Темаркан: По законам сильных

Павел Лисевский

Темаркан: По законам сильных

Пролог

В Темаркане историю не читают по книгам. Ею дышат с пылью дорог, ощущают в холодных трещинах древних стен и в зазубринах на лезвиях, что давно потеряли своих владельцев. Каждый камень здесь – немой свидетель, чья память глубже, чем у любого из живущих.

Когда-то эти камни взмывали к облакам, превращаясь в шпили дворцов и лёгкие, как дыхание, мосты. Их сложили Древние – раса, чьё имя теперь произносят шёпотом. Гончары, что лепили мир из магии, как из податливой глины, пока их гордыня не стала слишком велика.

А потом случился Катаклизм.

Никто не помнит его истинной природы: летописцы зовут его божественной карой, учёные – ценой неудачного эксперимента. Но память камней хранит суть: мир треснул, как пересохшая на солнце глина. Величие Древних обратилось в прах, а их великая и ужасная магия хлынула из раны мира, пропитав собой всё сущее. Она одичала, потеряла хозяина и стала доступна каждому, кто осмеливался протянуть к ней руку.

Это стало их наследием. И их проклятием.

С тех пор в саму ткань мира вплелось безумие. Оно тлеет в душе каждого, кто коснётся магии, и вспыхивает без предупреждения. Великие маги, чьи имена гремели по всему континенту, в одночасье превращались в кровожадных тиранов, а добродетельные целители – в безжалостных мучителей. Любой, кто слишком глубоко погружался в дикие потоки силы, рисковал потерять себя.

Мудрецы нашли этому простое объяснение: магия, подобно вину, пьянит и сводит с ума тех, кто не знает меры. И все в Темаркане приняли эту истину, потому что она была выгодна. Они научились бояться не самой магии, а тех, кто не справлялся с её мощью. Они научились видеть врага в безумце, не задаваясь вопросом, что именно толкает его за грань.

И в восемьсот пятидесятом году от Катаклизма в грязи и безнадёжности городского приюта двум мальчикам, чьи судьбы уже были сломаны чужой жадностью, предстояло узнать истинную цену этого наследия.

Глава 1. Два Утра в Аурисе

Солнце на Золотой Грани входило в силу лениво, словно город ещё торговался с рассветом за лишние минуты сна. Его первые, ещё бледные лучи с трудом пробивались сквозь утреннюю дымку, окутывавшую Аурис, и, лишь добравшись до высоких шпилей Квартала знати, обретали цвет и уверенность. Один из таких лучей, тонкий, как золотая нить, проскользнул сквозь узкую щель между тяжёлыми бархатными шторами и лёг на щёку спящего мальчика. Свет запутался в густых чёрных волосах, разметавшихся по подушке, и сделал его белую, почти фарфоровую кожу полупрозрачной. Мальчик поморщился во сне.

Вайрэк не открыл глаза – он выплыл из сна, как из тёплой, спокойной воды. В комнате стояла тишина, густая и осязаемая, нарушаемая лишь потрескиванием остывающих углей в камине. Воздух пах дорогим воском, лавандой из шкафа и прохладой старого камня. Запах дома. Запах незыблемости. Он потянулся, пальцы привычно заскользили по глади тончайших льняных простыней, на уголке которых был едва заметно вышитый герб его Дома – олень, гордо вскинувший голову. Всё было на своём месте. Всё было правильно.

Но в тот же самый миг, по ту сторону высокой каменной стены, в лабиринте трущоб, другого мальчика разбудил не луч света.

Холод.

Прямой, зубастый холод, который вечно жил в щелях их лачуги. Для других детей из трущоб он был палачом, заставлявшим их синеть и кашлять во сне. Для Ирвуда он был старым врагом. Холод кусал его, злил, заставлял тело напрягаться в инстинктивной борьбе, но не мог сломить. Мальчик вздрогнул и проснулся мгновенно, сразу, без всякого перехода от сна к реальности. Он лежал на тонком соломенном тюфяке, брошенном прямо на утоптанную землю, и дрожал, свернувшись в тугой, напряжённый комок.

Утро в трущобах не рождалось – оно врывалось какофонией отчаянных, злых звуков. Скрип несмазанных колёс тележки мусорщика, надрывный, удушливый кашель соседа за тонкой стеной, приглушённая ругань из ближайшей забегаловки и далёкий, тоскливый вой бездомной собаки – всё это сливалось в единый, привычный гул безнадёжности. Воздух был тяжёлым и кислым; едкий запах дешёвого угля, от которого першило в горле, смешивался с кисловатой вонью гниющих отбросов из сточной канавы, протекавшей в двух шагах от их двери. В пустом животе заворочался знакомый, грызущий зверь – голод.

Не успел Вайрэк окончательно сбросить остатки сна, как дверь в спальню бесшумно отворилась. На пороге, словно выросший из тени, стоял Люк, старый слуга, приставленный к Вайрэку с самого его рождения. Его лицо, похожее на старую, потрескавшуюся карту, было, как всегда, невозмутимым, а шаги были абсолютно неслышны на толстом ковре, устилавшем пол. Движения Люка, выверенные десятилетиями службы, были частью того же незыблемого порядка, что и смена караула у ворот особняка.

– Колокол пробил начало первого витка, юный господин, – произнёс он тихим, ровным голосом, в котором не было ни теплоты, ни холода – лишь констатация факта. – Лорд Гарэт уже в своём кабинете. Он желает видеть вас за завтраком ровно ко второму витку.

Вайрэк кивнул, свешивая ноги с кровати. Ему не нужно было спрашивать, что делать дальше. Порядок был вписан в его плоть и кровь. Пока Люк распахивал шторы, впуская в комнату поток яркого света, от которого заиграли в воздухе золотые пылинки, Вайрэк уже стоял посреди комнаты.

Старый слуга открыл массивный дубовый шкаф, и комната наполнилась едва уловимым запахом кедра и сушёных трав. Он достал утреннюю одежду: белоснежную камизу из тончайшего льна, серые шерстяные шоссы и короткий дублет из тёмно-зелёного сукна, фамильного цвета Дома Алари. На груди серебряной нитью был вышит герб – Благородный Олень, гордо смотрящий вперёд.

Вайрэк не одевался сам. Он стоял неподвижно, пока умелые, сухие пальцы Люка облачали его в слои одежды. Прохладный лён камизы коснулся кожи, за ним последовала слегка колючая шерсть шоссов, и, наконец, тяжёлое, солидное сукно дублета легло на плечи, будто первая, невесомая броня. Это был ритуал, такой же привычный, как дыхание. Вайрэк не думал о том, откуда берётся эта одежда, кто её шьёт, стирает и гладит. Она просто была. Как и стены этого дома, как и солнце за окном.

Ритуал Ирвуда был иным. Он состоял не из слоёв одежды, а из слоёв тишины и оценки.

Он оглядел единственную комнату их «дома» – если можно было назвать домом этот кривобокий сарай, собранный из старых досок, глины и отчаяния. В углу, на таком же тюфяке, что и у него, отвернувшись к стене, спала мать. Рядом с ней валялась пустая бутылка из-под дешёвого вина – верный знак, что она не проснётся до полудня. Хорошо. Отца не было. Ещё лучше. Это означало, что можно двигаться свободно, без риска нарваться на пинок или злобный окрик.

Ирвуд двигался беззвучно, как тень. Небрежным движением он откинул со лба прядь спутанных серо-коричневых волос и натянул свою единственную рубаху из грубого, некрашеного холста, жёсткую от грязи и пота, и потёртые штаны-порты. Грубая ткань царапала кожу, но он этого давно не замечал. Обуви у него никогда не было. Подошвы его босых ног были твёрдыми и нечувствительными, как выделанная кожа, – единственная роскошь, которую подарила ему улица.

Он бросил последний взгляд на мать, на её сжавшиеся в комок плечи. В груди шевельнулось что-то колючее, злое – не жалость, нет. Жалость – роскошь для сытых. Это было глухое раздражение на её слабость, на то, что она сдалась. Внутри него, под слоями грязи и голода, жил древний, безымянный закон: тот, кто сдаётся, замерзает первым. Он отвернулся. Холод снаружи был честнее. Он выскользнул за дверь, плотно прикрыв её, чтобы не впустить внутрь утренний холод – тот самый холод, в который он сейчас шагнул сам.

Малая столовая встретила Вайрэка бархатной тишиной и запахом горячего хлеба. Стены были затянуты тёмно-зелёным штофом, а между окнами висели огромные гобелены, изображавшие легендарную сцену охоты Короля Альтэрия I на Огненного Лиса – королевская привилегия, дарованная их Дому за особую верность. Одним своим видом они напоминали каждому входящему: Дом Алари при дворе не проситель, а опора трона.

Отец уже сидел во главе длинного дубового стола. Высокий, строгий, с первыми серебряными нитями в чёрных волосах, он был не просто человеком, а воплощением Дома – его чести, власти и ответственности. Перед ним лежали свитки, скреплённые восковой печатью Королевского Совета.

– Ты опоздал, – сказал он, не поднимая глаз от пергамента. Голос его был спокоен, но в нём слышался холодный металл власти, привыкшей повелевать.

– Прошу прощения, отец. Я…

– Оправдания – удел простолюдинов, Вайрэк, – лорд Гарэт Алари наконец поднял взгляд, и его глаза, тёмные и пронзительные, впились в сына. – Аристократ признаёт ошибку и исправляет её. Запомни это. Сядь.

Вайрэк молча опустился на своё место. Привычный холодок пробежал по спине. Он любил отца, но больше – боялся его разочаровать. Бесшумная тень служанки возникла рядом, ставя перед ним тарелку. На ней лежал кусок воздушного пшеничного хлеба с хрустящей корочкой, который пекли только в личной пекарне Дома, стояло блюдце с мёдом, прозрачным, как янтарь с побережья Мевории, и тяжёлый серебряный кувшин с парным молоком. Он ел молча, стараясь не звенеть приборами, пока отец шуршал пергаментом. Это тоже было частью порядка. Отец был занят делами королевства, решая судьбы тысяч людей, живущих там, за стеной. Отец обитал в мире власти, в который и Вайрэку однажды предстояло войти, сменив учебный клинок на тяжёлый меч ответственности.

Если для Вайрэка еда была данностью, частью утреннего ритуала.

То для Ирвуда еда была целью, смыслом всего утра. И эта цель находилась по ту сторону Стены.

Он не побежал к рынку сразу. Сначала нужно было пересечь границу. Его путь лежал к той самой гигантской, неприступной стене Ауриса, которая отделяла его мир от мира, где была еда. Утро было лучшим временем для вылазки. Стража у ворот была ещё сонной, а редкие караулы на стенах лениво вглядывались вдаль, не обращая внимания на то, что творится у них под ногами.

Ирвуд не пошёл к воротам – там его бы просто избили и прогнали. Его путь лежал к сточной канаве. Чёрная, густая жижа медленно текла через все трущобы, собирая в себя отбросы и нечистоты, и уходила под стену через широкую, но зарешеченную трубу. Решётка была старой и ржавой. В одном месте несколько прутьев были давно выломаны – дело рук таких же мальчишек, как он. Лаз был узким и омерзительно вонючим.

Не колеблясь, Ирвуд лёг на живот в ледяную, склизкую грязь и протиснулся в отверстие. Несколько мгновений он полз в полной, удушливой темноте, слыша писк крыс и чувствуя, как по ногам течёт ледяная вода. Внезапно над головой прозвучали тяжёлые шаги патруля. Ирвуд замер, вжавшись в дно трубы, сердце бешено заколотилось в горле. Шаги удалились. Он пополз дальше и через несколько мучительных секунд выбрался с другой стороны, уже внутри городских стен, в самом глухом и грязном закоулке Ремесленного квартала. Он был внутри.

Здесь воздух был другим. Да, пахло навозом от лошадей и едким дымом из кузниц, но сквозь эти запахи пробивался главный, самый желанный аромат в мире – запах свежеиспечённого хлеба. Шум тоже был другим – деловым, живым: ритмичный стук молотков, скрип вывесок, громкие, уверенные голоса торговцев.

Ирвуд двигался не как ребёнок, а как зверёк – быстро, бесшумно, прижимаясь к стенам, используя каждую тень, каждую нишу. Его глаза, яркие, светло-карие, внимательно сканировали всё вокруг. Он миновал прилавок, где пряно пахло гномьей копчёной колбасой, прошмыгнул мимо торговца из Сартила, выложившего на продажу горные кристаллы, уловил резкий йодистый дух сушёных водорослей из Сайлины, которые стоили всего пару ммив за пучок. Его целью был старик Пекарь, добродушный толстяк, чьё сердце было мягче, чем тесто для его булочек.

Но сегодня его ждала неудача. У лотка Пекаря стоял его сын – угрюмый верзила с бычьей шеей и тяжёлыми кулаками. Ирвуд хорошо знал этот взгляд – тот, что не задаёт вопросов, а сразу бьёт. Это была стена, которую не обойти. Да и не было в этом чести – нападать на того, кто просто делает свою работу. Нужна была слабость, ошибка, дыра в порядке – вот это была честная охота.

План «А» умер, так и не родившись.

Для Ирвуда стеной стал угрюмый верзила. Для Вайрэка же настоящая, каменная стена, отделявшая его мир от всего остального, была незыблемой частью порядка.

Отец вышел, оставив за собой лишь едва уловимый запах дорогого табака и ощущение огромной, давящей ответственности, которая легла на плечи Вайрэка невидимой мантией.

Библиотека Дома Алари была миром в себе, тихим и сумрачным. Высокие, до самого потолка, стеллажи из тёмного дерева были плотно заставлены тысячами фолиантов в кожаных переплётах, корешки которых тускло поблёскивали золотым тиснением. Воздух был густым, пропитанным запахом старой бумаги, высохших чернил и пыли веков. У огромного стрельчатого окна, выходившего в сад, за столом сидел наставник Элиан. Его голос, когда он заговорил, был похож на шелест старого пергамента.

– Герб Дома Крэйн, – начал он без предисловий, указывая тонким, как веточка, пальцем на раскрытую книгу с цветными иллюстрациями. – Каменный Медведь на сером поле. Их девиз: «Мы не отступаем». Запомни, юный лорд, их герб – это их суть. Они упрямы, сильны и не знают жалости. Они из северных предгорий, где камень твёрд, а жизнь сурова. Они не обладают нашим древним происхождением, но компенсируют это жестокостью и амбициями. Твой отец не зря велел обратить на них внимание.

Вайрэк кивнул, послушно глядя на изображение свирепого медведя. Урок был невыносимо скучным. Имена, даты, девизы, перечисление вассальных домов… Слова наставника пролетали мимо, а взгляд цеплялся за детали рисунка: за оскаленную пасть, за мощные когти. Он представил, как такой зверь ревёт в Туманной дубраве, и как он выходит против него с мечом. Вот это было бы настоящее знание. А не вот это вот всё. Ему куда больше хотелось взять свой учебный клинок и пойти в сад, где наставник фехтования обещал показать ему новый финт – «укус гадюки». Но он заставил себя слушать. Это был его долг. Долг будущего главы Дома Алари.

Знания Ирвуда были иного рода. Их не преподавали в тишине библиотек; они вбивались в голову голодом, холодом и болью на шумных улицах. Провалившийся план не означал плохой оценки – он означал пустой желудок.

Ирвуд скользнул дальше, в рыбные ряды, где вонь тухлятины смешивалась с аппетитным запахом копчения. Его взгляд, не останавливаясь, сканировал толпу, прилавки, телеги, выцепляя слабое звено. И он нашёл его. Телега, доверху гружёная связками вяленой рыбы. Хозяин, бородатый громила в кожаном фартуке, был из тех, кто упивается собственным голосом и в пылу спора забывает обо всём на свете. Сейчас он как раз спорил с тощим, жилистым покупателем, яростно тыча пальцем в весы. Вокруг них уже собиралась небольшая толпа зевак. Идеальный шум. Идеальное прикрытие.

Ирвуд нырнул под соседний прилавок, где валялись рыбьи головы и скользкая чешуя, и, пригнувшись, прополз к заднему колесу телеги. Отсюда, снизу, он видел только грязные подолы и сапоги. Спор наверху набирал обороты.

– Да ты меня обвесить пытаешься, морская крыса! – визгливо кричал покупатель. – Я?! – ревел торговец, побагровев. – Да я самый честный торговец во всём Аурисе!

Ирвуд выждал ещё мгновение. Когда торговец взмахнул руками, чтобы продемонстрировать свою честность всему миру, мальчик вытянул руку. Его пальцы, тонкие и ловкие, как паучьи лапки, нащупали край грубой рогожи, свисавшей с телеги. Он осторожно потянул. Одна сушёная, серебристая рыбёшка соскользнула с вороха и почти беззвучно шлёпнулась в грязь у его ног.

Удача.

Он схватил её – холодную, жёсткую, пахнущую солью, – и так же бесшумно пополз назад. Уже выбравшись из-под прилавка, он услышал новый взрыв гнева. Но кричали не на него. Покупатель, должно быть, заметил, как торговец отвлёкся, и попытался сам стащить рыбу. Пока они орали друг на друга, перейдя от обвинений к прямым оскорблениям, Ирвуд, подобно серой мыши, уже растворился в толпе.

Вайрэк выскочил из душной тишины библиотеки, словно выпущенная из лука стрела. Чувство облегчения было почти физическим. Он не побежал в сад, к учителю фехтования. Вместо этого ноги сами понесли его вверх, по узкой винтовой лестнице в Западную башню. Там, на самом верху, у него было тайное убежище – небольшая, пустая комната с единственным окном-бойницей. Здесь не было ни учителей, ни слуг, ни давящего взгляда отца. Только ветер, гулявший между камней, и весь город, расстелившийся внизу, как на ладони.

Он подошёл к узкому окну и посмотрел вниз. Прямо под ним лежал идеальный, геометрически выверенный сад его дома с тёмными дорожками и зеркальной гладью бассейнов. Дальше – широкие, чистые улицы Квартала знати, крыши богатых особняков, блеск купола Королевского дворца. А ещё дальше, за высокой каменной стеной, чёткой чертой, отделявшей их мир от всего остального, начинался сам Аурис.

Отсюда он казался единым серо-бурым морем черепичных и соломенных крыш, подёрнутым дымкой от тысяч очагов. Оттуда доносился лишь невнятный, далёкий гул, похожий на шум прибоя. В этом шуме не было отдельных голосов, только слитный гул чужой, непонятной жизни. Вайрэк смотрел на эту дымную завесу, за которой жили сотни тысяч людей, и не чувствовал ничего, кроме лёгкого, отстранённого любопытства. Для него это был просто пейзаж, фон для его собственной, важной и предопределённой жизни.

Но сегодня что-то было иначе. Вглядываясь в дымку, Вайрэку на мгновение показалось, что там, в глубине, шевельнулось что-то живое, тёмное и голодное. Он зябко поёжился, хотя в башне было тепло, и отступил от окна. Дом – это мир, где всё понятно и правильно. За стеной – другой.

Ирвуд добежал до того самого глухого тупика, откуда начал свой путь, и прижался спиной к холодной, мокрой стене, которая вечно плакала тёмными, влажными разводами. Сердце всё ещё колотилось от пережитого напряжения, но не от страха, а от азарта. В руке он сжимал свою добычу.

Он не стал ждать. Опустившись на корточки прямо в грязь, он поднёс рыбку к лицу. Запах соли и дыма ударил в нос, заставив желудок сжаться ещё сильнее. Он отломил голову, раздавив её зубами, и жадно вгрызся в жёсткое, солёное мясо. Вкус был резким, почти болезненным, но это был вкус победы. Он обглодал рыбку до самого хвоста, до последнего хрупкого позвонка, тщательно высасывая остатки соли.

Только утолив первый, самый острый голод, Ирвуд поднял голову. Над крышами Ремесленного квартала, за следующей, ещё более высокой и чистой стеной, виднелись они – далёкие, нереальные, словно нарисованные на небе башни особняков Квартала знати. Они сияли в лучах восходящего солнца, чистые, гордые и недосягаемые.

Ирвуд смотрел на них, и в его сердце не было ни зависти, ни детской мечты. Лишь холодная, твёрдая, как камень под его ногами, уверенность. Однажды. Он не знал как, но однажды он вырвется отсюда. Он не будет мёрзнуть и голодать. Он будет там, наверху. Стены, какими бы высокими они ни были, всегда можно обойти. Или проломить.

Он ещё не знал, что его путь наверх начнётся с падения другого мальчика, который в этот самый миг смотрел на его мир с высоты одной из этих сияющих башен.

Глава 2. Ночь Огня и Тишины

Первая настоящая осенняя буря обрушилась на Аурис, когда карета Дома Алари, миновав главные ворота, въезжала в лабиринт городских улиц. Ветер, прилетевший с северных предгорий, метался по переулкам, словно обезумевший зверь, завывая в высоких трубах и швыряя в окна ледяные струи дождя. Фонари на столбах отчаянно раскачивались, выхватывая из темноты мокрый, блестящий булыжник и бегущие потоки грязной воды.

Внутри кареты, обитой тёмно-зелёным бархатом, однако, царило обманчивое спокойствие. Скрип кожаных рессор и мерный стук копыт по камню убаюкивали. Вайрэк дремал, прислонившись к плечу матери. Сквозь сон он чувствовал тепло её тела и тонкий, успокаивающий аромат духов – смесь розы и сандала. Отец сидел напротив, его строгий профиль вырисовывался на фоне залитого дождём окна. Он был молчалив, его пальцы в перчатках сжимали эфес меча, лежавшего на коленях. Они возвращались из своего родового владения, Туманной дубравы, и долгая дорога утомила всех.

– Почти дома, – тихо прошептала леди Элира, погладив сына по волосам. В полумраке кареты её лицо казалось особенно утончённым, а свет далёкого фонаря на мгновение зажёг в её тёмных волосах, собранных в сложную причёску, медные искры. Её голос был мягким, как бархат, которым были обиты сиденья. – Скоро будешь в своей тёплой постели.

Лорд Гарэт Алари ничего не сказал, лишь бросил короткий, оценивающий взгляд на проносящиеся за окном тёмные фасады домов. Он не любил город ночью. В своих лесах он был хозяином, здесь же, в этом каменном лабиринте, опасность могла прятаться за каждым углом.

Внезапный толчок вырвал Вайрэка из дрёмы. Он дёрнулся вперёд, и если бы не рука матери, мягко удержавшая его за плечо, он бы ударился о переднюю стенку. Карета, качнувшись, замерла. Мерный стук копыт оборвался, сменившись нервным фырканьем лошадей и приглушёнными голосами снаружи.

– Что случилось? – спросила леди Элира, её спокойный тон слегка дрогнул от тревоги.

Лорд Гарэт уже отодвинул штору и всматривался в ночь. Его лицо, до этого расслабленное, напряглось. Вайрэк прижался к мокрому стеклу и увидел, что впереди, на перекрёстке, полыхает оранжевое зарево, жадно пожирающее тьму. Огромные языки пламени рвались в небо, пожирая склады Дома Ткачей. Даже сквозь шум дождя доносился треск лопающихся балок, а ветер донёс едкий запах гари и мокрого пепла. Улица была запружена хаотичной толпой зевак и неуклюжими повозками Городской стражи.

– Пожар, милорд, – доложил капитан Гектор, подъехав к дверце, его лицо блестело от дождя. – Главную улицу перекрыли, не проехать. – Катаклизм их побери! – выругался лорд Гарэт, его кулак сжался на эфесе меча. – Нам до дома рукой подать. Томас, есть объезд? – Есть один путь, милорд, – отозвался с козел голос кучера. – Через старые ремесленные ряды. Переулок Сломанных Фонарей. Он узкий, но мы проедем. – Это дурное место, милорд, – нахмурился Гектор. – Там и днём небезопасно. Шпана, ворьё… Мои люди не знают всех подворотен. – Мы не будем торчать здесь всю ночь из-за кучки пьяных оборванцев! – нетерпеливо бросил лорд. – Я плачу вам не за то, чтобы вы боялись этих никчемных крыс. Поехали!

Леди Элира бросила на мужа тревожный взгляд, но промолчала. Слово лорда было законом. Капитан Гектор молча кивнул, его лицо под козырьком шлема было мрачнее тучи. Он отдал приказ, и карета медленно тронулась, сворачивая с освещённой пожаром улицы в непроглядную тьму.

Карета свернула с относительно широкой улицы в тёмный, узкий проезд. Мир мгновенно сузился. Рёв толпы и треск огня стихли, сменившись глухим, клаустрофобным эхом. Стены домов здесь почти смыкались над головой, а их мокрые, облупившиеся фасады с чёрными провалами окон напоминали слепые глазницы. Редкие фонари были разбиты. Воздух наполнился запахом гнили, сырости и сточных вод. Гвардейцам пришлось спешиться, их сапоги с чавканьем увязали в грязи, когда они шли рядом с каретой, держа руку на эфесе меча и нервно поглядывая на тёмные крыши.

Внезапно лошади захрапели и встали. Путь преграждал завал из сломанных бочек и старой, перевёрнутой телеги. Это выглядело не как случайный мусор, а как грубо, но намеренно сколоченный барьер. Карета остановилась.

– Что там ещё? – нетерпеливо спросил лорд Гарэт. – Завал, милорд. Сейчас расчистим, – донёсся приглушённый голос Гектора.

Гвардейцы выставили мечи, образовав вокруг кареты небольшое кольцо, и напряжённо вглядывались в зияющую черноту подворотен. Дождь почти прекратился, и в воздухе повисло давящее, противоестественное безмолвие, нарушаемое лишь фырканьем лошадей.

И тут тишину разорвал короткий, сухой свист. Вайрэк не успел понять, что это было, но увидел, как капитан Гектор дёрнулся и молча повалился набок. Почти одновременно, без крика, в грязь рухнули и остальные трое гвардейцев, из спин которых торчали короткие чёрные стрелы. Они упали нелепо, как сломанные куклы. Четыре глухих стука тел о мокрую землю.

Карета, ещё мгновение назад бывшая крепостью на колёсах, оказалась беззащитной деревянной коробкой посреди мёртвого переулка.

Лорд Гарэт не стал открывать дверь. Воздух вокруг замка на мгновение исказился, подернулся рябью, как от жара, и в следующую секунду дверца разлетелась в щепки от невидимого удара. – Элира, на пол! Не высовываться! – прорычал он, и его голос, сорвавшийся с привычного аристократического тона, был полон льда и ярости.

Он выскочил из кареты прямо в грязь. Из теней, словно тараканы из щелей, на него хлынула толпа оборванцев с ржавыми топорами и кривыми ножами. Их было не меньше дюжины.