Темаркан: По законам сильных

Всё слилось в кошмарный вихрь. Тёмная фигура отца в центре стаи волков. Гарэт Алари не фехтовал – он убивал. Быстро, экономно, без единого лишнего движения. Его гномий клинок, тускло блеснувший в свете далёкого пожара, описал серебряную дугу, парируя два удара одновременно, и в том же движении вспорол горло третьему нападавшему. Он развернулся на пятках, уходя от замаха ржавого топора так близко, что тот с визгом впился в стену кареты в дюйме от лица Вайрэка. А меч лорда уже вошёл под рёбра четвёртому.

Крики боли смешивались с хрипами и бульканьем крови. За несколько ударов сердца переулок был устлан телами. Воздух загустел, наполнившись запахом свежей крови и острой, металлической вонью только что отнятой жизни.

На ногах остался лишь один – главарь со шрамом на лице. Он стоял в оцепенении, глядя на резню, которую в одиночку устроил один человек. Гарэт Алари медленно, шаг за шагом, пошёл к нему по телам его подручных. С его клинка стекали капли, смешиваясь с дождём.

– Ты выбрал не тот Дом для грабежа, падаль, – голос лорда Алари был холоден, как сталь его меча. Он шагнул к главарю, занося клинок для последнего, завершающего удара.

И в этот момент триумфа, момент аристократической гордыни, ловушка захлопнулась.

Это был не воин, а тень. Вайрэк увидел, как из груды тел, которые все считали мёртвыми, метнулась худая фигура. Бандит с узким, хищным лицом, похожим на волчью морду, и близко посаженными глазами, горевшими животной яростью, ворвался в разбитый проём кареты. Его целью был мальчик – единственный свидетель и наследник.

Но на его пути встала леди Элира. Она заслонила Вайрэка собой. – Не трогай его! – крикнула она, и в её голосе не было страха, только чистая, материнская ярость. Она вцепилась нападавшему в лицо ногтями. «Волк» взревел от боли и неожиданности. Он отшвырнул её и, не целясь, ударил коротким, зазубренным мечом.

Для лорда Алари мир остановился. Он услышал предсмертный крик жены – не громкий, а короткий, захлебнувшийся, но он пронзил его сердце, как раскалённый клинок. Его взгляд метнулся к карете. Он увидел, как тело Элиры обмякло и сползло на сиденье. Это была лишь доля секунды, но в эту долю секунды он перестал быть воином, лордом и опорой трона. Он стал просто мужем, потерявшим всё.

Этого хватило. «Шрам», который уже готовился принять смерть, увидел эту трещину в броне врага. Он бросился вперёд. Его кривой нож, похожий на коготь, вонзился лорду Алари под рёбра, в щель между кирасой и набедренником.

Лорд рухнул на колени. Он посмотрел на Вайрэка, и в его глазах больше не было ярости. Только огонь. Отчаянный, всепожирающий огонь. Он из последних сил поднял свой меч обеими руками. – За Алари… – прохрипел он.

Он выдохнул. И вместе с этим выдохом из него вырвалось всё: остатки жизни, вся его скорбь, вся магия его древней крови. Вайрэк ничего не увидел и не услышал. По карете прошла странная, глухая вибрация, а в ушах зазвенело от давящей тишины. Но было и ещё что-то – ледяное, смутно знакомое чувство, словно внутри него самого натянулась и лопнула невидимая струна, отзываясь на предсмертный крик отцовской крови. «Шрама» просто не стало – его разнесло на кровавые ошмётки, забрызгавшие камни. Волна невидимой силы ударила в стену склада, и каменная кладка взорвалась наружу, оставив в доме рваную дыру. Гномий клинок в руках лорда Гарэта с тихим звоном разлетелся на сотни осколков.

Лорд Гарэт Алари, с пустыми, невидящими глазами и тонкой струйкой крови из носа, рухнул лицом в грязь. Мёртвый.

«Волк», убийца матери, с ужасом смотрел на это проявление чудовищной, самоубийственной силы, прижавшись к стене кареты. Вдалеке, прорезая шум ветра, затрубил тревожный рог Городской стражи. Звук был ещё далёким, но он приближался. Паника, холодная и липкая, охватила бандита.

Он метнулся к телу мёртвого лорда. Бросив быстрый, испуганный взгляд на оцепеневшего в карете мальчика, он сорвал с пояса аристократа тяжёлый кошель с серебром и бросился в самый тёмный боковой проход, похожий на чёрную пасть.

В этот момент в начале переулка появились пляшущие огни факелов и послышался топот десятков сапог. – Там ещё один! В переулок! – крикнул кто-то. Один из стражников вскинул арбалет. Болт со свистом ушёл в темноту. Из глубины прохода раздался приглушённый вскрик боли, который тут же стих.

Шум и крики стражников казались Вайрэку далёкими и нереальными, будто доносились из-за толстого стекла. Мир сузился до пространства кареты, до запаха крови и озона, оставшегося после магии. Он сполз с сиденья. Его ноги утонули в липкой, тёплой луже на полу. Он дотронулся до щеки матери. Она была ещё тёплой. Он попытался её разбудить, тряс за плечо, шептал: «Мама… мама, вставай…». Но она не вставала, и её голова безвольно моталась в такт его движениям.

Когда капитан Городской стражи, усталый мужчина с седеющими усами и шрамом, рассекающим бровь, освещая переулок факелом, заглянул в разбитую карету, он нашёл мальчика, который сидел в луже крови и тихо разговаривал со своей мёртвой матерью.

В эту же самую ночь, в лачуге, отделённой от мира Вайрэка двумя городскими стенами и целой пропастью презрения, Ирвуд проснулся от холода. Привычный шум дождя, барабанившего по соломенной крыше, стих, и в образовавшейся тишине стала слышна мерная, назойливая капель. Одна капля, потом вторая, третья. Холодные, мокрые, они падали ему прямо на лицо с прогнившей балки.

Он сел на своём соломенном тюфяке, отползая в сухой угол, где солома была хотя бы влажной, а не мокрой насквозь. В тусклом, колеблющемся свете догорающих углей в очаге комната казалась пещерой, полной дёргающихся, уродливых теней. Воздух был спёртым и пах сырой землёй, кислым, пролитым пивом и застарелой, въевшейся в стены безнадёжностью.

Его окончательно разбудил не холод, а скрип.

Дверь, сколоченная из старых, рассохшихся досок, со стоном отворилась, впуская в лачугу порыв ледяного, пахнущего мокрой грязью ветра. В проёме возник силуэт отца. Он ввалился внутрь, как мешок гнилого зерна, и тут же прислонился к стене, тяжело, хрипло дыша. С его мокрых лохмотьев на земляной пол стекала вода, смешиваясь с грязью и образуя тёмную лужу у его ног.

Ирвуд замер, вжавшись в стену. Ночные возвращения отца редко сулили что-то хорошее, но сегодня от него исходил не привычный пьяный гнев, а другой запах – затхлый, липкий запах страха. Не чистого, острого страха охотника, столкнувшегося со зверем сильнее себя, а чего-то другого – жалкого, крысиного ужаса того, кто убегает, поджав хвост. Ирвуд презирал этот запах больше, чем вонь перегара.

В слабом свете очага Ирвуд разглядел его получше. Его одежда была не просто мокрой, она была порвана в нескольких местах, а на плече темнело большое пятно, которое могло быть и грязью, и кровью. Но хуже всего было его лицо. Глаза лихорадочно бегали, зрачки были расширены от ужаса, а на щеке, от глаза до самого подбородка, алела свежая, глубокая царапина, из которой тонкими струйками сочилась кровь, смешиваясь с дождевой водой.

– Что… – начал было Ирвуд, но тут же осёкся, увидев дикий блеск в глазах отца. – Молчать, – оборвал тот. Он оттолкнулся от стены и, шатаясь, подошёл к грубо сколоченному столу. Он бросил на него что-то тяжёлое. Раздался глухой, но благородный звон, какого в этой лачуге никогда не слышали. Это был не дребезг медных ммив. Это был весомый, солидный звук серебряных Эссо.

Отец огляделся, его взгляд пронёсся по тёмным углам, словно он боялся, что здесь кто-то прячется. – Мать где? – Ушла ещё вечером, – пробормотал Ирвуд, не сводя глаз с туго набитого кожаного кошеля на столе. – Хорошо. Так даже лучше. – Отец резко обернулся и, преодолев расстояние в два шага, присел на корточки перед Ирвудом, схватив его за худые плечи. Его пальцы были ледяными и сжимали с силой тисков, так что мальчик едва не вскрикнул от боли. – Слушай меня внимательно, отродье. Сегодня была работа. Очень хорошая работа. Но теперь нужно залечь на дно. Никуда из дома не выходишь, понял? Ни на какой рынок, ни к сточной канаве. Будешь сидеть здесь, тихо как мышь. Если кто спросит – а они спросят, – я всю ночь был здесь, с тобой. Пьяный в стельку, спал без задних ног. Ты понял меня?

Ирвуд быстро кивнул, стараясь не дышать перегаром и острым запахом крови. Ложь была такой же частью выживания, как и воровство. Но ложь из страха, ложь, чтобы прикрыть свою трусость… от неё во рту оставался привкус гнили. Тот удовлетворённо хмыкнул, но тут же поморщился от боли, когда движение отдалось в раненом плече. Он дотронулся до царапины на щеке. – Бешеная сука… – пробормотал он себе под нос, и в его глазах на мгновение мелькнул отблеск пережитого ужаса.

Он отпустил Ирвуда так же внезапно, как и схватил, и поднялся. Подошёл к столу, развязал кошель и высыпал на грязную ладонь целую пригоршню блестящих монет. Он жадно пересчитал их, его губы беззвучно шевелились. Затем сунул их в карман. – Я в «Кулак». Залить горе. И отпраздновать, – бросил он, уже не глядя на сына. – И помни, что я сказал. Одно слово – и я тебе язык вырву.

Он снова вывалился за дверь, и его силуэт растворился в дождливой ночи.

Ирвуд остался один в гнетущей тишине, нарушаемой лишь мерной капелью с потолка. Он подошёл к столу и осторожно, почти благоговейно дотронулся до тяжёлого кожаного кошеля. Он никогда в жизни не держал в руках ничего подобного. Гладкая, добротная кожа, солидный вес… Это был не просто кошель с деньгами. Это был слиток другой жизни, обещание тепла и сытости. Он не знал, что это была за «работа», и инстинкт подсказывал ему, что лучше и не знать.

Внезапно тишину прорезал далёкий крик, а за ним – яростный лай собак. Ирвуд замер. Звуки приближались. К лаю добавился короткий, торжествующий сигнал охотничьего рожка.

Этот звук он знал с пелёнок. Так стража не искала. Так она заканчивала погоню.

Сердце провалилось в ледяную пустоту. Отец. Они его поймали. Прямо здесь, на их улице. Животный инстинкт заставил его броситься к кошелю на столе, чтобы спрятать, засунуть под тюфяк, закопать… но было уже поздно.

Хлипкая дверь их лачуги разлетелась в щепки от одного мощного удара сапогом.

В дверном проёме, очерченные тусклым светом уличного фонаря, стояли три фигуры в мокрых плащах Городской стражи. Их шлемы блестели от дождя. Один из них, капитан, чей плащ на плече скрепляла тяжёлая бронзовая фибула в форме сторожевой башни, шагнул внутрь. Его взгляд пронёсся по убогой комнате, презрительно скривив губы, а затем остановился на Ирвуде и кошеле с серебром, который мальчик всё ещё сжимал в руках.

Лицо капитана искривила жестокая, торжествующая усмешка. Смакуя момент, он медленно шагнул к Ирвуду. – Это отцовский подарок? – пророкотал он, и его голос был холоден, как сталь.

Ирвуд молчал, парализованный страхом. Стражник шагнул к нему и грубо вырвал кошель из его рук. – Этот кошель теперь улика в деле об убийстве лорда и леди Алари. Ты пойдёшь с нами.

Глава 3. Каменное эхо

Мир сжался до размеров кареты, а потом и вовсе исчез. Остались только три вещи: холодное, липкое ощущение шёлка материнского платья под пальцами, железный запах крови, заполнивший всё пространство, и тишина. Тишина была самой страшной. Она была плотной, тяжёлой, как мокрое одеяло, и давила на уши, отменяя все звуки снаружи – и хлещущий дождь, и тревожные крики стражников, и даже стук собственного сердца.

Вайрэк не помнил, как его вынесли из кареты. В его памяти была лишь чёрная, вязкая пустота. Он не чувствовал ни холодных капель на лице, ни грубой ткани плаща, которым его накрыли с головой. Он просто переместился в пространстве. Когда мир снова обрёл очертания, он сидел на жёсткой деревянной лавке в комнате, где не было ничего знакомого.

Комната была серой. Серые каменные стены, сложенные из грубо отёсанных, не подогнанных друг к другу блоков, сочились влагой. Серый каменный пол, вытертый до блеска тысячами ног, казался ледяным даже на вид. Серый, безрадостный свет сочился из высокого, забранного ржавой решёткой окна, за которым лилась бесконечная серая вода. Воздух пах сыростью, мокрой шерстью и чем-то кислым, незнакомым – запахом дешёвого мыла, прокисшей капусты и казённой жизни. За толстыми стенами доносились обрывки чужой жизни: грубый смех, лязг металла о камень, короткая, лающая команда. Звуки, которых никогда не было в бархатной тишине его дома.

Единственным цветным пятном на спинке потёртого кресла было грубое изображение сторожевой башни. Вайрэк сразу узнал этот простой символ – точно такая же бронзовая фибула в форме сторожевой башни скрепляла плащ капитана стражи. Но если на капитане она выглядела знаком власти, то здесь, на дереве, была лишь её жалким подобием. Время стерло контуры, превратив символ неусыпного дозора в слепое, безликое пятно. Казармы. Он понял это не умом, а каким-то внутренним чутьём.

Перед ним на стол поставили кружку. Из неё шёл пар. Кто-то – размытая фигура в плаще – что-то сказал. Голос был глухим, как будто доносился из-под воды. Вайрэк смотрел на кружку. Она была сделана из грубой, потрескавшейся глины. Молоко. Тёплое. Но оно пахло чужим домом, чужой коровой, чужой заботой. Он не притронулся.

Колокол на главной башне ударил один раз. Глухо, протяжно. Закончился ещё один виток. Время шло, но не для него. Он сидел неподвижно, глядя в одну точку на стене, где тёмное мокрое пятно было похоже на ухмыляющуюся рожу. Он пытался думать, но мысли рассыпались, как песок. Пытался вспомнить лицо отца, но видел лишь огонь и удивление в его глазах. Пытался вспомнить голос матери, но слышал лишь её последний, захлебнувшийся крик.

Тишина. Снова та самая, липкая тишина.

Дверь скрипнула. Вошёл молодой стражник, почти мальчишка, с редкими усиками над губой. Он с грохотом поставил на стол деревянную тарелку с куском чёрствого хлеба и ломтем бледного, пористого сыра. Посмотрел на нетронутую кружку, пожал плечами и вышел, не сказав ни слова. Еда пахла мышами и сырым подвалом. Вайрэк даже не повернул головы. Он не чувствовал голода. Он вообще ничего не чувствовал.

Прошёл ещё один виток. Свет за окном стал чуть ярче, превратившись из ночного мрака в безрадостную, водянистую серость рассвета. Дождь стих, оставив после себя лишь мерную, сводящую с ума капель с карниза. Кап… кап… кап… Каждая капля отбивала секунду его новой, пустой жизни.

Дверь отворилась в третий раз. Вошёл старик в серой, поношенной мантии, от которого пахло сушёными травами и старостью. Городской целитель. Его лицо было изрезано сеткой добрых морщин, а глаза смотрели с глубокой, профессиональной печалью. Он видел много горя. – Юный лорд, – сказал он, и его голос был мягким, как старый мох. – Позвольте мне осмотреть вас. Вайрэк не ответил. Целитель присел рядом на лавку, стараясь не делать резких движений. – Я знаю, что случилось, – продолжил он тихо. – Это ужасная трагедия. Вам нужно выпить успокаивающего. Это отвар из Слёз Элары, он притупит боль.

Он достал из сумки маленький пузырёк с тёмной жидкостью. Вайрэк смотрел на него пустыми глазами. Боль? Он не чувствовал боли. Он не чувствовал ничего.

Целитель попытался взять Вайрэка за запястье, чтобы проверить пульс. И в этот момент что-то случилось. Чужое, тёплое прикосновение к его ледяной коже пробило скорлупу оцепенения. Вайрэк резко отдёрнул руку, словно обжёгся.

Он посмотрел на свою руку. На рукав своего дублета. Тёмно-зелёное сукно, цвет его Дома, в нескольких местах потемнело, стало почти чёрным и жёстким от засохшей крови. Он осторожно, будто боясь разбудить спящего зверя, дотронулся до одного из этих пятен кончиком пальца. Ткань была холодной, твёрдой и липкой.

И в этот миг плотина рухнула. Запах. Он ударил в нос не снаружи, а изнутри, из самой глубины памяти. Железный, сладковатый, тошнотворный. Запах маминой крови.

Мир, который он держал на расстоянии, обрушился на него всей своей тяжестью. Он вспомнил всё: её удивлённый, испуганный крик, тепло её тела, когда она заслонила его собой, пустоту в её глазах. Тело затрясло в беззвучных рыданиях. Слёзы текли по щекам, смешиваясь с грязью, но он не издал ни звука, лишь до боли сжал челюсти. «Лорды Дома Алари не плачут. Даже если им десять лет. Даже если их мир только что умер».

Целитель, видя это, понимающе кивнул. Он не стал настаивать. Молча поставил пузырёк с отваром на стол и так же тихо вышел, прикрыв за собой дверь.

Вайрэк остался один. Он сидел, сотрясаясь от рыданий, которые не находили выхода, и смотрел на свои руки, на пальцы, испачканные кровью его матери. Пустота внутри никуда не делась, но к ней примешалось что-то новое. Холодное. Острое. Когда первая волна горя отхлынула, оставив после себя лишь выжженную пустыню, он снова посмотрел на серые стены, на грубое кресло, на нетронутую еду.

Этот мир не сочувствовал. Этому миру было всё равно. Камни были холодны, стражники – равнодушны, целитель – бессилен. Его горе, его потеря были лишь досадным происшествием, которое нарушило порядок.

И тогда, сквозь горячий туман его детского горя, пробилось что-то иное. Холодное. Острое. Не обида, а ледяная, взрослая ясность. Мысль, твёрдая, как осколок отцовского клинка, выкристаллизовалась из хаоса: «Это неправильно».

Не просто ужасно. Не просто трагично. А именно неправильно. Так не должно было быть. Порядок, которому его учили, законы, о которых говорил отец, – всё это оказалось ложью. Мир, который должен был его защищать, предал его.

Эта мысль не принесла облегчения. Она принесла холодную, звенящую ярость.И вместе с яростью пришло успокаивающее, пугающе правильное чувство: мир не просто жесток. Мир – это охота. И его только что превратили из охотника в добычу.

В это же самое время, этажом ниже, в подвале тех же казарм, время для Ирвуда тянулось, как густая смола. Его мир тоже сжался, но не до тишины, а до абсолютной, давящей темноты. Его швырнули в крошечный чулан. Лязг тяжёлого железного засова снаружи прозвучал окончательным приговором.

Воздух здесь был другим – не просто сырым, а мёртвым, спёртым. Пахло крысами, гнилой соломой и застарелым человеческим страхом, который, казалось, въелся в сами камни. Холодный, влажный пол вытягивал последнее тепло из его тела. Ирвуд не стал сидеть. Он вскочил на ноги, прижался спиной к шершавой, мокрой стене и заставил себя дышать. Медленно. Ровно. Как учил его отец в один из редких моментов просветления: «Если попался – не реви. Рёв – для овец. Думай».

Он думал.

Сначала он исследовал свою клетку. Наощупь, вытянув руки, он обошёл её по периметру. Три шага в одну сторону, четыре в другую. Каменные стены, скользкие от плесени. В одном углу – куча прелой соломы, в другом – что-то мягкое и осклизлое, к чему он не стал прикасаться второй раз. Дверь была из толстых, грубых досок, без единой щели. Он прижался к ней ухом. Снаружи доносились звуки: тяжёлые шаги в коридоре, приглушённый смех, далёкий звон оружия о камень. Жизнь шла своим чередом. Он был просто вещью, брошенной в чулан.

Он не плакал. Слёзы – это вода, они замерзают на морозе и делают тебя слабее. Он копил злость. Не горячую, что сжигает изнутри, а другую – холодную, твёрдую, как камень, который он всегда носил в кармане. Такая злость согревала лучше любого огня. Он прокручивал в голове последние минуты в лачуге. Слова отца. Его страх. И кошель. Проклятый кошель с серебром. Всё из-за него. И из-за отца, который был достаточно глуп, чтобы притащить его домой. И из-за стражи, которая была достаточно сильной, чтобы всё это отнять. Он ненавидел их всех. Каждого. Ненависть была тёплой и твёрдой, как камень, который он всегда носил в кармане.

Дверь распахнулась так внезапно, что яркий свет факела ударил по глазам, как хлыст, заставив его зажмуриться. – А ну, на выход, отродье!

Два стражника выволокли его в коридор и потащили вверх по скользким каменным ступеням. Он упирался, но его ноги просто волочились по полу. Его привели наверх и втолкнули в кабинет капитана. Эта комната была завалена картами и донесениями, а в воздухе стоял запах дешёвого табака. За столом, заваленным бумагами, сидел тот самый капитан с бронзовой фибулой. Его лицо за ночь стало ещё более уставшим, но глаза – острыми и холодными, как осколки льда.

На полированном дереве стола, рядом с чернильницей, лежал отцовский кошель. А рядом с ним – кривой, окровавленный нож.

– Твой отец оказался разговорчивым, – сказал капитан, его голос был вкрадчивым и фальшивым, как монета из олова.

Капитан устало откинулся в кресле, глядя на мальчика сверху вниз. Дело было дрянь. Убийство Великого Лорда на его территории – это пятно на репутации всей Городской стражи. Королевский Совет уже спустил приказ через Рыцарскую Гвардию: найти виновных до рассвета, иначе полетят головы. И им нужен был не просто вор, а организатор, козёл отпущения. Этот оборванец с кошелем лорда и окровавленным ножом подходил идеально. Быстро, просто и никаких лишних вопросов.

Ирвуд внутренне усмехнулся. Ложь. Он помнил, как Корбина однажды до полусмерти избили «Костяные Кулаки» за проигранный в кости нож, но он не выдал, кто был с ним. Отец, может, и был пьяницей и трусом, но одного у него было не отнять – он умел молчать. Этому его научила первая же отсидка в яме. Уважать его было не за что. Но предать того, с кем делил грязь и холод – даже такого, как он – было нельзя. Таков был закон. Не писаный. Просто закон. Капитан не смотрел на Ирвуда, а лениво рассматривал свои ногти. – Он сказал, что ты был с ним. Помогал ему. Помоги следствию, мальчик, и, может, тебя не повесят рядом с ним. Просто расскажи, где он был.

Ирвуд смотрел на нож. На запекшуюся кровь на лезвии. Он молчал. Его уличные инстинкты, вбитые годами побоев и предательств, кричали громче любого страха: «Молчи! Любое слово – это петля, которую ты сам накинешь себе на шею».

– Молчишь? – капитан наконец поднял на него взгляд. В его глазах не было ни злости, ни сочувствия. Только скука. Он видел сотни таких же упрямых, запуганных волчат. – Ну что ж. Дело твоё.

Он потерял к нему всякий интерес. Это было хуже, чем угрозы. Это было полное, абсолютное безразличие. Капитан поднялся, подошёл к Ирвуду и отвесил ему пощёчину. Не сильную, но оглушительную, унизительную. Удар был не столько болезненным, сколько презрительным, как будто он прихлопнул назойливую муху.

Ирвуд упал на холодный каменный пол. В ушах звенело. Но он не заплакал. Он поднял голову и посмотрел на капитана снизу вверх. Во взгляде его не было ни слезинки. Только чистая, концентрированная ненависть, такая густая, что её, казалось, можно было потрогать.

Капитан на мгновение встретился с ним взглядом и брезгливо отвернулся. – Бесполезен. Утром – в приют. Убрать его с глаз моих.

Ирвуда не вернули в подвал. Один из стражников грубо поднял его с пола за шиворот и вытолкал из кабинета, бросив на длинную, засаленную деревянную скамью в коридоре. Про него тут же забыли. Он стал частью мебели, тенью у стены, невидимым свидетелем ночной жизни казармы.

Коридор был длинным и тускло освещённым редкими масляными лампами, которые коптили и бросали на стены дёргающиеся тени. Пахло мокрой кожей, дешёвым табаком и прокисшей кашей. Мимо него проходили стражники, возвращавшиеся с патрулирования. Они с лязгом бросали в угол мокрые щиты, ставили к стене алебарды, стягивали промокшие плащи. Они не обращали на мальчика никакого внимания. Он был для них пустым местом. Он втянул голову в плечи, сделал своё тело меньше, превращаясь в часть серой, грязной стены. Ирвуд сидел, не шевелясь, обхватив руками колени, и впитывал их усталые, циничные голоса.

– …говорят, лорд Алари сам был могучим магом, – шептал один, протирая клинок промасленной тряпкой. Голос его был полон суеверного ужаса. – Перед смертью такой всплеск выдал, что стену в складе вынесло. Разнесло главаря на ошмётки. Катаклизм его побери, хорошо, что мы туда не сунулись первыми. – Туда ему и дорога, – хмыкнул другой, постарше, раскуривая трубку. – Меньше нам работы. А щенка его куда? – Наследника-то? Да за ним уже едут. Кто-то из Великих. А этого, – стражник лениво кивнул в сторону Ирвуда, – в приют. Обычное дело.

Внезапно разговоры стихли. В конце коридора послышался чёткий, размеренный лязг тяжёлых сапог по камню. Это была не шаркающая походка уставших патрульных. Это был шаг элиты. В коридор вошёл отряд из шести воинов. Их стальные кирасы были безупречно отполированы, а на тёмно-зелёных плащах был вышит герб – серебряный Стальной Броненосец. Рыцарская гвардия.

Их командир, высокий мужчина с холодными, бесцветными глазами и тонким шрамом на подбородке, подошёл к капитану Городской стражи, который как раз вышел из своего кабинета. – Капитан, – голос гвардейца был лишён всяких эмоций. – Королевский Совет передал дело об убийстве лорда Алари под юрисдикцию Рыцарской гвардии. С этой минуты вы отстранены. Предоставьте мне все улики и свидетелей.

Лицо капитана Городской стражи окаменело. Он с ненавистью посмотрел на гвардейца, но, встретив его ледяной взгляд, лишь скрипнул зубами. – Понятно, – процедил он и, вернувшись в кабинет, вынес кошель и окровавленный нож. – Наследник в комнате для допросов, – бросил он, передавая улики. – А это, – он кивнул на Ирвуда, – отродье убийцы. Командир гвардии даже не посмотрел в сторону Ирвуда. Он обратился к одному из своих людей: – Этого – в городской приют. Через чёрный ход. Затем он повернулся и направился к двери, за которой находился Вайрэк.