Путевые заметки путешественника в Тридевятое царство

Вторая половина была разделена на две комнаты: слева для отдыха наряда, в ней стояли две кровати и между ними тумбочка; справа комната для гостей (там родители могли общаться с сыном-солдатом, а он при этом как бы находился на территории части).

Дежурных было трое: сержант и рядовые. Сержант дежурил днем, а рядовые ночью, посменно, полночи один, полночи другой. Наряд на КПП считался самым блатным. В нем было полно плюсов и практически отсутствовали минусы. Во-первых, сон: сержант вообще спал всю ночь, причем без всяких там утренних истерик, типа: «Рота, подъем!»; ну и рядовые не жужжали: шесть часов это вам не два, как в карауле; во-вторых, крыша над головой и электрокамин в ногах лучше, чем вышка в степи. Мой личный плюсище- возможность читать во время дежурства. Ну и разное другое: вот Солоха уехал в Баку, значит можно расслабиться; вот почтальон привез посылки из Сумгаита, а где он будет их раздавать? На КПП! Угостить дежурных и почтальона считалось бонтоном; ящик стола наполнялся разносолами: сигареты, сало, колбаса, консервы, орехи, домашняя выпечка, семечки, конфеты… Вечером из тумбочки доставали трехлитровую банку, самодельный кипятильник (два бритвенных лезвия проложеные спичками, обмотанные нитками…) и, поглядывая, чтобы не застукали офицеры, варганили чай.

Мимо КПП часто фланировали офицерские дочки, только здесь мы и могли увидеть существ противоположного пола, а так всё мужики, мужики, мужики; «страшный сон гетеросексуала».

Однажды мне повезло дежурить на КПП две недели подряд и в это счастливое время приключилась беда…

ТАКТИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ БЛИЖНЕГО РАДИУСА ДЕЙСТВИЯ

Итак, я дежурил на КПП, а по вечерам, на нарды и чай, ко мне заходил земляк Саня. И вот, в один такой вечер, ни с того, ни с сего, начал я над Саней подшучивать. Он стал психовать и грозить, мол, ты меня доведешь! Бац, после одной такой шутки Саня вскакивает и бьет меня в лоб, я валюсь на кровать, Саня тут же начинает извиняться, мол, ты сам виноват, довел! Очухавшись, признаю, что так и есть – моя вина. Обиды на него у меня никакой; мы не ругаемся, ничего такого, а как памятка о такте под моими глазами «загораются два огромных фонаря». Всё бы ничего, но, как назло, на следующий день заявляется мама, тетка и ее муж. Естественно, ма в панику: «Дедовщина в части!!!» Я ей доказываю, что в армии синяки бывают не только от дедов, но и от маневров, учений и т.п., в доказательство привожу живого деда, Саню, и он долго убеждает ма, что «не дай Бог его кто-нибудь тронет! Да я того сразу грохну!» Чуть-почуть мама успокоилась, но нервов это стоило всем.

Что удивило маму, что она запомнила на всю жизнь, так это солдаты с нищенски протянутыми руками.

– Леш, а чего ж им дать?!

– Да всего по чуть-чуть, ма; конфект там, печенья, пирога бабушкиного отрезать можно.

– Ой, пирог бабушкин непропеченный, она спешила.

– Ха! Непропеченный! Да они проглотят и не заметят!

СУМГАИТ

Семейство сняло жилье на станции и по вечерам меня навещало. Конечно, мы съездили в Сумгаит. Степь ставропольская куда как живописней азербайджанской; здесь же земля будто выглажена утюгом, ни единого деревца, даже кустарника, но самое тяжелое впечатление на участке между Яшмой и Сумгаитом производили заводы. Бесконечная цепь заводов. Было в них что-то мрачное, давящее. Сам Сумгаит – город не для туристов. Глаз там ничто не цепляет. Восточно-советский город. От советского: убогие панельные дома, неуклюжие кинотеатры и ДК; от восточного: шум, грязь, сутолока, хаос, но и зелень, и улыбчивое кипение жизни. Тут и зарежут с улыбкой, и накормят с улыбкой, и денег дадут, подшучивая, и отнимут, хохоча. Нет, денег мне, конечно, не давали, но фрукты перепадали. Я вообще-то не люблю базары, рынки, толкучки. Но как-то зашел на Центральный рынок, может кто что заказывал, не помню. Впечатление он производил. Все, что растет на земле, над землей и под – там присутствовало. Идешь между рядов, как «звезда» всем ты нужен, ты в центре внимания.

– Сальдат! Сальдат! Не прахади мимо, сальдат! Смотри, какой пэрсик!

– Э! Что пэрсик, сальдат! Грюша – вот что надо кушять! Падхади, дарагой, не пажалеешь!

– Зачем ихь слюшаешь, солдат! Грюша! Пэрсик! Это для дэвачек! Вот, бери арбуз! Будет в живате груз!

Но поскольку карман почти пуст, все грузы идут мимо моего живота. Вдруг слышу кое-что поинтереснее: «Э, салдат, дарагой, падхади! Вазьми, дарагой, фрукта без денег! Сын мой тоже в армии! Далеко! Я тебя угощу, может, его кто угостит!» От всей души желаю, чтобы его сына кто-нибудь угостил «там, далеко» и увожу в часть пакет фруктов. Но это когда я ездил сам в Сумгаит, а с семейством мы на рынок не ходили, мы ходили по магазинам, охотились за тряпками.

Родня уехала; осталась грусть. Лето кончилось и вскоре стали собираться домой «перелетные птицы»; Санин призыв. Тоже грустное время для тех, кто остается. Снова пошла в ход дембельская страшилка для салабонов:

– Эх, салаги, не повезло вам!

– Почему?!

– Вы что, не слышали про новый указ министра обороны?

– Нет!

– Ну, всем, кто щас служит, еще по полгода добавят! А нам-то в кайф, проскочили!

Саня увольнялся не в числе первых, но и не последним. С одной стороны, от такого кадра хорошо отделаться поскорее; с другой, он же не «ангел срочной службы», чтобы увольнять его в первых рядах. В то время демобилизация была предметом торга между офицерами и солдатами; с соответствующим названием – «дембельский аккорд». Саня сторговался за полцены: не первый и не последний. Тоже было печальное расставание; почему-то даже для него. Он мне какие-то подарки оставил, что котировались в нашем «микромире», и отчалил… Бравый дембель Саня из Константиновки. А нас… нас ждал Новый год и после него «большой привет с Севера» …

«1984»

В январе вдруг резко похолодало и выпал снег! Да какой снег! Мы прочищали дорожки и ходили, как по тоннелям. Старожилы уверяли, что снег у них вообще редкость, а такая холодная зима случается раз в 50 лет, а то и реже, так что нам крупно повезло.

СНОВА В КАРАУЛЕ

За полтора года в Яшме, примерно с год пришлось провести в карауле. При этом мы охраняли неизвестно что; по мнению большинства, ракеты. Объект располагался километрах в пяти от части, так что, конечно, нас туда возили. Эта же машина привозила нам завтрак, обед, ужин и проверяющих по ночам.

Центр объекта – довольно большой пустырь с какими-то длинными подвалами посередине. Огорожен этот пустырь был высоким деревянным забором и двумя заборами из колючей проволоки. Между ними всю ночь бегали собаки, а мы были во втором периметре.

Заборы, как известно, без ворот не бывают, а раз три забора, значит, и трое ворот, по центру. Слева от ворот, на углу, торчала караульная вышка, что-то вроде «грибка» с детской площадки на «жирафьих» ножках. По диагонали от нее, тоже на углу, стояла вторая вышка.

Ночью на каждой стороне объекта находилось по часовому, днем хватало двух человек, с вышек просматривались все стороны. В этой системе была своя выигрышная комбинация: выходишь на пост в определенное время и получается, что ночь отстоишь, а днем уже не попадаешь, потому что днем нужно меньше часовых. Эти счастливчики возвращались с утренней машиной в часть и до вечернего построения были предоставлены сами себе.

Два часа на посту. Два часа игры в нарды внутри караулки – бодрствующая смена. Два часа сна на деревянных топчанах в комнате с навечно забитым досками окном, в «перманентной спальне».

Ночью, на посту, мы обманывали время и начальство, собираясь в одном месте объекта; смолили сигареты, травили анекдоты, болтали, а, чтобы не попасться проверяющему, прибегали к системе «свой-чужой». Описывать ее долго, но работала она успешно, ни разу никто не попался.

Если выпадала дневная смена и приходилось стоять на вышке, тогда в ход шло проверенное старое «оружие» против времени: книга. Правда, библиотека части была не самой богатой в Азербайджане, особенно на тот сорт литературы, который я считал высшим, то есть фантастика, приключения, детективы. К лету я все это перечитал и, скрепя сердце, взялся за классику, которая весьма удивительно повлияет на мою жизнь, но тогда я этого еще не знал…

МОКРОЕ ДЕЛО

Как раз во время этой зимы, когда так сладко спалось в натопленной караульной спальне под кучей шинелей, мне приснился сон: знойный летний день; небо цвета вытертых джинсов без единого облачка. Ленивые легкие волны тихо лижут белый песок пляжа. В ласковом нежном море ни единой души, а на пляже только тоненькая загорелая девушка в белом бикини, которую я без лишних слов начинаю ласкать и целовать. Тянусь к завязке бюстгальтера и вдруг, с «небес», раздается глас:

– Леха, вставай! Твоя смена! Давай, вставай, уже пора!

– Ё… пере…ё! – подскакиваю на топчане. – Первый сон за все эти годы службы! Да еще какой! И именно в этот момент надо будить!

– Ну, а я что сделаю, – разводит руками разводящий, – мы и так уже ту смену динамим!

Отстояли свое. Отсидели бодрствующую смену и снова пошли спать. Закрыл глаза… Хлоп…дубль второй! на том же месте, с той же девушкой! Тут уж у меня времени уйма! Мы становимся… «одной плотью». Не знаю, как она, а я испытываю неземное блаженство! Вот только когда проснулся, понял, какое это «мокрое дело» – встречаться с девушками во сне.

ВЕСЕННЕЕ ОБОСТРЕНИЕ

Как-то мы с Сашей-москвичом сидели в казарме и исполняли срочное поручение ротного. Прибежал дежурный, сообщил, что командир части собирает всех на построение. Мы не пошли и Солоха объявил нам по пять суток губы, потому что его приказание важнее – ротного. Весь вечер прошел в раздумьях, что делать, как быть, как избежать явной несправедливости. Тем более, что все нам сочувствовали, так прямо, по-солдатски: «Ну, бляха-муха, вешайтесь, пацаны! Своим там еще ничего, а чужих в Ситалчае знаете, как гоняют! Караул!»

К поздней ночи, с помощью крепкого чая и курева, вырисовался план. Осталось лишь дождаться утра. Утром мы принесли первую жертву: завтрак. То есть план командования был таков: мы завтракаем, приходим на КПП, а оттуда нас везут нас на губу. Мы же на завтрак не пошли, а легли на газон напротив входа в штаб. Первым нас заметил дежурный по части:

– Солдаты, вы что здесь разлеглись?! На губу хотите?! Щас Солоха будет идти!

– А мы не разлеглись! Это лежачая забастовка!

Дежурный по части отвесил челюсть. Потом подтянул ее, как положено по уставу, и стал нас уговаривать не лежать на газоне. За этим занятием нас застал замполит и, угрозами вперемешку с обещаниями, тоже стал тянуть в вертикальное положение. Не вытянул. Солоха сразу стал кричать и только потом разговаривать.

– Ладно, – сказал Солоха, – сейчас придут солдаты, поднимут вас силой и отправят на губу!

– Но есть-то они нас не заставят!

– То есть?!

– В таком случае мы начнем голодовку. Умершие от голода солдаты – плохой показатель для части.

– Ладно, пошли в кабинет, поговорим.

В кабинете, чтобы закрепить успех, мы выложили последний козырь: в надежном месте спрятано письмо в «Красную звезду», где перечисляются злоупотребления, происходившие в части, если что – надежный человек отправит его из Сумгаита… «Ладно, – покумекав, решил Солоха, – возможно, я был не прав с гауптвахтой. Что ж, идите, служите! Отменяется Ситалчай.»

Мы вышли в коридор счастливыми людьми. «Ой, Саш, подожди, сейчас я, на минутку.» Я вернулся в кабинет за добавкой счастья:

– Разрешите, товарищ полковник.

– Что еще?

– Знаете, в учебке я почти месяц был почтальоном. Может быть, мне и здесь попробовать?

– Ну, обратись к замполиту, скажешь, что я разрешил попробовать.

Да, тогда нам казалось, что это победа. Знали бы мы, какие беды ждут нас впереди…

ВТОРОЙ АРМЕЙСКИЙ СОН В ТРЕХ СЕРИЯХ

В армии мне приснились сериальные сны; первый- был эротический, в двух сериях, со счастливым концом; второй сон был уже в трех сериях (жанр определить трудно, что-то в духе Дэвида Линча, но светлого; хотя тогда о нем никто у нас не слышал) и с открытым финалом; мне приснился дворец-лабиринт. Я бродил по разным комнатам, блуждал по переходам, видел какие-то картины, встречался с разными людьми. Определенной цели не было, но не было и чувства бессмысленности, присутствовала какая-то загадка, тайна. Также в зависимости от места менялось настроение; были места страшноватые, но чаще радостные и интересные.* «Рота, подъем!» вернуло меня из загадочного дворца в простую и суровую армейскую реальность, но позже мне снова приснился этот дворец; а потом еще раз.

* Когда в третьей части стал толковать сны свои и чужие, но со мной, то заметил, что сны со мной, по словам их видевших, были яркие и интересные.

САМОЛЕТ «ИКАР»

Если вечером заступаешь в караул, то после обеда и до развода у тебя свободное время. Вот в такой промежуток для отдыха мы с Сашей завалились в кубрик, не спать, а просто поваляться и поболтать. Среди болтовни блеснула фантазия: типа, сейчас заступим в караул, дождемся проверяющего, разоружим всех, свяжем, возьмем машину – и в Ситалчай, там захватим секретный самолет – и в Иран. Да, еще можно Солоху захватить в придачу к самолету! Продадим их в Иране за большие деньги! Конечно, это был просто прикол. Там еще были какие-то нюансы, теперь их уже не вспомнить, а тогда мы хохотали от души (и, в последствии, до слез).

Приближался дембель Сашиного призыва; он сиял, а я грустил. Но когда одним утром в казарму заявился замполит и сказал, что после завтрака берет нас с собой в Баку что-то там получить-погрузить, мы радовались оба. Поездка в Баку – это было круто!

Нет, один раз мы были в Баку всей нашей ротой; ловили дезертира из другой части. Но города мы не видели, только «нахаловку». Хотя тоже впечатление незабываемое. Хаос, лабиринт каких-то сараюшек, автомобильных будок без колес; чуть ли не человеческих конур. Из труб, летом, валит дым! Бегают грязные детишки. Что-то на чужом языке кричат женщины. Такое я видел впервые и был впечатлен на всю жизнь.

На небе солнышко сияет. В животах невыносимая легкость армейского завтрака, все вокруг в обыденном ритме, а у нас – «джаз», мы из этого ритма выключены! Мы стоим на КПП, курим, ждем машину. Ого, еще и на штабной поедем! Там в будке музыка, а замполит будет сидеть в кабине; полная свобода!

Поехали. Саша быстро настроил приемник, поймал что-то веселое, окна открыли, смолим сигареты, хохочем. Не успели оглянуться, а уже и Баку. Машина петляет по центру, мы глазеем в окна, и вдруг, когда машина тормозит около мрачного здания, Саша мрачнеет и восклицает:

– Ну, ни х..я себе, покатались!

– А что такое?!

– А ты знаешь, куда нас привезли?!

– Нет!

– Республиканское управление КГБ!

– А на фига?!

– А я знаю!

Честно говоря, я не испугался. Ну КГБ и КГБ! Вины я за собой никакой не чувствовал, а про 37 год знал тогда лишь одно – мама родилась 14 октября 37-го. Дверь распахнулась. Внизу стоял замполит: «Ну вот, приехали. Сейчас я вас провожу на КПП, а там позвоним и капитан *** вас заберет.» Наш особист, капитан ***, встретил нас, как дорогих гостей, только что не целовал «по-генсековски». Провел внутрь. «Вот, Алексей, заходи, – открыл дверь в небольшую комнату, – жди здесь, тебя вызовут. А Саша посидит в другом месте».

Ждать пришлось довольно долго. Наконец дверь открылась, в коридоре стоял сержант: «Пройдемте со мной.» Пошли. По каким-то коридорам-лабиринтам. Остановились у кабинета с массивными дверьми. Он распахнул одну половинку: «Проходите». Я вошел в просторный кабинет. В глубине его стоял длинный стол с задвинутыми стульями. В торце этого стола – другой, поменьше. В центре – важный мордатый полковник. Сбоку наш особист. «Присаживайся, Алексей». – махнул рукой он на стул рядом с ним. Я присел. Сначала он записал мои данные, потом поговорил о службе. А потом:

– Расскажи нам, Алексей, о самолете.

–О каком!?

Нет, предложение было странное! Я – Сотников, а не Туполев или Илюшин, с чего бы мне рассказывать им о самолете.

– О секретном, – уточнил особист, – из Ситалчая.

– Ой, да я даже не знаю, что в своей части охраняю, а уж ситалчаевские секретные самолеты! Ничего про них и не слышал!

– А мы слышали. Вот, почитай, – тут особист и подсунул мне эту бумагу, где описывалась наша с Сашей фантазия; причем, подпись он прикрывал своей волосатой рукой, сохраняя инкогнито автора «опуса». Видимо, сей «тварец» лежал на втором ярусе, и мы его не заметили.

– Так что ты можешь рассказать нам по этому вопросу? – продолжил особист, убрав бумажку в папку.

–Что я могу рассказать? А знаете…

И я начал вдохновенно нести чушь. Сейчас понимаю, что им нужен был Саша, а не я. От меня требовалось подключиться к игре, которая велась против него и тоже что-то выложить его порочащее, ведь пример для подражания был не один. Удивительно, как много народу стучало, * да еще и такие, на которых я никогда бы не подумал. Хотя бы сержант из призыва моего земляка Сани. С виду он был такой крутой. Часто кричал, что стукачи – самый х..й народ и вот-те на! Его подпись особист не скрывал, ведь этот сержант уволился, если же подписи прикрывались рукой, значит, стукачи еще в наших рядах.

Моя игра оказалась убедительнее, потому что после продолжительного мурыженья особист разогнулся и сказал: «Ладно, Алексей, можешь идти. Тебя выведут во двор». Этот двор, в пику мрачноватому зданию, оказался «райским» местечком. Над двором сияло солнышко; в центре царило огромное дерево; в его кроне пели птицы, а под кроной ругались солдаты; то есть, под деревом был стол, за которым солдаты резались в нарды, а когда я вышел, они как раз спорили о каком-то ходе. Я подошел и сел рядом.

– Привет. А ты откуда?

– Да из Яшминской части.

– Не знаю такую. А здесь что делаешь?

–Да вот…

– Ясно, – сказал кто-то из них, – видимо, друг твой влип. Есть хочешь?

Сказать, что я тогда переживал за Сашу, не могу. Если бы в подвалах этого здания расстреливали людей, то вряд ли здесь пели бы птицы, а солдаты беззаботно и весело спорили о чепухе; вряд ли меня кормили бы обедом и поили чаем, не вязалась вся эта атмосфера с чем-то ужасным.

А Саши не было долго. Уже и солнышко спряталось, и солдаты (чьи-то водилы) разъехались, и птички замолчали, а его все не было, вот тогда зябковато стало на душе. Что там происходило? Что могли они с ним делать весь день? Чего от него добивались? Это я сейчас задаю себе вопросы, а тогда были только чувства.

Когда Саша появился и нервно закурил, я просто обрадованно говорил какие-то общие слова; обрадованно, что вот наконец он «на свободе». Я не расспрашивал, а он не рассказывал, поэтому все это осталось тайной для меня. Впрочем, я помню, с каким огорчением он произнес:

– Все, накрылось мое поступление в МГУ!

– Почему?!

– Предупреждение от КГБ! Теперь из комсомола исключат!

– Ну, это мы еще посмотрим!

– Исключат, – уверенно подвел черту Саша.

– Посмотрим. – повторил я.

Обратно мы ехали молча. Не включали музыку и почти не разговаривали. Только много курили. В таких ситуациях сигареты – благо.

P. S. – 2020

«Мы подъехали к Лубянке, вышли, он у меня попросил паспорт, мне выписали пропуск, но не в главные ворота, а в какой-то боковой вход. Мы поднялись на лифте на какой-то высокий этаж – не помню, шестой, седьмой, восьмой. И коридор – вот это я помню. Коридор со множеством одинаковых дверей, на которых не было номеров. Ничего на них не было. Вот коридор и двери, двери, двери. Довольно впечатляющее зрелище.

Он меня завел в какую-то из этих дверей, посадил на стул, сказал: подожди, сейчас тобой займутся, и вышел.

Маленькая комната, письменный стол канцелярский и кресло по ту сторону стола, а по эту сторону, куда меня посадили, – стул, большой шкаф и окно на Лубянскую площадь».

Л. Лунгина, «Подстрочник»

* Да, стучало много и русофобы пытаются приписать это национальному характеру, но та же Лунгина в «Подстрочнике» описывает, как система делала стукачей (там тоже был план, соцсоревнование по производству стукачей; только град Китеж внутри помог нации выстоять):

«– Ну, знаешь что? Вы так много общаетесь, твое сотрудничество нам будет очень полезно, пожалуйста, подпиши вот бумажку, что ты будешь с нами сотрудничать.

Я сказала:

– Не подпишу.

– Почему не подпишешь? Ты что, против советской власти?»

В ее время, кто был против советской власти? Даже в наше полно сторонников, а в то время такой прием, скорее всего, срабатывал в 99 процентах вербовки. К тому же это был не единственный прием и очень весомым аргументом в пользу органов была статья о недоносительстве.

Хороший писатель Довлатов, но от лукавства популизма и он не был застрахован, если вспомнить его знаменитое: «Говорят Сталин, Сталин, а кто написал миллион доносов!» Вот, угодил и сталинистам, и русофобам; мол, какой народ, медом не корми, дай донос написать. Только после смерти Сталина, почему-то доносы перестали писать. Почему-то после смерти Сталина закончились репрессии, о которых Сталин ничего не знал, по уверениям сталинистов. После смерти Сталина сразу же закончилась народная любовь к нему, ведь никто не вышел протестовать против сноса памятников, переименований улиц и т. п.

КОМСОМОЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ

Комсомольское собрание-это скучное, лживое, всеобязательное мероприятие. Лицом к публике президиум, перед ним трибуна для выступающих. Час пустословия и только в конце влажное дело: объявили об исключении Александра Е. из комсомола. За трибуну встал самый правильный комсомолец Ваня Г. и стал всем объяснять, какой неправильный комсомолец Александр Е. Вывод Вани: такому человеку не место среди «красных ангелов». «Кто за то, чтобы исключить Александра Е. из комсомола? Прошу поднять руки!» В битком набитом зале дернулись вверх всего две-три руки, да и те быстро опустились, испугавшись одиночества. Ваня покраснел – настоящий комсомолец. Замполит побагровел, как-никак коммунист. Такого никто из них не ожидал. Ну не знали они, что мы с Цыганом провели разъяснительные беседы, что, мол, Сашу подставили и не стоит голосовать за его исключение. Сработало. Да и потом, за дембельские альбомы, многие были ему благодарны.

Тогда в замполите проснулся комиссар и прыгнул со сцены в зал. Дело в том, что однородная, на первый взгляд, солдатская масса состояла из невидимых групп; в каждой группе был лидер и замполит стал им угрожать. Надо ему отдать должное – он знал, «кто есть кто». То есть, к примеру, вот сидит Иванов и замполит знает, что Иванов – лидер, если Иванов поднимет руку, вокруг него поднимут руки многие. Он знал, чего боится Иванов; допустим, не поехать в отпуск, значит, надо этим припугнуть Иванова. «А я чё?! – сникает Иванов. – Я ничё!» И Иванов поднимает руку, а вслед за ним приближенные.

А вот сидит Петров. У него тоже есть грешки, страхи и приближенные. В итоге и Петров бормочет: «Ну, а чё я?! Я за!»

Иванов, Петров, Сидоров… Вскоре поднялся лес рук в котором заблудилась Истина и все, кроме нас с Цыганом, оказались согласны с линией Партии. Мы проиграли, они выиграли и Сашу исключили.

ВОТ МУНДИР ПУСТОЙ, ОН ПРЕДМЕТ ПРОСТОЙ…

Однажды днем я шел мимо штаба, а навстречу мне шел майор по кличке Морда. Мы поравнялись и…честь ему я не отдал.

– Солдат!

–Да, товарищ майор!

– Почему честь не отдаешь?!

– Так вы же никогда не отдаете ее обратно! Вот я и решил вам не отдавать.

– Пошли со мной, солдат.

Заходим в штаб и идем прямиком к командиру. Морда стучит, ему кричат войти. Он открывает дверь:

– Товарищ полковник, разрешите.

– Входите. А, Ерин! Ну, что опять натворил?!

– Он, товарищ полковник, честь не отдает.

– Ну, оставьте нас, майор, я разберусь. Присаживайся, Алексей. Что же ты устав нарушаешь?

– Товарищ полковник, вот если бы вы кому-то руку протянули поздороваться, а он бы вам руки не подал, вы в следующий раз стали бы с ним здороваться?

– Не стал бы. А это здесь причем?

– А вы спросите любого солдата, отдает ли товарищ майор честь в ответ.

– Ну причем здесь это. Одно дело – гражданка, другое дело – армия. Здесь надо отдать честь хотя бы из уважения к мундиру.

– Товарищ полковник, а если гражданское лицо будет идти мне навстречу и нести на «плечиках» пустой мундир товарища майора, тогда тоже честь отдавать?

Солоха налил в стакан воды из графина, отпил половину и сказал: «Ладно, Алексей, иди и больше устав не нарушай. А что касается майора… Обходи его, что ли!»

P. S. – 2023

«Моя мать не выносила только одного: подлости. В ней самой не было ни капли подлости, и она не терпела этого в других людях.» Однажды она велела моему брату Джиму разбить нос тому парню, который обижал малышей, а когда он это сделал, подарила ему доллар. Ни для деятелей церкви, ни для властей предержащих она не делала никаких исключений. Если они злоупотребляют полномочиями, можешь разбить им нос. «Ты уважаешь мундир, – говорила она, – уважаешь сутаны, уважаешь униформу, но не обязан уважать человека, на котором эта одежда».