Полная версия
Сквозь времена
– Ну ты даёшь! – рассмеялся Сашка. – Прямо санаторий какой-то, а не санчасть!
– Честное слово! – заверил Колька. – Только вот ногу жалко, теперь придётся ещё недельку так походить.
Друзья засмеялись и, поддерживая друг друга, направились к строю. Судьба преподнесла им подарок – теперь они будут вместе проходить через все испытания армейской жизни.
Новобранцев провели через КПП, где их встретил командир части. Короткий инструктаж, распределение по подразделениям… Сашка с радостью узнал, что его друг Колька попал в ту же роту.
В казарме их разместили на втором ярусе. Койки стояли в два ряда, между ними – узкий проход. На тумбочках – номера, под койками – пустые ящики для личных вещей.
– Распаковывайтесь! – скомандовал старшина. – К вечеру должны быть готовы к построению!
После ужина, едва дождавшись отбоя, Сашка достал бумагу и карандаш. Писать матери хотелось уже несколько часов.
Дорогая мамочка, Варвара Васильевна!
Пишу Вам из части. Не волнуйтесь, со мной всё хорошо. Нас встретили достойно, разместили в тёплой казарме. Спать сегодня на новой койке, даже не верится, что это только первый день.
Здесь я встретил своего земляка, Кольку из Заболотья. Мы с ним в одном отделении, так что не переживаю особо. Кормят хорошо, хотя еда немного непривычная. Но я быстро привыкну, не беспокойтесь.
Мамочка, как же я скучаю по дому! По Вашему голосу, по запаху пирогов, по нашей избе. Каждую ночь снится, как будто я снова дома, помогаю Вам по хозяйству. Но я знаю, что должен пройти эту школу жизни, чтобы стать настоящим мужчиной.
У нас тут всё по расписанию: подъём, зарядка, завтрак, занятия. Пока непривычно, но ребята помогают освоиться. Командир у нас справедливый, хотя и строгий.
Пишите мне почаще, Ваши письма – это то, что держит меня здесь. Буду отвечать при первой возможности.
Целую Вас крепко-крепко, моя родная. Берегите себя.
Ваш сын Саша
Закончив письмо, Сашка аккуратно сложил его и положил в конверт. Завтра утром он обязательно сдаст его в канцелярию, чтобы оно скорее дошло до матери.
В казарме постепенно затихало. Кто-то уже спал, кто-то продолжал писать письма домой. А Сашка лежал, глядя в темноту, и мысленно представлял, как мама читает его письмо, как улыбается, утирая слёзы.
Завтра начнётся новый день, новый этап его жизни. Но сейчас он мог позволить себе немного помечтать о доме, о матери, о том, как вернётся через три года, возмужавший и готовый к новым свершениям.
Проснувшись от резкого звонка побудки и кое-как приведя себя в порядок, Сашка, морщась от головной боли, решил еще написать Вале – то уши оторвёт за задержку письма.
Привет, Валёк!
Ну что, доехал я, представляешь? Хотя, по правде говоря, эта поездка была такой весёлой, что я до сих пор под впечатлением!
Знаешь, как в поезде было? Я думал, что еду как нормальный человек, а оказалось – как в цирке! То один новобранец храпел так, что окна тряслись, то другой решил, что может делать зарядку прямо в вагоне (хорошо, что не в моём отделении, а то я бы точно не выспался). А сержант наш, который нас сопровождал, всё время повторял: «Спокойно, товарищи призывники, спокойно!» А сам при этом так смешно морщился, когда кто-нибудь особенно громко чихал.
А ещё, представляешь, встретил на вокзале Лиду! Вот это был сюрприз так сюрприз! Она такая вся в своём берете, с портфелем – ну чисто школьница, хотя уже не школьница давно. Даже конфетку мне дала, а на фантике написала свой адрес. Теперь буду писать ей, как думаешь?
В части, кстати, нормально. Нас с Колькой из Заболотья в одно отделение определили – вот это удача! Спал сегодня на новой койке, даже не верится, что это только начало. Кормят неплохо, хотя и не как дома, конечно. Но я парень неприхотливый, переживу!
Как там у тебя дела? Надеюсь, заскучала без меня? Пиши, рассказывай, как жизнь в Москве. Может, даже приедешь как-нибудь в увольнение навестить? Шучу, конечно, но было бы здорово повидаться!
В общем, всё у меня хорошо. Служба идёт, жизнь кипит. Только вот без наших разговоров как-то пусто.
Твой Сашка
P.S. И да, не переживай, я тут не раскисаю! Хотя по дому, конечно, скучаю.
К Лиде он не спешил писать первое письмо – слишком важным казалось это событие. Хотел как следует обдумать каждое слово, подготовиться, а не сыпать банальными фразами влюблённого мальчишки. Боялся показаться слишком откровенным, боялся, что она не воспримет его всерьёз.
Дорогая Лида!
Знаешь, я достал тот самый фантик, который ты мне дала на вокзале… И представь себе – все твои записи размазались! Бумага оказалась предательской. Но я помню каждое твоё слово, каждую чёрточку.
Пишу тебе сразу четыре письма – отправлю по всем адресам, которые только напоминает твоя записка. Вдруг хоть одно дойдёт?
Знаешь, я ведь мечтал об авиации, представлял себя за штурвалом самолёта… А попал в танковые войска. Но, честно говоря, не жалею. Танк – это тоже машина, только по земле ездит. И знаешь что? Я научусь им управлять, стану настоящим специалистом!
Три года… Кажется, это так много. Но я уверен – пролетят они быстро. Дни будут наполнены учёбой, тренировками, новыми знакомствами. А ночи – мыслями о тебе и о доме.
Лида, я хочу попросить тебя об одном очень важном обещании. Обещай, что встретишь меня на вокзале через три года. Обещай, что будешь ждать. Я знаю – это долго, но я верю в тебя.
Здесь, в части, время течёт по-другому. Всё чётко, по расписанию. Но в сердце живёт мысль о том, что где-то там, в Москве, есть человек, которому я не безразличен.
Пиши мне, рассказывай о своей жизни. Твои письма – это то, что будет согревать меня в холодные вечера.
С нетерпением жду ответа. Сашка
P.S. И пожалуйста, не забудь про обещание. Я буду искать тебя на перроне через три года. Обещаешь?
Утро в части начиналось одинаково. Ровно в шесть часов пронзительно завыла сирена. Солдаты вскакивали с коек, наспех заправляли постели и бежали на утреннюю зарядку.
После завтрака весь личный состав выстраивался на плацу. Командир части обходил строй, проверяя внешний вид бойцов. Затем старшина выносил деревянный ящик с письмами.
– Рядовой Ковалёв! – громко произнёс старшина, держа в руках конверт.
Сашка вышел из строя, чувствуя, как учащённо забилось сердце. Он сразу узнал мамин почерк – такой родной, такой знакомый. Дрожащими руками взял конверт и вернулся в строй.
– Рядовой Ковалёв! – снова прозвучало через минуту.
Сашка недоумённо вышел вперёд. На конверте был написан адрес, по которому он недавно отправлял письмо. Но отправитель был ему незнаком. Солдаты в строю начали переглядываться и тихо хихикать.
– Тише! – прикрикнул командир. – Рядовой Ковалёв, вернитесь в строй!
В этот момент старшина достал ещё один конверт:
– Рядовой Ковалёв!
На этот раз это было письмо от Вальки. Сашка улыбнулся – сестра не забыла, пишет! Он быстро пробежал глазами по строкам, пока возвращался в строй.
Ожидание письма от Лиды становилось всё тяжелее. И каждое утро он с надеждой всматривался в конверты, но её имени среди отправителей не было.
После построения солдаты разошлись по своим делам.
Сашка уединился в уголке, чтобы прочитать мамино письмо. Её аккуратный почерк рассказывал о домашних делах, о том, как скучает по сыну, как гордится им. В груди разливалось тепло от маминых слов, но где-то глубоко внутри всё равно скреблось беспокойство. Где же письмо от Лиды? Почему она молчит?
День начался, и впереди были долгие часы тренировок, занятий и службы. Но мысли о письмах не покидали Сашку. Они были его связью с домом, с прошлой жизнью, с надеждами на будущее. Наступило утро очередного почтового дня. Солдаты стояли в строю, напряжённо вслушиваясь в имена, которые называл старшина. Каждый конверт здесь – кусочек дома, связь с прошлой жизнью.
– Рядовой Ковалёв! – голос старшины прозвучал особенно громко.
Сашка вышел из строя, чувствуя, как внутри всё сжалось. Старшина протянул ему два конверта с красными штампами. На каждом красовалась надпись: «Адресат не существует. Возврат отправителю».
В строю послышался приглушённый смех. Сашка почувствовал, как краска приливает к лицу. Он быстро вернулся в строй, пряча конверты за спину.
– Тише в строю! – прикрикнул командир.
И тут старшина снова назвал его фамилию:
– Рядовой Ковалёв!
Сашка не поверил своим ушам. На этот раз в руках старшины был конверт, на котором каллиграфическим почерком было выведено: «Купцова Лидия».
Сердце забилось чаще. Он схватил конверт, едва сдерживая дрожь в руках.
Остаток дня тянулся бесконечно. Строевая подготовка, занятия, тренировки – всё казалось невыносимо долгим. Сашка с трудом концентрировался на командах, его мысли были только о письме.
Наконец наступил обеденный перерыв. Сашка отошёл в сторонку, где его никто не мог потревожить. Дрожащими руками он порвал конверт и начал читать долгожданное письмо от Лиды…
Каждый миг до этого момента казался вечностью. Но теперь, держа в руках её письмо, он чувствовал, как возвращается надежда и тепло, которых так не хватало в эти дни.
Дорогой Сашка!
Ну надо же, какой ты у нас рассеянный! Представляешь, сижу я как-то вечером, никого не трогаю, и тут заходит ко мне соседка из дома напротив и говорит: «Лида, смотри, тебе письмо пришло, только тут дом мой написан. Может, это всё-таки тебе?»
Оказывается, ты умудрился перепутать номер дома! Вот балбес!
Знаешь, эти три года пролетят как один миг. Каждый раз, когда я буду получать твои письма, на душе будет теплее. А твои рассказы про службу, про друзей, про то, как ты учишься управлять танком – они заставят меня улыбаться.
Пишу тебе и думаю – совсем скоро встретимся. Ты обещал, что приедешь на вокзал, и я обязательно буду там ждать. Только теперь ты точно будешь знать, куда писать, чтобы письма до меня доходили!
Жду с нетерпением, Твоя Лида
P.S. И пожалуйста, в следующий раз пиши адрес правильно! А то мало ли что…
Наконец-то этот день настал. Три года службы позади. Сашка стоял в строю, ожидая приказа о демобилизации. Сердце билось часто-часто, в голове крутились мысли о доме, о родных, о тех, кто ждал его все эти годы.
После всех формальностей, переодевания в гражданскую одежду, он наконец-то вышел на перрон. Свежий воздух ударил в лицо, солнце слепило глаза.
И тут… Он увидел её. Лида стояла с огромным букетом цветов, а рядом с ней – Валя. Они заметили его одновременно, и время словно остановилось.
Лида бросилась навстречу, её глаза сияли. Валя улыбался, и Сашка вдруг понял – эти три года стоили того, чтобы увидеть такие счастливые лица.
– Сашка! – голос Лиды дрожал от радости. – Ты вернулся!
Валя хлопнул его по плечу:
– Ну ты даёшь, счастливчик! Дождались!
Сашка не мог вымолвить ни слова. Он просто стоял, держа в руках букет, и смотрел на самых дорогих ему людей.
Друзья, стоявшие рядом, не могли сдержать улыбок.
– Вот это встреча! – раздались голоса. – Такого поворота мы не ожидали! Какой цветник!
Лида протянула ему букет:
– Это тебе. Мы ждали. Обещали ведь.
Валя обняла брата:
–У нас столько всего накопилось рассказать!
Сашка шёл, чувствуя, как тяжесть последних лет спадает с плеч. Лида и Валя шли рядом, и будущее казалось таким светлым и полным надежд.
В этот момент он понял – армия действительно сделала его мужчиной. Но не только она. Эти три года ожидания, верность друзей и любимых – вот что по-настоящему изменило его жизнь.
Дома его ждали мать и бабушка. Но сейчас, в этот момент, он был счастлив как никогда. Счастливчик – да, именно так. И он заслужил это счастье.
Тёплый летний вечер наполнил парк мягким светом заходящего солнца. Они втроем медленно прогуливались по аллее, наслаждаясь моментом.
Они присели на скамейку. Разговор полился легче, свободнее. Рассказывали друг другу о том, что произошло за эти годы, делились планами на будущее.
– А знаете что? – вдруг сказала Валя. – Давайте встречаться почаще. Теперь, когда Сашка вернулся, у нас всё будет по-другому.
Лида кивнула, глядя на закат:
– Да, по-другому. Но не хуже, а лучше.
Сашка почувствовал, как внутри разливается спокойствие. Всё было правильно. И этот вечер, и эти люди рядом, и их смущённые улыбки.
В парке становилось темнее, но фонари уже начали загораться, создавая уютную атмосферу. И в этой атмосфере каждый из них чувствовал себя по-настоящему счастливым.
Валя, чувствуя, что момент требует уединения, неожиданно обняла брата:
– Ладно, ребята, я побегу. У меня завтра экзамен по сопромату, надо подготовиться.
Сашка попытался остановить её, но слова застряли в горле. Получилось как-то неловко.
Лида с улыбкой наблюдала за этой сценой. Все трое не смогли сдержать смех.
– Ладно, беги, – наконец произнёс Сашка. – Спасибо тебе за всё.
Валя махнула рукой и быстро зашагала прочь, обернувшись лишь однажды, чтобы убедиться, что её уход не испортил момент.
Как только она скрылась за поворотом, между Лидой и Сашкой словно повисла невидимая нить. Они присели на ту же скамейку, и разговор полился легко и непринуждённо.
– Как твоя учёба? – спросил Сашка, глядя в глаза Лиды.
– О, знаешь, – она улыбнулась, – всё идёт хорошо. Новые предметы, интересные преподаватели… А ты? Как служба?
Сашка рассказал ей о своих буднях в армии, о том, как управлял танком, как учился новому. Постепенно разговор перешёл на более личные темы.
– Знаешь, – вдруг предложил он, – приезжай как-нибудь к нам в деревню. Мама будет рада, уверен, ты ей понравишься.
Лида зарделась:
– Правда? А как же Филимон и строгая Елизавета?
Сашка рассмеялся, вспоминая:
– О, Филимон всегда рад гостям! А Елизавета… Ну, она может показаться строгой, но на самом деле у неё золотое сердце.
Они смеялись, вспоминая старые истории, делились мечтами о будущем. Время летело незаметно, и только остывающий вечер напоминал о том, что пора расходиться.
И они пошли по вечерним улицам, говоря обо всём на свете – о небе, о мечтах, о том, как изменились за эти годы. В этот момент оба понимали: самое важное только начинается.
Подошло время отправления поезда. И вот уже они стоят у открытой двери вагона.
– Может, ещё походим? – тихо предложил Сашка, но Лида только покачала головой.
Поезд медленно тронулся. Первые полчаса пути прошли в уютной тишине. Оба не находили слов – так не хотелось прерывать этот момент близости. Сашка смотрел в окно, Лида рассеянно листала книгу, но мысли их были далеко.
На станции «Ленинская» Лида поднялась со своего места. Сашка машинально схватил её руку, словно пытаясь удержать время. Их пальцы переплелись, и на мгновение весь мир перестал существовать.
– Спасибо за этот вечер, – прошептала Лида, не отводя взгляда.
Сашка кивнул, не в силах произнести ни слова. Поезд начал замедлять ход.
В последний момент Лида приподнялась на цыпочки, быстро поцеловала его в щёку и, не оборачиваясь, выскользнула из вагона. Дверь захлопнулась, поезд тронулся.
Сашка ещё долго стоял у окна, глядя вслед удаляющейся фигуре. В его руке всё ещё теплилось тепло её ладони, а в сердце – нежность этого короткого, но такого важного момента.
Поезд набирал ход, унося его прочь, но он знал – это не последнее их прощание. Впереди ещё будет много встреч, много разговоров и, возможно, новых признаний. А пока… пока он будет хранить в памяти этот миг, как самое драгоценное воспоминание.
Глава 12. Анька
Утро вползло в окно серой пеленой, будто сама ноябрьская слякоть решила поселиться в доме. Анька проснулась ещё до рассвета —руки сами потянулись к старому свитеру, пропитанному запахом дыма и сена. За окном не щебетали птицы – лишь ветер гнул голые ветви яблонь, стучал сорванной ставней по сараю. Даже петухи сегодня кричали вполголоса, словно стыдясь разорвать эту промозглую тишину.
Анька растапливала печь, механически подбрасывая щепки. Запах сырых дров – не резкий аромат берёзы, а кисловатый дух гнилой осины – заполнил избу. На столе дымилась картошка в мундире. “Точно как в прошлый понедельник. И в позапрошлый вторник”, – мысленно усмехнулась Анька, разминая пальцами одеревеневшую шею. Свадьба? Словно и не было. Тот же коровник, те же вёдра, тот же Демьян Петрович, вечно ковыряющийся в своём ржавом “Беларусе”.
На пороге её встретил запах – не свежескошенной травы, а едкой смеси навоза и прелой соломы. Анька потянула носом, и вдруг её передёрнуло – так пахло каждое утро последние семь лет. Ровно с тех пор, как она впервые пошла с матерью на коровник. Губы сами сложились в улыбку – ту самую кривую, горькую, что годами оседала на дне души. Она пнула замёрзшую лопату, валявшуюся у порога. Где там её “неожиданные повороты”?
В ушах ещё звенел вчерашний перезвон бокалов, а сегодня:
«Коровы замычат ровно в семь тридцать, Марфа притащит вёдра с помоями в восемь десять, Демьян заведёт трактор в девять – и сбой на пять минут будет событием дня. Свадьба… Смешно. Вчера белое платье, сегодня – резиновые сапоги. Как будто жизнь – эта проклятая маслобойка: крутишь-крутишь, а на выходе всё та же серая жижа».
Или может, Демьян сегодня не про трактор заведёт, а прямо ляпнет Марфе: “Замуж за меня пойдёшь?” Да бросьте. Всё как всегда. Всё…
Сердце вдруг забилось чаще – не от страха, а от дикой, нелепой надежды. Хоть что-то. Хоть капля настоящего в этом болоте изо дня в день.
Взгляд упал на заиндевевшее окно коровника – там, в морозном узоре, угадывались очертания вензелей. Таких же, что выводили на каравае свекровины родственницы. “Эх, Манька, – провела ладонью по коровьему боку, – тебе хоть отёл обещают. А мне?” Где-то за сараем дёрнулся мотор Демьянова трактора – кашлянул, захлебнулся, умолк. Как в тот вечер, когда он пытался сказать то самое слово у калитки, да так и не решился.
Она вдруг ясно представила: вот так же, через двадцать лет, будет стоять у этого станка, а в волосах – не фата, а паутина, сплетённая из одних и тех же рассветов. И тогда, как сейчас, ветер принесёт с реки запах гниющих стеблей куги – сладковатый, как прокисший мёд.
Анька, выйдя на улицу в обед, заметила, что Демьян Петрович и Марфа снова разговаривают возле гаража. Она решила подойти поближе и послушать их разговор.
Демьян Петрович, вертя в руках гаечный ключ, будто это букет неловкости, заговорил первым:
– Вон туча на горизонте… К вечеру, поди, дождь зарядит.
Марфа, перекладывая шланги, даже не подняла головы:
– У нас всегда к вечеру дождь. Или снег. Или град. Ты определись, Демьян, про какую именно погоду толкуешь.
– Да я… – Он чиркнул ключом по ржавой трубе, высекая искру. – Это к тому, что доильные аппараты на ночь укрыть надо. От сырости контакты…
– Ой, брось! – Марфа шлёпнула резиновой перчаткой по стенке щитка. – Эти контакты ещё при царе окислились. Ты лучше скажи, зачем полчаса у ворот топтался? Ждал, пока я из телятника выйду?
Демьян покраснел, будто его поймали на краже свёклы:
– Да я… компрессор проверял! Вон, слышишь? – Он ткнул пальцем в сторону, где трактор мирно ржавел под берёзой. – Стучит. Надо бы…
– Надо бы тебе жениться, – перебила Марфа, вытирая руки об фартук. – А то с компрессорами разговариваешь, как с живыми.
Пауза повисла гуще утреннего тумана над навозохранилищем. Демьян вдруг заговорил быстро, словно боясь, что смелость испарится:
– А ты… э-э-э… домой как? Проводить? Там, говорят, в овраге… волки…
– Волки? – Марфа расхохоталась, подбирая вёдра. – Да у нас последний волк в девяносто третьем под колёса телеги попал. Ты, видать, про бродячих псов Семёновны – те хоть на цепи.
– Ну, не волки, так… – Демьян замялся, глядя на её валенок, где торчала соломина. – Лёд местами. Поскользнуться можно.
– Ага, особенно с такими кавалерами. – Она нарочито громко вздохнула, поправляя платок. – В прошлый раз ты «провожал» меня до калитки – так сам в сугроб носом ткнулся. Пришлось тебе лопатой снег со спины счищать.
Он вдруг оживился, схватившись за эту соломинку:
– Вот! Лопату мою, кстати, не вернула!
– Ка-а-ак не вернула? – Марфа приставила руку к бедру, будто это была та самая лопата. – Она у тебя, милок, под куриным насестом валяется. Скоро год как. Сам же говорил – мышей ловить.
Демьян заморгал, будто в глаза ему брызнули молоком:
– Мышей… Да! Именно! Так что… может, за лопатой зайти? Я тебе… э-э-э… по пути…
– По пути у тебя только от гаража до столовой. – Марфа уже шла к выходу, звеня вёдрами как кандалами. – А мне, извини, некогда. Телят кормить. Да и волков бояться.
Когда её фигура скрылась за поворотом, Демьян пнул пустое ведро. Оно загремело, будто смеясь глухим железным хохотом. Где-то вдалеке заскулила собака – может, та самая, что Семёновна на цепи держит.
Анька, наблюдая за этой сценой, не могла сдержать улыбки. Она понимала, что Демьян Петрович делает всё возможное, чтобы привлечь внимание Марфы, и это добавляло сюжету деревенской жизни особую изюминку.
Но тут Демьян вдруг вспомнил про проводы Сашки и побежал догонять Марфу:
– Марфа Степановна, а вы пойдёте на проводы к Ковалевым? – крикнул он, едва успев схватить её за рукав.
Марфа остановилась, удивлённо подняв брови:
– На какие ещё проводы?
– Ну, как же… Сашка повестку получил. Все собираются вечером у Ковалевых. – Демьян нервно поправил кепку. – Может, вместе сходим? Я могу проводить вас после…
Она усмехнулась, высвобождая рукав:
– Вместе? – Марфа прищурилась, будто разглядывала бракованный болт, и добавила, уже отворачиваясь:
– Знаю я ваши «проводы» – полвечера потом солярку с платья отмывать.
Демьян замер, будто его приморозили к насту. Где-то за сараем замычала корова – то ли Манька, то ли сама судьба глумилась над его попытками.
Анька прижала ладонь ко рту – губы дрожали, как у телёнка в первую стужу. Там, внутри, уже звенело: «Проводы. Проводы. Проводы» – точь-в-точь как тогда, когда в детстве уронила новое ведро колодец.
Анька побежала, не разбирая дороги – мимо покосившегося прясла, где в прошлом июне Сашка чинил забор, смеясь над её фартуком в крапинку от парного молока. «Ты, Ань, как корова пестрая», – дразнил он, а солнце играло в каплях пота на его шее.
Ноги сами вынесли к старой елке у развилки – тут они прятались от грозы. Когда Аньке было пять лет, а Сашке – целых десять, он чувствовал себя взрослым защитником. Он решил сделать для неё игрушки. Сашка собрал шишки и начал мастерить из них совят. Он аккуратно придавал им форму, выстругивая клювы и крылья небольшим ножом, который стащил у из сарая. Глаза делал из ягод боярышника – красные, чтобы совята казались живыми.
Анька сидела рядом, заворожённо наблюдая, как из обычной шишки рождается чудо. Когда первый совёнок был готов, Сашка торжественно вручил его девочке:
– Держи. Теперь он будет охранять твой сон.
Она прижала игрушку к груди, а он, довольный, принялся за следующую. Гроза гремела, но Анька слышала только стук ножа о шишку да шёпот Сашки, который рассказывал, как каждый совёнок получил своё имя: «Этот – Гром, тот – Молния, а вот этот – Тучка».
Когда гроза стихла, Сашка проводил Аню домой.
– Положи самого большого совенка на одеяло. Пусть сторожит – прошептал Сашка.
С тех пор прошло много лет, но Анька до сих пор хранила одного совёнка в сундуке – того самого, с глазами из боярышника, что рассыпался в пыль, оставив лишь вмятины на сосновой чешуе.
Сейчас елка стояла высокая, чёрные ветви скребли низкое небо. Анька присела на корягу, сжимая в кармане платок.
«Признаться. Утром, когда он поедет в райцентр», – стучало в висках. Но язык прилип к нёбу, как в кошмаре, где кричишь и нет голоса. Вспомнилось, как в прошлом году он нёс её через ручей после дождя: «Ты, Ань, легче телёночка».
Надо успеть до рассвета – найти синий платок (он говорил, что цвет к лицу), найти те слова, что годами прятались под подушкой.
У калитки вдруг остановилась, схватившись за столб. А если рассмеётся? Или скажет: «Ты же как сестра»? Тогда хоть в прорубь… Но вспомнила его руки, ловко чинившие сломанную прялку в избе: «Видишь, Ань, и не страшно – главное, смотреть в суть».
Анька ввалилась в сени, Дарья метнула ей взгляд, острый как вилы: – Часов не видишь?
Голос матери перекрыл визг поросёнка за перегородкой. Два розовых комочка, связанных за задние ноги, бились о половицы. Скот в подмёт – Флор принес обещанное за Глашку.
– Веди их в закуток, – Дарья швырнула до щепок ободранную лукошко в угол. – Пока отец дыры в полу хлева латает.