мою сторону, позволяя себе то, что не позволял никогда за время традиционных ночных разговоров в саду: он отбросил маску Стального Дона, обнажая эмоции.

Но я запретила себе анализировать его взгляд и выражение лица, прикрывая глаза.

– Нет, – я махнула головой и развернулась, заставляя себя ускориться. – Ты приказал – я исполнила. Все просто. Как и всегда. Передашь через Марко, если потребуется кого-то убить для тебя.

Потому что, несмотря на боль внутри и задетую гордость, я – всего еще его Тень. И это ничем не изменить.

Глава 1

Беатрис Кастелли. Настоящее. 26 минут.

Я ушла той же ночью. Не заходя в дом – мне нечего было там забрать. Одежда, оружие – плевать, даже если все это отдадут новоявленной невесте дона. Пусть забирает, мне не жалко. Хотя где-то внутри я все еще надеялась, что ее поселят как можно дальше от Данте.

Мой путь лежал через гараж. Можно было попросить одного из охраны Крепости[1]довести меня, но мне нужно было слить куда-то клокотавшую внутри ярость, и я выбирала самый лучший для этого способ: байк. Я редко его использовала, особенно в последнее время, когда угроза Триады нависала, словно лезвие над горлом, но, если не выпустить эмоции через скорость – я сорвусь.

А еще не выдержу и прострелю кому-то голову, если хотя бы мельком увижу сочувствие в зеркале заднего вида.

Я уже сворачивала к воротам, когда дорогу мне преградил мужчина. Несмотря на свои размеры, он появился настолько бесшумно, что первым моим порывом было выхватить пистолет из-за спины. Рука сама дернулась к нужному месту, но нащупала лишь пустоту. На разговоры тет-а-тет с Данте я ходила без оружия. Раньше.

– Над входом камеры, – равнодушно сообщил мне Риккардо Мартелли – старший над всеми Кустоди[2]дона. Причем, «старший» не только по званию, но и по возрасту: он был телохранителем еще при прошлом доне, Карло Орсини, отце Данте. – Вытри слезы, если не хочешь, чтобы назавтра пошли слухи.

Я нахмурилась, недоуменно глядя на мужчину. Во-первых, потому что не поверила ему сразу: чтобы я, да плакала? Но быстрое прикосновение к щеке лишь подтвердило слова Грома: на кончиках пальцев осталась влага.

Тут проявилось «во-вторых»: какое ему было дело до того, заметят ли сидящие на камерах охранники мое состояние? Ведь отношения с Риккардо у нас были далеки от дружеских. Более того: мне всегда казалось, что он меня недолюбливал, ведь что во время обучения, что после Мартелли не стеснялся в выражениях, распекая меня за малейший промах.

Он никогда в меня не верил, о чем заявил в первую нашу встречу. И с годами эта вера не окрепла ни на йоту.

Тогда почему сейчас мне казалось, что его лишенные эмоций слова – это попытка помощи?

– Плевать, – бросила я, однако кулаком быстро вытерла оставшиеся дорожки. Надо же, я не думала, что слова Данте задели меня настолько сильно. – Я все равно здесь больше не живу.

Обогнув Мартелли, я двинулась дальше, но уже через пару шагов мне в спину донеслось:

– Тренировки Кустоди все еще проходят каждый день. Не смей их пропускать.

Я резко развернулась. Риккардо стоял, сложив руки на груди, и смотрел на меня так, словно действительно имел право отдавать мне приказы.

Но я – не одна из Кустоди. И никогда ей не была.

– Я больше не охраняю дона, – напомнила ему то, что он наверняка узнал задолго до меня.

Гром лишь пожал плечами.

– Кто знает, когда это изменится? – задумчиво бросил он и двинулся в нужную ему сторону. – Не хотелось бы, чтобы к тому моменту ты растеряла навыки.

Он ничего не пояснял, и даже намеком его слова не казались. Но внутри меня из-за них поднимала голову надежда – и я мысленно свернула ей шею. Никаких иллюзий насчет счастливого финала. Он точно не для меня.

Больше меня никто не останавливал. Охрана у гаража смотрела на меня равнодушно: они прекрасно знали, что я могла в любой момент приходить и уходить с территории виллы. Поэтому, когда я забирала из специального шкафчика ключи от байка, они тихо обсуждали что-то свое, стоя как можно дальше от меня.

Ворота были услужливо распахнуты. И те, что в гараже, и те, что на въезде. Словно в том, что я уезжала, не было ничего такого. Подумаешь, Тень отправилась на очередную казнь, что в этом нового?

Только одно было иначе: в этот раз на казнь отправилась я сама.

Мотор ревел, когда я покидала поселок, в котором находилась Крепость. Это место было закрытым от целого мира, все дома здесь принадлежали семье. Одни доставались в награду Капо, другие использовались как гостевые или временное место для проживания важных лиц, которых не хотели пускать на виллу. Здесь не было лишних людей. Зато имелась высококлассная защита от любого внешнего вторжения.

КПП на въезде в поселок. Еще одна скрытая от глаз защитная башня со снайпером – я без проблем преодолела их все, хотя где-то внутри надеялась, что хоть кто-то попытается меня остановить. Я была бы рада конфликту – любому. И плевать, что при мне нет даже кинжала, чтобы защищать себя или нападать: мое тело – само по себе оружие, приученное убивать.

Но байк уносил меня все дальше, и никто не думал ему мешать. Хорошо, уговаривала я себя. Пусть так. Пусть меня выгнали, как вшивую собаку. Переживу. Найду себе другое место – быть полезной семье я все еще могу. Да, не как Тень дона. Но я все еще его палач, а с учетом стычек с японцами, работы у меня вряд ли в ближайшее время будет мало.

Пускай меня лишили дома. Места, в котором, черт возьми, я была счастлива! Жаль, что больше не будет совместных ужинов с Марко. Прогулок по ночному саду с Лео. Утренних тренировок в тренажерном зале с кем-то из заступающих на пост Кустоди.

Ничего, справлюсь. Найду себе новые занятия по душе – может, начну наконец-то бегать по утрам. Или научусь готовить. Да хоть вышивать крестиком! Лишь бы не сидеть без дела. Не позволять себе хотя бы на минуту задумываться о том, о чем думать было нельзя.

Но что упорно лезло в голову.

Сильные руки. Выбритые виски. Татуировки на всем теле – я с легкостью могла описать каждую из них. Длинные пальцы. Короткие русые волосы. Серые глаза.

Вдавила газ до упора. Но попытка сконцентрироваться на поворотах с треском провалилась.

Не выдержав самой себя, я с визгом увела мото в занос, останавливаясь посреди дороги. Меня развернуло точно на сто восемьдесят градусов, и теперь передо мной, как на блюде из чистого золота, лежал весь поселок – роскошный, надменный и смертельно опасный.

Вилла Нико – массивное палаццо в тосканском стиле, с грубыми каменными стенами, скрывающими внутренние дворы с фонтанами. Дом Эцио – белоснежный, с колоннадами и мраморными террасами, утопающий в олеандрах и цитрусовых деревьях. Особняк Сандро словно противостоял им, отражая современность во всем: стекло и бетон, плоские крыши, никаких украшений.

Но больше всего выделялась резиденция Ла Стриги – черная, как прозвище хозяйки, с узкими, словно бойницы, окнами и садом, надежно скрывавшим все происходящее.

А чуть дальше – La Fortezza. Не просто вилла. Символ.

Она стояла на холме, будто корона на голове короля, подсвеченная мягким золотым светом. С одной стороны ее опоясывала серебристая от блеска луны река. С другой – высокий забор, за которым расположилась маленькая армия Кустоди. Их не было видно, от чего создавалось ощущение уязвимости.

Но мысль, что Крепость легкодоступна – это последняя ошибка, которую совершит тот, кто задумает туда влезть.

La Fortezza неприступна, как древний замок, только без рва и башен. И каждый, кто находился внутри, чувствовал это: защищенность.

Чувствовала ее и я. И считала себя тем, кто эту защищенность обеспечивал. А теперь…

Я задержала на ней взгляд еще на мгновение. Песочные стены, величественные балконы, огромные окна. Сад – живое произведение искусства.

Мой дом. Моя крепость. Мое прошлое и настоящее.

Но не будущее.

[1] La Fortezza – в переводе с итальянского «Крепость». Неофициальное название виллы Орсини.

[2] Custodi – в переводе с итальянского «Хранители». Каста личной охраны дона Орсини и членов его семьи.

Глава 2.1

Беатрис. Прошлое. 3 месяца, 12 дней, 6 часов и 47 минут.

Я прекрасно помнила тот день, когда впервые увидела Крепость.

Мне было шесть. Последние полгода я прожила в приюте, но в моей памяти не отложилось, как я туда попала. Надзирательница Мэй, как ее все звали, ничего не объясняла, а на прямой вопрос могла и подзатыльник отвесить, поэтому я ни о чем не спрашивала. Просто жила. Ела, что дают, спала там, где показывали, и молчала.

В приюте мне не нравилось все. Каждый сантиметр этого места дышал безнадежностью.

Стены – когда-то, возможно, ярко-синие – теперь покрылись слоем грязи и облупились, обнажая старые слои штукатурки, как струпья на больной коже. Полы скрипели и шатались под ногами, доски расходились, образуя дыры, в которые постоянно проваливались носки и мелкие вещи. Окна – эти жалкие деревянные рамы с мутным стеклом – не держали ни холод, ни тепло, а в щели между рассохшимися створками спокойно могла пролезть моя ладонь.

Еда была не просто пресной – она была обесцвеченной, словно повара специально вываривали из нее все вкусы и запахи. Каша, больше похожая на клей. Суп, где плавали одинокие кружочки морковки. Хлеб, который крошился в руках, но при этом умудрялся быть резиновым.

Воспитатели… О, эти тюремные надзиратели в гражданском! Их лица запомнились мне лучше всего – желчные улыбки, когда они кого-то наказывали, холодные глаза, оценивающие тебя как вещь, жирные пальцы, хватающие за плечи слишком крепко. Они не воспитывали – они ломали, и делали это с удовольствием.

Даже воздух здесь был другим – спертым, пропитанным запахом дешевого мыла, пыли и чего-то несвежего. А время текло иначе – медленно, тягуче, будто специально растягивая мучения.

Я не была общительным ребенком. Да и никто в том приюте не был. Были старшие – те, кто сильнее. И младшие – мы, те, кому доставалось.

У нас отбирали еду. В особо холодные ночи, когда ты всерьез боялся замерзнуть насмерть, – еще и одеяла. Для развлечения могли спрятать одежду, пока кто-то был в душе, или обсыпать трусы жгучим перцем, утащенным с кухни. Мне везло – меня трогали меньше остальных. Но лишь до тех пор, пока я не заступилась за паренька.

Он был старше, но ниже меня ростом. Щуплый, костлявый – по нему легко было пересчитать все кости. Несуразный. И в очках – это и стало его проклятьем. Над ним издевались с особой жестокостью, а он только плакал, чем заводил старших еще больше. Им нравилась его беспомощность. Нравилось его ломать.

В один из дней я не прошла мимо. Не нарочно – мне не было дела до чужих проблем. Они зажали его в коридоре у окна, как обычно отобрав очки. Один из заводил стоял на покосившемся подоконнике, удерживая их за дужку так высоко, чтобы невозможно было достать, а остальные заставляли жертву прыгать. Снова и снова, снова и снова.

Я просто шла – мне нужно было отнести тряпки в кабинет Надзирательницы Мэй, когда один из паршивцев слишком сильно толкнул паренька, и тот упал прямо на меня, похоронив нас обоих под ворохом застиранной ветоши, используемой для уборки. Мне было больно, но больше всего – обидно, и я не смолчала.