спирит-панк-опера «БэздэзЪ»

У Ягра похолодело во лбу. Он тихонько поднялся и подошёл к занавеске, остановился, прислушался – ни черта не слышно из-за сиплого воя. Отодвинул занавеску, вошёл. Кухня заволочена паром, большая кастрюля бурлит, давясь серой мясной пеной. Это неправильно – бульон должен едва шаять. На сковородах подгорает мясо и печень. О, это совсем не хорошо. На разделочном столе перевёрнутая бутылка масла, с неё ещё струится тонкая золотая нить и образует глянцевую лужу. В луже из-за стола торчит нога, ступня с поджатыми пальцами и в старушечьем капроновом чулке.

Ягр попятился по зыбкому, как трясина, полу, запнулся о Дружка, тот завизжал и тяпнул Ягра за голень. Ягр вздрогнул, остановился. Это хорошее, мирное место – здесь не должно случаться ничего плохого. Он подошёл и заглянул за стол. Там вповалку лежали его старушки, Нестор и ещё кто-то в комбинезоне табачной компании. Все четверо были сильно обгоревшими выше пояса – такие обширные ожоги с чёрными сердцевинами оставляют бесшумные, термитные пули Соло.

Перед глазами Ягра мутным негативом проплыла картинка – десять туристов, скорый шаг долговязого, десять кофейных кружек на столике, скомканные салфетки. Нестор воевал на Медианах. Мнительный старик заподозрил в гостях недоброе, и они всех убили. Когда Ягр видел десятерых идущими от кафе, они свернули направо в сторону Явроса. Ягр вскрикнул и скривился, будто ему дёрнули зуб. Они идут, чтобы сломать Машину Цветка и всех убить. Полина! Ягр потянул себя за чуб, повернулся на месте, как слепой, стал хватать всё подряд со стола, половник, луковица, кусок мяса, нож – ринулся из кухни, снёс занавеску вместе с карнизом. Подбежал к своему месту, выбросил нож, рванул со стены ружьё: охотничья двустволка была в его руках как игрушечная, палец едва пролезал на спусковой крючок. Пробежал за стойку, стал скидывать барахло с полок, нашёл пачку патронов – утиная дробь – чтоб тебя. Зарядил, оставшиеся патроны рассовал по карманам. Полина. Соло смешались с морскими зеваками, вон на той яхте приплыли сюда, выпили кофе, всех убили и пошли на Яврос.

Ягр выбежал на улицу, сначала было бросился вслед за Соло, но через несколько шагов рявкнул и рванул вдоль бухты, на короткую дорогу через кукушкин пляж. Молчите, кукушки. Не хочу. Он мчался изо всех сил на звенящих, как колокола, ногах, проклиная себя за то, что оставил Лею, что так долго дураком сидел у бабулек и ковырял клеёнку. Перед глазами мелькала картинка с силуэтом долговязого Соло, спускающегося на пляж козьей тропкой. Полина. Термитные пули. Обгоревший собачий хвост. В голове шумела пустота, жаркий свет отуплял, у Ягра не было плана, одна только растерянная ярость. Выбежал на аллею. Впереди за гущей одичавших деревьев послышались выстрелы, сначала один, два, потом россыпями, потом взрыв, гранатные хлопки. Что это? Крики и стрельба боя впереди на дороге, Ягр бежал изо всех сил, впереди подъём, насыпь дороги – из-за неё ничего не видно, только поднимается вверх столб чёрного дыма. Аллея ещё не кончилась, а стрельба стала стихать. Ягр добежал под насыпь, когда все уже стихло, кроме кузнечиков и звона в ушах.

Поднялся мимо дорожки и залёг под густой черёмуховый куст, выглянул. На дороге горел жарким пламенем войсковой грузовик, ещё один был перевёрнут на бок и лежал в луже пролитого горючего. Кто-то нестерпимо скулил за перевёрнутой машиной. Ягр поднялся и осторожно вышел на дорогу. Повсюду валялись трупы морских десантников, десятки трупов, изуродованных термитом, голубые рубашки, синие шорты, как будто букет васильков растоптали на дороге.

Поодаль, ближе к перекрёстку, два трупа Соло. Ягр подбежал к ним. Один скорчился калачиком в луже противного алого цвета. Другой, в паре шагов, лежал на спине, с простреленной грудью, широко раскинув руки, и безмятежно глядел в чужое небо поверх съехавших на нос солнечных очков. Падаль. На обочине ещё трое туристов: один растерзан гранатой, двое посечены осколками. На другой стороне дороги из кустов торчат ноги в заморских жёлтых ботинках. За одну минуту боя Соло вдесятером перебили два взвода десантников. Но шестерых они здесь потеряли. Теперь их осталось четверо.

Ягр добежал до еловой чащи, нырнул в голубую тень – родной хвойный дух. Круто пошла в горку родная дорога – что ж ты делаешь? Великанское тело задыхается от быстрого бега, слишком быстро, лёгкие дерёт огнём, мамочкины Духи – как же мало воздуха. Только бы добежать. Добежать, а там все убиты. Выстрел! Впереди! Ещё выстрел. Заметили? Отбиваются? У Казимирова всегда с собой пистолет. Глупая привычка. Что с него толку? Бежать. Бежать! Опять стихло. Не слышно новых выстрелов. Кончено. Всех ловят по дому, как мышей, и убивают, сжигают бесшумным термитом. Он добежит – и его убьют. Уже скоро. Воздуху! Воздуху!

Лес кончился. Знойная вершина холма, родные давно не беленные стены Явроса, кузнечики пилят уши, у ворот машина Еленичей. Приехали навестить прекрасную Лею, пока Ягра нет, лукавые поклонники. Перед воротами два трупа. Оба Соло. Вбежал в ворота, запнулся, упал – ещё труп Соло, полголовы снесено, зубы в розовой жиже дёсен. Остался только один долговязый. Спрячьтесь где-нибудь от него. Дорожка к дому, ветки в эдемских лепестках лезут в глаза, царапаются, как чужие. Крик. Крик из башни. Это Полина. Только не в моём раю, умоляю. Задыхаясь ввалился в дом, темно со свету, коридор, башня, Машина Цветка, у стены корчится в крови Вар Гуревич, в другой стороне валяется и коптит вонючим дымом термитное ружьё, под окном Лисовская, то ли мёртвая, то ли без сознания.

За батареями Машины Цветка возня и пыхтение. С двустволкой наготове, на раскалённых ногах Ягр пошёл на шум. За блоком батарей каблуки охотничьих сапогов стучат по полу. На Мамонте-Ное сидит долговязый, похожий на богомола, он не чувствует тщетного богатырского сопротивления и душит великана. Это как будто схватка деревянного солдата и плюшевого медведя. Богомол давит шею сосредоточенно и со вкусом, Ной затихает.

Теперь вместо его хрипа позади слышится нутряное, захлёбывающееся дыхание. Долговязый сжимается, готовясь к прыжку, прочь с мушки смешного ружья. Гремит выстрел, и мелкая дробь обдирает длинную голову, оставляя на узких плечах удивлённо стонущий кусок кровящего безглазого мяса. Но богомол не падает, он выхватывает пистолет и ищет цель в бесшумной, красной комнате. Ягр берёт ружьё за тёплое дуло, размахивается и, вложив в удар всё своё брезгливое милосердие, лупит по освежёванной голове.

Ореховый приклад разлетается в щепки, долговязый плавно заваливается набок, но продолжает елозить по полу, как издыхающая змея. Мамонт-Ной сипло дыша отползает от богомола. Шарит рукой под креслом, нащупывает и достаёт оттуда свой отлетевший в схватке пистолет – охотничий коловрат. Долговязый ещё дышит. Ной наводит на него пистолет, тот щёлкает пустым барабаном. “Подожди, подожди”, – шепчет Мамонт-Ной, достаёт патроны из кармана своего охотничьего жилета и принимается заряжать. Готово. Целится и разряжает в голову богомола полный барабан, пять утяжелённых пуль на вепря и медведя. Но и от них голова не разлетелась, как можно было бы ожидать, от выстрелов она только дёргалась на шее, как на верёвке, будто внутри неё стальной шар. Всё же богомолу хватило свинца, и он затих.

Ягр опустился на корточки, привалился к стене, вытянул ноги. В ушах звенело – выстрелы коловрата в помещении с хорошей акустикой – это не шутка. Глотка горела, как будто он напился солёного кипятка. “Полина!” – крикнул он и тут же почувствовал прохладные руки у себя на шее. Он не слышал, как она подошла. Почувствовал, как горячая влага быстро сбежала ему за шиворот, Полина что-то говорила сквозь слёзы, но из-за звона в ушах он ничего не мог разобрать.

Ягр ещё не отдышался в объятиях Полины, Мамонт-Ной хромая бродил взад вперед и щупал шею. Казимиров перевязывал рану Вара. Лисовская стояла перед образами триады в красном углу, пела псалом Избавление, поливала из бутылки на угольки в чашах, они вспыхивали золотым огнём, а она вскрикивала: “Воля ваша! Воля ваша!” – и жадно отпивала из горлышка. Лютовик подошёл к по виду мёртвому Соло, на его спине возвышался рюкзак, похожий на горб. Лютовик потянул его за ручку, тот, скрипнув липучками, остался у него в руке пустым чехлом.

Под ним оказался серый короб, Лютовик легонько пнул его носком туфли – по звуку стальной. Внизу у короба были петли с застёжками. Повозившись, Лютовик открыл их, и тут богомол стал приходить в себя, зашарил руками, заклокотал жалобно. Крышка открылась, под ноги Лютовику выплеснулась ароматная, как муравьиный мёд, жижа, вместе с ней в проводах и трубках выскользнуло нечто размером с младенца. Лютовик вскрикнул. Это и был младенец.

Глава 3.1

17 апреля 911 года. Устье Дунавы.

Для Скрипки этот день обещал быть удачным, и он испытывал приятную взвинченность. Первая по-настоящему летняя жара, только середина апреля, а пахнет крепким маем, и солнце печёт по-июльски. Лютовик помог с пропуском для репортажной съемки на линкор “Богиня Рея”, но пара кадров в газету – это не главное, на что Скрипка сегодня рассчитывал. С утра он заехал на Яврос и выпросил у Лютовика ещё и его фотокамеру фирмы “Очи” – это был первоклассный, очень редкий и дорогой аппарат. Лютовик использовал его в своих опытах, пытаясь запечатлеть, как тонкие настройки Машины Цветка влияют на контур Церреррских островов, – чудак.

Скрипка уже чувствовал кисловатый запах будущих снимков, представлял, как в красном мраке ванной в емкости с проявителем будут проступать отличные кадры, снятые с высочайшей мачты огромного линкора, откуда матросы как муравьи, а линии тросов, мачт и труб отвесно обрываются в перспективу с высоты 40 махов. Бывает, что замысел так хорош и складен, что всё ему подчиняется: и пространство, и время, и ветер, и свет, и люди. Всё ложится одно к одному наилучшим образом, и вот Скрипка уже в дозорной рубке на главной мачте Богини Реи, и его плёнки полны отличных, многообещающих негативов.

Отсюда как на ладони весь Золотой Флот, он перекрыл Ставрийский рукав с юго-востока на северо-запад. По левую руку – голубое молоко Детского Моря, по правую и прямо до самого неба – синяя пучина Сиренского Моря, позади Зэмблянский залив и цепь Церрерских островов с могучими бастионами(*). Что бы там ни задумали Соло, и что бы ни представляли из себя их загадочные корабли, но они не решатся пойти под огонь новейших дальнобойных батарей.

Не получилось снять только вражеские корабли, слишком далеко, даже в мощный объектив Очей они видятся просто серыми точками на горизонте. Вообще было непонятно, плывут эти гадины или стоят. В газетах их уже прозвали саркофагами – за угрюмую квадратность и тёмно-серый цвет. Скрипка попробовал последить за ними, но долго не выдержал, солнце слепило, отражаясь от воды, приходилось щуриться изо всех сил, а от этого скоро заломило виски и щеки, как будто на втором часу смешной комедии. Он бросил это дело – и без того было что поснимать.

На два своих фотоаппарата, старинный “Риск” и новенький “Аттракцион”, он нащёлкал восемь плёнок деталей и жанра, оставил только по несколько кадров на обратную дорогу. Один кадр оставил в “Очах” – на всякий случай. Скрипка закурил и счастливо выдохнул дым, тот повис сизым облаком в полном безветрии, на головокружительной высоте.

– Здесь не курят, вообще-то, – лениво сказал дозорный матрос, всё это время добросовестно не мешавший самозабвенному фотографу. Скрипка суетливо спохватился, показал моряку дымящую сигарету, мол, потушить? Моряк махнул рукой – кури. Благодарный Скрипка хотел запечатлеть матроса, но пожалел кадра на его рябую физиономию в бескозырке с длинными синими лентами, лежащими через плечо, как косы красавицы.

Моряк усмехнулся. Смешной парень, столичный фантик – пенсне, бородка колышком, узкие зелёные брюки на птичьих ногах, тугая жилетка, чёрный шёлковый шарф в красный горох – какой к чёрту шарф, тут жара, умираю. Весь деловой, в камерах, пальцы в перстнях, папироса в мундштуке, в ушах серьги с камнями, на щеке татуировка, в носу гвоздь серебряный, и всё это под шляпой с чудным пером. Не ожидал моряк увидеть такого в своём дозоре на верхушке мачты.

Времени Скрипке дали до двух часов, разрешили немного поснимать на палубе, а потом велели подняться в дозорную рубку и сидеть там. Сейчас ещё только половина первого. Куда теперь девать такую уйму времени? На корабль Скрипку доставил лично шеф газеты на своём катере. Они договорились, что Скрипка заодно снимет и его с высоты, так чтобы видно было и палубу Реи, и другие линкоры, и шефа на его кораблике посреди всего этого военно-морского величия. Вряд ли он представлял, насколько мизерным он получится на желанном снимке. Сейчас катер шефа едва покачивался на тихой волне, ждал двух часов и своего фотокора.

Скрипка зевнул, аккуратно потянулся и кое-как завёл разговор с морячком державшим себя несколько надменно. Говорить им было не о чем. Моряк хотел бы спросить с модника за его наколку в виде звезды с лисьим хвостом и серёжки с самоцветами, а Скрипку в матросе решительно ничего не интересовало, поэтому, как воспитанные мальчики, они поговорили о ранней жаре, о том, что боя в ближайшие дни не будет и вообще, может, Соло обратно уберутся, явно они не рассчитали сил. Куда им, пускай домой проваливают. Точно. Пускай плывут… Да…

Так за нескладным разговором с протяжными паузами прошло около часа. Жара, тишина, и ничего не происходит, только дымят трубами саркофаги. Секундочку… Когда Скрипка последний раз смотрел на них, те были пятнышками на горизонте, а сейчас… Скрипка достал камеру и навёл. Было видно, как их широкие носы вгрызались в морскую гладь, белая пена клубилась на серых харях, а невысокие мачты и толстые трубы корёжились в знойном воздухе.

Наверное, это нормально, наверное, так и должно быть, но Скрипка уже выбирал, как попрощаться с моряком подружелюбней и побыстрее оказаться внизу, поближе к кораблику шефа. А там и на полных парах чух-чух на берег. В этот момент справа грохнуло так, что Скрипка присел на корточки, вцепившись в поручни. Он уставился на моряка, тот хоть и остался на прямых ногах, но вальяжность с него слетела. Он посмотрел в бинокль и пробормотал, что это батарея “Тихая” бастиона дала залп.

Скрипка навёл “Очи” на бастион, над которым поднималась дымка. Раздался ещё один залп – теперь слева, с Ярцевского форта, это ещё громче и ближе.

– Началось, – с какой то весёлой обречённостью произнёс моряк. Скрипка почувствовал лёгкое головокружение.

– Так-так-так. Мне пора. Пора, пора. Труба зовёт домой, мамой. – Он зачем-то проверил карманы, улыбнулся моряку, сказал “спасибо оставаться” и полез в люк. Он опустился до середины верхнего пролёта, когда вдруг чуть не оглох и не сорвался с лестницы – это над головой взвыла сирена.

По палубе забегали синие муравьи, зарявкали офицеры, загремели ботинки, запустились, зарокотали силовые установки, загудели приводами орудийные башни. Тут-то Скрипка увидел, как кораблик шефа, трепеща клевером на флаге и пыхтя голубым дымком, круто развернулся и стал удирать в сторону берега. Раньше у Скрипки не было случая испытать чувство оставленности, но вот случилось, и сейчас, застряв между небом и морем, при виде наступающего вражеского флота он испытал очень болезненное предчувствие. Но закусив покрепче мундштук, он взял себя в руки и полез обратно в дозорную рубку. Всё будет хорошо. Скрипка забрался наверх, встал рядом с матросом – тот врос глазами в бинокль и шевелил беззвучно губами, как будто подглядывал за кузинами на реке.

Залп. Ещё залп. На бортах сразу двух саркофагов полыхнули мощные взрывы. Тут матрос сорвал бескозырку.

– На, держи! Пожри! Нравится? – крикнул он кривым ртом.

Вот обе бастионные батареи заработали, как барабаны, слева, справа, слева, справа. Закипела вода вокруг вражеской армады, грохот разрывов, скрежет, вспышки взрывов на чёрных бортах. Вот это да! Вот это работа! Залп ещё, и ещё залп, и снова попадания и взрывы. Но только вместо того, чтобы гореть и идти ко дну, саркофаги просто продолжали движение своим курсом прямо на Церреррские бастионы и Золотой Флот.

Чего же они? А почему они не тонут? Так и должно быть? Залп, еще залп. Пока слишком далеко, и орудия линкоров молчат. Саркофаги тоже не стреляют – просто прут вперед, не обращая внимания на попадания.

И вдруг посреди грохота канонады со стороны армады раздался надрывный рёв, раскатистый и многоголосый, как будто каждый саркофаг прокричал мученическим воплем, как будто из железных недр простонали великанские голоса, и тут же из толстых труб вырывались снопы рыжих искр, длинные клочья белого пламени и комья бордового дыма. От этого саркофаги пошли заметно быстрей, на их тупых бульдожьих мордах забурлила вода. Они помчались вперёд, как будто хозяйка спустила их с поводка. Они росли на глазах и приближались с угрожающей скоростью, немыслимой даже для подтянутых и грациозных линкоров Золотого Флота.

Скрипка начал щипать себя за щеку: ”Неплохо было бы проснуться, меня здесь не должно быть. А почему мы не стреляем? Пожалуйста. Стреляйте!” – И тут же, будто по его жалобной команде, весь строй линкоров дал залп, зарокотали строенные орудия, дозорная рубка задрожала, Скрипка еле устоял на ногах. Ещё сильнее закипела фонтанами вода вокруг наступающих махин. Теперь уже слышно было, как скрежещет вражеская броня под ударами тяжёлых снарядов. Оранжевые цветы взрывов расцветали на броне и осыпались лепестками огня – громко, прекрасно и бесполезно. Попадание, вспышка, скрежет – и ничего. Как салюты в ночном небе, гасли взрывы на серой броне, а нечеловеческий вой из недр машин становился всё ближе.

Так девицы бросают цветы на броню идущим по городу освободителям. Так городские шлюхи осыпают воздушными поцелуями входящих в город захватчиков. Так Золотой Флот Варвароссы из всех своих самых мощных орудий тщетно бил по вражеской броне.

Они стреляют холостыми. Надо сказать им, чтобы бросили валять дурака и начали стрелять боевыми. Скрипка хихикнул, потом вдруг дёрнулся к рации, схватил передатчик, но матрос грубо оттолкнул его. Скрипка упал, больно ударился фотоаппаратами, вскочил и полез вниз по лестнице, прочь из рубки. Ему, человеку гражданскому, было нестерпимо оставаться на месте и доверять свою жизнь чужим людям в мундирах, требовалось немедленно что-то предпринять, хотя бы удостовериться в том, что капитан на мостике и что он делает свою капитанскую работу.

Саркофаги прошли сквозь огонь бастионов, их бесполезные залпы стихли, теперь они уже не могли достать проходящих мимо чёрных громадин, орущих великанскими голосами. Теперь саркофаги совсем близко, можно различить жирных скрученных змей на флагах Соло. Вот и они грянули своими батареями, почти в упор. Со звуком, похожим на долгую исполинскую отрыжку, в небо вылетели огненные сгустки с чёрными клубящимися хвостами, и бастионы вспыхнули на своих неприступных скалах, как спичечные коробки.

Так работали термитные мортиры Соло, они били меньше, чем на два перемаха, но броня саркофагов позволяла им подойти на необходимое расстояние, причём сделать это с такой неожиданный скоростью, таким стремительным рывком, что даже лёгкие крейсеры из второй линии не успели развернуться и отступить. Что уж говорить о шести огромных линкорах, саркофаги шли к ним с торпедной скоростью.

Опять Скрипка спустился только до середины верхнего пролёта, когда услышал нарастающий гул. Он инстинктивно вцепился в лестницу, гул нарастал, пока не превратился в ватную тишину и сырую красную боль в ушах. Проснуться. Пожалуйста. Лестница дрожала под ногами и в руках. Снизу обдало жаром, Скрипка почувствовал, как раскалились подошвы его пижонских туфель, а брюки горячо прилипли к ногам, перо коротко вспыхнуло на шляпе. Жар схлынул. Скрипка посмотрел вниз. Прозрачный огонь выдавил стёкла изнутри капитанской рубки. Открылась дверь. На мостик вышел факел. Прикрыл дверь за собой, кувыркнулся вниз через перила и сгинул в поднимающихся из развороченной палубы клубах дыма. Скрипка полез обратно на смотровую площадку.

На полном ходу четыре саркофага вошли в построение золотого флота, зажгли линкоры, стали сбавлять скорость и теперь с высоты своих отвесных чёрных бортов расстреливали пытавшиеся спастись миноносцы и суда поддержки. Обычные пороховые пушки Соло доставали даже до корабликов зевак в Детском Море, разнося в щепки их яхты и теплоходики. Прогулочные шхуны, полные праздной публики, взлетали на воздух и взрывались, как хлопушки, набитые резаной цветной бумагой, блёстками и человеческими обёртками.

Моряк помог Скрипке подняться в рубку, тот забился в угол и что-то кричал оттуда, но человеческого голоса уже было не разобрать в железной огненной каше скрежещущих и ухающих звуков. Его лицо было красным и голым, бровей не было, он широко смотрел на моряка серыми глазами без ресниц и продолжал кричать.

– Мы погибаем, почувствуй момент! Это смерть! Мы погибаем, почувствуй момент.

По крайней мере, это читал моряк по губам опалённого, как гусь, фотографа. Тут рубку сотряс тяжёлый удар, оба чуть не вылетели вон, грохнулись на пол, моряк ударился затылком, и в глазах у него загустело.

Когда он снова открыл глаза, то не узнал мира, неба больше не было, только косые синие окошки в чёрных клубящихся стенах. Он поднялся и взялся за поручень покрепче потому, что корабль начал заваливаться на нос и неторопливо тонуть. Рядом поднялся и встал Скрипка. Заворожённо они смотрели по сторонам. Даже вообразить столько огня, железа и дыма было бы трудно, а тут – смотри на здоровье сколько влезет.

По левую и по правую руку “Богини Реи”, уже полностью опустившей нос в воду, гибли её любимые братья. “Юный Мон” был выпотрошен взрывом пороховых погребов, он развалился в кашу и погибал некрасиво, не как боевой линкор, а как раздавленная моделька корабля в кружке с горящим спиртом. Василиск же тонул стремительно, под трагически-красивым углом уходя под воду.

Метрах в двухстах проходил саркофаг, его было видно во всех подробностях, как круизный лайнер с набережной. Он уже сбросил скорость до тихого хода, и теперь из его недр раздавались не вопли, а что-то похожее на всхлипы человека размером с гору. Сам саркофаг был лишь слегка растрёпан, небрежно погнуты невысокие мачты, пробиты трубы, и несколько вмятин на бортах коптили серым дымом.

Под ногами Скрипки и моряка было так горячо, что они уже думали спасаться смертью за бортом, чтобы не зажариться живьем в железной банке, но скоро Рея притонула, жаровня под ними погасла, и теперь они погибали с относительным комфортом.

Скрипка открыл фотоаппарат и начал снимать. Корабль тонул, их рубка теряла видовую высоту, клонилась вперед, дым и огонь стеною поднимались вокруг. Скрипка навелся на матроса, тот, кажется, тоже принял захватывающую мысль о скорой смерти. Его лицо, простое, как дом на дальней ночной станции, сейчас светилось окнами, в них горели занавески, плясала невеста, плакала мать и отец маялся на пороге. Сейчас его ленивый и спокойный ум пытался напоследок успеть потрогать мыслью всё сразу – корабль тонет медленно, и время ещё есть. Его лицо его стало как у философа на картине, и на этот раз Скрипка не пожалел на него кадра. Щёлк.

Жар сменился прохладой от моря, ещё немного, и рубка стала наполняться водой. Матрос достал из железного ящика два красных спасательных жилета. Они надели их, перебрались на крышу, но вот и она опустилась под воду и ушла из-под ног. Матрос и Скрипка остались парить на воде. Несколько шлюпок, набитых людьми, покачивались на тихой волне посреди огромных клочьев чёрного дыма и горящих обломков. Матрос ухватился за всплывший бак, потянул к себе Скрипку, тот окончательно весь превратился в созерцание, глядел вокруг шальными глазами и иногда делал снимки мокрым фотоаппаратом.

Саркофаги уже не различались в дыму, только слышно было, как ухают термитные мортиры и бьют пушки. Вскоре появились вражеские бронекатера, они шли медленной цепью. Густая очередь изрешетила шлюпку неподалёку, едва не тонувшую под массой спасшихся матросов. Соло расстреливали одиноких пловцов и все обломки, где могли прятаться выжившие. Вода была прохладной и приятной, в горячем воздухе пахло мазутом, морем и порохом.