Четыре жизни миллионера из Парсы

– Что это? – спросил Виктор.

– Крылья птицы, – ответил Гринвуд.

– Это я и так вижу, – с раздражением произнес Фолтон. – Зачем вы мне это показываете? Что это за игра? О чем это мне должно сказать?

– На большую часть этих вопросов ответ есть исключительно у вас, мистер Фолтон. Я увидел крылья во сне и точно знаю, что смотрел в тот момент на вас. Но вы были другой внешности. На вашей груди красовались именно эти крылья. И я знал, что смотрю на человека, с которым уже был знаком раньше – в прошлых жизнях. Это было полгода назад, на следующий день, как ушла в лучший мир моя жена. У меня не было желания цепляться за жизнь, но после того сна появилось… любопытство, некая неразгаданная тайна. В то же утро я по памяти нарисовал эти крылья. Ощущение во сне было таким, будто я должен что-то показать вам, защитить вас, быть какое-то время рядом с вами. Это необъяснимо, странно, но я это просто знаю, как и тот факт, что мой дом – это старая развалина, которую уже давно пора сносить.

Виктор смотрел на безумного старика и странным образом верил ему. Он представлял встречу с Гринвудом совершенно иначе. Вместе с тем у него было обязательство перед обувным дельцом Эллиотом, которое было бы здорово все-таки выполнить, чтобы сохранить свою репутацию и подзаработать денег.

– Мистер Гринвуд…

– Зовите меня Гарри.

– Э-э-э, Гарри, я не знаю, какого черта здесь происходит, но я вам верю. Вместе с тем я сильно дорожу своей деловой репутацией и в вашем доме действительно появился не просто так. Его желает приобрести Эдвард Эллиот, владелец обувной фабрики «Эллиот и сыновья». Он обещает большое вознаграждение за то, что я выселю вас любым доступным мне способом.

– Ружье подойдет? – спокойно спросил Гринвуд.

– Упаси вас Господь! Я не про это! Открытость за открытость. С вашей историей и Эллиотом надо будет что-то делать. Вы мне совершенно безразличны… были до сегодняшнего дня. Но это, – сказал Фолтон и указал на крылья, изображенные на стене, – нечто необъяснимое, что зацепило меня сильнее пухлой пачки денег Эллиота. Вот только он от вас не отстанет, потому что за ним стоят люди Аль-Капоне. А если за вас возьмутся они, то простым разговором дело не ограничится. Вы меня понимаете?

– Более чем, мистер Фолтон, более чем.

– Так… и?

– Передайте Эдварду Эллиоту, что я буду готов продать дом вам через полгода, если вы эти полгода поработаете моей сиделкой.

– Ну уж нет! – воскликнул Виктор. – Чтобы я – и сиделкой…

– Я думаю, что у вас хватит времени и средств для того, чтобы организовать быт умирающего старика на каких-то полгода. Так мы договорились?

Тон голоса старика был непререкаем. Виктор понимал, что спорить с ним бесполезно, поэтому опустил голову и кивнул. У него было ощущение, что ему просто не оставляют выбора, а решать вопрос физическим устранением Гринвуда Виктор как-то резко перехотел. Да и не был он никогда сторонником таких кардинальных мер, потому решал все вопросы исключительно в юридической плоскости.

– Можете подготовить договор о намерениях, и я тут же его подпишу. А затем… добро пожаловать ко мне в гости. Кто бы мог подумать! Виктор Фолтон, самый успешный адвокат Чикаго, будет сиделкой старика Гринвуда. Расскажи кому – не поверят!

– Я бы поостерегся рассказывать такие вещи кому бы то ни было, если хотите прожить в здравии эти полгода.

Гринвуд только улыбнулся и ничего не сказал. Ближайшие полгода, вероятно, станут самыми яркими за последнее время в жизни Фолтона. К тому же через три недели в город возвращается Маргарет, чем наверняка привнесет в жизнь Виктора еще больше хаоса.

Глава 10. Царь: Преображения во тьме

Ариарамн открыл глаза. Прохлада ночного воздуха пробирала до костей, заставляя кутаться в теплые покрывала, которые ему предоставил Уртаки, но они не спасали. Ночью его бросало то в жар, то в холод из-за кошмаров, поэтому сейчас царю казалось, будто бы он проснулся посреди ледяного океана. Он не был изнеженным мальчиком, однако вечера и ночи в Эламе стали действительно холодными, а когда просыпаешься мокрым от пота, холод становится словно продолжением кошмаров, липкими тисками сжимающими все тело.

Персия пылала. Жителей благословенной Парсы развесили вдоль дорог на крестах, прибив их руки и ноги большими гвоздями к толстым балкам. Царь никогда не слышал о такой казни и снова поежился, но не от холода, а от страха. Его же, Ариарамна, везли на повозке вдоль рядов людей. Его руки и ноги также были прибиты к кресту. Вокруг звучали стоны и мольбы о помощи. Он увидел своего отца Теиспа, который просил убить его. Видел сына Аршаму, который просто свесил голову, а рядом с ним Фарангис, царица Персии, рыдала и молила спасти их сына. Артиген, личный маг Ариарамна, говорил, что это освобождение душ и причина тому – его, Ариарамна, высокомерие по отношению к богам других религий, что даже великий Ахура-Мазда не смог противостоять приходу нового, единого бога, подмявшего под себя многие религии.

Ариарамна трясло. Он старался высвободиться, слезть с креста, но только терял больше сил, расширяя раны на кистях и лодыжках. Он, великий воин и царь сильнейшего государства, оказался бессилен перед новой божественной силой и теперь просто наблюдал за тем, как привычный ему мир поглощает невидимая алчная сущность. Ярость, гнев, отчаяние, страх, безысходность, ужас, неприязнь накатывали на царя и отступали снова, оставляя лишь небольшой просвет для более осознанного взгляда на происходящее.

В череде лиц родных, близких и совершенно незнакомых он увидел лицо Куроша. Он снова был столь же юн, как и во время их первой встречи в Соларисе. Молодой воин улыбался. Открытой, чистой улыбкой. Улыбался и молчал. Говорили его глаза, пристально смотрящие в глаза Ариарамна и куда-то дальше, глубже.

Курош говорил о том, что мир вокруг – это результат его действий. Он убеждал, что нет никаких богов, кроме тех, в которых человек верит. Он рассказал, что любая боль, которую испытывает сейчас Ариарамн, будь то физическая или душевная, тоже лишь плод его воображения. Царь вдруг осознал, что повозка с крестом, на котором он висел, уже давно не двигается. Вокруг суетились люди, а затем он ощутил на короткое мгновение чувство падения – это крест резко опустили горизонтально, чтобы, по всей видимости, снять его с повозки и установить на свободное место, прямо напротив Куроша.

Все это время царь молчал, проживая всю гамму эмоций, главными из которых были ощущение беспомощности и слабости. Настолько жалким и отчаявшимся он еще никогда не был. Краем уха он уловил легкий смех, который с каждым ударом сердца становился все громче. Крест наконец-то подняли в вертикальное положение, и Ариарамн без удивления увидел, как смеется Курош. Затем его смех перешел в безудержный хохот, который, как волны, накатывал, врываясь в сознание. Он отдавался болью в кистях и лодыжках, взрываясь яркими всполохами при каждом ударе тяжелых молотов, вбивающих крест глубже в землю.

Затем к Курошу присоединились и остальные: смеялась его любимая Фарангис, его сын, личный маг, отец, а также десятки и сотни людей на крестах вдоль дороги, которая начиналась где-то за горизонтом и так же за другой горизонт уходила – нескончаемая череда жизней, нескончаемая череда душ, которые смеялись громко, надрывно, беспощадно.

Крест наконец-то установили, и с последним ударом молота оборвался чудовищный смех. Царь думал, что это длилось вечно, и испытал опустошение, когда смех и удары прекратились. Ариарамн поднял глаза на воина, которого уже ненавидел всем сердцем, и увидел, как из его глаз текут алые слезы, а из уголков рта – пузырящаяся кровь. Лицо плавилось, изменялось, при этом все-таки сохраняя неуловимые знакомые черты. А потом Курош заговорил:

– Кто ты, царь Парсы? Ответил ли ты себе на этот вопрос? Ты царь? Отец? Муж? Сын? Правитель большой империи? Военачальник? Любовник? Бог? Чья-то фантазия? Ты так и не ответил себе на этот простой вопрос: «Кто есть истинный я?» – Курош снова зашелся диким смехом и продолжил: – Правитель, идущий по пути в небо, должен размышлять о себе, постоянно задаваясь этим вопросом, рисовать мысленные картины, узрев, что окружен большим миром, центром которого он является. Только тогда он сможет по-настоящему познать и этот мир, и себя в нем.

Курош зашелся приступами кровавого кашля, а затем продолжил, и с каждым словом его голос гремел все громче:

– Я есть тело? Я есть ум? Я есть чувства и эмоции? Я есть сознание? Я есть? Оно существует? Я – бессмертно, не убиваемо, вечно? Ни меч, ни огонь, ни копье, ни вода, ни стрела, ни воздух не способны принести вред мне. В любой ситуации, при любом положении дел ты способен улыбаться и наслаждаться проживаемым опытом. Настоящее счастье у того человека, который познал свое начало в полной его красоте и величии. Все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо. И это существо…

На последних словах голос Куроша гремел, словно гром, предвещающий сильнейший дождь, и вдруг резко оборвался, потому что Ариарамн проснулся.

– Все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо, и это существо… – повторил царь последние слова, очутившись в башне дворца в Сузах.

Он сполз со своего ложа и, содрогаясь от холода, принялся возносить молитвы Ахура-Мазде и Митре. Он решил, что чем-то прогневил всесильных богов – вероятно, тем, что уже давно не обращал к ним своего взора. Его продолжало трясти от холода и липкого страха, который заливался тягучими потоками в каждую часть тела, словно вязкая жижа заполняла все без остатка. Ариарамн упорно молился, продолжая держать в голове последние слова Куроша: «Все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо, и это существо… Все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо, и это существо… Все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо, и это существо…»

Ариарамн был уверен, что знает ответ. Он предан и верен только одному богу – Ахура-Мазде и его верному помощнику Митре. Для царя нет других богов ни на земле, ни на небе, ни в огненных чертогах, ни на дне морском, ни на других неведомых территориях, ни во снах.

Закончив возносить молитвы, Ариарамн ощутил, как озноб бьет еще сильнее, заполнив все тело. Мысли и молитвы не помогали, поэтому он встал и начал ходить из угла в угол по каменному полу своей высокой темницы, заставляя тело двигаться. Холод камня отдавался в ногах, обжигая их. Царь снял со своего ложа одно из покрывал и кинул его на пол. Ощущение меха животного стопами тут же немного улучшило настроение. Ногам стало мягко и словно теплее. Во всяком случае, холод камня перестал терзать ступни.

Покрывало было небольшим, и ходить по нему долго оказалось некомфортно. Царь ощутил себя овцой, которая мечется в маленьком загоне из стороны в сторону. А кем он, собственно, является, сидя в этой башне? Овца и есть. Или скорее дикий сокол с подбитым крылом, которого мастер-сокольник выходил и посадил в клетку на потеху праздно шатающейся публике.

Ариарамн постоял некоторое время в раздумьях, а затем опустился на пол и начал отжиматься. Его мышцы, забывшие на какое-то время о тренировках, начали напрягаться, вытягивая энергию вместе с кровью из других частей тела. Дыхание участилось. Отжавшись до предела столько, сколько он смог, царь встал, тяжело дыша, и вдруг осознал, что улыбается. Если так можно сделать с руками, то и с ногами можно сделать то же самое! Вслед за отжиманиями последовали приседания. Каждое движение отдавалось болью в поврежденной ноге, но она не шла ни в какое сравнение с тем наслаждением и теплом, которые человек ощущал в движении. Эти чувства приходили на смену холоду и страху. Царь улыбался, не сдерживая своих эмоций.

Свет от высокой луны лишь слегка проникал в темницу, поэтому Ариарамн почти не видел пространство, но ощущал его. Он ощущал, как руки и ноги немного налились силой после физической работы, но в спине и груди оставалась какая-то тяжесть, словно холод ушел из этих частей не до конца. Недолго думая, поддавшись какому-то внутреннему импульсу, царь лег на покрывало и начал тянуться телом в разные стороны, интуитивно следуя его подсказкам. А потом вспомнил, как в детстве один старый воин из личной охраны его отца Теиспа показывал ему несколько упражнений на растяжку. Царь принялся их делать, все лучше ощущая свое тело, чувствуя, как оно пробуждается от многодневного сна и бездействия.

Сначала это были динамические упражнения, но, постепенно замедляясь, Ариарамн стал ощущать, что дело не в том, как быстро он выполняет их, а насколько включен в процесс. Вдруг он остановился, замер и простоял в одной позе какое-то время, наблюдая за своим дыханием. Он видел свое тело словно со стороны, говорил с ним, чувствовал, как мышцы и связки растягиваются, высвобождая целые сгустки энергии.

Но много внимания забирало частое дыхание, поэтому он стал внимательно дышать, делая намеренные глубокие вдохи и выдохи. Дыхание выровнялось, и через некоторое время дышать стало проще. Ариарамн отпустил этот процесс, больше не погружаясь вниманием внутрь, и с удивлением обнаружил, что его сознание очистилось, стало более ясным и острым.

Раньше такое он ощущал после жестких тренировок со своими мастерами, хорошей битвы или секса. Но длилось оно недолго, быстро проходя и оставляя после себя опустошение. И вот теперь через простую растяжку, упражнения и дыхание Ариарамн достиг этого состояния и отметил для себя, что стоит посвящать этому больше времени, делать такие упражнения каждый день.

Довольный собой, царь сел у окна и просто начал смотреть на спящие Сузы, думая над словами Куроша из своего странного сна: «Все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо, и это существо…» Ариарамн интуитивно прикрыл глаза и продолжил снова и снова мысленно повторять эти слова. Его разгоряченное тело расслаблялось, отдавая тепло холодному пространству, и как-то неявно царь ощутил этот процесс. Он видел свое дыхание, размеренное и спокойное, чувствовал воздух, ощущал чистоту сознания, наблюдая за тем, как его тело все сильнее успокаивается, словно затягивая царя в это спокойствие. Это не было сном, но очень его напоминало.

Царь открыл глаза и посмотрел на темный, еще спящий мир. Как будто бы краски стали ярче, а зрение – четче. Он видел больше предметов вокруг, а тишина и холод его больше не мучили. На душе было неспокойно, но и там Ариарамн нашел ростки спокойствия и силы. Он зацепился за них и просто сконцентрировался, ощущая, как под его внутренним взором эта сила растет, ширится. Его положение уже не казалось ему таким плохим, и эта башня больше не была холодной. Вероятно, на какое-то время она станет его домом.

– Что ж, значит, надо научиться любить этот дом, – сказал Ариарамн и вдруг осознал значение фразы Куроша из своего сна. – Ведь все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо, и это существо Я.

Глава 11. Адвокат: Необычная реальность

Виктор стоял и смотрел на рисунок крыльев на стене, пока его не вывел из задумчивости голос старика Гринвуда:

– Любуешься?

– Да как вам сказать… Просто смотрю. Странные они какие-то. Вроде бы знакомые, но точно уверен, что вижу их впервые. Ерунда какая-то!

– Нет, сынок. Это не ерунда. Веришь ты в это или нет, но есть у нас другие жизни, в которых мы были совсем иными персонажами. Возможно, ты был красоткой из квартала красных фонарей в Амстердаме и внизу спины, прямо там, где она соприкасается с… ну, ты понял. Так вот, именно там, возможно, и была татуировка этих крыльев. Или ты был клиентом, безответно влюбленным в…

– Гаррисон, я вот не пойму, вам недостаточно того, что вы меня подвязали в непонятную авантюру с вашим домом, так еще и травите истории сомнительного содержания?

Фолтон посмотрел на Гринвуда, глубоко вздохнул и спросил:

– А вы что, в Амстердаме бывали?

– Довелось.

– И как там?

– Как и везде в самых злачных местах этого умирающего мира: сигареты, виски и шлюхи.

Виктор посмотрел на Гринвуда несколько иначе. Этот старик был кем-то или чем-то большим, чем… обычный старик. Он тоже словно напоминал кого-то, только Фолтон не мог понять, кого именно. Словно этого человека он уже видел когда-то, только очень и очень давно. Может, он был как раз одним из персонажей прошлой жизни…

– Каким ветром вас занесло в Амстердам?

– Под парусами который. Я долгое время ходил на британских торговых судах по всему миру. Довелось побывать и в Голландии. А как же матросу не побывать в квартале красных фонарей, если он оказался в Амстердаме? Вот помню случай…

– Давайте в другой раз. Правда, интересно будет послушать ваши истории о квартале красных фонарей и морских путешествиях, но, кроме сиделки, я еще подрабатываю на полставки самым востребованным юристом Чикаго.

– Шутить изволите, сударь.

– Надо же себя как-то развлекать в обществе сумасшедшего моряка, который рискует перейти дорогу мафии и втянуть в эту авантюру еще и меня.

– Как-то уж ты, Виктор, слишком пессимистично настроен.

– Для вас пессимистично. Для меня же это здравый взгляд на вещи.

Гринвуд ничего не ответил, а просто надел шляпу, оперся на трость и сказал:

– Долго тебя еще ждать? Я уже готов ехать, а не байки травить.

Виктор скрипнул зубами, но смолчал, ведь с первых мгновений общения старик ему понравился. В нем была какая-то жизнь. Просто Фолтону оказалось непривычно общаться так… свободно. Он отвык от такого непринужденного диалога, но в такой приятельской словесной пикировке с Гаррисоном неожиданно для себя нашел отдушину для выхода напряжения всех последних дней. Или даже лет? За все годы притворства и игры важного, надутого адвоката, готового решить любой юридический вопрос, так свободно он чувствовал себя только с Маргарет. Как и с ней, с отставным моряком Виктор мог быть собой, а не казаться кем-то, лишь бы… угодить сильным мира сего, произвести впечатление, втереться в доверие.

Общение с важными персонами Чикаго и всей Америки, конечно, не подразумевало вранья, так как тайное в любой момент могло стать явным. И что самое интересное, оно вылезало всегда в самый неподходящий момент. Вместе с тем любое неосторожно сказанное слово могло быть использовано против человека, и Виктор Фолтон, зная это очень хорошо, ловко применял это и при общении с судебными органами, и при «мирных договоренностях» в пользу заинтересованных клиентов. Человек никогда не узнает, когда, кто и где услышал его слова и когда, кто и где применит это оружие против него. Кстати, нередко знание конфиденциальной информации приводило к летальным исходам. Так что нелетальным оружием информацию можно было назвать с большой натяжкой.

Фолтон вышел из дома старика и пошел к машине, полушутливо открыл дверцу и дождался, пока Гринвуд влезет в паккард, затем захлопнул дверь и, обойдя автомобиль, сел на водительское место.

– Куда изволите, сударь? – спросил Виктор. И ведь Гаррисон ответил ему!

– Едем в военно-морской госпиталь на Великих озерах. Знаешь, где это?

– Куда-куда?

– Заодно и уши проверим. И мозги. Неужели ты меня не услышал?

– Это же весь город надо пересечь! – в негодовании сказал Виктор.

– Отлично! Значит, дорогу ты знаешь. Трогай!

Виктору вдруг осточертела эта игра. «Что это за дичь тут происходит? Да я и сам хорош! В своем вообще уме? Работать у старика сиделкой, возить его через весь город. И не куда-то, а в военно-морской госпиталь США!»

Конечно, среди военных Виктор Фолтон был вряд ли известен. Его знали в узких кругах чикагской бизнес-среды. Но всякое бывает. Вдруг кто-то обратит внимание, что Виктор стал тесно общаться со стариком Гаррисоном Гринвудом, а затем крутится в районе базы ВМС США и заезжает в военно-морской госпиталь. Появятся вопросы. Будут интересоваться и подозрительно посматривать на Виктора, а там и до нелицеприятных слухов и сплетен может дойти, которые могут попасть не в те уши.

Паккард тронулся с места и бодро покатил по чикагским улицам. Гаррисон молчал, да и Виктор не горел желанием заговаривать. Так прошло полчаса, когда Гринвуд вдруг неожиданно спросил:

– Служил?

– Нет, ума хватило обойти армию стороной.

– Что бы ты понимал в этом! – в сердцах сказал Гринвуд, отвернулся ненадолго, а затем пристально посмотрел на Виктора: – Тебе нравится та жизнь, которой живешь?

– А вы как думаете? – вопросом на вопрос ответил Виктор.

– Однозначно нет! – сказал старик.

– Однозначно? Это еще почему?

– Просто ты не видел выражения своего лица, когда смотрел на крылья и соглашался на должность сиделки. Ощущение было, будто ты вынырнул с глубины на последних крохах воздуха, а затем сделал глубокий вдох полной грудью, чувствуя, как по телу растекается жизнь…

– Книги пишете на досуге?

– Я моряк! Хорошая история и забористые выражения у меня в крови. Хорошую историю я тебе уже продемонстрировал. На очереди забористое выра…

– Охотно верю, давайте без ругательств! – рассмеялся Виктор.

– Другое дело! Тебе идет смеяться, а то ходишь как надутый индюк.

Виктор, продолжая улыбаться, покачал головой. Ему все больше нравился этот старик, даже несмотря на то что периодически в нем брало верх раздражение. Адвокат не знал, куда приведет его эта история, но решил не сопротивляться и довериться происходящему. В общем-то, если посмотреть откровенно, то он ничего, кроме финансового достатка и положения в обществе, не потеряет, если вдруг что-то пойдет не так. А вот впечатления от такого открытого и честного общения со стариком Гринвудом останутся с ним навсегда. Даже смерти будет не под силу их забрать.

Паккард подкатил к контрольно-пропускному пункту. Гринвуду дежурный младший офицер махнул рукой как старому знакомому и с недоверием посмотрел на Виктора.

– Все нормально, младший лейтенант Харрис. Это свой человек и мой большой друг. Мы с ним будем периодически навещать парней. Он свой, отслужил несколько лет в Кэмп Грант в Иллинойсе.

Взгляд лейтенанта изменился, и в нем появилось уважение. Он кивнул Виктору.

– Зачем вы его обманули?

– Мне нужно, чтобы тебя здесь считали своим, иначе ты не сможешь свободно привозить меня сюда, когда мне это потребуется.

– А зачем вам сюда приезжать?

– Я занимаюсь реабилитацией военных после тяжелых ранений и несчастных случаев. Этим парням необходимо вернуться в общество. Многие из них не такие, как ты, любят служить своей стране, и им трудно встроиться в гражданскую жизнь. Поэтому для них ранение, несовместимое с продолжением службы, становится целым испытанием. Это странно, ведь каждый из них понимает, что может в любой момент отправиться на задание и не вернуться. Они готовы к смерти, но совершенно не готовы к жизни после службы или ранений. Смотри на них, пропитывайся ощущением долга и чести. А завтра поедем в институт паллиативной заботы. Там тоже есть много людей, нуждающихся в твоем внимании.

– Мистер Гринвуд, – официально обратился к Гаррисону Виктор, – но зачем мне это?

– Чтобы спасти свою душу, – серьезно ответил Гаррисон.

Между мужчинами повисло молчание. Виктор глубоко задумался, насколько кардинально начинает меняться его жизнь с момента встречи с этим стариком, а ведь сегодня только второй день их знакомства. Может, именно это ему и было нужно? Может быть, не роскошь, не высокие приемы, не положение в обществе и признание, не бизнес-клубы, а именно вот такое непринужденное общение?

Тем более будущее в тумане. США накрыл Черный вторник, и вот уже несколько лет вся страна живет в состоянии неопределенности. Да и в мире происходят непонятные события. Не успела отгреметь Первая мировая война, как мир находится на грани нового противостояния. Да, новый виток глобальных проблем происходит в далекой Европе, но пожар тех событий может охватить весь мир.

– Пойдем! – сказал Гаррисон, вылезая из паккарда.

Гринвуд провел Виктора за собой в госпиталь. Они прошли по стерильно чистым коридорам и вошли во двор госпиталя.

– Присядь-ка здесь, – скомандовал Гаррисон, указывая на скамью недалеко от площадки для реабилитации, а сам направился к группе военных. Виктор не осмелился ослушаться и присел на скамью.

Фолтон смотрел, как Гаррисон приблизился к высокому мужчине, который, тем не менее, казался ниже ростом из-за того, что сильно сутулился и словно старался спрятаться. На его лице отражалась боль. И не физическая, а скорее душевная. Вместо ноги – протез.

Занятие началось с легких упражнений. Военный делал шаги, словно заново учился ходить. Вместо топота ног по палубе военного корабля и зычных команд командира экипажа звучали беззвучные шаги и мотивирующие фразы физиотерапевта, которым оказался Гринвуд. Виктор смотрел, как люди работают парами: пострадавший и физиотерапевт. Таких пар было пять. Физиотерапевты создавали атмосферу мотивации и поддержки для людей, потерявших конечности и возможность служить своей стране на поле боя.