спирит-панк-опера «БэздэзЪ»

Сто тысяч. И вот они в двадцати шагах как на ладони. Пулев почувствовал, как по бокам поползла потная слизь. Нет, это не от жадности – хуже, это – азарт. Спокойно. Тут нешуточное дело. Надо провернуть все плавно, чтобы не спугнуть. Пулев, стараясь соблюдать непринуждённый вид, залез в кобуру под мышкой и переложил свой пятизарядный “Поступок” в карман шубы – так оно сподручней будет. Он проверил пистолет на ощупь – вроде порядок. Главное, спокойно… Пистолет надёжный, обойма полная. Пулев тискал рукоять в жарком кармане. Карман чужой, незнакомый: песок, мелочь липкая, фантики какие-то, противно, фу… и ладонь вспотела.

Укрыться Левше негде, бежать некуда, тупик. Оружия при нём не видно, может, в шинели, в кармане? Нет, вряд ли, вроде не тянет, не топорщится нигде – пустые карманы, если и есть где за поясом, то не успеет достать. Рыком Левша не шибко силён, едва ли и одну пулю сдержит. Что ж он, дурень, совсем себя не бережёт? Даже жалко его, бедный, бедный Лёвушка. Бедный то бедный, зато награда за него богатая. Раз пошёл фарт, надо брать. А если не прав, то покаюсь и милостыньку подам. Внутри всё равно трепыхается, по кишкам как будто горящий поезд ездит, как ни крути, а все таки рыкарь – опасненько. К чёрту… делов на пять секунд. Тихонько можно подойти поближе, чтоб наверняка, шагов с десяти стрельнуть – и готово. Ну, береги мя, Вий-батюшка. Пулев поднялся.

Левша оторвал от земли вторую батарею и собирался зарядить её в разъём на боку кадавра, когда позади послышались сбивчивые и торопливые, как у смерти, шаги. Мелодично взвёлся затвор пистолета, Левша обернулся словно во сне. На него ползла человеческая туча в роскошной шубе, целилась ему прямо в лицо и кричала: “Доброе утро, братец Левша!” – Левша сжался, оскалился и почувствовал мерзость Пустоты под сердцем. Тело стало чужим, отчаянный рык сам вырвался из груди. Выстрел… Будто обухом топора ударило в лоб, рык захлебнулся. Больно. Темнота схлопнула железную пасть и заглотила Левшу в тесную яму со змеями, куда человек попадает за мгновенье до смерти. Ещё один выстрел – и ему конец, но вместо этого, как сквозь колотое стекло, Левша услышал натужное пыхтение и сдавленную брань Пулева.

Спина Пулева поледенела. Заклинило, заклинило затвор! Шипя и клацая зубами, он лупил по пистолету и заворожённо глядел, во что превращался мальчишка у него на глазах. В пяти шагах перед ним – безобразный, дурной сон, мерзкая тень Проклятого Поля в сером пальто. Левша ещё оглушён собственным рыком, но уже ищет Пулева недобрыми паучьими глазами. А тот только пыхтит, дерёт ладонь об крышку затвора и уже не помнит, как стрелять из бесполезного пистолета, может быть, себе в рот?

В следующую секунду на Пулева бросились его сто тысяч. В последний момент он взвыл и отмахнулся тяжёлой рукой, Левша отлетел, как пустая коробка, но, не успев упасть, снова бешенной собакой кинулся на шубу. Пулев даже не понял, как случилось, что он уже удирает. С детства он не бегал, полагая это не солидным для своих габаритов, и тем больше было его удивление от того, как хорошо у него получается. Весь он превратился в машину для бега: все сочленения его будто смазаны, тяжёлое брюхо звенит ментоловой лёгкостью, полы невесомой шубы поднялись на лету, как крылья морского чёрта. Снег в лицо, стены, стены, поворот, чёрные окна, ни души. Впереди тоннель арки с мутным светом в конце, гулкий скрежет шагов позади, ой-ой… значит, такой бесславной будет его смерть. Только бы на улицу успеть, только не в обоссанной арке…

Чудо… выбежал под зелёное небо утра. Обернулся, ожидая принять бросок чудовища в лицо. Когда здоровяк пустился наутёк, Левша бросился следом. Его лёгкое, вскипевшее пустотой тело готово было в три скачка настигнуть тушу жертвы. Но тут же выяснилось, что его домашние туфли разлетаются на гололёде в разные стороны. Он шлифанул на месте, как дикий кот на мокром паркете, упал, вскочил, но как ни старался, не мог догнать подбитых железом ботинок Пулева.

Из арки выбежали на мост. Пулев обернулся. Левша следовал за ним, туфли его скользили, он даже отставал, полевая тень слетела с него, и он уже не был так пугающе исковеркан, как после рыка. Теперь Пулев просто удирал от безоружного мальчишки. Приступ паники сменился почти весёлой лёгкостью, только сердце натужно качало тугую кровь. Так… спокойно, всё хорошо. Пулев на ходу пробовал разобраться с затвором. Сейчас, почти, почти… Потом остановиться и пристрелить гадину.

Левша пришёл в себя. Куда он бежит, зачем? Чёрт… Сначала-то здоровяк рванул от него, как перепуганная свинья, теперь же шёл ровной бегемотовой рысью и, кажется, в любую секунду мог опомниться, остановиться и застрелить своего незадачливого преследователя. Пробежали мост. Обледенелый гранит набережной застучал под каблуками. И назад поздно, и свернуть некуда – проклятые туфли: ни догнать, ни убежать. Господи… глупо как, хоть плачь. На тумбе ограды стояли порожние бутылки “Джокера” . Одна из них будто сама прыгнула в ладонь.

Пулев почувствовал, как пистолет снова превратился в оружие в его руке, жирный палец мстительно пролез на спусковой крючок. Он уже был готов остановиться и разрядить всю обойму в преследователя, когда услышал сзади сорванный голос Левши: “Стой! Стреляю!”

“Он вооружён”, – мерзкой гадиной чиркнуло во вдруг ослабшем брюхе Пулева. Ох, нехорошо всё-таки он сделал. Зря. Всё от клятой жадности. Стыд… Что-то несильно ударило его под лопатку. “Это смерть”, – подумало загнанное воробьиное сердце, что-то тонкое предельно натянулось, лопнуло в груди, и всё исчезло.

Бутылка отлетела от широкой спины, как мячик. Здоровяк вдруг стал заваливаться и упал, будто соломенное пугало с шеста. Живые так не падают. Левша подлетел к распластавшемуся на сером льду телу, что было сил пнул по здоровенному кулаку с пистолетом, поскользнулся, упал рядом. Захлёбываясь ледяным воздухом, он пытался отдышаться. Над штанами покойника поднималась дымка. Резкая вонь. Левшу скрутили желчные, рвотные позывы, он отполз немного. Мёртвое лицо мутно глядело на Левшу незлыми прищуренными глазками. Только сейчас он узнал в здоровяке Пулева. Надо же, как похудел. Раньше он весил как задняя часть кадавра, чисто брился, всё обо всех знал и держал собственную шайку охотников за головами. Он был славным парнем вообще-то, но глуповатым, не мог удержать в голове больше двух мыслей и не запутаться.

Левша ощупал лицо, рассмотрел руки и не обнаружил никаких искажений. Видимо, только с рыком он исторг из себя остатки Пустоты. Раньше по возвращении из Поля он попадал в руки врачей и техников Исходника. Его осматривали Казимиров и Лисовская, вместе они проводили обряд преображения, после чего ему полагалось не меньше трёх суток покоя в купальнях крематория, тонкие покровы, пропитанные морфином и бальзамином, и нежная забота ласковых сестриц. Понемногу Левша отдышался.

Преображение сыграло с Левшой злую шутку. Коварная эйфория. Пробудившись, он вообразил, что всё как в золотые времена, когда по Василькову можно было гулять с открытым лицом, без оружия, и все только бы улыбались ему… Но сейчас всё не так, дурья башка! Если тебя узнают посторонние, то доложат или, как Пулев, попытаются пристрелить. Из номера ни шагу без маски и двух пистолетов! И, возможно, если быть очень осторожным впредь, то получится выбраться отсюда живым, здоровым и со всеми сокровищами.

Тихо. Слышно, как падает снег. Год назад, в новогодние дни Васильков и крематорий сверкали тысячами огней, музыка гремела так, что Проклятое Поле отступало и, казалось, слабело. Толпы весёлых паломников на улицах, певцы, акробаты, скоморохи, карлики и проститутки развлекали гостей карнавала кто чем мог. Битком забитые ресторанчики и поминальни, маски, фейерверки, кислый запах салютов, санные поезда, запряжённые в тройки, развалы уличных угощений и выпивка из каждого крана. А что сейчас? Несколько гирлянд по окнам, чахлая мишура с еловыми ветками под ногами и труп толстяка посреди улицы. Пора подниматься и убираться отсюда поскорее.

Вдруг Левша почувствовал прикосновение Проклятого Поля, как будто холодная рука опустились ему в грудь и потянула сердце. Послышался противный жестяной звон, с Конюшенной улицы на набережную вышла высокая, босая женщина в лёгком летнем костюме. Она остановилась под слепым фонарём и уставилась в Проклятое Поле. С моря налетел порывистый сырой ветер и принялся зло трепать её волосы ярко-синего цвета.

Это была Севастьяна Лисовская – королева Приполья. Снег и холод её ничуть не смущали. Так же, как и несколько стрел, торчавших из её спины и шеи. К стрелам были привязаны бечёвки с рыбацкими донными бубенцами и консервные банки. Силуэт её зыбок, как на нечётком фотоснимке. Какие-то сволочи расстреляли её из самострелов, чтобы она гремела банками, как собака, попавшаяся злым детям, чтобы все знали заранее, что идёт королева.

Когда-то для Левши Яна Лисовская была как любимая старшая сестра, только ближе. Она была ему наставницей, и не только в кислотном деле. Когда они прятались от остальных в тёплых мелководьях Проклятого Поля и оставались наедине, она учила своего юного друга не только полезным кислотным премудростям, но и многим приятным вещам. И в том числе, как нарушать священную клятву отряда без последствий. Да уж… без последствий. После того, что случилось с ней в Проклятом Поле, когда она стала тем, чем стала, все воспоминания о ней будто бы оказались в плотных пластиковых пакетах: насквозь замороженными, и оттаять их было уже невозможно. Ум кричал сердцу: “Посмотри на неё – это твой лучший друг, она любила тебя. А разве ты не любил её? Неужели ты ничего не чувствуешь?!” “Нет, – отвечало сердце, – прости и отстань”.

Лисовская посмотрела на Левшу пустыми глазами. Стрела торчала из её горла, мутно блестела стальным наконечником и не мешала ей не дышать. Она стояла слишком близко: Пустота навалилась на Левшу и давила, как ледяной пресс, всё вокруг пропиталось металлическим вкусом, мех на шубе Пулева встал дыбом, серый лёд набережной пошёл узорчатыми трещинами и начал таять с краёв. “Ну чего тебе надо? – спросил Левша, отползая подальше, – никто тебе не поможет. Тебя просто нет. Уходи”. Левша отмахнулся.

Яна отвернулась и пошла прочь по набережной. Банки, гремя и звякая, поскакали следом, за этим звоном подалась, потянулась пустота. Пройдя квартал, Яна свернула и скрылась в Липовом сквере, стих и самый тоскливый на свете жестяной звон. Пустота отступила. После неё холодный воздух показался Левше сладким. Горькая память и жалость щекотали глаза и горло, Левша готов был тихонько всхлипнуть, и чёртов Пулев, кажется, ждал от него хоть одной слезинки, вперившись в него своими мёртвыми глазами. Но Левша только шмыгнул носом и коротко вздохнул.

Совсем рассвело. Снег на небе закончился, на фоне набирающего яркость лазурного неба проявилось чёрное, ночное тело Проклятого Поля. Теперь оно лежало над морем во всей своей инородной красоте, шевелилось, вздрагивало нервными щупальцами, шептало, как поздний гость за стенкой, и вспыхивало мелкими безгромными молниями. По улице прогрохотал броневик с пробитой башней, ввалившимся внутрь орудием и ставрийским гербом(*) на борту. Следом прогремели копытами рослые рыкарские скакуны. В сёдлах, закутавшись в чёрные бурки, дремали роевые рыкари. Впереди по улице слышались ещё грохот копыт и рёв моторов. Левша не знал, что это за банда, может быть, очередного самозванца, выдающего себя за царевича Ставра XXVIII. В любом случае ожидать от них можно было чего угодно: могли пристать или просто подстрелить от скуки. Левша спустился по ступеням набережной к воде. Нужно было переждать.

Он уселся на холодных ступенях, поднял воротник холодной шинели и сунул руки в холодные рукава. Вдали, на том берегу Детского моря, прозванного так за свою малую глубину, виднелись сквозь ночную пучину Проклятого Поля очертания Герники . Милый, родной город, казалось бы, рукой подать – шесть махов по прямой. Над городком двойная вершина, зубчатый силуэт замка Бэздэз и одноглазая башня. Восточнее – утёс Яврос, на самом его краю едва различим родовой дом Яворовых. В этом старинном каменном доме с загадочной башней маленький Левша часто гостил целыми днями, бывало, проводил все выходные и каникулы. Там жили его кузены Лютовик, Ягр и кузина – прекрасная Полея. Левша был самым младшим в той дружной компании и чувствовал себя любимым питомцем среди старших детей. Всех троих давно уже нет в живых… Да что ж такое? К глазам Левши всё-таки подступили слёзы. Вообще-то они у него всегда близко, и вот опять, он с досадой стал тереть глаза рукавом. Когда уже у него наконец созреет мужской характер? Чёрт. Но слёзы все текли, Левша бросил их сдерживать: видно, здесь и за Яну, и за Пулева, и за то, что чуть не погиб почём зря, и за мучительное преображение, и за всё, что с ним приключилось с тех пор, как он плакал последний раз.

Проревевшись, Левша оцепенел и загляделся в Проклятое Поле. Память повлекла его в минувшие времена, в последний мирный день детства.

Глава 2.1

16 апреля 911 года. Ставросса.

В тот день 16 апреля 911 года Золотой Флот проходил под стенами замка Ставрос. Левше тогда только исполнилось 11 лет. Горячая как солнце ладонь отца легко лежала на его плече и он своими глазами мог видеть ту незабываемую картину с лучшего места, с верхнего крыла крепости. Набережная внизу шумела толпой, духовые оркестры поили свежее небо маршами из медных труб. Мимо один за другим проходили шестеро красавцев-линкоров с командами, построенными в струну на палубах, с высокими как боги трубами, с долгоствольными орудиями в крутолобых синих башнях, и с разноцветными флагами, бодро хлопотавшими на голубом утреннем ветре.

Здесь было самое узкое место нижней Дунавы шириной меньше перемаха(*). Зажатый между отвесных скал черно-синий поток рассекался об каменый нож Ставроса и вырывался на простор Зэмблянского Рукава. На левом берегу его, Ставросса грела красные жестяные крыши в утреннем солнце и поблескивала звездами на бирюзовых маковках храмов.

На проводы Золотого Флота в боевой поход собрался весь высший свет и начальство Ставрии – царь, князья и магнаты со своими семействами, небесное священство старой и новой веры, и высшие сановники. Ниже, на орудийном плече, стояли рыкарские бэры в ярких разноцветных камзолах, невесты-Сирены в чёрных платьях и белых широкополых шляпках с вуалями, крепостные дворяне в серых и коричневых фраках, старшие офицеры при параде, видные горожане в костюмах и шляпах, высокие чиновники в бирюзовом ставрийском сукне, жрецы новой веры в чёрных мантиях и священники старой в ярко-красных балахонах. Над толпой возвышались великанские фигуры оратайских панов в белых гвардейских мундирах, и всё это в море зелёных и бежевых (цвета сезона 911-го года) платьев, солнечных зонтиков и прощальных белых платочков, не смоченных ни единой слезинкой. Ведь что плохого может случиться с такой поражающей мощью?

Неделю назад на южной морской границе панцарства прямо из Драконьих Вод(*) вышло пять огромных боевых кораблей похожих больше на черные саркофаги. За ними тянулся и караван из десятков таких же неуклюжих на вид приземистых транспортов . Армада взяла курс на Сиренское Море. Навстречу гостям отправили судно с отрядом переговорщиков, но их команду взяли в плен, а корабль потопили. Судя по скверным манерам это были проклятые Соло, давние обидчики Варвароссы по Медианской войне.

Двадцать лет назад случилась первая война Варвароссы против Соло, о которой не любили вспоминать. Тогда гордая империя, считавшая себя непобедимой и давно не знавшая больших поражений, была разбита на море и потеряла цветущий архипелаг Медианы, свою экзотическую прелесть, свой любимый источник кораллов, жемчуга, диковинных фруктов, сказочных перьев, пряностей, неопалимой древесины, нектара Зо-зой и других необязательных, но очень желанных товаров. К тому же гряда Медианских островов, тянущаяся с севера на юг, была единственным проходом сквозь Драконьи Воды, разделявшие земной шар поясом непреодолимой экваториальной бури.

В череде морских битв погибла большая часть океанского флота империи. На островах сгинули и попали в плен многие части южного корпуса. Соло уступали в численности и вооружении, но благодаря темным чарам и свирепости они побеждали раз за разом, внушая неуверенность войскам Варвароссы. Помимо превосходной дисциплины, врага отличала особая жестокость. Даже ветераны Просторских войн удивлялись изобретательному изуверству, с которым Соло мучили пленных и глумились над мёртвыми.

С досадой Варваросса была вынуждена оставить Медианы и отступить к себе на север. Она наградила героев, сочинила грустные песни о жестоком поражении и заложила на верфях новую южную эскадру – шесть линкоров нового типа. Тогда же начали формировать новый медианский корпус, готовить бойцов и старцинов к войне на островах. Поход возмездия должен был закрыть обидное поражение, вернуть Варвароссе Медианы и поправить уязвленное величие.

Тем временем южная сторона земли закрылась от северной. Один чёрт знал, что творится там внизу и что на уме у Соло. Только по Великому Простору ходили разные слухи. Говорили, что под властью Соло южные народы процветают. Это подтверждали некоторые контрабандные технические диковины. Например, радиоприёмники на вечной батарейке, или электронные часы с цветными экранами. На черный рынок попадали также журналы мод с очень вызывающими нарядами, папиросы с разными настроениями, термитные револьверы, женское бельё из тканей похожих на эластичные цветочные лепестки, чудодейственные лекарства из срамных частей экзотических животных и прочее.

Шли годы, Варваросса растратила запал обиды. За баснословные деньги, потраченные и растраченные на строительство, новый флот уже прозвали золотым. Южный корпус со времен перестал быть отборной армией морских десантников, проводивших дни и ночи в учениях и муштре. Расквартированные по прибрежным гарнизонам, они все больше становились похожи на туристов, только в красивой форме. Этих молодых парней в голубых рубашках, синих шортах и в солнечных очках часто можно было видеть в кафе на набережной за чашкой кофе или в кабаке с кружкой пива, а ночью услышать, как славно они распевают морские походные песни, слоняясь компаниями по узким улочкам портовых городков.

Безмятежные годы листали историю, звенели трамваи, заводы дымили, стада паслись, поля колосились, поэты писали о пустяках, в кино кружились комедии и мелодрамы, столицы пределов состязались в излишествах и тайком подражали изыскам Соло, тонко сочившимся с нижней половины света. Понемногу достроился Золотой флот, в 909 году последний из шести линкор по имени “Юный Мон” спустили на воду. Варваросса налюбоваться не могла своей новой прекрасной силой и теперь каждые несколько месяцев, в перерывах между учениями и испытаниями, проводила морские парады.

Многие, впрочем, уже говорили, что не надо никакого похода и никакого возмездия. Зачем рисковать? Вот если Соло сами приплывут, тогда… И вот они приплыли.

Золотой флот в те дни стоял на Дунаве у берегов Василиссы, готовый к параду по случаю столетия панцаря Иллуянки XXIII(*). Враг не спешил, поэтому парад провели в назначенную дату – 14 апреля, и на следующий день флот выдвинулся в Сиренское Море навстречу своей гибели. Осторожный план Варвароссы состоял в том, чтобы сначала выведать намерения врага. Невиданные прежде огромные корабли настораживали, ведь они смогли пройти Драконьи Воды. Неизвестно было, на что они способны кроме этого, каково их вооружение и бронирование. Лишь одно можно было сказать с определённостью: двигаются они очень медленно, что, впрочем, неудивительно при такой немореходной наружности.

Нарядная толпа шумела вокруг старинной исполинской пушки драконобоицы(*). Похожая на диковинного допотопного зверя, она была символом старой столицы, звездой открыток, марок и фото на память. Пятьсот лет назад ее поставили на стены Ставроса для защиты Устья от морских гадов, но бушевавшие тогда, Драконьи Войны скоро закончились и она не познала героического огня в своем нарезном чреве из заговорённой стали(*), а люди прозвали ее Холостая Роза(*). Теперь на её высокой станине, как птички, сидели дети и щебетали, глядя на морской парад. Вдруг среди них Левша разглядел жёлтое платье ядовитого, канареечного цвета. Жёлтое платье и грива чернющих, густо вьющихся волос – это была маленькая Маргарита.

Левша познакомился с ней два дня назад на набережной Герники. Он совсем нечаянно разговорился с этой девочкой, отдававшей предпочтение жёлтому цвету. Потом они гуляли по пляжу, Левша нашел обкатанный прибоем кусок жёлтого бутылочного стекла и чуть было не запустил его лягушкой по голубым волнам, но вдруг разглядел внутри маленькую пчёлку. Оказалось, что это вовсе не стекло, а янтарь. У букашки, застывшей внутри, были ярко-жёлтые полоски и большие чёрные глаза. “Похожа на меня”, – сказала Рита, щурясь сквозь янтарь на солнце. Левша сказал, что можно отдать камень мастеру: тот аккуратно просверлит, и получится хорошая подвеска.

Вечером они попрощались возле маленького дома под цветущей липой в конце Подгорной улицы, и уже через три шага Левша и думать забыл о Маргарите. Он спешил домой, наверняка мама уже извелась. Когда она болела, то сходила с ума каждый раз, когда он терялся из виду больше чем на час. Невозможно было уберечь её от тревоги, иначе как всегда быть при ней, а лучше всего сидеть рядом и держать её тонкую нервную руку в защитных колдовских перстнях. Иногда это помогало, она потихоньку поправлялась и снова становилась веселой и шумной.

Левша забыл и про камень: кажется, забросил его в стол или оставил в кармане прогулочных штанов. Да… вот так он был тогда ещё свободен. Сейчас чёртова стекляшка всегда при нём, и ему не раз виделось в дурных снах, что он потерял кулон или выбросил его лягушкой по голубым волнам.

Маргарита будто бы почувствовала взгляд Левши. Она обернулась и посмотрела на балкон верхнего крыла, равнодушно окинула близоруким взглядом ряд ставрийских господ и, не узнав Левшу среди бирюзовых мундирных рукавов, отвернулась. Не узнала и отвернулась… близоруко щурясь и крутя на пальчик тугие чёрные кудри. Тогда-то у Левши ни с того ни с сего впервые защемило в сердце незнакомым чувством, похожим на зубную ломоту от ледяной воды. С той секунды и до последнего дня это большое чувство будет преследовать и настигать его, как голодный и не знающий другой добычи зверь.

Так что-то на букву “Л” прилетело к Левше, помахало над ним своими скорыми, канареечными крыльями, и он потерял интерес к уходящему на свою погибель Золотому Флоту.

На следующее утро, в воскресенье 17 апреля, Левша сидел один в просторной гостиной их летнего дома в Гернике и грыз яблоко, то и дело макая его в сахар. За большими окнами блестело на море первое жаркое утро. Левша следил за искристой чехардой бликов и думал о Рите, вспоминая, как она рассказывала, что по воскресеньям мама берёт её с собой в салон “Лаванда” на набережной, но, чтобы дочка не дышала раньше времени парами красок для волос и маникюрными лаками, отпускала её в соседнее кафе “Кисельные Берега”. Там Маргарита обычно часа по два старела над мороженым, пока в салоне молодела её мать.

Сегодня после обеда Левша рассчитывал случайно встретить Риту, проходя мимо, ненарочно узнать её за столиком кафе и невзначай подойти к ней. Но пока только десятый час утра и до обеда ещё долгая вечность.

Кажется, о Левше все забыли. Со дня на день ожидалось морское сражение против Соло, в Ставроссу нагрянула толпа столичного начальства, и отцу пришлось остаться в городе. Мама, как всегда, пропадала в клинике Яворова – вон там под холмом, в непроницаемой роще царских елей. Клиника стояла глубоко в чаще, и к ней вела сказочная дорожка. В тишине, тени и хвойном духе, под колючей шалью павших иголок пряталось здание из старинного красного кирпича, тонкого мха, непрозрачных окон и тайн за ними. Там-то, на втором этаже, в маленькой палате его тревожная мама проводила порой целые дни, ухаживая за своим безнадёжным братом, застрявшем в бальзаминовом сне.

За Левшой должна была присмотреть его воспитательница Панна, но каким-то образом она решила, что мать взяла Левшу с собой в лечебницу, иначе трудно было бы объяснить стоны из её комнатки на втором этаже, так же, как и усатое уханье повара, доносившееся оттуда же. Левшу уже посвятили в то, что происходит между мужчинами и женщинами, но он всё ещё робко надеялся, что его разыграли и на самом деле всё не так мерзко.