Путевые заметки путешественника в Тридевятое царство

– Х…я, Лёнь, доедем!

После этого оптимистического заявления мы проехали еще метров сто-двести и наехали на камешек. Крыло резко ушло вперед… Хлоп! Я лечу на на пашню. Страх сжал меня и исчез, тогда я приподнялся, всё было цело. Сашке повезло меньше. Он не летал, не расстался со своим «Восходом» и лежал под ним. Ни с того, ни с сего меня разобрал смех, а Сашка стонал и матерился:

– Лень, ну х…ля ты ржешь?! Подними мотоцикл! Я, кажется, руку сломал!

– Ладно, Саш, придется мне править.

– Не, Лень, – решает Сашка после короткого раздумья, – лучше все-таки я, одной рукой.

Я откручиваю крыло, и он, с матами, как допинговый дискобол, забрасывает его в посадку. Кое-как, «на честном слове и одной руке», довиляли до его дома. Закатываю мотоцикл во двор; выходит из летней кухни Сашкина мать.

– Ма, я руку сломал!

– Ды идеж ты носилси, Сашка?!

– Ды с работы ехали с Лёней, а там камень… Ма, я щас срочно у больницу! Нехай накладывають гипс, а то завтри у Домбай!

Мать начинает орать, сначала просто так, в небо, потом, прибавив децибел, переключает крик на Сашку, мол, никуда не пущу с такой рукой и т. д, и т.п. Но Сашка не уступил…

На малыше «Кубани» теплым тихим вечером въехали мы в Теберду. Разбили палатки в лесочке у шумной речки, прячущейся за насыпью. Натаскали дров, развели костер, сварганили ужин; уже доедали его, когда на место по соседству въехал крутой «Икарус». Оказалось, школьники из Невинки. Расположились рядом с нами.

Мужики устроили попойку, а мы с Сашкой поднялись за насыпь и уселись у реки. Через некоторое время туда же поднялись две хорошенькие восьмиклассницы и начали прогуливаться взад-вперед.

– Лёнь, – толкает меня в бок Сашка, – пригласи их с нами посидеть.

– Ды ты пригласи! Чё сразу Лёнь!

– Ну ладно, Лёнь! У тебя-то язык лучше подвешен!

Лесть срабатывает, я окликаю подружек, завожу разговор, и они подсаживаются к нам. Мой «хорошо подвешенный друг» начинает работать за двоих; такую, блин, «чечетку выбивает»! Конечно, Сашкина рука была удостоена внимания. Только он открыл рот и начал: « «Восход» » … как я перебил его и продолжил: «Да, девушки, восход на Эвересте – это потрясающее зрелище! Вы были на Эвересте? Нет. А мы были. Восходили, так сказать. Ну да, мы молодые альпинисты, юниоры. В Домбай так, просто отдохнуть приехали. А так всё больше по Альпам, Тибету, ну, где посложнее. Так вот, эта рука! Сашка ведь был на волосок от смерти, а отделался только сломанной рукой. Представляете, какой счастливчик!» Смотрю, у Сашки нос начинает задираться. Видимо, вспомнил, как на Эверест смотрел. Как же, ас-альпинист! И девчата как-то стали больше к нему льнуть. Пора осаживать! Для этого пришлось смущенно поведать, что Сашку то спас я; как, впрочем, и всю экспедицию…вся экспедиция висела на волоске… В общем, если бы не я! Получилось! Девчата потянулись ко мне, зато Сашка стал надуваться, хорошо, что их позвали на ужин, иначе бы он обиделся. Но рассказ их увлек, они даже согласились прийти ночью в нашу палатку, слушать продолжение…

ГОЛЛИВУД ОТДЫХАЕТ!

Дело было около какого-то домбайского кафе. У входа, на широких перилах сидели сытые туристы-курильщики и мы с Сашкой в их числе. Вдруг появляется эта альпинистка! Стройная, загорелая, ангелоликая! В шортах! В шортах!!! Вся, как праздничная елка, увешана какими-то альпинистскими прибамбасами. Да еще эти тяжелые ботинки на голых ножках! Зрелище достойное Голливуда! Бац, останавливается посредине площадки. Мужики затихли, только дым валит из всех щелей. Она достает сигареты и, как бы обращаясь ко всем и ни к кому, спрашивает: «Можно прикурить?» Я всех опередил и удостоился ее улыбки. А смешнее всех выглядел ополоумевший Сашка, пытавшийся загипсованной рукой достать из кармана спички.

1982

ПАРАШЮТ

В военкомате всем желающим предложили записаться на прыжки с парашютом. Желающих оказалось немного и, вдобавок, меня забраковали из-за зрения.

– Не, – сказали мне, – ничего не получится. Для прыжков с парашютом зрение должно быть 100%.

– Как прыгать – так нельзя, – возмутился я, – а как в армию – так можно!

– Ну, в армии тебя никто не заставит прыгать.

– А стрелять?!

– Ничего, куда-нибудь да попадешь.

11 НОЯБРЯ

Так мы росли, дурачились, работали, отдыхали, пока не очутились в … 11 ноября. Трех одноклассников и, условных соседей, Х, Саню Мальцева и меня забирали в один день, так что каждый побывал на двух проводах, помимо своих.

Кто-то напоил моего кузена Олега. Для его десяти лет это был ранний дебют.

Самые близкие друзья сидели часов до двух ночи и мама заставила нас немного поспать; все места были заняты, кроме довольно узкой железной кровати в комнате-кухне и крайний на ней, как ни прижимался к коллективу, все равно от него отпадал; поднявшись с пола, он укладывался около стенки. Новый крайний проделывал тот же путь: вниз-вверх-к стенке. Так за несколько часов каждый побывал в разных положениях.

В пять утра, около правления, нами набили автобус и отправили в Светлоград. У военкомата шумело море народу. Звенели гитары, стаканы, поднимались облака табачного дыма. Сновали туда-сюда озабоченные офицеры. Кого-то проверяли, кого-то считали, заглядывали в какие-то бумажки. Всё! Команда садиться в автобус! Последние объятия, рукопожатия, женские слезы, мужские советы. С трудом нас наконец загоняют в салон. «Кубань» тихо рассекает «бурлящее море»; по борту шлепают «волны» чьих-то рук, кто-то бросает что-то в открытое окно… Автобус набирает скорость. Грохочет по мосту через Калаус, кружит по кольцу у кафе «Дорожное», пробегает мимо каменного указателя «Светлоград» и выходит на прямую среди еще знакомых полей.

Все долго хранили гробовое молчание. Это было необычно: молодые, пьяненькие пацаны – и полная тишина. Тишина эта способствовала моему странному состоянию. Позже я испытывал чудные состояния, но уже другого рода. А тогда я слышал голоса! Мамы, дедушки, бабушки, тетушки, Олега, друзей; какие-то диалоги, обрывки фраз. Они были невероятно реальны, как будто в голове у меня работал магнитофон. Но когда в наш автобус вернулась жизнь: послышался смех, разговоры, зашелестели пакеты с едой, тогда голоса исчезли. Интересно, так бывает у всех или только у поэтов?

ДВЕ СМЕРТИ (ОДНА В КАВЫЧКАХ)

Призывной пункт в Ставрополе. Тягостное состояние неопределенности. Ожидание «купцов». Домашняя сухомятка. Нашествие горцев. Они держатся сплоченным особняком. Как-то вдруг, ни с того, ни с сего у них начинается веселье; безудержное; гром гитары, яростные крики, дикие танцы. В разгар «горскотеки» к эпицентру подбегает молоденький офицер и орет: «Прекратить немедленно!» Горцы не реагируют. Тогда офицер бросается на гитариста, вырывает инструмент и… яростно разбивает о дерево! Немая сцена, а потом мотивация подвига: «Отставить танцы! Умер генеральный секретарь коммунистической партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев!» вот так, ярко, жарко узнали мы о смерти нашего «горячо любимого» генсека.

Для меня это была символическая фигура. Мы «родились» почти вместе; он как генсек, а я как землянин, а день его смерти (без кавычек) стал днем «смерти» части моего детства (кстати, двух следующих генсеков как будто и не существовало, ведь мы жили в своем замкнутом мирке и с гражданкой почти не пересекались). Что ж, кто бы ни умер, а жизнь продолжалась… «На холмах Грузии» … В мотострелковой учебке.

ДУШЕТИ

Душети – это небольшой городок с полсотни километров от Тбилиси. Симпатичный такой городок, со своеобразной архитектурой. Правда за те полгода, что мы в нем провели, мне только в последний месяц удалось пройтись по нему вольно, а до этого только строем в баню.

ХОЛОД

Наша двухъярусная кровать, в ряду себе подобных, занимала «почетное место» у огромного окна. Я спал сверху, внизу-сержант Васильев. Просыпался я всегда минут за 10-15 до подъема. Тихонько соскальзывал вниз и, ежась от холода (сапоги на босу ногу), бежал в туалет. Вернувшись, забирался под теплое одеяло, но уже не спал, а смотрел в окно. Это было странное состояние: блаженство от тепла и ужас от неотвратимости подъема, от того, что скоро я буду там, за окном, в сыром, холодном осеннем сумраке… И вот звучит ненавистное: «Рота, подъем!». И мы вываливаемся из теплых кроватей в бесконечно долгий холодный армейский день…

ГОЛОД

«Рота, стой!» – командовал сержант Васильев, когда мы выходили из столовой. Рота останавливалась. «Достать хлеб из карманов»! Мы подчинялись и выуживали огрызки хлеба из наших карманов. «Доесть! Время пошло!» Мы, давясь, глотали наш несостоявшийся НЗ. Ох, как нам хотелось есть! Что такое для растущего организма ломтик хлеба с кусочком масла, пустая каша и жидкий чай на завтрак; или жидкая похлебка и белёсый компот; правда, на ужин каким-то чудом до нас «доплывала» жареная рыба, но также, как и мясо, в очень условных количествах.

Воскресенье было особым днем для советского солдата; в воскресенье на завтрак давали…яйцо! Если бы при тех физических нагрузках и хорошее домашнее питание, то мы бы возвращались домой совсем другими людьми, но питание было убогим.

«А вообще-то жил голодновато, всегда хотелось есть…»

В. Быков, «Моя война»

МИНДАЛЬНОЕ ПЕЧЕНЬЕ (ГОЛОД)

Сегодня в Грузии русских называют «оккупантами»; действительно, нас было больше в части, чем грузин, но мы, «оккупанты», честно говоря, завидовали «угнетаемым». Во-первых, их постоянно навещала родня; то и дело на КПП, что напротив «Хинкальной», вызывали кого-нибудь из курсантов-грузин. Там они кушали домашние вкусности, а то и уходили с родней в город; во-вторых, на нашу зарплату в семь рублей полакомиться в чипке (кафе на территории) можно было от силы два-три раза; ведь из этих 7 рублей надо было купить воротнички, гуталин, конверты, курево, да рубль сдать на что-то, вот и весь «разгуляй». Тем не менее в чипке всегда было битком и как раз «угнетаемые» являлись постоянными клиентами. «Угнетаемые» пировали, «оккупанты» за ними убирали.

В тягучей череде дней все же наступало воскресенье. После завтрака нас еще на что-то напрягали, типа просмотра «Служу Советскому Союзу», зато после обеда и до ужина все время было твое, в пределах части ступай, куда пожелаешь; я желал в библиотеку. Книг мне не хватало так же остро, как сна, молока, сладостей, да и вообще еды (теперь я ел бы даже борщ!). И вот однажды на лестнице в библиотеку, вижу на ступеньке …миндальное печенье! Лежит себе, такое большое, аппетитное! Шепчет сладко: «Съешь меня, солдат; съешь меня, съешь…» Вокруг никого, ни живой души, и вот «злобный оккупант» стоит и мучается сомнениями: «тварь я дрожащая или право имею» поднять и съесть?

Еще одна изюминка воскресенья – программа «Иллюзион» на грузинском канале. Там показывали дефицитные фильмы, типа «Фантомаса» или «Великолепной семерки». Если кому-то выпадал наряд на воскресенье, то он обычно сетовал: «Ё-моё, «Иллюзион» не посмотрю!»

БРОМОТЕРАПИЯ

Не знаю, какие мифы ходят в современной Российской армии, а в Советской, в числе прочих, был миф о броме, добавляемом нам в еду, как средство от юношеской гиперсексуальности. Никто не задумывался, кто это делает и когда; при вечной толчее на армейской кухне это могли делать только «прапорщики-невидимки» или «ангелы-сверхсрочники». Впрочем, при скудном рационе, вкупе с нагрузками, в броме не было необходимости, сил едва хватало доползти до кровати.

P. S. 2022

Дывлюся бандеровская Украина взяла советский армейский миф о броме на вооружение в информационной войне против России. Правда, развернула его на триста шестьдесят и убеждает мир, что воинам РА (лечащим Украину от злобного национализма, по Роджеру Вотерсу) выдают виагру для совершения сексуальных преступлений; видимо, украинские мифотворцы судят о других по себе. Еще говорят, что после виагры воинам РА даже штыки не нужны в рукопашной.

СЕРЖАНТ ВАСИЛЬЕВ

Забыл, как звали нашего сержанта, а фамилию помню и даже лицо могу вызвать в памяти: узкое такое лицо, смуглое, отчего Васильеву очень шла улыбка. Был он не злой, но при необходимости жесткий; отличная комбинация качеств, как для командира, так и для его подчиненных. А еще он говорил по-русски с акцентом, поскольку родился и вырос в Тбилиси.

Меня он как-то выделял из всех и относился с явной симпатией. Может быть, его отношение сложилось после нашего разговора, когда я не выполнил какое-то задание, а он стал выяснять почему, а я как-то так хитро ему все объяснил, что получалось ничего и не надо было делать; или потому что я еще очень по-детски выглядел и увидев мою фотографию в комсомольском билете, он, с улыбкой, сказал: «Ну, Алексей, ты, видно, был любимец женщин!»

Из всей массы людей за полгода учебки я хорошо запомнил двух: Васильева и почтальона Серегу; смутно, но помню еще одного человека, кавказца, он вступился за меня в мелком конфликте с сослуживцами-грузинами, чем конфликт исчерпал. На мой вопрос: «Почему ты мне помог?» он ответил: «Ну мы же земляки! Оба с Северного Кавказа!»

НОВЫЙ НОВЫЙ ГОД

Новый год в армии – это удивительное доказательство того, что время не остановилось. Что, к счастью и радости, оно движется; туда, где скрыт дембель! Вот и мы в нашей учебке дожили до последнего дня 1982 года, а он не подкачал! Солнышко сияло по-весеннему, небо синело по-летнему, трава зеленела по…уставу. Мы почти весь день провалялись на газоне перед казармой, грея свои тощие бока. В людях чувствовалось праздничное настроение. Вечером, в казарме, накрыли стол, и наша рота села встречать Новый год. В полночь все чокнулись лимонадом, сказали, что полагается и пошли курить на порог; вдруг, кто-то восторженно восклицает: «О, смотрите, снег!» Он появился, как десантник, из ниоткуда; из черноты ночи, в островки света, медленно опустились редкие «снежинки-разведчики», дали добро, и тогда вся «белая армия» двинулась в атаку.

«1983»

ПОЧТАЛЬОН СЕРЕГА

Стресс, перемена климата, плохое питание сделали свое черное дело: на голенях появились раны, и я попал в санчасть. Санчасть в учебке считалась предбанником рая. Яйца там давали каждый день! ДВОЙНАЯ порция масла выдавалась и на завтрак, и на ужин! Но главное – стакан молока! МОЛОКО! Для меня это был напиток №1. И вот надо было заболеть, чтобы попить молока! Что за удивительная была страна СССР, где в мирное время солдату было недоступно молоко!

Одно меня огорчило, пока я ваялся в санчасти, наша рота съездила на учения в горы. Мне тоже хотелось! Сослуживцев впечатлили штурмовики из ДШБ, которые воровали шапки у наших курсантов во время дефекации; заскакивали в туалет, хватали шапку с головы и стрелой обратно. Понятно, человек в таком положении, что ему не до шапки! Ещё наши восхищались их пайками. Чего только не давали этим штурмовикам! Даже копченую колбасу! И сгущенное молоко! Элита! Не то что мы – пехота.

Где-то в начале мая я стал учеником почтальона. Мне кажется, без рекомендации сержанта Васильева здесь не обошлось; не так-то было просто пробиться на самое блатное место в части. Что ж, мой шеф, почтальон Серега, был рад, потому что для почтальона он не очень-то любил двигаться, зато я готов был хоть весь день бегать, получать газеты, разносить почту; мы, как говорится, дополняли друг друга. Кстати, почему почтальон была– самая блатная должность в части? А потому что он жил в клубе. Уединение! То, чего в армии так не хватает. Жил он в небольшой уютной комнате, в ней же выдавал письма и посылки. Посылки – это отдельная статья; во-первых, почтальона обязательно угощали; во-вторых, Серега угощался сам. Как-то после выдачи посылок он говорит мне:

– Ну что, пошли крыс ловить?

– Каких крыс?! – удивился я.

– Увидишь.

Берет он плотный непрозрачный пакет, прячет его в карман, и мы идем в офицерский городок. Там заходим в двухэтажное заброшенное здание. Медленно продвигаемся по этажу. Серега внимательно оглядывает кучу битого кирпича, отрицательно машет головой и идет дальше. Останавливается у груды обломков досок, приседает и осторожно поднимает кусок доски. Я с неприятным чувством жду, когда оттуда выскочат жирные наглые крысы, но Серега выуживает оттуда… ящик. А, да это посылка!

– О, откуда здесь посылка?!

– Здесь «крысы» прячут посылки, – поясняет Серега, перекладывая содержимое ящика в пакет, – «крыса» – это тихушник, тот, кто не хочет делиться. Посылку получил, спрятал и бегает по чуть ее уничтожает.

ΙΙ

Как-то мы с ним засиделись допоздна, а когда я проснулся (а спал я в кинобудке без окон и с отдельным выходом с улицы, через балкон) и вышел на балкон, то понял, что уже очень поздно. Солнце сияло на всю свою майскую грузинскую мощность; в кронах могучих деревьев напротив радостно распевался краснознаменный хор птиц нашей части. Слева, со стороны плаца, раздавался дружный топот сапог-это были строевые занятия, которые обычно начинались после завтрака. Для армии такой поздний подъем казался чем-то фантастическим!

Увы, со счетом не в мою пользу победил Блат. Конечно, это место кому-нибудь продали, ведь и Серега был не абы откуда, а из Анапы; народ там ушлый и денежный, так что Сереге «просто повезло», а мне нет, в июне меня в звании мл. сержанта отправили в неизвестность. И это уже другая глава…

ГДЕ-ТО ОКОЛО МОРЯ

Итак, везли нас везли и привезли на станцию Яшма, где-то около Каспийского моря. После живописного Душети Яшма вызывала уныние: жаркая сухая степь, по ней тянется железная дорога, а где-то посередине, около дороги, прилепилась парочка убогих домишек. Это и есть станция Яшма. Торчала бы она одна-одинешенька в этой безрадостной пустыне, если бы не в/ч***, которая расположилась неподалеку.

КАРАНТИН. “TAKE FIVE”

Казарма яшминской части – трехэтажный квадрат с входом посередине и огромными окнами. Напротив входа – дежурный по этажу. Рядом с ним дверь в кубрик; это сравнительно небольшая комната с двумя рядами двухъярусных кроватей. Перед кубриком «ленинская комната». Слева от входа каптерка, туалет, оружейка. Справа большой зал казармы; тут уже 4 ряда двухъярусок и телевизор у глухой стены.

Карантин расположился на первом этаже. По правилам к нам никого нельзя было пускать, но дембелям и дедам закон был не писан, они то и дело входили, искали земляков. Там ко мне подошли два высоких дембеля и на каком-то странном языке что-то спросили. Я вытаращил на них глаза, тогда один, уже на русском, поинтересовался:

– Ты не литовец?

– Нет! Русский.

– Жаль, – огорчился он, – похош на литовца!

Позже в карантин ворвался «бешеный сержант» и заорал:

– Из Ставрополя есть кто?

– Я.

– О, земеля! Пошли покурим, расскажешь откуда, поточнее!

Мы двинулись к выходу, к сержанту с испуганным видом подбежал один из наших охранников:

– Сань, ты же знаешь, не положено им выходить! Щас кто-нибудь из проверяющих подойдет и нам вставят!

– Братан, – приобнял его Саня, – да успокойся ты! Никто тебе не вставит! Я все улажу.

– Ну, Сань, смотри, долго там не будь с ним!

– Конечно, покурим только!

Мы завернули за глухую торцовую часть казармы и сели на порожек у пожарного выхода.

– Ну, меня Саня зовут, ты уж слыхал.

– А я Леха.

– Ну, давай пять, Леха, первый земляк, блин, за полтора года!

– Так ты уже дед?

– Ну да! Скоро чух-чух на хаус! Так откуда ты конкретней?

– Я из села. Константиновки.

– А! Это что под Пятигорском?

– Нет, это что под Ставрополем.

– Ни х..я себе! – Санина энергия дала изрядный выплеск. – Так я тоже оттуда!!! А чей ты?!

– Ну, вообще я Ерин, но селе я Сотников. Ну знаешь Валентину Алексеевну? Что английский преподает.

– Ни х..я себе! – Саня ажиотажно подпрыгнул на порожке. – Так ты англичанкин сын?!

– Ну да.

– Е…ть! То ни х..я никого за полтора года, а то из своего села, ды ишшо англичанин! З…сь! Ну, рассказывай, чаво там у нашай дярёвне творится!

Саня перешел на родной диалект, что было ужас как приятно. Но тут прибежал тот охранник и испуганно зашептал:

– Сань, я его забираю! Солоха идет!

– Солоха! – у Сани в глазах промелькнул легкий испуг. – Ладно, землячок, поговорим. Если что надо, зови меня. Да, вечером посидим у нас в каптерке, чаю попьем, поговорим.

МЕЖДУ ЦЫГАНОМ И ЕВРЕЕМ

Карантин закончился и нас раскидали по разным подразделениям. Мне, как мотострелку, досталась рота охраны. Жили мы на третьем этаже, сначала в большой зале, а позже в кубрике. В новом коллективе дружеские отношения у меня ни с кем не завязались. Впрочем, земляка Сани хватало за глаза; как кто-то выразился: «его было много». Благодаря ему же у меня не было проблем с дедами, потому что с ним боялись связываться.

Вскоре все же появились новые друзья. Вначале Сашка, Цыган по кличке и по национальности. Правда, он был цыган нетипичный, из оседлых. По его словам, в Ярцево, под Смоленском, такими были все цыгане; они служили в армии, поступали в институты и т.п. В нашей роте он появился без всяких карантинов, но по сути в ней он только числился, а жил и служил на Объекте, так как был собаковод. С ним мы сблизились моментально, по принципу «100 лет знакомы» и оставались друзьями все полтора года.

Что касается Саши, то хотя он был в нашей роте с самого начала (т.е. нашего появления), но с ним мы сошлись позже, потому что он был замкнутым человеком; кстати, общался он, из всей немаленькой части, только со мной и, видимо, сблизила нас любовь к книгам. Несмотря на свою отстраненность, он пользовался уважением в части, так как хорошо рисовал и к нему стояла очередь на оформление дембельских альбомов. По-моему, в части только двое не делали этих альбомов для себя, как раз мы с ним. Честно говоря, мне было совершенно наплевать на это увлечение, поскольку я равнодушен к фотографированию.

Его адрес я потерял, но помню, что жил он в Москве, на шоссе Энтузиастов. Сейчас он вполне может жить в Израиле, потому что Саша – еврей по матери, фамилия у него была украинская. Что меня в нем удивило и запомнилось, так это его постоянно грустные глаза, даже когда он смеялся.

С Цыганом же нас объединяла открытость и энергия, мы были, что называется, живчики. Кстати, Цыган стал любимцем публики, потому что замечательно играл на гитаре и хорошо пел. По ходу дела он освоил пианино в клубе и стал заодно любимцем замполита и офицерских дочек.

P. S. – 2023

«Кстати, как твои армейские успехи?.. Может, мы и пишем – то напрасно? А? Но… Валерка замахал руками и воскликнул: «Не может быть! Евреев в армию не берут, хотя после событий на Ближнем Востоке это пересматривается».

6 августа 1968 года

Село Выезжий Лог Красноярского края –

Станция Отдых Московской области, В. Высоцкий – В. Смехову

2.5.2023, в-к, К-е

В последнее время стали говорить, что из русских делают евреев (времен Рассеянья). Я себе это сказал давно, увидев плакат «Во всех мировых бедах виноваты русские». Это было в Грузии времен Саакашвили. Есть своя символичность в том, что Бог послал мне армейских друзей еврея и цыгана, которых в советской армии было не так просто встретить.

ВРЕМЯ, ВПЕРЕД, ШАГОМ МАРШ!

Вспоминая Санино увольнение, быстро посчитал в уме: «Мы пришли в июне… Июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь… Вот кажется в ноябре он уволился». Так быстро посчитал и так медленно они плелись тогда, эти «братья-месяцы». Отношение ко времени было враждебное. Все таскали карманные календари и перед отбоем прокалывали иголкой ушедший день, как противника на дуэли. Именно день, ночь, если ты не в наряде, считалась союзником. «Солдат спит – служба идет».

Я стал, кроме календаря, делать нарезки на прикладе своего автомата, день прошел – нарезка, день прошел… В итоге, получил нагоняй от кого-то из начальства: «за порчу казенного имущества».

Но было еще «время во времени»; это когда зимой в карауле стоишь на вышке и кажется, что эти два часа, как два года.

Самое лучшее средство от времени: «не думать о мгновеньях»; ни свысока, ни снизу, ни сбоку, ни с припеку; и не думать о доме; «порвать пуповину»; тогда гораздо легче. Поэтому родителям не стоит ругать детей-солдат, что со временем они реже пишут письма, это просто защита: вот нет дома! В природе не существует! Пока я здесь! Есть только здесь и сейчас! Так легче.

КАРАУЛ!!!

Наша рота охраны оберегала Объект. Смены были: сутки на объекте, сутки в части. Из нашей же роты назначались дежурные по КПП. КПП – это небольшое квадратное здание у двух ворот. Одни вели в часть, другие в военный городок. Здание-полу-аквариум. Передняя половина почти стеклянная, не считая крыши и невысокого, облицованного плиткой, барьера понизу. В углу, у входа, стул и стол, за ними и сидел дежурный.