Темаркан: По законам сильных

– Не здесь. Смотритель… он отобрал у меня серебряный эссо, когда мыл. Сказал, вернёт после ужина. Он в его каморке, в ящике. Помоги мне его забрать – хлеб твой, и монета пополам.

Глаза Щуплого на мгновение расширились от шока, а затем вспыхнули лихорадочным блеском. Серебряный эссо! Целый эссо! Это была не просто монета, это было целое состояние для ребенка из приюта. Тысяча ммив… На эти деньги можно было сбежать и жить несколько месяцев, не зная голода. Покупать не чёрствый хлеб, а горячие пироги с мясом. Это была не просто монета, это был билет в другую жизнь. Жадность, чистая и всепоглощающая, полностью отключила его инстинкт самосохранения. Он быстро оценил ситуацию. План был рискованным, но награда была немыслимой.

– Шумните, – коротко бросил он своим приспешникам.

Те поняли его с полуслова. Один из них, ухмыльнувшись, с силой пнул ножку длинной скамьи. Та с оглушительным грохотом опрокинулась, сбрасывая на каменный пол с десяток ничего не подозревавших детей. Взвизгнув от неожиданности и боли, они посыпались друг на друга, как кегли. В следующую секунду воздух взорвался. Визги смешались с гневными криками, кто-то, воспользовавшись моментом, влепил затрещину давнему обидчику, и общая свалка вспыхнула мгновенно, как сухой хворост. Глиняные миски с сухим треском разлетались об пол, разбрызгивая во все стороны серую, клейкую кашу. Двое Надзирателей, до этого лениво наблюдавшие за залом, взревели от ярости и, размахивая прутьями, тут же бросились в самую гущу, пытаясь выхватить зачинщиков.

В образовавшейся суматохе Щуплый, пригнувшись, метнулся к каморке смотрителей, дверь в которую была приоткрыта.

И в этот самый момент Ирвуд, который до этого не сводил глаз со своей миски, вместо того чтобы бежать за ним, вскочил на ноги. Его движение было резким, как удар змеи. Указывая пальцем на каморку, он закричал во всю мощь своих лёгких:

– Держи вора! Он в каморку к смотрителю полез!

Суматоха мгновенно стихла. Все взгляды, включая взгляды разъярённых смотрителей, обратились к каморке. Через секунду оттуда выволокли опешившего Щуплого. Никакой монеты у него, разумеется, не нашли, но сам факт проникновения был страшным преступлением.

Приговор был скорым и показательным. Щуплого выволокли на середину столовой и жестоко выпороли ивовыми прутьями на глазах у всех детей. Ирвуд остался сидеть на своём месте, невозмутимо доедая кашу. Вокруг его стола образовалось пустое пространство – другие дети инстинктивно отодвинулись. Когда избитого, хлюпающего носом Щуплого отпустили, он не посмел подойти. Он лишь бросил на Ирвуда один-единственный взгляд через весь зал – взгляд, полный страха и кривого, болезненного уважения.

Успокоенный разговором с леди Иларой, Вайрэк почувствовал, как напряжение, сковывавшее его последние дни, немного отпустило. Он решил исследовать особняк, своё новое пристанище. Он вышел в коридор, отделанный тёмным, полированным деревом. Его шаги тонули в толстом ковре с узором из переплетённых медвежьих лап. Он направился к массивной резной двери, за которой находилась библиотека. Запах старых книг и воска манил его, обещая тишину и покой. Но стоило ему протянуть руку к тяжёлой бронзовой ручке, как из тени ближайшей ниши бесшумно выступил дворецкий. Его лицо было маской безупречной вежливости, но глаза оставались холодными и наблюдающими.

– Прошу прощения, юный лорд, – произнёс он с безупречной, но холодной вежливостью.

– Его сиятельство лорд Крэйн распорядился, чтобы в библиотеке навели порядок. Боюсь, сегодня она закрыта для посещений. Вайрэк отступил, чувствуя, как вспыхивают щеки. Он кивнул и пошёл дальше, к застеклённым дверям, ведущим в сад. Но и там его ждала преграда. Другой слуга, стоявший у выхода, как каменное изваяние, поклонился и сообщил, что после ночного ливня дорожки размыло и выходить в сад небезопасно. Куда бы он ни пошёл, его путь вежливо, но настойчиво преграждали. Ему не грубили, ему не приказывали. Ему лишь создавали непреодолимые препятствия, облекая их в форму заботы.

Вернувшись в свою комнату, Вайрэк подошёл к окну. Оно было закрыто на тяжёлую бронзовую защёлку изнутри, но когда он посмотрел вниз, то увидел двух стражников Дома Крэйн, неподвижно стоящих у входа в сад. Он вспомнил слова дворецкого о «порядке» в библиотеке и слуги о «небезопасных» дорожках. Это была не забота. Это была ложь. И леди Илара… её тёплые пальцы, её искренние, как ему казалось, слёзы – всё это было лишь частью этой лжи. Самые красивые и тёплые прутья в его золотой клетке.

И вдруг, сквозь этот хаос, пробилась одна мысль, холодная и острая, как осколок льда.

«Леди Илара добра. Но доброта – это милость, которую оказывают слабым. А я не слаб. Я – наследник Дома Алари. Они держат меня здесь, как птенца в гнезде, но я – не птенец. Я – будущий сокол. Мой отец никогда бы не позволил обращаться с собой так. Я не должен вызывать их жалость. Я должен заслужить их уважение. Доказать, что кровь Алари не стала водой».

Мысль была такой естественной, такой правильной. Она родилась из его гордости, из его унижения, из его благодарности к леди Иларе. Он не заметил, как эта мысль, словно ядовитое семя, пустила в его душе тёмный, холодный росток.

Дверь в комнату распахнулась без стука, с такой силой, что ударилась о стену. На пороге стоял лорд Виларио Крэйн. Его лицо, обычно непроницаемое, как гранитная маска, было искажено гримасой холодной, с трудом сдерживаемой ярости. Вайрэк впервые видел его таким. Исчезла вкрадчивая вежливость, испарилось фальшивое сочувствие. Остался лишь хищник, чью территорию посмели нарушить.

– Эти падальщики! – прорычал он, с грохотом захлопнув за собой дверь. Его ярость была не холодным гневом лорда, а приступом иррациональной, почти безумной паранойи. Он начал метаться по комнате, как зверь в клетке, не обращая на Вайрэка никакого внимания.

Вайрэк отшатнулся, инстинктивно вжимаясь в спинку кресла.

– Этот Дом Далариан! – прорычал он, и само имя прозвучало как ругательство. – Нищие шакалы из боковой ветви, которые годами побирались по дальним поместьям! У них в роду больше долгов, чем чести! Твой отец, да будет благословенна его память, и на порог бы их не пустил. Это его работа! Гарэта! Я знаю! Он дотянулся до меня даже из могилы! Они… они посмели подать прошение в Королевский Совет! – Крэйн мерил комнату тяжёлыми, быстрыми шагами, словно запертый в клетке медведь. Его кулаки в перчатках сжимались и разжимались так, что скрипела кожа.

– Они оспаривают моё право! Моё! Право лорда Крэйна! Обвиняют меня, меня, в том, что я хочу завладеть твоим наследием! Они смеют ставить под сомнение мою честь, честь всего нашего Дома!

Он резко остановился посреди комнаты и впился в Вайрэка взглядом, полным ледяного огня.

– Есть старый, дурацкий закон, ещё со времён Альтэрия Первого. Он гласит, что пока два Дома спорят за наследника, сам наследник… ты… не можешь жить ни у одного из них. Чтобы тебя не украли или не заставили что-нибудь подписать, тебя забирает под свою защиту Корона. До тех пор, пока Совет не решит, кто прав.

Лорд Виларио замолчал, его тяжёлое дыхание было единственным звуком в комнате. Он смотрел на Вайрэка с нескрываемой досадой, словно мальчик был не жертвой трагедии, а причиной всех этих унизительных для него проблем. Он поморщился, будто от зубной боли. Взгляд его стал тяжёлым, как могильная плита. Он выплюнул слова, как приговор:

– Совет вынес решение. Тебя отправляют в Городской приют.

Глава 6. Серый Дом

Стук колёс по брусчатке стал единственным звуком в мире. Мерный, безжалостный, он отбивал такт новой жизни Вайрэка – жизни, в которой не осталось ни тепла, ни доверия. Карета Дома Крэйн была золотой клеткой на колёсах, а он в ней – трофеем, который везли на показ.

Он сидел на упругом сиденье, обитом тёмно-синим бархатом, и не смел пошевелиться. Ткань была мягкой, почти живой, но её глубокий цвет напоминал о ночных сумерках, в которых утонул его старый мир. Позолота на резных деталях интерьера тускло поблёскивала, ловя редкие лучи серого утра. Каждый завиток, каждая складка бархата давили на Вайрэка, мешая дышать. Она была частью лжи.

Напротив, заполнив собой всё пространство, сидел лорд Виларио Крэйн. Он не смотрел на Вайрэка. Он смотрел в окно на проплывающие мимо мокрые фасады домов, и его профиль, высеченный из холодного камня, был напряжён. Желвак, ходивший под кожей на его щеке, был единственным движением на этом лице-маске. Но под ней бушевала не ярость воина, а холодное, кипящее бешенство униженного хищника. Приказ Совета – лично сопроводить наследника Дома-соперника в приют – был публичной пощёчиной, и он не пытался этого скрыть.

Вайрэк тоже молчал. Он смотрел на свои руки, лежавшие на коленях. Они были сжаты в кулаки так сильно, что костяшки пальцев побелели, как речные камни. Боль в суставах была единственным, что он позволял себе чувствовать. Она была настоящей. Она была его.

В голове, на выжженном поле его горя, прорастали холодные, ядовитые мысли. Они приходили одна за другой, чёткие и острые, как осколки разбитого стекла.

«Бедный мой мальчик…»

Слова леди Илары, её тёплые пальцы, слёзы в её глазах… Как он мог быть таким идиотом? «Глупый, доверчивый мальчишка…» – холадная мысль всплыла из глубины его сознания. Он, наследник Дома Алари, поверил в эту дешёвую игру, в это слабое сочувствие. Он вцепился в её доброту, как утопающий в гнилую корягу, и она утащила его на дно.

Горячая волна унижения, захлестнувшая его, начала медленно остывать, превращаясь в холодный, твёрдый лёд в груди. Ярость, пришедшая на смену горю, была не слепой и обжигающей, а зрячей и звенящей. Она не искала утешения. Она искала ясности. И эта ясность не принесла облегчения, но дала цель, твёрдую и холодную, как камень из стены этой тюрьмы.

«Меня обманула женщина. Меня. Наследника Дома, чьи предки сидели в Совете ещё до того, как Крэйны научились точить свои медвежьи когти. Отец учил меня быть сильным, но его сила не спасла его. Законы должны были меня защитить, но они стали моей клеткой. Сила, законы, доверие – всё это ложь. Есть только те, кто охотится, и те, кого пожирают. Я был рождён охотником. Теперь я – добыча».

Он поднял глаза и посмотрел в окно. Карета проезжала мимо Ремесленного квартала. Грязные, узкие улочки, заваленные мусором, люди в серых, мокрых лохмотьях, которые провожали взглядами богатый экипаж. Раньше он смотрел на них с высоты, с отстранённым любопытством. Теперь он чувствовал с ними странное, уродливое родство. Они тоже были добычей. Просто их клетка была больше и грязнее.

Карета резко дёрнулась и остановилась. Мерный стук колёс оборвался, сменившись абсолютной, давящей тишиной.

Они прибыли.

Дверца кареты отворилась, впуская внутрь порыв влажного, холодного ветра. Но первым его встретил не холод и не серый, безрадостный свет. Его окутал запах. Резкий, едкий, стерильный запах карболки, который вырвался из приоткрытой двери приюта и мгновенно вытеснил из кареты тонкие ароматы бархата и дорогих духов. Это был запах казённой чистоты, чистоты, которая не утешает, а стирает личность. Вайрэк сделал глубокий вдох, собирая остатки воли, и шагнул следом – из мира, пахнущего воском и лавандой, в мир сырого камня и этого удушающего, безликого запаха.

Они вошли не через общую приёмную, где, должно быть, толпились оборванцы, а через отдельную, неприметную дверь, обитую потрескавшейся кожей. Узкий коридор с голыми стенами привёл их в кабинет Главного Смотрителя.

Комната была удушающе правильной. Всё в ней, от пола до потолка, было подчинено не комфорту, а порядку. Высокие стеллажи до самого потолка были заставлены не книгами, а сотнями одинаковых гроссбухов в серых переплётах – безмолвной армией, хранившей записи о тысячах сломанных судеб. Воздух пах старой бумажной пылью, высохшими чернилами и чем-то неуловимо мышиным. На стене висела огромная, пожелтевшая от времени карта Ауриса, где Квартал знати был обозначен золотом, а весь остальной город – серым. Городской приют был на ней лишь крошечным, едва заметным пятнышком, затерянным в этом сером море.

За массивным дубовым столом, заваленным стопками бумаг, сидел Главный Смотритель Феодор. Он не встал, когда вошёл один из могущественнейших лордов королевства. Он лишь медленно поднял голову от бумаг, и его глаза, блёклые и холодные, как мутное стекло, безразлично скользнули по лицу Крэйна, а затем остановились на Вайрэке. В его взгляде не было ни сочувствия, ни злорадства. Только усталая констатация факта: ещё одна единица учёта прибыла.

– Лорд Крэйн, – произнёс он, и его голос был таким же сухим и бесцветным, как пыль на его гроссбухах. – Чем обязан?

– Вы прекрасно знаете, чем, – отрезал Крэйн, его голос звенел от сдерживаемой ярости. Он шагнул к столу, опираясь костяшками пальцев о полированное дерево. – Мальчик остаётся здесь по досадному недоразумению и решению Совета. Но я его будущий опекун. И я требую, чтобы ему были предоставлены соответствующие условия.

Смотритель медленно, почти демонстративно, отложил перо. Он свел кончики своих тонких пальцев вместе, образуя острый шпиль.

– Условия? – переспросил он, растягивая слово.

– Отдельная комната. Чистая постель. Еда с моей кухни, которую будут присылать ежедневно, – чеканил Крэйн, его голос становился всё громче. – И, самое главное, полная безопасность. С мальчика не должно упасть ни волоса, Смотритель. Иначе у вашего заведения… и у вас лично… будут очень серьёзные проблемы.

Вайрэк смотрел на эту сцену, и в его голове не укладывалось происходящее. Лорд Крэйн. Человек, которого боялись, чьё слово в Совете могло решить судьбу целого Дома, сейчас стоял здесь, в этой серой каморке, и угрожал какому-то чиновнику. Но чиновник не боялся. И этот проигрыш Крэйна, его бессильная ярость, означали для Вайрэка одно: спасения нет.

Главный Смотритель позволил угрозе повиснуть в воздухе, а затем с тихим шелестом придвинул к себе один из гроссбухов. Он медленно перелистал несколько страниц, облизав палец.

– Устав Городского приюта, параграф седьмой, подпункт «А», – начал он монотонно, словно читая скучный отчёт. – «Все воспитанники, находящиеся под временной опекой Короны, независимо от их происхождения, равны перед законом и правилами сего заведения».

Он поднял свои блёклые глаза на Крэйна.

– Будь он сын простолюдина или наследник Великого Дома, лорд Крэйн, здесь он будет жить по общим правилам. Спать в общей спальне. Есть то, что едят все. И подчиняться общему распорядку. Таков закон.

– Закон?! – взревел Крэйн, ударив кулаком по столу так, что подпрыгнула чернильница. – Не смейте говорить мне о законе, чиновник!

Прежде чем ответить, Феодор машинально, едва заметным движением, подвинул чернильницу обратно на её место – на едва заметный, чуть более тёмный кружок на полированном дереве стола. Только восстановив нарушенный порядок, он поднял глаза.

– Я не говорю. Я цитирую, – невозмутимо поправил Смотритель, снова утыкаясь в гроссбух. – Параграф двенадцатый. «Любое вмешательство в установленный распорядок, равно как и попытки давления на администрацию приюта со стороны третьих лиц, караются…»

– Довольно! – оборвал его Крэйн.

Лорд Виларио выпрямился. Его лицо снова стало непроницаемой маской, но желвак на щеке ходил ходуном. Он бросил на Вайрэка один-единственный взгляд – холодный, полный презрения и досады. Взгляд, который говорил без слов: «Ты – моя проблема. И теперь ты один».

Не сказав больше ни слова, он резко развернулся и вышел из кабинета. Тяжёлая дверь захлопнулась за ним, и её стук эхом отозвался в оглушительной тишине, которая наступила в комнате. Главный Смотритель никак не отреагировал на уход лорда. Он подождал ровно столько, чтобы шаги Крэйна затихли в коридоре, а затем протянул руку к тонкому кожаному шнуру, висящему справа от него и дёрнул. Резкий, пронзительный звон прорезал тишину.

Дверь отворилась, и в кабинет вошёл Смотритель Брок.

– Брок, – сказал Главный Смотритель, не поднимая головы. – Воспитанник номер триста сорок два. Оформите. И покажите ему… всё. Особенно Восточное крыло.

При упоминании Восточного крыла лицо Брока неуловимо изменилось. Он бросил на Вайрэка быстрый, полный затаённого страха и ненависти взгляд и почти незаметно сглотнул.

– Слушаюсь, – процедил он.

Брок не говорил. Он шёл впереди по гулким коридорам, и его спина была напряжена. Он лишь коротко, раздражённо кивал на двери, мимо которых они проходили. Первая – тренировочный зал. Вайрэк увидел там детей с деревянными мечами и понял всё без слов. «Солдаты».

Вторая – учебный класс. Дети, склонившиеся над пергаментами. «Чиновники». Вайрэк сам догадался о предназначении этого конвейера.

Когда они дошли до развилки, Брок помедлил. Его рука, указывающая в сторону обычных спален, дрогнула. Но приказ был ясен. Он со вздохом, полным отвращения, повернул в противоположную сторону, вглубь коридора, ведущего в Восточное крыло.

Здесь он пошёл быстрее, словно желая поскорее миновать это место. У двери алхимической лаборатории он даже не остановился, лишь бросил на неё косой взгляд. Но у последней, обитой железом двери, он замер, не решаясь подойти ближе. Рядом с ней молча стоял надзиратель.

– А это что? – спросил Вайрэк, нарушив молчание.

Брок вздрогнул. Он бросил нервный взгляд на стража у двери, потом на Вайрэка.

– Это… для таких, как ты, – прошипел он, и в его шёпоте звучал неподдельный ужас. – Для проклятых. Тех, у кого есть дар.

Внезапно дверь приоткрылась… Вайрэк успел заглянуть внутрь… дети… сидящие перед серыми камнями… у одного из носа текла кровь…

Вайрэк отступил, и впервые за всё это время он увидел на лице Брока живую эмоцию. Это был не гнев и не безразличие. Это был чистый, животный страх.

«Этот человек… он боится, – понял Вайрэк. – Не меня. Он боится того, что за этой дверью».

Холод, который он почувствовал, шёл не от сырости коридора. Он шёл изнутри, от внезапного, леденящего понимания. Тренировочный зал, класс, лаборатория… Это была не школа. Это была фабрика. Фабрика, которая брала безродных детей, стирала их прошлое и выплавляла из них будущее, нужное Короне. Из одних делали солдат, из других – чиновников, из третьих – алхимиков. Верных, послушных, обязанных всем своему единственному покровителю. А те, кого вели за железную дверь… «элита»? Их отбирали, как лучший металл отбирают для королевского клинка. В голове прозвучала ясная, ледяная мысль:

«Они не воспитывают. Они отливают. Делают из сирот одинаковые, безликие детали для своей машины. И теперь я – один из них. Просто сырьё».

Помощник, словно очнувшись, провёл Вайрэка мимо железной двери к следующей – самой большой и обшарпанной, откуда доносился гул множества голосов. Он толкнул её, не входя внутрь, и кивнул в тёмный, шумный проём.

– Конец экскурсии, – бросил он без всякого выражения. – Добро пожаловать в коллектив.

Огромная, гулкая комната с высоким, теряющимся во мраке потолком была заставлена рядами грубых двухъярусных нар. Воздух был густым, спёртым, пропитанным кислым запахом пота, немытых тел, сырой соломы и застарелого отчаяния. Гул сотен детских голосов, скрип рассохшегося дерева и шарканье ног по каменному полу сливались в единый, монотонный рёв живого, враждебного существа, и он был в нём свежим мясом.

Вайрэк уловил обрывки шёпота других детей. Они не обсуждали побои или еду. Они рассказывали историю о «Тихом Элиасе» – мальчике, который несколько лет назад жил в их спальне.

– Говорят, он мог заставить угли в очаге вспыхнуть, просто посмотрев на них, – со страхом и восхищением шептал рассказчик. – Он был сильным. Слишком сильным. Мальчик сделал паузу, оглядевшись. – Однажды ночью за ним пришли. Люди в серых плащах, не из нашей стражи. Сказали, забирают его на «особое обучение» в крыло за железной дверью. Больше его никто не видел.

– В «Око Света» забрали, – шёпотом добавил другой, и от этого названия по рядам прошла дрожь.

В тот миг, как он переступил порог, гул на мгновение стих, сменившись вязкой, наблюдающей тишиной. Десятки пар глаз – любопытных, насмешливых, враждебных – устремились на него, изучая, оценивая, взвешивая. Его простая, но чистая одежда, выданная в кабинете, его прямая аристократическая осанка, которую вбивали в него годами, – всё это было здесь клеймом, знаком чужака. Лёгкая добыча.

Он инстинктивно окинул взглядом комнату, пытаясь применить уроки отца – оценивать обстановку, искать слабые и сильные стороны. Иерархия здесь была грубой и очевидной, как боевой топор. Лучшие места, у высоких, зарешеченных окон, сквозь которые сочился серый свет, были заняты. В центре комнаты, на нижних нарах, развалилась группа ребят постарше – крепких, уверенных в себе хищников, чьи взгляды были тяжелыми и наглыми. Их лидером, очевидно, был долговязый подросток с крысиным лицом и злыми, бегающими глазками. Он не участвовал в общем шуме, а молча, с ленивой жестокостью, чистил ногти кончиком ржавого ножа. Остальные держались от него на почтительном расстоянии, то и дело бросая на него боязливые, заискивающие взгляды. Вайрэку не пришлось долго гадать, кто здесь главный. Испуганный шёпот, пронёсшийся по рядам, когда тот поднялся, лишь подтвердил его догадку. «Щуплый…» – так, видимо, звали вожака этой стаи.

Он прошёл вглубь комнаты, неся свой маленький узелок с вещами. Каждый шаг по липкому от грязи каменному полу казался вечностью. Он чувствовал на спине десятки взглядов, слышал приглушённые смешки и шёпот, похожий на змеиное шипение. Он нашёл свободное место – скрипучую нижнюю нару в самом тёмном и сыром углу, где пахло плесенью. Не успел он даже присесть, как перед ним выросла тень. Щуплый.

– Глядите-ка, очередной новенький, – прошипел он, и его приспешники, как по команде, окружили Вайрэка, отрезая ему путь к отступлению. – Аристократ, говорят. Что в узелке, а? Шёлковые платки? Отдавай добро.

Вайрэк инстинктивно прижал узелок к себе. Годы воспитания взяли своё. Он не мог просто отдать то, что принадлежало ему. Он поднял голову и посмотрел на Щуплого с холодным, аристократическим презрением, которое было для него таким же естественным, как дыхание.

– Не трогай, – произнёс он тихо, но в его голосе прозвучал металл власти, привыкшей повелевать.

Такой ответ, такой взгляд от новичка, был для Щуплого неслыханной дерзостью. Его крысиное лицо исказилось от ярости.

– Ах ты, падаль! – взревел он и бросился вперёд, пытаясь вырвать узелок силой.

Его движение было быстрым, но грубым и предсказуемым. Вайрэк, чьё тело отреагировало прежде, чем разум успел испугаться, сделал то, чему его учили сотни раз. Он шагнул в сторону, уходя от неуклюжего рывка, и одновременно, используя инерцию противника, нанёс короткий, жёсткий удар кулаком под дых Щуплому. Тот согнулся пополам, издав удивлённый хрип. Вайрэк не остановился. Он выставил вперёд обе руки и со всей силы толкнул его в грудь.

Щуплый отлетел назад, врезавшись в своих дружков. В комнате на мгновение воцарилась изумлённая тишина. Никто не ожидал такого отпора от «чистенького». Но тишина длилась недолго. На лице Щуплого ярость смешалась с чем-то другим – с первобытным, крысиным ужасом того, кто привык быть добычей и вдруг увидел в новичке угрозу. Этот мальчишка не боялся. А значит, он был опасен. Страх, мгновенно сменившийся слепым гневом, ударил в голову. Щуплый, побагровев от ярости и унижения, издал короткий, пронзительный свист.

И стая набросилась.

На него навалились со всех сторон. Это была уже не драка, а избиение. Он пытался защищаться, инстинктивно выстраивая блок, как учил наставник. Но его уроки, рассчитанные на поединок чести один на один, были бесполезны здесь, против стаи, где не было ни правил, ни дистанции. Первый удар пришёлся в живот, выбив из лёгких воздух и заставив согнуться. Второй – по лицу, и во рту появился солёный, железный привкус. Он упал на колени, потом на холодный, липкий от грязи пол. Удары посыпались со всех сторон – по спине, по рёбрам, по голове.

Звуки стали глухими, как будто доносились из-под воды. Он слышал грубый, торжествующий смех, глухие стуки ударов по его телу и собственный сдавленный хрип. Он свернулся в комок, закрыв голову руками, и просто терпел. Его гордость, его навыки, его имя – всё это было растоптано грубыми деревянными клогами на этом полу. Он был никем.

Высоко наверху, на самой дальней верхней наре у окна, за всем этим молча наблюдал Ирвуд. Он видел, как вошёл новичок, как он в одиночку дал отпор Щуплому, и на его губах мелькнула тень кривой усмешки. Он видел, как стая набросилась на одного. Он не пошевелился. Он просто смотрел, оценивая. Его светло-карие глаза были холодными и внимательными. Он не испытывал ни жалости, ни злорадства. Он анализировал. Ирвуд прищурился. Этот мальчишка… он его уже видел. В ту ночь, в казармах. Тот самый наследник, которого вели к карете, пока его, Ирвуда, тащили к чёрному ходу. Судьба, видать, любит злые шутки. Тогда он был лордом, теперь – просто ещё один кусок мяса для этой ямы. Сильный, но глупый. Такие здесь долго не живут.