Мой личный катализатор хаоса

– Слушай, – начал он, облокотившись на стол, – у меня тут подозрение. Ты сейчас больше влюблён в Николь, чем в собственное приложение.

Эштон отмахнулся:

– Я просто обсуждаю маркетинг.

Алекс ухмыльнулся:

– Конечно. А я – монах. Картер, я тебя знаю. Ты ещё никогда так не улыбался в экран. Осторожно, иначе твой «деловой чат» станет общедоступной драмой.

Эштон лишь усмехнулся, но внутри признал – Алекс прав.

Вернувшись к переписке, он набрал:

«Знаешь, что самое обидное? Я ломал голову всё утро, как заставить цифры прыгнуть вверх. А ты в двух строчках выдала план. Думаю, тебе полагается награда. Вопрос: что предпочитаешь? Десерт? Или…»

Николь закатила глаза.

«Картер, ты неисправим.»

Ответ:

«Да. Но только с тобой. Остальных я берегу от этой стороны. Хотя вру. Просто остальные не заслужили.»

Она не сдержала улыбку. Внутри всё перемешалось: раздражение на Джонсона, нежность от поддержки друзей и этот острый, дразнящий флирт, от которого сердце стучало громче клавиатуры.

«Я подумаю над твоей наградой, – написала она. – Но пока займусь делом. И да, я пришлю отчёт завтра.»

Эштон:

«Хорошо. Но предупреждаю: я всё равно потребую свою премию. И, если честно, ждать до завтра – пытка.»

Николь откинулась на спинку кресла. Она чувствовала, как коллеги вокруг украдкой наблюдают за ней. Но впервые за день ей было всё равно. Потому что в этот момент весь Нью-Йорк будто исчез – остались только она и его сообщения, которые раз за разом заставляли её сердце взрываться, как салют над Бруклинским мостом.

Николь уткнулась в монитор, но мысли уже давно уплыли далеко от таблиц и диаграмм. Сердце всё ещё бешено колотилось.

Что это со мной происходит? – думала она, прокручивая переписку с Эштоном в голове. Ещё неделю назад он был просто клиент. Ну ладно, необычный клиент. Привлекательный. Харизматичный. Чуть слишком самоуверенный. Но всё равно – клиент. А сейчас… я ловлю себя на том, что жду каждое сообщение, как школьница влюблённая. Смешно. И опасно.

Она потерла виски.

А если это всё игра для него? Развлечение. Флирт ради флирта. У таких, как Картер, наверное, сотни поклонниц. Почему именно я? Что, если он просто дразнит?

– Ты сейчас либо считаешь бюджет, либо фантазируешь о том мистере «Х», что шлёт тебе букеты, – раздался знакомый голос над ухом.

Николь вздрогнула. Дженни уже устроилась рядом, держа в руках кружку кофе.

– И что ты там решила? – ехидно продолжила подруга. – Он достойный кандидат или так, для развлечения?

– Дженни… – простонала Николь, прикрывая лицо руками. – Я сама не понимаю. Он… он невероятно умеет поддержать. Когда рядом Джонсон со своей критикой, он всегда говорит что-то такое, что я снова начинаю дышать. Но… – она замялась. – Это слишком быстро. Слишком странно.

Дженни усмехнулась:

– Быстро – это когда ты просыпаешься утром с мужиком, имя которого не помнишь. А тут мужчина ухаживает, шлёт цветы, слушает твои идеи и, судя по твоей улыбке, сводит тебя с ума. Где здесь «странно»?

– А вдруг это всё несерьёзно? – тихо спросила Николь.

Подруга посмотрела на неё поверх кружки и мягко улыбнулась:

– Николь, серьёзность не измеряется временем. Иногда за месяц можно почувствовать больше, чем за годы. Вопрос один: он тебе нравится?

Николь замерла. Ответ был очевиден. Настолько очевиден, что сердце болезненно кольнуло.

Да. Нравится. Больше, чем я готова признать.

Она подняла глаза на экран телефона. Там всё ещё светилось последнее сообщение Эштона: «Ждать до завтра – пытка».

И впервые за долгое время Николь позволила себе улыбнуться не потому, что так нужно, а потому, что она действительно чувствовала счастье.

Глава 5. Игра на нервах. Дополнение

Совещание у Джонсона началось в привычной манере – с громких вздохов, театральных пауз и демонстративного щёлканья ручкой. Николь заранее приготовилась, но всё равно не ожидала, что удар будет таким болезненным.

– Мисс Брукс, это что? – он с выражением размахивал её презентацией. – Вы всерьёз думаете, что инфографика заменяет строгие цифры? Где выкладки, где точные прогнозы?

Николь открыла рот, но он уже не слушал.

– Вечно у вас всё превращается в цирк! Хотите шоу – идите работать в театр. А здесь нужны результаты!

В комнате стало гробовое молчание. Николь ощущала на себе взгляды коллег, и каждый взгляд – как иголка. Она сжала зубы. Не заплакать. Не сейчас.

– Чтобы завтра на моём столе был отчёт в нормальном виде! – закончил Джонсон. – И, кстати, займитесь делом попроще, может, хоть с ним справитесь.

Он хищно улыбнулся:

– Составьте сравнительную таблицу… цен на канцелярию в разных районах. Да-да, степлеры, ручки, папки. Хочу видеть аналитику, будто мы запускаем IPO на бирже.

Коллеги тихо прыснули. Николь почувствовала, что у неё горит лицо.

Серьёзно? Я училась четыре года, чтобы считать ручки?

После совещания к ней тут же подсела Дженни.

– Николь, если тебе нужен прайс на скрепки – у меня есть. Бесплатно.

Марк подошёл следом:

– Я могу написать бота, который будет искать самые дешёвые кнопки в Нью-Йорке. Тогда отчёт выйдет в стиле «Кремниевая долина».

Николь хмыкнула, но настроение не поднялось. Весь день она исправляла отчёт, делала таблицы, сортировала папки. Джонсон то и дело проходил мимо, бросая колкости:

– Не перепутайте скрепки с клипсами, мисс Брукс. Это принципиально.

К вечеру она сидела за компьютером совершенно разбитая. Голова гудела, глаза резало.

И вот именно в этот момент, когда уже хотелось просто свернуться под столом и не вставать до утра, Николь открыла телефон. Пальцы сами набрали сообщение.

«Картер. Скажи мне честно: если я прямо сейчас сбегу из офиса, ты спасёшь меня?»

Ответ прилетел почти мгновенно.

«Скажи только где ты – и я подъеду с мигалками. Ну, почти. Ладно, без мигалок, но с кофе и чем-то вкусным. Я знаю, как выглядит твой день.»

Николь улыбнулась впервые за весь день.

«Если ты привезёшь мне булочек с корицей из той кондитерской на углу— я соглашусь. Даже если это будет побег из офиса под прикрытием ночи.»

Эштон:

«Договорились. Но учти: каждая булочка— это не бонус. Это аванс. А авансы нужно отрабатывать.»

Николь прикусила губу.

«Ты неисправим. Но да, сегодня я готова подписать любые контракты, лишь бы сбежать.»

Она опустила телефон на стол и впервые за весь день почувствовала, что в груди стало легче.

Вечер в Нью-Йорке всегда наступал резко. Ещё полчаса назад в окна офиса пробивался тусклый золотистый свет заката, а теперь всё пространство за стеклянными панелями тону́ло в неоне: рекламные щиты переливались цветами, такси сигналили, уличные музыканты выводили на саксофоне джазовую импровизацию, а запах жареных каштанов и пиццы доносился с ближайших фудтраков. Город жил, шумел, бурлил – и всё это раздражающе контрастировало с усталостью Николь.

Она закрыла ноутбук с ощущением, будто сбросила мешок кирпичей с плеч. Её день был выжат досуха: бессмысленные таблицы с ценами на скрепки, переделанный отчёт и постоянные шпильки Джонсона. Внутри всё кипело. Хотелось либо кричать, либо провалиться в постель и забыться до утра.

Собрав сумку, она надела лёгкое пальто и вышла на улицу. Вечерний воздух встретил её прохладой, в которой смешивались запахи бензина, жареных хот-догов и кофе из круглосуточных лавок. Николь остановилась на секунду, глубоко вдохнула и мысленно сказала себе: «Всё. День закончен. Я заслужила хотя бы спокойную дорогу домой.»

И именно в этот момент она его увидела.

Возле обочины стоял чёрный Porsche 911 Carrera S. Машина блестела в свете фонарей, словно её только что пригнали из салона. А рядом – опираясь на капот в позе, от которой у половины женщин Манхэттена сдали бы нервы, – стоял Эштон.

Тёмные джинсы, чёрный худи, капюшон слегка спущен, ткань плотно облегала его плечи и грудь. Не строгий костюм, не идеально выглаженная рубашка – нет. Он выглядел иначе, почти опасно-привлекательно. Свободно, уверенно, и при этом слишком… сексуально.

У Николь буквально пересохло во рту.

Что это с ним? Почему он сегодня не «мистер деловой костюм», а воплощение того парня, о котором думаешь ночью, лёжа в кровати?

Она застыла на месте, не сразу решившись подойти. Но Эштон заметил её мгновенно. Его губы растянулись в ухмылке.

– Ну вот и моя звезда отчётности, – сказал он громко, перекрывая гул улицы. – Выглядишь так, будто готова подать иск за издевательства над офисными работниками.

Николь подняла бровь, сделала вид, что сохраняет невозмутимость:

– Я не понимаю, что ты здесь делаешь. У нас не назначена встреча.

– Ошибаешься, – он оттолкнулся от капота и подошёл ближе. – У нас назначено всё. Только ты пока не в курсе.

Она скрестила руки на груди, стараясь не смотреть на то, как его джинсы сидят на бёдрах.

– Ты самоуверенный наглец.

Эштон склонил голову набок:

– А ты наконец-то сказала правду о себе – тебе нравятся наглецы.

– С чего ты взял? – Николь попыталась парировать, но голос предательски дрогнул.

– С того, что ты стоишь здесь, смотришь на меня так, будто я твой новый грех.

Николь почувствовала, как вспыхнули щёки.

– Ты невыносим.

– Зато я пунктуален, – он шагнул ещё ближе. Теперь между ними было меньше метра. – Обещал круассаны? Обещал. Обещал поддержать? Сделал. Теперь вот обещаю, что сегодня ты поедешь домой не в метро, а как королева – в Porsche.

Николь закатила глаза, но сердце билось так, будто она пробежала марафон.

– И если я откажусь?

Эштон прищурился и наклонился вперёд, почти касаясь её лица, его голос стал ниже:

– Тогда я провожу тебя пешком. Шаг в шаг. Пока не сдашься.

Она с трудом сглотнула. Запах его парфюма – древесные ноты с тёплым оттенком кожи – кружил голову.

Чёрт. Почему у него получается меня выбивать из равновесия одним словом?

– Ты безнадёжен, – выдохнула она и отвернулась.

– А ты очаровательна, когда злишься, – ответил он мгновенно.

Николь пошла к машине, надеясь скрыть смущение.

– По крайней мере, машина у тебя стильная. Хотя я думала, что ты скорее про бизнес-седаны.

– Это моя… тёмная сторона, – ухмыльнулся Эштон. – Иногда я снимаю галстук и становлюсь почти нормальным человеком. Почти.

Она коснулась дверцы, но он опередил её. Подошёл, открыл дверь сам и оказался так близко, что её волосы чуть коснулись его плеча. Николь почувствовала, как сердце взлетело куда-то в горло.

– Осторожно, мисс Брукс, – его голос был почти шёпотом. – Не обожгись.

Она вскинула на него взгляд:

– Ты думаешь, я из тех, кто обжигается?

– Думаю, ты из тех, кто сначала делает вид, что не обжёгся, а потом тайком проверяешь ожог в зеркале, – парировал он.

Николь усмехнулась.

– Хватит придумывать обо мне теории.

– Я не придумываю, – он закрыл дверь, когда она села, и обошёл, садясь за руль. – Я наблюдаю. И делаю выводы.

Когда двигатель зарычал, Николь поймала своё отражение в боковом зеркале. Щёки пылали, глаза блестели. Она выглядела… не как уставшая сотрудница после тяжёлого дня. А как женщина, которую увлекает игра.

Её сердце билось громче мотора.

Игра продолжалась. Но теперь ставки становились выше.

Двигатель Porsche зрычал низким басом, и Николь почувствовала, как машина плавно вливаясь в поток вечернего Манхэттена. Улицы сияли разноцветными огнями. Светофоры, рекламные баннеры, витрины магазинов – всё складывалось в калейдоскоп, от которого слегка кружилась голова.

Николь посмотрела на Эштона краем глаза. Он сидел за рулём уверенно, расслабленно, но в каждом его движении чувствовалась внутренняя энергия, словно этот человек мог в любой момент сорваться с места и мчаться вперёд без оглядки. Совсем не тот «милый парень», каким он показался ей в первую встречу.

Темная сторона, – неожиданно отметила про себя Николь. Я думала, что он просто обаятельный, немного наглый и слишком уверенный в себе. Но сейчас… он другой. Чуть опасный. Чуть слишком настоящий.

Она откинулась на спинку кресла, позволяя себе расслабиться, и сказала вслух:

– Знаешь, я раньше думала, что ты… ну, милый. Немного занудный, немного чересчур правильный, но всё равно милый.

Эштон усмехнулся, не отрывая взгляда от дороги:

– «Милый»? Это хуже, чем «симпатичный, но с характером». Милых парней обычно бросают.

– Ну, может, потому что они скучные, – парировала Николь, глядя на него с вызовом.

– А я скучный? – он бросил на неё быстрый взгляд и снова переключился на дорогу.

Николь притворно задумалась:

– Пока не решила. Хотя, если судить по сегодняшнему дню, ты явно не вписываешься в категорию «скучных». Милые парни обычно не катают девушек по ночному Нью-Йорку на спортивных машинах и не привозят им фисташковые круассаны.

Эштон тихо хмыкнул:

– Тогда можешь меня поздравить: я выбыл из списка «милых». Но в списке «опасно привлекательных» я уже давно в топе.

Николь закатила глаза, но уголки губ предательски дрогнули.

– Сам себя не похвалишь – никто не похвалит, да?

– Не совсем, – он чуть улыбнулся. – Обычно меня хвалят. Но сегодня я хочу услышать это от тебя.

Николь фыркнула:

– Подожди, ты хочешь, чтобы я прямо сейчас призналась, что ты привлекательный?

– Хочу честности, – спокойно сказал Эштон. – И да, я знаю, что ты думаешь именно об этом.

Николь резко отвернулась к окну, чтобы он не видел её лица. Город проносился мимо: яркие вывески, жёлтые такси, уличные музыканты, парочки, сидящие в кофейнях у окон. Нью-Йорк вечером был городом, в котором всё казалось возможным.

Чёрт, он прав. Он чертовски привлекателен. И это не просто из-за машины или одеколона. С ним… легко. Он делает так, что я забываю про Джонсона, про отчёты, про усталость. С ним я чувствую себя живой.

– Я молчу, значит, ты угадал, – сказала Николь наконец, сохраняя тон притворной строгости.

Эштон засмеялся. Смех был заразительным – низким, тёплым, каким-то слишком настоящим. Николь поймала себя на том, что улыбается. А потом и вовсе рассмеялась вместе с ним, хотя минуту назад клялась себе не поддаваться.

– Вот, – сказал он, глянув на неё. – Наконец-то. Я добился своей цели.

– И что это за цель? – спросила Николь, пытаясь скрыть улыбку.

– Увидеть, как ты смеёшься. Ты даже не представляешь, насколько это… ценно.

Николь замолчала, её сердце забилось быстрее.

Он сказал это так, будто смеяться – это роскошь. Будто для него важно не только то, что я делаю, но и то, как я себя чувствую.

Машина свернула с главной улицы на более тихую. Шум города отступил, остались только мягкий гул двигателя и свет фонарей. Эштон внезапно сбавил скорость и остановился у небольшого ресторанчика с уютной терассой, над которой висела вывеска в испанском стиле. Изнутри доносились запахи чеснока, оливкового масла и свежевыпеченного хлеба, а тихая гитара звучала так, будто Нью-Йорк на секунду уступил место Барселоне.

Николь удивлённо посмотрела на него:

– Что мы здесь делаем?

Эштон выключил двигатель и повернулся к ней:

– Мы здесь потому, что я не могу позволить себе отпустить тебя домой голодной.

Николь подняла брови:

– То есть это забота или хитрый план заманить меня в ресторан?

Он наклонился чуть ближе, его глаза блеснули в свете уличного фонаря:

– А если и то, и другое?

Николь почувствовала, как сердце пропустило удар.

Он сводит меня с ума. С ним невозможно оставаться спокойной.

Она сделала вид, что вздыхает, и сказала:

– Ладно. Но если это окажется свидание, я тебя официально запишу в список наглецов.

– Тогда мне туда и дорога, – спокойно ответил Эштон и открыл для неё дверь. – Милые парни туда всё равно не попадают.

Николь вышла из машины, и впервые за весь день ей показалось, что усталость исчезла бесследно. Вместо неё внутри было лёгкое волнение, будто перед прыжком в неизвестность.

Ресторан оказался маленьким, но уютным: белые стены с акцентами терракоты, кованые светильники, гирлянды лампочек на потолке, деревянные столики и запах свежего хлеба с хрустящей корочкой. В углу тихо играла гитара – мелодия была лёгкой и тёплой, как вечер на берегу Средиземного моря.

Хозяин ресторана, седой испанец с живыми глазами, встретил их так, будто они были старыми друзьями. На испанском он сказал что-то радостное, Эштон ответил ему свободно, уверенно, и Николь удивлённо подняла брови.

– Ты ещё и по-испански говоришь? – спросила она, пока их вели к столику у окна.

Эштон лишь пожал плечами:

– Три года назад у меня был проект в Барселоне. Пришлось выучить. Ну и, как видишь, пригодилось.

– Ты меня поражаешь, – призналась Николь. – Умеешь удивлять.

– Это только начало, – сказал он с улыбкой, пододвигая ей стул, прежде чем сам сесть напротив.

Николь почувствовала, как щёки снова слегка нагрелись. Она никогда не любила, когда мужчины проявляли чрезмерное внимание, но в манере Эштона не было ни капли наигранности – он делал это естественно, будто так и должно быть.

Официант принёс меню, и Николь пробежала глазами по названиям блюд, половину которых она даже не знала.

– Так… – протянула она. – Если я закажу вот это… «Pulpo a la gallega»… это не окажется каким-нибудь морским монстром?

Эштон тихо рассмеялся:

– Это осьминог по-галисийски. Очень нежный. Советую. И к нему возьмём тапас с хамоном и тортилью.

– А ты уверен, что не закажешь пол-меню? – приподняла бровь Николь.

– Уверен, – он наклонился вперёд. – Просто хочу, чтобы ты попробовала лучшее.

Они сделали заказ, и через несколько минут на столе появились тарелки с ароматными закусками, хрустящим хлебом и бокалы красного вина. Николь осторожно попробовала кусочек, и глаза её расширились: вкус был ярким, насыщенным, совершенно необычным.

– Ладно, признаю, – сказала она, делая вид, что сдаётся. – У тебя вкус есть. И в еде, и в… выборе ресторана.

– Это комплимент? – уточнил он.

– Возможно, – она хитро прищурилась.

Эштон поднял бокал, его взгляд задержался на ней чуть дольше, чем обычно.

– Тогда я приму это как комплимент. И добавлю: сегодня ты выглядишь так, что даже барселонские огни померкли бы рядом.

Николь закатила глаза, но внутренне дрогнула.

Чёрт, он говорит это так спокойно, так уверенно, будто нет сомнений, что именно так и есть. И я не могу не верить.

– Ты вообще всегда такой самоуверенный? – спросила она, отпивая вино.

– Нет, – неожиданно серьёзно ответил он. – Только тогда, когда я знаю, чего хочу.

Николь чуть откашлялась, не зная, что ответить. Но Эштон уже сменил тему, словно ничего не произошло:

– Расскажи мне про себя. Детство, юность. Что сделало Николь Брукс такой, какая она есть?

Она усмехнулась:

– Список будет длинный. Но если вкратце – маленький городок в Пенсильвании, шумная школа, вечная борьба за внимание учителей и попытки доказать, что я не хуже мальчишек. Потом Нью-Йорк, стажировки, работа… и вот я здесь.

Эштон слушал внимательно, не перебивая, что само по себе было редкостью для мужчин, которых она знала.

– А ты? – спросила Николь, подталкивая его. – Каким был маленький Эштон Картер?

Он усмехнулся, но взгляд стал чуть мягче:

– Слишком амбициозным для своего возраста. Всегда хотел больше. Родители думали, что это просто упрямство, но оказалось – жажда строить. Не игрушки, а идеи. Компании, проекты, смыслы.

– И всё-таки, – Николь прищурилась. – У тебя было нормальное детство? Или ты сразу родился с бизнес-планом в руках?

Эштон рассмеялся и покачал головой:

– Нет, я тоже гонял мяч во дворе, дрался с соседскими ребятами, получал двойки. Но потом понял: я хочу большего. И Нью-Йорк стал точкой отсчёта.

Некоторое время они ели молча, наслаждаясь едой и музыкой. Николь чувствовала, как напряжение дня растворяется – здесь, в этом ресторане, будто существовали только они двое.

И вдруг она почувствовала тёплое прикосновение к своей руке. Эштон накрыл её ладонь своей, не слишком настойчиво, но так, что от этого жеста у неё перехватило дыхание.

– Николь, – тихо сказал он, глядя прямо в её глаза. – Я хочу, чтобы ты знала: ты мне нравишься. Не как коллеге. Не как партнёру по проекту. Я не собираюсь это скрывать. И да, я планирую добиваться тебя.

Сердце Николь заколотилось так громко, что ей показалось, его слышит весь ресторан.

Она попыталась отшутиться:

– А если я скажу, что у меня политика – не встречаться с наглыми бизнесменами?

– Тогда я буду исключением из правил, – спокойно ответил Эштон.

Николь опустила взгляд на их переплетённые руки. Ей хотелось выдернуть ладонь, но в то же время она не могла заставить себя сделать это. Было слишком тепло. Слишком правильно.

О боже. Я влипаю.

Они ещё немного поговорили, потом официант принёс десерт – лёгкий крем-карамель. Эштон настоял, чтобы Николь попробовала первой, и, когда она зачерпнула ложкой, он сказал:

– Вот так же и с тобой. Стоит только попробовать – и хочется ещё.

Она чуть не поперхнулась, но засмеялась.

– Ты неисправим.

– И не хочу исправляться, – подмигнул он.

Позднее, когда они вышли из ресторана, город уже дремал, но всё ещё жил своим ночным ритмом. Эштон довёз Николь до её дома, и, остановив машину у входа, повернулся к ней:

– Завтра я загляну в офис. Нам нужно обсудить план касаемо Джонсона, проанализировать, что уже сделано, и выработать стратегию дальше. Но это будет только поводом.

– Поводом для чего? – осторожно спросила Николь.

Он улыбнулся, и в этой улыбке было что-то дерзкое и одновременно нежное:

– Поводом увидеть тебя снова.

Она открыла дверь машины, но, выходя, на секунду задержалась, поймав его взгляд. И впервые за долгое время ей было по-настоящему тепло.

Может, это действительно только начало.

Глава 6. Союзы и диверсии

Нью-Йорк просыпался медленно, но упрямо, как капризный ребёнок, которого тащат в школу. Улицы ещё хранили остатки ночного тумана, на асфальте кое-где виднелись следы дождя, и от этого витрины магазинов отражали свет фонарей вдвое ярче. Воздух был свежим, с лёгкой примесью влаги и кофе – того самого кофе, который продавался на каждом углу из маленьких серебристых фургончиков. Город гудел: машины сигналили, автобусы пыхтели, а спешащие пешеходы делали вид, что им всё это нравится.

Николь, держа бумажный стаканчик с латте, шагала быстрым шагом к офисному зданию. Сегодня она сознательно выбрала ярко-синее платье, хотя обычно предпочитала более спокойные оттенки. Её волосы были идеально уложены, а на губах красовался новый блеск – всё это больше напоминало вызов, чем желание выглядеть красиво.

Вот и посмотрим, мистер Джонсон, кто сегодня победит. Если уж вы решили превратить офис в арену гладиаторов, то я буду драться красиво.

Высотка, в которой находился их офис, сияла стеклянными панелями, отражая утреннее солнце. Внутри пахло кондиционером, парфюмом и бумагой. Лифт, как всегда, ехал слишком медленно, а коллеги с сонными лицами привычно листали телефоны, делая вид, что им не всё равно, какой катастрофой обернётся сегодняшний день.

Когда Николь вошла в своё крыло офиса, её настиг голос, от которого кровь сворачивалась в жилах:

– Мисс Брукс! – Джонсон стоял у своего кабинета, словно надзиратель у ворот тюрьмы. – Рад видеть, что вы хоть сегодня удосужились явиться вовремя.

Николь сжала зубы.

– Доброе утро, мистер Джонсон.

– Доброе? – его брови взлетели вверх. – Это вы называете «добрым» то, что я снова получил отчёт, в котором цифры расходятся с прогнозами? Или что в ваших диаграммах больше цветов, чем смысла?

Коллеги начали поднимать головы от мониторов. Кто-то поспешно сделал вид, что проверяет электронную почту, но все уши были настороженно направлены в их сторону.

– Мои диаграммы наглядно показывают динамику, – спокойно ответила Николь, хотя внутри у неё всё клокотало.

– Ваши диаграммы, мисс Брукс, показывают только то, что вы путаете маркетинг с уроком рисования в детском саду.

Несколько человек не сдержали тихого смешка. У Николь горло перехватило. Она знала: если даст волю эмоциям – будет хуже. Но удержаться было трудно.

– Может, вам просто стоит чаще смотреть не только на цифры, но и на людей? – вырвалось у неё.

В воздухе повисла тишина. Кто-то тихо кашлянул.

Джонсон нахмурился.

– Что вы сказали?

– Я сказала, что маркетинг – это не только отчёты и таблицы. Это эмоции, это то, как продукт воспринимают люди. Но вы, конечно, знаете лучше, – добавила она с улыбкой, в которой не было ни капли улыбки.

– Вы… – Джонсон уже раскрыл рот, чтобы выдать очередную тираду, но в этот момент дверь лифта открылась.