Путевые заметки путешественника в Тридевятое царство

* Гораздо позже я узнал, что это был брак по расчету; из – за жилья и прописки. Прочно укрепившись на новой почве, Сережа Валю бросил.

ΙΙΙ

Серое двухэтажное здание чем-то напоминало детский сад. По количеству жильцов эта общага тянула на крупную коммуналку, только отношения в ней были гораздо теплее. В большой комнате на втором этаже нас оказалось всего лишь двое; Игорь, тоже проходил медкомиссию в Петровском РУВД.

Вскоре меня вызвали в отдел кадров.

– Вот такие дела, Алексей, – начал майор, – комиссия откладывается. Придется подождать.

– Ничего страшного, – бодро заявил я, – подождем!

– Ну вот и хорошо, – обрадовался майор, – присутствия духа не теряешь. Как устроился?

– Спасибо, отлично. Место хорошее. Общежитие тихое. Сосед по комнате замечательный.

– Угу. Это хорошо. А как у тебя с деньгами?

– С деньгами плохо. Занял немного, но даже при жесткой экономии протяну не больше недели.

– Понятно. Тогда вот что, – майор вырвал из блокнота листочек, что-то в нем черканул и передал мне, – это адрес склада. Там как раз нужны подсобные рабочие. Далековато, правда, от твоего общежития, но больше ничего предложить не могу.

– Да и не страшно, – беззаботно махнул я рукой, – уж буду добираться как-нибудь!

– Молодец! – одобрил мой настрой начальник. – Ну, можешь идти. Я сегодня же позвоню насчет тебя. Да, и попрошу, чтобы тебе аванс выдали, а ты там напомни.

Я уже выходил из кабинета, когда он окликнул меня:

– Кстати, Алексей, тебе нужны теплые вещи? Зима-то говорят, суровая будет.

– Да нет, спасибо, с одеждой у меня все в порядке.

– Ну хорошо, до свидания.

– До свидания.

ΙV

Майор не ошибся: зима оказалась суровой, особенно по будням и по утрам! Выхожу из общаги так рано, что кажется я не в городе вовсе: кругом ни души! Мороз невероятный! Рысью добегаю до остановки, а вот трамвай не спешит. Исполняю «джигу эскимоса» и любуюсь произведениями Зимы. Одно сверкание льдинок – бриллиантов на деревьях чего стоило! И когда трамвай – желтые окошки показался вдали, загрохотал по рельсам, он тоже казался прекрасным и чудесным! Радостно заскакиваю внутрь, но радость мгновенно замерзает, потому что внутри, кажется, холоднее, чем снаружи. Да уж хотя бы светло! И вагоновожатому радость – первый пассажир! Но вот на перекрестке дорогу нам пересек другой трамвай, а в нем тоже первый пассажир.

Засветились «избранные» окошки в окоченевших домах; прошуршал мимо автобус и в нем редкие, но люди! Нет, нет, город не вымер! Город просыпался, оживал и на душе становилось радостнее.

Заколдованы утром дома,

И безлюдье чарует меня,

И баюкает свежесть меня.

В небе – крылья морозного дня.

Одинокие люди идут,

Но все тихо, как будто их нет.

Никого, никого будто нет…

В вышине – бледно-розовый свет.

Г. Иванов, «Утром»,1910

V

В общаге у меня появился друг Лёшка Мичуров. Очень милый человечек, к тому же, родная душа, творческая, третий или четвертый год поступавшая в Академию художеств на скульптора. Между поступлениями он занимался там как вольнослушатель, для чего нужна была прописка; ради прописки работал на заводе. Лёшка занимал маленькую уютную комнату на первом этаже. Его единственный сосед редко появлялся в общаге, что было мне на руку.

«1987»

«Он был мистик по природе своей, из тех,

кто живет на границе сказки: и может

статься он первый заметил, как часто

эта граница проходит посреди

многолюдного города. В 20 ф. от него (он

был очень близорук) красные, белые и

желтые лучи газовых фонарей сплетались

и сливались, образуя огненную окраску

волшебного леса.»

Г.К. Честертон

КРАСНОГО КУРСАНТА, 23

Медкомиссия начала работать и забраковала меня на втором этапе: физически прошел, психически нет; повышенная чувствительность; т.е., «поэтом можешь ты побыть, а мильцанером быть не можешь; возьмешь, когда-нибудь, и всех cвоих коллег перестреляешь!» Майор расстроился, но не бросил меня, обещал помочь с работой и пропиской. Игорь, сосед по комнате, тоже огорчился, надеялся, что мы будем работать вместе. Он-то комиссию прошел и уже собирался перебираться в милицейскую общагу. Чуть погодя майор позвонил на вахту и передал, чтобы я заехал к нему.

– Ну как, Алексей, паркетчиком смог бы работать? – встретил он меня вопросом.

– Думаю, смог бы.

– Ну вот, я договорился, что тебя возьмут учеником паркетчика в РСУ-17. Это на Васильевском острове. А общежитие на Петроградской, на Красного Курсанта.

– А в этом, где я сейчас живу, нельзя остаться?

– Нет, в этом нельзя, разные организации.

– Ну хорошо. Спасибо вам, товарищ майор, огромное.

– Ничего-ничего, работай, потом поступай! Жалко, конечно, что к нам не попал, нам бы таких ребят, как ты, Алексей, побольше! Удачи тебе на новом месте!

– И вам!

Больше майора я никогда не видел, но запомнил на всю жизнь (эх, побольше бы нам «таких майоров»! И пусть бы становились генералами!).

Сборы длились недолго: вуаля, Красного Курсанта! И я в минусе! Это – не «детский сад», это общага! Безликая пятиэтажка в каком-то неуютном углу! Слишком много народу и ни капельки «домашности». В комнате, страшно сказать, жили шесть человек! К тому же мои новые соседи были намного старше меня и почти все алкоголики! Нет, мы не конфликтовали, но особо и не ладили. К счастью, в той первой общаге остался друг Мичуров, который всегда был рад моему приходу и ночёвке.

РСУ-17. Ё…Я КАРУСЕЛЬ.

От новой общаги до конторы РСУ-17 было рукой подать, минут десять ходьбы быстрым шагом. Правда, в конторе мы бывали нечасто, только в дни зарплаты, да при переходе на новый объект.

То, чем мы занимались, называлось – капитальный ремонт. Это когда берут старинный дом, внутри все ломают, делают «по-современному», а снаружи дом остается старинным. «Ареал» наш ограничивался Василеостровским и Петроградским районами.

Мой первый дом-объект на 8-й линии В.О., между Средним и Большим проспектами. Вначале я подсобник. Незабываем крик прораба:

– Е…я карусель! Опять х…в подъемник сломался! Подсобники! Ну, где вас х..й носит?! Опять нажрались до обеда! Берите на х…й ведра! Будете раствор таскать на пятый этаж! Надо тебя убирать (это уже лично мне) от этих алкашей! Сопьешься с ними на х…й!

– Не, Петрович, – успокаивали его мои коллеги, – он молодец! Он эту гадость тово! Мимо! Долой! Не прикасается к ней!

– Ну молодец! Ладно, хватит стоять! Где ведра?! Е…я карусель!

«Замена подъемника» – самая трудная из всех наших обязанностей. Остальное – чепуха, типа уборки строительного мусора.

Гулявшие по стройке сквозняки «наградили» меня первым (и последним) больничным. Называлось мое освобождение от серых трудовых будней ярким красивым словом «люмбаго». Где-то около недели я ходил на процедуры в больницу, загорал под кварцевой лампой и любовался молоденькой санитаркой. От таких радостей мои жизненные силы быстро поднялись и больше не опускались до конца 1991 – го.

ПЕРВЫЙ РАЗ – НЕ «ПЕРВЫЙ КЛАСС»

“Come on, come on, come on,

Now touch me, baby!

Can’t you see,

That I’m not afraid”.

“The Doors”

Как-то субботним вечером мы сидели с одним знакомым в его комнате моей первой общаги, пили чай и болтали. В коридоре вдруг раздался какой-то шум. «Ой, пошли, глянем, что там такое!» – вскочил мой любопытный приятель. А там две пьяные девушки буянили около стола вахтерши, которая не пропускала их внутрь. Увидев нас, они замахали, мол, идите сюда. Мы подошли.

– Пошли на улицу, покурим, – предложили подруги.

– Пошли.

На улице я угостил их сигаретами, а они нас – предложением: «Хотите к нам в гости?» Глаза приятеля засияли. Он шепотом поинтересовался:

– Ты как?! Хочешь?!

– Еще как хочу!

– Ну и что мы стоим?! – обратился я к девчатам.

– Ниче! Пошли, – ухватили они нас за рукава, и мы тронулись в путь.

Мы подошли к женской общаге, влезли через окно и оказались в комнате подружек. «Вон, – машут они рукой в сторону своих кроватей, – присаживайтесь, а мы пока переоденемся.» Мы садимся. Один на одну кровать, другой на противоположную. Сидим молча, пялимся друг на друга, краснеем, потому что краем глаза видим, как они переодеваются в легкие халатики и только.

Дверь уже заперта, одна их них занавешивает шторы. Потом «дамы» садятся рядышком с «кавалерами». Хотя шторы задернуты, но в комнате все равно светло и отвести глаз от красивых ног невозможно! «Моя» что-то говорит и в конце концов «бросает хвост кота», заявляя: «Ну ты и стеснительный! Мы же не дети!» Она берет мою руку и опускает ее на свою ногу, чуть выше колена, и, хотя я действительно жутко скован, но руку мою, как железку магнитом, тянет под халат и вверх…

Увы, первый раз оказался не «первый класс», куда как ниже. После этого было как-то не по себе и я нашел какой-то предлог, чтобы слинять, исчезнуть, раствориться. Приятель тоже не задержался, похоже, мы были одного поля ягода.

ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ

Весна принесла долгожданное тепло для города и служебное повышение для меня, место паркетчика. В новой бригаде я был самый молодой. Был еще ровесник, но он казался взрослее. Однажды он начал вслух мечтать: «Вот выйду на пенсию, целыми днями рыбачить буду! А еще…» Меня это поразило! Мечтать о пенсии, значит, мечтать о старости! Что за бред?!

Итак, два молодых, основная масса – мужики среднего возраста и один пенсионер, который, понаблюдав за моей работой, изрек: «Не, сынок! Не получится из тебя паркетчика!» Надо отдать должное бригаде, увидев, что паркетчик из меня никакой, обратно в подсобники они меня не отправили, ведь там и зарплата меньше, и престижа нет, и все такое прочее.

Нравилось мне, когда мы попадали с халтурой в жилые квартиры, циклевать или менять паркет. Было интересно заглянуть в чужую жизнь, да и встречали нас всегда «хлебом-солью».

Весна тем временем набирала силу, а в нашем РСУ трудилась женская бригада маляров, в которой состояла Лена.

«ЧАЙ ВДВОЕМ»

«Девочки и мальчики

Ходят по улицам,

Им негде друг друга любить».

«Зоопарк»

Когда я стал на слух частично понимать англоязычные тексты песен, то заметил, что девушек в них, часто, называют «pussycat» (кошечка). Мне это было ближе *, чем «тёлки», как называли девчонок на моей малой родине.

Лена, как раз, была вылитая «кошка среди телок»: мягкая и жесткая, стройная, гибкая, подвижная, но все же первое, что я заметил, ее потрясающие зеленые глаза. Им-то и посвятил своё первое ленинградское стихотворение:

Я встречал много девчонок;

Cтройных,

модно одетых,

красивых,

Но ни у одной из них не было глаз.

Я не видел твоей одежды,

Я не видел твоей прически,

Я не видел твоей фигуры,

Но я видел твои глаза…

Зеленые угольки, живые! **

Я люблю вас!

Я хочу обжигать о вас губы!

До боли!

До бесчувствия.

До смерти…

Лена лишила меня сна; ложусь спать, начинаю думать о ней; тут же некий орган приходит в рабочее положение и долго не знаешь куда его деть; прямо хоть спроваживай его бродить по городу, как нос майора Ковалева.

При этом видел я, что нравлюсь ей, но как нам встретиться? Лена была сирота. Выросла в детдоме. После детдома получила квартиру и сразу «залетела»; родила и даже вышла замуж за виновника залета, но примерно за год до нашего знакомства с мужем они развелись. Так что, во-первых, она уже «обожглась на воде», а во-вторых, ребенок на руках и никого, кто помог бы; ни мамы, ни папы, ни бабушек, ни дедушек; их было только двое.

Зато ее коллеги работали на меня, расхваливая на все лады. Помню, как во время перекура на объекте, присел на порог, входит начальник, и кричит мне:

– Ты бы не сидел на камне-то! А то кое-что заболеет, и женщины любить не будут!

– Ой, нет! – чуть ли не хором закричали малярши, – мы бы его любого любили! Такой мальчик! Золото (про дедушку так часто говорили в селе: «Герасимович – золотой человек!» Наследственность)!

Весна победила! Как-то Лена оставила ребенка кому-то из соседей, и мы встретились вечером. Погуляли, сходили в кино, поели мороженого. Всё было невинно и благопристойно. Несколько раз наши встречи повторились по тому же сценарию, а потом, сразу после зарплаты, я пригласил ее в ресторан! Выпивка расковала и предложила поехать ко мне в гости. «Ко мне в гости» – это значило в комнату с алкашами, что, естественно, отпадало; оставалось только одно, к Мичурову, в мою первую общагу. Когда мы подходили к ней, уже стемнело, и окошко его комнаты светило нам, как фонарь озабоченной паре мотыльков. Я заглянул внутрь. Еще безмятежный Алексей валялся с книгой и ел пряники. Я тихо постучал. Алексей оторвался от книги и пряников. «Привет, Алекс, – высунулся он в окно, сияя своей обаятельной улыбкой, – ты что ..?» Но тут он заметил Лену и уже без улыбки задал риторический, сакраментальный вопрос:

– Мне уйти?

– Желательно, Леш!

– Ладно, ухожу. Оставляю вам пряники. Чай знаешь где.

Ну какой может быть чай вдвоем с девушкой, о которой столько грезил! Как только за Алексеем захлопнулась дверь, мы влезли через окно в комнату и тут же началась «бурная прелюдия», которая окончилась тем, что «оркестр погасил свечи и на цыпочках покинул сцену». Трах – Крах! Кошмар, закон подлости! Самая скрытная часть тела не захотела делать дело! Почему, когда я ложился спать один и думал о Лене, то все было в порядке?! Настолько в порядке, что ЭТО не давало уснуть мне часами! А тут, когда Лена оказалась рядом, это отказалось служить хозяину! Стыдно! Обидно! Но, надо отдать Лене должное, вела она себя очень тактично. Она как-то ненавязчиво утешала меня, хотя мне хотелось одного – исчезнуть… И я исчез… В этом мне помогло Министерство Обороны. Сразу же после этой ночи нас, паркетчиков, срочно перебросили на другой объект, подальше от женщин, а чуть позже…

P. S. – 2023

* «Отцовской кошачьей мягкости и ленивой грации, дыхания неувядающей молодости – вот чего недоставало Ноккве».

С. Унсет, «Кристин, дочь Лавранса»

** «Глаза – это мой пунктик, и вполне обоснованный. В жизни, разговаривая с человеком, мы смотрим ему в глаза, это первый и главный способ общения и знакомства. Мы сразу проникаемся недоверием к тем, кто отводит взгляд. В кино это особенно важно. Если ты не смотришь актеру в глаза, а только рассматриваешь его физические данные, это значит, что как личность он тебя не интересует, потому что только глаза – зеркало души, индивидуальности».

Ф. Дзеффирелли

Лена Селехова показывает мне семейные фотографии и спрашивает на одной:

–Обратил внимание какая чудная прическа у этой девушки?

–Нет еще, я всегда сначала гляжу на глаза человека, а потом на все остальное.

Да, кстати, пока не забыл; интересно Майк взял из жизни или жизнь взяла у Майка? Когда я был молодой, в Константиновке «Зоопарк» не слушали, но о паре говорили: «Он с ней ходит».

НАЧИНАЮЩИЕ И ЗАКАНЧИВАЮЩИЕ ЭКСТРЕМАЛЫ

Как-то на выходных мы с Мичуровым решили отдать дань моде: покататься на скейтах, вернее, поучиться. Недалеко от его общаги находился парк, туда мы и направились. И вот пробуем с горочки спускаться, благо она не крутая. Начинаем с энтузиазмом, но быстро остываем; первый я.

– Леш, – говорю, – ты как хочешь, а из меня скейтбордиста не выйдет!

– Ну, Алекс, давай еще попробуем! За полчаса же не научишься!

– И за час! И за два! Ладно, ты учись, а я посижу покурю.

Сижу-курю и вдруг замечаю двух девушек, играющих в бадминтон. Они одного росточка, но в остальном разные. Одна полненькая, но совсем чуть-чуть, так что это ее не портит, даже придает некий шарм. Другая пожестче.

Полненькая – явно домашняя девочка, у нее интеллигентный вид, отчасти из-за очков. Другая на домашнюю не похожа, такая может и похулиганить.

Алексей сосредоточен на учебе. Возможно, ему грезятся лавры чемпиона и куча поклонниц впридачу. Разрушаю грезы:

– Леш, ты катайся, а я пойду с девушками в бадминтон поиграю.

– Где?! – Лешка от такой новости теряет равновесие и грохается на асфальт. То ли от удара, то ли от девушек глаза его начинают сиять… – Где, Алекс, девушки?!

– Разуй глаза! Они рядом с нами уже полчаса играют.

– Слушай, ну так пойдем, познакомимся! Только, что в очках, чур моя!

– Ой, Леш, что-то уже расхотелось. Да и неудобно как-то. Хотя, если она тебе так сильно понравилась, иди!

– Я стесняюсь. Давай ты первый!

– Ага, опять я!

– Ну Алекс! Ну, Алексушка!

– Ладно, пойдем!

Как легко знакомиться с девушками, которые тебе просто симпатичны. Вскоре мы узнаем, что в очках – это Таня, а без очков – Жанна. Я предлагаю меняться: они катаются, а мы с Алексеем играем в бадминтон. Предложение принимается. Увы, они тоже не рождены скейтбордистами! Видя такое дело, я, к вящему и вякающему неудовольствию Алексея, бросаю ракетку и бросаюсь помогать Жанне. Ведь это веский повод обнять девушку за талию, подхватить ее при падении. Тут доходит и до него, он кидается к Татьяне и дает ей «мастер-класс».

На память об этом, не самом худшем дне нашей жизни у меня сохранилась плохонькая черно-белая фотография, где Татьяна с Алексеем стоят рядышком (и с тех пор на всю жизнь), а я, присев за их спинами, держу у них над головами ракетки.

ПОЛНОПРИВОДНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Как-то я заехал к Виноградову, а он мне с порога:

– Хочешь подзаработать?

– Спрашиваешь! А что надо делать?

– Да работа несложная. Вот, смотри.

Он открыл картонную коробку, в которой оказались распластанные пачки «М».

– Ого! – присвистнул я. – Лучше бы, конечно, они были полными.

– Вот их надо склеить, а потом наполнить.

– Чем и зачем?

– Резаным, по форме пачки, картоном. А потом заклеить целлофаном. Все необходимое для этого имеется.

– А зачем всё это?

– Понимаешь, тут один мой знакомый еврей уезжает в Израиль, навсегда. Последнее время он держал подпольный видеосалон, а заодно, как бы «игорный дом». Там же у него что-то вроде бара: фирменные выпивка, сигареты… Сейчас все это «дело» он собирается продать одному человеку, так что если этому еврею перед самым отъездом впарить «М», то он перепродаст их вместе с «делом» новому хозяину, а когда откроется, что сигареты «левые», он будет уже далеко и спросить будет не с кого.

– Ага, понятно!

– Бабки хорошие, делим пополам. Ну как, согласен?

– Да.

– Тогда так, делать надо быстро, времени уже в обрез; то есть, может, пару ночей придется не спать. Одну коробку ты сделаешь у себя в общаге, а одну я дома.

– Раз так, то давай я сразу и поеду делать.

– Правильно, это по-деловому.

Понимая, что одному трудно управиться за такое время, решил подключить Алексея. Пообещал хорошо заплатить. Он согласился. И вот бесконечно нудная, отупляющая работа, ко всеобщей радости, окончена в срок. Я, как крутой ковбой, с целой коробкой «М» еду к Виноградову. Дверь распахивается. За ней два незнакомых мужика, а за их спинами Саша. Мужики спрашивают:

– Вам кого?

Саша за их спинами машет головой, типа: «сваливай, явка провалена»!

– Это Скороходова, ***? – называю другой адрес.

– Нет. Это …

– Ой, извините, ошибся!

Разворачиваюсь, с бухающим сердцем спускаюсь по лестнице и вдруг окрик: «Минутку!» Тут я перехожу на бег, но у выхода из парадного они меня настигают и хватают под белы рученьки…

– Виноградов, к тебе человек шел?

– Ну да, ко мне.

– А что это он сделал вид, будто тебя не знает?

– Откуда я знаю?! Спросите у него!

– Хорошо, спросим.

И меня вежливо ведут в РОВД, благо оно совсем рядом. Беседовали со мной тоже вежливо. Любопытствовали, что да как, да почему, «не хочу ли я в тюрьму»? Что это за странные «сигареты»? Давно ли я знаю Виноградова? Не сидел ли я с ним? То, что он сидел, оказалось для меня новостью. Выяснилось, что после отсидки он состоял под надзором, а эти опера как раз и пришли его «надзирать». Бывали они у Виноградова и раньше, но мне везло, раньше я с ними не сталкивался. В свою очередь, я поведал им грустную историю приезжего паренька, который редко дотягивает до получки и каждую последнюю неделю месяца тихонечко голодает. А тут возможность подзаработать, делать роботов на продажу (был такой бзик в то время: из пустых фирменных сигаретных пачек клеили роботов и украшали ими свои скромные жилища). В соседнем кабинете, без всякой предварительной договоренности, про роботов плел и «фантаст» Виноградов. Повезло, попали на одну волну. Видимо, поэтому нам поверили и отпустили. Но афера, конечно, сорвалась.

РОК-УРОК

«В Нью-Йоркском небе нет звезд.

Все они на земле».

Лу Рид

Странно, но в Константиновке почему-то не слушали ленинградский рок во времена моей юности, только московский. Гораздо больше было западной попсы и западного же рока. Естественно, по рукам ходил блатняк. Где-то перед моим отъездом в Ленинград появились свердловские команды, с «Наутилусом» на первых ролях, а ленинградского так ничего и не было. Поэтому я чувствовал себя Колумбом, когда впервые услышал «Зоопарк», «Кино», «Аквариум», «Телевизор» и т. д. Всё это благодаря Алексею.

С ним же я впервые попал на рок-фестиваль в Ленинградском Дворце Молодежи. Правда, денег на билеты не было, но их заменияли сильное желание и способ «всеми – правдами – неправдами»; способ этот требовал времени; нужно было попасть в ЛДМ как можно раньше, чтобы изучить все варианты прохода и морально («Мы же местные! Живем здесь, практически!») подготовиться к штурму. В один из таких ранних заходов (Дворец еще пустовал) мы с Алексеем сидели у второстепенного входа и через него вошли три парня. Они присели рядом, закурили и начали что-то горячо обсуждать. По их разговору я понял, что это музыканты. Потом они ушли, а Лешка перевел дыхание и священным полушепотом спросил:

– Знаешь, кто рядом с тобой сидел?!

– Нет?

– Цой! Ну, «Кино»!

– А-а! Ну, я еще гляжу, восточная внешность. Да, а он-то Цой! Ну да!

Тем временем Дворец Молодежи заполнялся, переполнялся и, наконец, народ стали впускать в зал. Если туда нам не удавалось проникнуть по-лисьи, тогда оставалось пробиваться по-свински: у входа в зал скапливалась толпа безбилетников, а потом перла вперед в наглую, оттирала контролеров, рассеивалась внутри, где уже нереально было отделить «козлов от овечек». Тут главное было не оказаться «свиным хвостом», который могли схватить контролеры.

Но вот ты в зале, билета у тебя нет, значит, нет и места, что даже хорошо, ведь самый смак быть сжатым толпой и под звуки музыки войти с ней в один ритм, стать одним целым. Это невероятная энергетика! Я понимаю, откуда взялась у рокеров манера прыгать со сцены в зал, на руки зрителей: у этой энергии такой заряд, что кажется, оттолкнись посильнее от пола и взмоешь над толпой.

С того рок-фестиваля на несколько лет «сейшены» стали весомой частью моей жизни. Это был хороший «рок-урок»: мощный импульс вывести внутреннюю свободу из подполья на свежий ветер перестройки (кто знал, что «ветерок» этот превратится в «ураган»).

ЛЕНИНГРАД. ИЮНЬ. ДОЖДЬ.

День тот выдался слегка дождливым, но при этом светлым; кажется, что в такой день ничего плохого в мире не происходит и даже умирают люди легко и радостно, как будто не умирают, а уезжают в некие благословенные края, к своим родным и друзьям. Собака тоже была необычная, такая прародительница – «мы – сами-не-местные». Она забежала в вагон на следующей остановке после моей и, несмотря на уговоры доехать со мной до друзей, вышла раньше. Всё это впечатлило, так что я сразу же, в трамвае, начал писать:

Ленинград. Июнь. Дождь.

Я еду к знакомой девчонке…

Закончил в парадном (во многом благодаря этому стихотворению вышла ментальная фотография – я как сейчас могу представить тот день) и только потом поднялся к друзьям. Собственно, я ехал не только и не совсем к знакомой девчонке. Татьяна уже стала Мичуровой, то есть вышла замуж за Алексея. Кстати, провернули они это дело по-ленински, конспиративно: «ни один шпик не унюхал шпиг со свадебного стола»! Так как, по словам Алексея, свадьбы не было, просто получил жену «под роспись» и все дела! После свадьбы он перебрался к Татьяне. Она с родителями жила в отдельной квартире с прекрасным видом на Никольский собор.

Алексей сразу стал стопроцентным семьянином! Конец сейшенам и прочим тусовкам. Какое-то время я бывал у них в гостях, но мне не нравилась зажатость, закрытость их дома, так что постепенно визиты прекратились и Алексея я видел лишь изредка, в Академии Художеств.

М.О. СССР ПРОТЯГИВАЕТ «РУКУ ДРУЖБЫ» («А ЧУТЬ ПОЗЖЕ…»)

На лестничной площадке первого этажа краснокурсантской общаги стоял стол, а на нем подобие почтового ящика: много деревянных ячеек с номерами комнат. Однажды, примчавшись с работы, я нашел в своей ячейке «путевку на курорт» или повестку на сборы. «Ура! – закричал я мысленно. – От сборов отмажусь, а работу завтра на законных основаниях прогуляю!»