Сквозь времена

Был ли он готов к этому?

«Всё будет хорошо, – убеждал он себя. – Главное – не останавливаться на пути к мечте».

Только вот чья это была мечта – его собственная или навязанная обществом? Вопрос оставался без ответа.

– Сынок… – тихий голос матери прозвучал словно издалека.

Тёплые материнские руки осторожно коснулись его плеча, выводя из тяжёлых раздумий. Сашка вздрогнул и обернулся. Мама стояла рядом, её глаза всё ещё были влажными от невыплаканных слёз.

– Пойдём, родной, – мягко произнесла она, – завтрак стынет.

В избе пахло свежим хлебом и парным молоком – такими простыми, но такими родными запахами детства. За столом уже сидела Елизавета.

– Ну-ка, садись, – скомандовала она, – не время раскисать. Завтра в армию, а ты тут нюни распустил!

Сашка послушно опустился на лавку. На столе появилась тарелка с горячими оладьями, крынка молока, миска с мёдом. Но еда не лезла в горло – кусок словно застревал в горле.

– Ешь давай, – мать подложила ему ещё оладьев, – силы понадобятся.

– Ты не переживай так шибко. В армии-то сейчас не то, что раньше. Научат всему, что нужно. А там, глядишь, и инженером станешь, как мечтал.Варвара Васильевна, словно прочитав его мысли, заговорила:

Сашка благодарно кивнул. Эти слова немного приободрили его.

За завтраком обсуждали последние дела: собрать вещи, написать письмо в Москву – Вале, зайти в Сельсовет.

– После завтрака пойдём на огород – картошки накопаем, вечером соседи зайдут попрощаться. И огурчиков солёных наготовим. Потом пойдем в Сельсовет к Степану Игнатьевичу.Варвара Васильевна, снова стала деятельна и решительна:

– Пойдём, сынок. Надо у председателя отметиться, да и мне отгул взять, чтобы с тобой побыть.После завтрака Варвара Васильевна решительно направилась к выходу:

– Ну, Ковалев, значит, в армию собрался? Дело хорошее.В небольшом кабинете сельсовета было душно. Председатель, грузный мужчина с седыми усами, внимательно посмотрел на Сашку:

– Степан Игнатьевич, отпустите меня сегодня, надо сына собрать как следует.Варвара Васильевна, не теряя времени, обратилась к нему:

– Ладно, Варварушка, иди. Только завтра чтоб была как штык.Председатель кивнул:

Перед уходом в армию Сашке предстояло: сдать колхозное имущество – инструменты, которые он использовал во время работы, закрыть трудовую книжку и получить справку о работе в колхозе, пройти медосмотр у местного фельдшера, получить характеристику от председателя колхоза, провести последний расчёт за отработанные трудодни

– Давай-ка, сынок, характеристику напишем. Работник ты хороший, не подводил никогда.Председатель достал папку:

В памяти Сашки, словно кадры старого фильма, проносились картины его жизни в колхозе. Каждый сезон приносил свои заботы, свои радости, свои испытания.

Летом он пропадал на покосе – вдыхая пряный запах свежескошенной травы, слушая, как звенят косы в руках опытных косарей. А потом – поле, бескрайнее море колосьев, где под палящим солнцем он вместе с другими тружениками собирал урожай.

Осенью наступала пора уборки. Тяжёлые корзины с овощами, мешки с картошкой, снопы пшеницы – всё это ложилось на плечи молодого колхозника. Но в этой работе была особая красота – золотая листва, прозрачный воздух, предзимняя прохлада.

Зимой жизнь в колхозе не замирала. Наступала пора заготовки дров. Сашка с другими мужиками отправлялся в лес, где валил деревья, пилил, колол дрова. Мороз щипал щёки, но в груди разливалось тепло от выполненной работы.

А весной начиналась посевная. Пахота, сев, первые робкие всходы – всё это было частью его жизни, частью его судьбы. Он чувствовал себя частью этой земли, её верным хранителем и защитником.

Каждый сезон оставлял в его душе неизгладимый след, учил терпению, трудолюбию, уважению к земле-кормилице. И сейчас, вспоминая те дни, Сашка понимал – именно там, в колхозе, он научился главному: ценить простой, честный труд и любить родную землю.

– Ты там, Сашок, не подкачай. Служи как надо. А мы тут за тебя голосовать будем.После оформления всех документов председатель напутствовал:

– Ну что, пошли домой. Ещё столько дел впереди.На выходе Варвара Петровна перекрестила сына:

Варвара Васильевна вдруг крепко взяла сына за рукав.

– Сынок, благословение – оно ведь не повредит и посмотрела на церковь.

– Мам, я же комсомолец, – пробурчал Сашка, – нам это не положено.

– А тебе и не обязательно креститься, – улыбнулась мать, – просто постоять, помолиться про себя.

Сашка молчал. В глубине души он и сам тянулся к церкви. Там было что-то такое, чего он не мог объяснить словами – может, спокойствие, может, ощущение связи с предками.

«Комсомолец я или нет, а всё равно тянет туда. Может, потому что дед мой там венчался, а бабка всю жизнь свечки ставила. Или потому, что в войну все вместе молились, и верующие, и неверующие?»

– Мам, а ты правда веришь, что поможет? – наконец спросил он.

– Верую, сыночка, – просто ответила Варвара Васильевна. – И не только в Бога верю, но и в тебя. Ты у меня парень крепкий, справишься со всем.

– Ну что, пойдёшь?У церковных ворот мать остановилась:

Сашка помедлил, но всё же кивнул. Внутри церкви было прохладно и полутемно. Пахло ладаном и старинной древесиной. Он стоял, наблюдая, как мать ставит свечку, и думал о том, что, может быть, не всё так просто в этом мире, как пишут в комсомольских газетах.

– Видишь, не так уж страшно.Когда они вышли, Варвара заметила:

– Да нет, мам, не страшно. Просто непривычно.Сашка улыбнулся:

В этот момент он понял, что, возможно, впервые в жизни нашёл компромисс между тем, во что верил он сам, и тем, что было важно для его матери. И это маленькое примирение показалось ему важнее всех идеологических споров.

День тянулся медленно, словно не желая отпускать Сашку. Каждый момент был наполнен особым смыслом. Помогая матери по хозяйству, он ловил себя на мысли, что запоминает всё до мелочей: как Елизавета мелет муку, как Варвара командует соседками, как скрипит старая дверь в сенях.

– Ты там не робей. Помни – мы за тебя молимся.Мать собрала ему сумку, уложив туда всё самое необходимое. Елизавета, перекрестив, сказала:

К вечеру деревня уже знала о предстоящем уходе Сашки в армию, и односельчане начали готовиться к традиционным проводам, которые по важности не уступали свадьбе.

Первым пришёл председатель Иван Степанович – важный, в чистой рубашке. За ним подтянулись остальные. В доме царило особое оживление. Гости прибывали один за другим, каждый со своим подарком и тёплыми словами напутствия. Филимон – важный, степенный, с большой корзиной домашних огурцов и бутылкой самогона в руках.

– Варвара, тыж самогон не держишь, – подмигнул он хозяйке дома. – А как же без него проводы? Не по-людски это!

Следом появился агроном Пётр Семёнович с женой Марьей Ивановной, неся в руках увесистый поднос с пирогами.

– Вот, Варварушка, пироги с крапивой. Знашь, как Машка их вкусно стряпает! – пробасил он, вручая угощение.

Особое внимание привлёк почтальон Алексей, пришедший вместе с сынишкой Петькой. Мальчуган, вытянувшись во весь рост, крепко пожал Сашке руку и шёпотом спросил:

– Не робеешь?

Сашка улыбнулся и потрепал мальчика по голове:

– Не робею, Петька. Ты подрастешь – тоже в армию пойдёшь.

Постепенно дом наполнялся людьми. Соседская детвора крутилась возле взрослых, а те, собравшись за столом, вели неспешные разговоры. Каждый сосед принёс что-то: кто-то – банку варенья, кто-то – каравай хлеба, кто-то – пучок свежих трав.

В воздухе витал аромат домашней еды, слышался смех и тёплые слова напутствия. Все знали – провожают не просто парня, а будущего защитника. И каждый хотел оставить в его памяти частичку своего тепла, своей заботы.

Варвара хлопотала у стола, расставляя угощения, а в глазах её стояли слёзы гордости и тревоги за сына. Но она улыбалась, потому что знала – сын идёт правильным путём, и весь посёлок провожает его с почестями.

Стол накрыли в горнице. Сашку усадили во главе, рядом с матерью. Председатель, как старший по званию, начал застолье:

– Ну, дорогие мои, давайте выпьем за нашего призывника! – Степан Игнатьевичподнял стакан. – Пусть служба будет лёгкой, а возвращение – радостным.

Варвара трижды перекрестила сына за спиной, прошептав молитву.

– Ты там, Сашок, не робей, – говорил Филимон. – Службу нести – не в огороде копаться.Каждый хотел сказать напутственное слово:

– Пиши почаще, без ошибок, чтобы мне не было за тебя стыдно! – просила Марья Ивановна. – Мы тут за тебя волноваться будем.

– Учись всему, что могут научить, – советовал агроном. – Знания лишними не бывают.

Песни за столом становились всё громче. Пели и про армию, и про родную сторону. Варвара незаметно вытирала слёзы, но старалась держаться.

К полуночи гости начали расходиться. Каждый обнимал Сашку на прощание, давал какие-то последние советы.

– Ну что, сынок, – сказала мать, когда последний гость ушёл, – завтра будет новый день. Ты там не забывай нас.

Сашка сидел на лавке, перебирая книги. Старые томики, которые он так любил перечитывать, теперь казались частью другой жизни. Он аккуратно складывал их в стопку, думая о том, как быстро всё изменилось.

В голове крутились мысли об армии. Куда его отправят? В какие края занесёт судьба? Три года – срок немалый. За это время можно и человеком стать, и жизнь свою определить.

«Может, в авиацию попаду?» – размышлял он, вспоминая свои мечты об аэропортах и самолётах. Или, может, в инженерные войска? Ведь он всегда тянулся к технике, к новым знаниям.

Он представлял себя в военной форме, марширующим по плацу, изучающим оружие, осваивающим военную науку. Но вместе с этими мыслями приходили и другие – о Лиде, о Москве, о том, что могло бы быть, если бы не этот поворот судьбы.

Сашка достал из ящика стола тетрадку и начал писать письмо. Адресата он пока не знал – может, Лиде, может, Вале. Хотелось поделиться своими мыслями, но слова не складывались в предложения.

«Как там в армии? – думал он. – Строгая дисциплина, новые друзья, может быть, даже враги. А может, и любовь?»

Он вспоминал разговоры с отцом, который тоже служил в армии. Тот всегда говорил, что это школа жизни, которая делает из мальчика мужчину. Но отец служил давно, в другое время. А как будет сейчас?

Книги на столе словно смотрели на него с укором. Они могли бы рассказать столько интересного, могли бы научить его всему, что знали. Но теперь придётся отложить их в сторону и учиться другому – военному делу.

Сашка закрыл последнюю книгу и отложил её в сторону. Завтра начнётся новая глава его жизни. И хотя он не знал, что ждёт впереди, он был готов встретить это лицом к лицу. Ведь он всегда был готов к трудностям – деревенское воспитание научило его стойкости.

Три года пролетят быстро, говорил он себе. А потом… Потом будет новая жизнь, новые возможности. Главное – остаться собой и не потерять то, что было накоплено за эти годы.

В окно заглянула луна, осветив комнату серебристым светом. Сашка посмотрел на неё и подумал, что, может быть, именно сейчас Лида тоже не спит и думает о нём. Эта мысль согрела его сердце, придав сил перед предстоящими испытаниями.

Сашка лёг спать с чувством, что провожают его как на важное дело – с заботой и верой в лучшее. И пусть в душе ещё бродили противоречивые чувства, он знал одно – он должен пройти этот путь. Ради мамы, ради своей мечты, ради всех тех, кто в него верит.

А за окном шумел осенний лес, словно нашептывая слова утешения и поддержки.

Глава 11. Армия

Утро выдалось серым и туманным. Казалось, сама природа оплакивала расставание. Сашка проснулся раньше обычного, но в избе уже никого не было – все готовились к его отъезду.

Мешок с вещами одиноко стоял на лавке у двери. Он выглядел таким маленьким и беззащитным, будто хранил в себе всю его прошлую жизнь. Сашка подошёл, провёл рукой по мешковине – материнская забота чувствовалась в каждом узле.

В сенях суетилась Елизавета, помогая матери с последними приготовлениями. Женщины негромко переговаривались, стараясь не показывать своих слёз.

– Сынок, – мать появилась в дверях, держа в руках узелок с едой, – вот, возьми. В дороге подкрепишься.

Её голос дрожал, но она старалась держаться. Сашка обнял её, чувствуя, как хрупкое материнское тело дрожит.

– Мам, не переживай, – прошептал он, хотя сам еле сдерживал слёзы. – Я напишу, как доберусь.

Елизавета подошла сзади, обняла обоих:

– Саша, береги себя. Мы будем ждать.

На улице уже слышалось поскрипывание телеги. Филимон, как всегда молчаливый, ждал у ворот. Лошадь спокойно жевала сено, не подозревая о важности момента.

– Ну что, пора, – сказал Сашка, стараясь говорить твёрдо.

– Пиши. Каждый день пиши, слышишь?Мать перекрестила его, прижала к груди: У ворот уже собралась небольшая толпа соседей. Все молчали, понимая, что слова сейчас излишни.

– Ну что, поехали, что ли?Филимон кашлянул: Сашка в последний раз оглянулся на родной дом. Мать стояла на пороге, прижимая к груди платок. Елизавета рядом с ней казалась совсем маленькой.

Сашка сел, чувствуя, как ком подступает к горлу.

– Прощайте! – крикнул он, но ветер унёс его слова.

Мешок с вещами, набитый материнскими пирогами и тёплыми вещами, казался теперь не просто грузом – он был частичкой дома, которую Сашка увозил с собой в неизвестность.

А деревня долго ещё смотрела вслед уезжающему призывнику, провожая его взглядами, полными надежды и тревоги.

Телега, гружёная узлами да осиновыми досочками с выцветшей резьбой, будто нехотя отрывалась от земли, оставляя на мокрой колее следы, похожие на шрамы.

– Ты там, Сашок, не задирайся с начальством. Служи честно, и всё у тебя будет.Филимон, как обычно, давал наставления:

Сашка сидел, впиваясь взглядом в горизонт – туда, где кончалось детство и начиналось что-то неуловимо-взрослое.

– Сашка! – голос прорвал тишину, как ножницы рвут холстину. Анька вынырнула из тумана, спотыкаясь о подол платья, сшитого из материнского сарафана. Её пальцы вцепились в его рукав с силой, которой он не ожидал от этих тонких рук.

– Не смей уезжать! Я без тебя погибну!! – слёзы стекали по её щекам, смешиваясь с росой на воротнике кофты.

Он медленно обернулся, и сердце вдруг упало куда-то в сапог. Четырнадцать. Всего четырнадцать. Вчера ещё смеялась, когда он катал её на санках с горы. А сегодня…

– Поженимся, как вернёшься! – выпалила она, и эти слова повисли между ними, как нелепые бумажные гирлянды после праздника. – Я ведь… я ведь люблю тебя сильнее всех на свете!

Сашка резко вдохнул. Воздух пах прелой листвой и чем-то горьким – то ли дымом дальнего пожара, то ли собственной растерянностью. Господи, да она же ребёнок.

– Анют… – он осторожно прикрыл её ладонь своей, ощущая под кожей пульс – частый, птичий. – Ты… ты же помнишь, как я тебе сов из шишек мастерил? – голос сорвался на полтона ниже, став вдруг мягким, как во времена, когда он носил её через ручей на спине. – Вот и эта любовь твоя – как те совы. Красивая, да ненастоящая.

Она дёрнулась, будто он плеснул ей в лицо кипятком. Пальцы разжались, и он поймал в её взгляде то, от чего сжались лёгкие: обожжённое доверие, недоумение щенка, которого пнули сапогом.

– Найди парня, который… – Сашка запнулся, внезапно осознав жестокость продолжения. Который не видел, как ты училась ходить. Который не вытаскивал тебя из проруби…который заслужит каждую твою слезинку.

Филимон щёлкнул языком. Лошадь дёрнула оглобли, и телега двинулась с места, будто сама земля толкала её прочь от этого неловкого спектакля. Сашка впился ногтями в дощатый борт, заставляя себя не оглядываться. Не смей. Не смей. Она забудет. Обязательно забудет.

Анька стояла, обхватив ствол берёзы, будто пыталась впитать в себя её немую стойкость. Силуэт её таял в тумане, как акварельный мазок – только алый платок маячил вдали, словно капля крови на белой простыне.

Анька так и не ушла. Она стояла, пока фигура Сашки не исчезла за поворотом, пока не затих стук колёс. Потом медленно опустилась на траву, прижимая к груди платок, и заплакала.

– Ишь ты, – Филимон хмыкнул, поправляя шапку, с которой свисала нитка прошлогоднего сена. – В нашу бы пору парень с девкой на возу сбежали, а нынче – слезами дорогу мостят.

Сашка молчал. Где-то под рёбрами ныло, будто он оставил там кусочек себя – тот, что когда-то качал её на коленях и рассказывал сказки про жар-птиц.

Дорога вилась змеёй, уводя в осень. Туман рассеивался, обнажая поля, усыпанные бледными звёздочками позабытых ромашек. Где-то там, за поворотом, осталась девочка с несозревшей любовью – как те зелёные ягоды боярышника, что так и не успели налиться алым.

Телега въезжала в райцентр. Впереди ждала новая жизнь, но прошлое всё ещё тянулось следом, словно невидимая нить, связывающая его с родной деревней, с людьми, которых он оставлял позади.

Телега остановилась у здания военкомата. У входа уже толпились ребята из соседних деревень – кто-то с мешками, кто-то с чемоданами. Все выглядели по-разному: кто-то важный, кто-то напуганный, кто-то пытался храбриться.

– О, Сашок! – окликнул его знакомый голос. – Здорово!

– Ну что, брат, в армию?Это был Мишка из соседней деревни. Он подбежал, хлопнул Сашку по плечу: Вскоре собрались почти все призывники. Их быстро оформили, проверили документы, провели последний медосмотр. А потом вывели во двор, где ждала старая армейская машина с открытым кузовом.

– Погрузка! – скомандовал сержант.

Ребята забрались в кузов, усаживаясь на ящики и мешки. Кто-то сразу достал гармонь, кто-то начал рассказывать байки про армию.

– А я слышал, – говорил Колька из Заболотья, – что в армии кормят так, что потом домой не захочешь!

– А я читал, – подхватил Сашка, – что там учат всему – от стрельбы до техники.

Машина тронулась. Дорога вела в Москву – в неизвестность, в новую жизнь. За окном мелькали деревья, столбы, редкие встречные машины.

Ребята смеялись, пытались шутить, показывая друг перед другом свою храбрость. Но постепенно разговоры стихали. Каждый погружался в свои мысли. Кто-то достал фотографию родных, кто-то письмо от девушки.

Сержант, сидевший рядом с водителем, изредка оглядывался на призывников. Он видел, как по-детски наивны их попытки казаться храбрыми, как в их глазах мелькает тревога.

К полудню машина въехала в Москву. Город встретил призывников суетой, шумом, незнакомыми улицами. Ребята притихли, осознавая, что детство закончилось, началась новая глава их жизни.

Машина остановилась у Краснопресненского сборного пункта. Здесь призывники проходили окончательную проверку, получали военную форму и ждали распределения по частям.

Сержант скомандовал: – Выгружаемся!

И в этот момент каждый понял – назад дороги нет. Впереди три года службы, которые изменят их навсегда.

Сашку разместили в казарме вместе с другими новобранцами. Койка, тумбочка, сосед по койке – всё это казалось чужим и непривычным. Но форма, которую выдали, приятно облегала тело – настоящая, армейская.

Дни на сборном пункте тянулись медленно. Призывники занимались строевой подготовкой, проходили медосмотры, ждали решения своей судьбы. Сашка внимательно слушал разговоры старослужащих, впитывал каждую крупицу информации об армейской жизни.

Наконец настал день, когда объявили приказ о распределении. Когда назвали фамилию Сашки, он замер:

– Ковалев Александр Иванович, в танковые войска!

Сердце забилось чаще. Танковые войска – это серьёзно. Это техника, механика, ответственность.

Сашку направили в одну из частей, дислоцированных в Воронеже.

Вечером, когда новобранцев построили для объявления окончательного приказа, Сашка смотрел на своих товарищей и понимал – их жизни больше никогда не будут прежними. Каждый из них делал первый шаг на пути к становлению настоящим солдатом.

В казарме было шумно. Кто-то радовался, кто-то переживал. Но все понимали – начинается новая глава их жизни, и от того, как они её напишут, будет зависеть их будущее.

После нескольких дней на сборном пункте всех новобранцев построили и повели к выходу.

– На вокзал! – скомандовал старшина. – Шагом марш!

Сашка шагал в строю, чувствуя, как непривычно давит ремень на плечо. Они двигались к Павелецкому вокзалу – огромному, шумному, наполненному спешащими людьми.

На перроне их выстроили парами. Сержант раздавал последние указания, а Сашка рассеянно озирался по сторонам. Внезапно…

– Сашка, ты? – раздался знакомый голос.

Он резко обернулся и замер. Перед ним стояла Лида – в своём любимом берете, в тех самых сапогах, которые он так хорошо помнил, с портфелем в руках.

– Лида? – не веря своим глазам, прошептал он. – Как ты здесь оказалась?

Она улыбнулась, и её глаза засветились радостью:

– Думала, уж не увижу тебя.

Сашка не мог оторвать от неё взгляда. Она выглядела такой же, как в их последние встречи в Москве – уверенной, красивой, немного загадочной.

– А я вот… – он замялся, не зная, что сказать.

В этот момент раздался гудок приближающегося поезда. Паровоз медленно вполз на перрон, окутывая всё вокруг паром.

Лида полезла в портфель, порылась там и вдруг воскликнула:

– Ой, мы же сдали все тетради! Она достала потрёпанный учебник и на мгновение задумалась, глядя на него с лёгкой грустью. Сашка заметил, как в её глазах промелькнуло беспокойство – видно, хотела что-то важное ему передать.

– Жалко вырывать страницу, – пробормотала она, покусывая губу.

Внезапно её лицо озарилось улыбкой. Лида достала из кармана конфету, быстро развернула её и, не раздумывая, сунула Сашке в рот.

– Подержи, – скомандовала она, доставая карандаш.

Не теряя времени, она принялась писать на конфетном фантике. Её щёки слегка порозовели от старания – писать на такой маленькой и скользкой бумажке оказалось не так-то просто. Лиза то и дело слюнявила карандаш, пытаясь вывести чёткие буквы.

– Вот, – торжественно протянула она Сашке исписанный фантик, – держи.

Её строгий взгляд заставил его сосредоточиться:

– Ты запомнил? Ты же такой рассеянный! Сашка, всё ещё жуя конфету, кивнул, хотя в голове была полная сумятица от неожиданности происходящего. На грязноватом фантике неровным почерком было написано то, что Лида считала важным – может быть, адрес, может быть, напутственные слова. Он хотел что-то ответить, но слова застряли в горле.

– По вагонам! – прогремела команда, разорвав тишину перрона.

Сашка машинально сунул фантик с надписью в нагрудный карман гимнастёрки. Лида стояла внизу, её берет чуть колыхался от ветра.

– Саш! – крикнула она, поднимая руку. – Пиши!

Он кивнул, не в силах произнести ни слова. Вагон тронулся, медленно набирая ход. Лида шла рядом с составом, пока это было возможно, а потом остановилась, прижав руку к груди.

За окном поплыли платформы, перрон, вокзальные часы. Сашка смотрел, как уменьшается её фигура, как развевается на ветру край пальто. В горле стоял ком, а в кармане грело сердце тепло того самого фантика.

Поезд набирал скорость, унося его всё дальше от Москвы, от Лиды, от прежней жизни. За окном мелькали телеграфные столбы, перелески, небольшие станции. Впереди были три долгих года службы.

Сашка присел на полку, достал заветный фантик и перечитал написанное. Буквы, начертанные неровным почерком, словно согревали его. Он понимал – эти три года будут трудными, но теперь у него есть что-то, что будет напоминать о Москве, о ней.

В вагоне становилось тише. Призывники постепенно погружались в свои мысли, каждый переживал прощание по-своему. А за окном тянулась бескрайняя Россия, готовая принять в свои объятия нового защитника.

Три года – срок немалый. Но Сашка знал: он справится. Ведь теперь у него есть не просто адрес для писем – у него есть цель, есть то, что будет ждать его возвращения.

Поезд замедлил ход. Сашка выглянул в окно – они подъезжали к месту назначения. На перроне их уже ждали хмурые сержанты в выглаженной форме.

– Выгружаться! – гаркнул один из них. – Строиться по двое!

Сашка озирался по сторонам, впитывая каждую деталь: спешащих пассажиров, носильщиков с чемоданами, шум паровозов. Вдруг…

– Сашка! Здорово! – раздался знакомый голос откуда-то сбоку.

Он резко обернулся. Перед ним стоял Колька – тот самый Колька из Заболотья, с которым они встречались на призыве!

– Колька?! – не поверил своим глазам Сашка. – Какими судьбами?

– Да вот, одним поездом приехали! – радостно улыбнулся Колька. – Представляешь?

Сашка махнул на ногу, на ней у Кольки была жесткая повязка.

– Ну ты и влип, земляк! – усмехнулся Сашка. – Как споткнулся в машине, так и ходишь?

– Ага! – Колька хитро подмигнул. – Думал, перелом, а оказалось – простой вывих! И сразу в санчасть! Знаешь, браток, это было самое приятное время! Там так кормят – закачаешься! Спал да ел, вот и вся служба.