Четыре жизни миллионера из Парсы

Время тянулось медленно, но армии приближались друг к другу неумолимо, словно вода, после дождя наполняющая водоемы. Это было на руку персам, которые могли перегруппироваться после сражения с эламитским войском. Кир выжидал, и в целом Ариарамн приветствовал это решение, умерив злость и раздражение от того, что брат ослушался его приказа. На поле боя возникло шаткое равновесие, которое могло качнуться в любой момент как в одну, так и в другую сторону.

Ариарамн выглядел спокойным, однако на душе у него была тяжесть размером с Дайламан[7]. Пророчество и встреча с Митрой вызывали противоречивые чувства, и в итоге царь решил просто довериться провидению. Смысла страдать сейчас нет. Да и не свойственны такие чувства царю царей. Вся его жизнь создана лишь для таких моментов, в которые он принимает решения, влияющие на судьбы сотен тысяч людей и целых народов.

Во второй армии персов начались какие-то передвижения, а затем от них прислали гонца, который качнул чашу весов, да так, как Ариарамн меньше всего хотел.

Читая послание гонца, царь царей хмурился все сильнее, что не укрылось от взоров его военачальников.

«Дорогой мой брат, вавилоняне и мидийцы бывают очень убедительными. Наши соседи устали от постоянных завоевательных походов великого царя царей Ариарамна, поэтому решили, что у персов должен быть новый царь царей. Их золото поможет нам восстановить армию и создать задел на будущее, в которое я приведу нашу империю. Не о себе думаю, а о судьбе горячо любимой Персии. Прислушайся к голосу совести и разума и прими предложения Вавилона и Мидии».

Ответ Ариарамна был молниеносным: он выхватил меч и одним движением снес голову гонца.

– Кир предал нас, связавшись с вавилонянами и мидийцами. Мы теперь сами по себе, – сказал царь, окидывая шатер тяжелым, но решительным взглядом. – Отправить гонца с моим ответом. Пусть предатели знают, что их ждет при встрече со мной. Мы не отступим и не покроем себя вечным позором в глазах наших предков и богов.

Спустя время после получения ответа царя царей армия Кира развернулась и скрылась за холмом. Ариарамн и его воины остались один на один с тремя противостоящими им армиями. Персидский царь не питал иллюзий и понимал, чем, скорее всего, закончится данное сражение. Но пусть он лучше войдет в легенды персидского народа, чем станет посмешищем и его будут бранить за трусость. Царь царей никогда не отступит и никогда не покроет свое имя позором. Армия же, состоявшая из тысяч мужчин, была просто оружием в его руках. Эти люди доверили ему жизни, и сейчас пришло их время умирать.

Главные ворота Суз открылись, и из них вышли эламитские воины.

– Трое против одного. Честно ли? Это пусть их боги решают. Нам же поможет наш великий бог Ахура-Мазда и его солнцеликий помощник Митра. С нами боги! С нами сила всего персидского народа! Те, кто отступил, покрыли себя вечным позором. Не видать им места подле великого Ахура-Мазды, не познают они сладости рая солнцеликого Митры. Мы – истинные сыны своего народа, лучшие представители Персии. Не убоимся страхов и происков духа разрушения Ангра-Майнью. Если нам суждено сегодня пасть в бою, то сделаем это достойно – так, чтобы боги смеялись и радовались, завидев, какие воины в скором времени придут к ним для последней битвы с разрушителем.

Ответом Ариарамну стал дружный рев десятков тысяч персидских глоток…

Из персидской армии в строю осталась от силы треть. Кто-то из генералов, не выдержавший страха смерти, позарился на золото Вавилона и сдался на милость победителей. Все это Ариарамн видел, уже сидя в повозке с решеткой, которая везла его в Сузы. Правая рука не слушалась и жутко болела, отбитая сильнейшим ударом мидийского боевого слона, выбившим царя из седла.

Бессмертная тысяча сражалась легендарно, перемалывая без разбора волны мидийцев, вавилонян и эламитов. Грустно одно – некому будет передать эту легенду потомкам, чтобы знали, какая кровь течет в их жилах.

Болела и нога, прошитая мидийской стрелой. Хорошо, что не задела кость. Видно, духи-хранители и солнцеликий Митра решили уберечь царя от увечья.

Ариарамн улыбался. Славную трепку он задал трем союзным армиям, которые превосходили его по численности минимум в три или четыре раза. Он ясно понимал: если бы не предательство брата, они бы перемололи все три армии и к вечеру завтрашнего дня к территории Персидской империи присоединился бы весь Элам.

Странное чувство. Ариарамн успокоился, словно доверился судьбе и больше не сопротивлялся. Дальше его ждала неизвестность. Вряд ли продажный Кир станет выкупать брата, поэтому, вероятно, царя ждет либо вечное заточение, либо казнь. Но Ариарамн улыбался. Он прожил яркую жизнь, оставил после себя сына в Парсе и…

Стоп! Умирать никто не собирается, и жизнь еще не окончена. Он царь царей и останется им, пока жив. Такой титул может носить только один человек, и этим человеком является именно он, Ариарамн, правитель Персидской империи.

Глава 8. Царь: Плен

Одиночная камера после изобильного царского шатра настолько контрастировала с привычной реальностью, что царь не мог даже присесть, не говоря уже о том, чтобы с комфортом расположиться среди подушек на широком ложе. Пусть даже с поврежденной ногой, он стоял, испытывая боль, злость и раздражение. Ему никто и не подумал оказать подобающий прием и предоставить условия, достойные царя. Для них он был обычным преступником, от которого, вероятно, отказались в родной Персии, ненужный никому за пределами родной страны.

Почему его оставили в живых? Как напоминание другим царям, что может произойти с тем, кто придет в роли захватчика? Или, возможно, как разменную монету в будущих противостояниях с Персией?

Сузы оказались величественным и богатым городом, который по праву носил статус религиозного и торгового центра всей Эламской империи. Пока Ариарамна везли по главным улицам, он видел дворцы и храмы во славу местных богов, рынки и мастерские, жилые и торговые кварталы, а также систему водоснабжения с каналами и водопроводом, чего не было во многих городах Персии.

Эламиты смотрели на повозку с влиятельным заключенным, кто-то бросал в него тухлые овощи и даже камни, но в большинстве своем люди оказались здесь терпимы к человеку, который пришел с войной на их земли.

Ариарамн оперся на стену. В камере он был один. Через решетки царь видел, что в тюремном отсеке находилось множество других заключенных, но все они были не из числа персов. Наверное, тех, кого удалось пленить, эламиты отправят в шахты и на рудники. Во всяком случае, сам Ариарамн так бы и поступил. Иначе зачем держать столько заключенных, которых необходимо постоянно кормить.

Царь привалился к стене. Окно было одно, и через него помещение не покидали запахи немытых тел и нечистот, поэтому в темнице стояла настоящая вонь. Не все пленники были царями или высокородными особами либо перестали ими быть, сидя в заключении долгие месяцы и годы. Смрад, зловоние, поражение в битве и ранения стали раскачивать спокойное состояние Ариарамна, которое, видимо, еще какое-то время поддерживалось энергией недавней битвы. Но сейчас эта поддержка угасала – начало спадать напряжение и боевая злость, на смену им приходило какое-то стылое, тяжелое безразличие и апатия.

В голову лезли мысли, совсем не свойственные могучему и волевому полководцу и воителю: «Что дальше? Что будет со мной? Что будет с Персией? Или, может, эламиты сжалятся надо мной и в скором времени казнят? Хочу ли я смерти? Не в моем положении сейчас хотеть чего-либо. На все воля богов: я лишь вижу, как Ахура-Мазда проверяет меня на стойкость».

Обессилев совсем, Ариарамн опустился на то, что служило топчаном: несколько досок, которые располагались на камнях примерно одной высоты. Царь лег и забылся беспокойным сном. Ему снилась золотая Парса, столица великой Персии, царский дворец и сын Аршама, с радостью встречающий отца из похода на Элам. Это то, что он представлял, когда покидал Персию. Это то, чему никогда не суждено было сбыться.

– Проклятая ведьма! – сквозь зубы выругался во сне царь. – Это все ее вина! Она наслала на меня проклятье. А еще Кир – слабак, предатель и недостойный брат! Нет ему места среди воинов Ахура-Мазды. Недостоин он называться персом и носить титул царя царей. Главное, чтобы с сыном Аршамой и с женой все было в порядке.

Царь вспомнил карие глаза своей царицы Фарангис. Ему нравилось значение ее имени – «божественный свет». Красивее женщины он не встречал ни в одной стране, в которых бывал с завоевательными походами. Неожиданно образы родных и близких людей стали сменяться муками, которыми грозило заточение. Холодный пол, кандалы на руках и ногах, рудники и тяжелая работа. Ариарамн бредил, рана на ноге воспалилась и болела, а потом все резко закончилось, и он открыл глаза. Перед ним стоял высокий, статный стражник-эламит, который держал за руки Куроша, того самого молодого воина, который первым прорвался на стены Солариса.

Юношу бросили на пол, и он оказался прямо у ног царя.

– Вы, персидские собаки, возомнили о себе невесть что, думая, будто сможете завоевать великий Элам. Сломали о нас зубы, как ломали до этого ассирийцы, – сказал стражник, словно выплюнув слова, а затем действительно зло сплюнул на пол, вышел из камеры и повесил на дверь тяжелый замок.

– Курош? – сказал Ариарамн, не поверив своим глазам. – Я видел, как ты умирал в том эламитском доме. С такими ранами не живут.

– В некотором смысле я там действительно умер, мой царь, – сказал молодой воин. – Но при осаде Суз, когда брат предал вас, я снова был в строю. Просто… в несколько ином статусе.

– Я не понимаю тебя.

– Со временем поймете. Вы остаетесь моим царем, но сейчас наше с вами положение, скажем так, равное. Мы в одной колеснице. И я по-прежнему готов отдать жизнь за вас, однако не стоит на это рассчитывать. Ее могут забрать быстрее, чем я успею глазом моргнуть.

Ариарамн смотрел на Куроша и не узнавал воина. Тот был словно старше себя самого месячной давности: виски покрыла легкая седина, черты лица стали грубее, а движения плавнее, как будто он прошел суровую школу бессмертных. Царь даже не заметил, как молодой воин оказался на ногах – настолько его движения были мягкими и быстрыми.

Царь снова ощутил боль в поврежденной ноге, которой никто заниматься не спешил. Отчаяние коснулось его души лишь на мгновение, как он тут же вытолкнул его привычными решительными мыслями: «Хотят, чтобы я умер своей смертью? Этого им придется ждать долго. Мне даже звезды говорили, что я проживу длинную жизнь! Звездам нет дела до угроз многочисленных недругов…»

Какое-то время мысли путались, царь хаотично перескакивал с одной на другую, а затем забылся тревожным сном. Разбудило его лязганье тюремного замка.

– Здесь я не был… дай-ка вспомнить… со времен, когда меня, юного, начинающего воина учили тому, чем может закончиться пленение. Хотя говорят, что вы, персы, относитесь к своим рабам и заключенным более человечно, чем остальные народы. Скажи, перс, правда ли это?

Ариарамн после пробуждения не сразу понял, где находится и что здесь делает. Перед ним стоял статный и богато одетый человек.

«Наверное, один из правителей», – подумал царь царей. Его мысленно стало уносить в темноту, перед глазами все поплыло, и мир сузился до тонкой полоски света, которая пробивалась сквозь почти закрытые веки.

– Да ведь он сейчас отключится, и может статься, что навсегда. Он не только наш пленник, но, несмотря на свою роль во всей этой войне, наш гость. Окажите ему подобающий уход, выделите закрытое помещение в самой высокой башне дворца и приставьте охрану. Пришлите лекаря. Да побыстрее! Не хватало, чтобы такой ценный пленник умер у нас на руках. Он способен еще оказаться ценным и Эламу, и всему миру.

– Слушаюсь, господин Уртаки.

Через уплывающее в темноту сознание, услышав имя, Ариарамн лишь волевым усилием сумел запомнить внешность человека. Перед ним оказался сам правитель Элама – царь Уртаки.

Глава 9. Адвокат: Крылья на стене

Привычное утро. О вчерашнем одиноком вечере, полном переживаний, Виктору Фолтону напоминали только отголоски терпкого сигарного запаха в его домашнем кабинете и недопитый виски на рабочем столе. Обычно он допивает эти прекрасные напитки из своего бара, однако вчера его целиком поглотили воспоминания прошлого. Настолько глубоко они забрались в его разум и душу, что отключили связь с реальным миром. Фолтон так и уснул в кресле в своем кабинете, с трудом с тяжелой головой перебравшись на кушетку, не сумев заставить себя сделать лишние пару-тройку десятков шагов до спальной своего большого дома.

Голова наутро болела так, словно Виктор вчера все же не только допил стакан, но и вычистил небольшой бар своего кабинета. Он специально держал под рукой несколько бутылок на такие случаи, а основной бар перенес в гостиную. С ним наплывами случалась меланхолия и потеря ориентиров в периоды особо сильных душевных терзаний и мук, и мини-бар он воспринимал как лекарство. Вчера Фолтон был близок к такому болезненному состоянию.

Холодный душ привел его в порядок и прочистил мозги. Мужчина ненавидел прибегать к этому, однако лучше средства от похмелья не знал.

Оставаясь в раздраженных чувствах, Виктор поприветствовал мажордома, который уже хлопотал по дому и давал указания кухарке. Фолтон отправился на свою любимую веранду, видами с которой он любовался каждое утро, доказывая самому себе, что он на вершине успеха. С минуты на минуту ему подадут завтрак, а свежий выпуск газет уже должен ждать его на журнальном столике. За что он ценил Грегори, так это за его умение не лезть в душевные дела своего нанимателя и выполнять обязанности в любой ситуации – как при буранах внешнего мира, так и в периоды душевного ненастья Виктора.

Но, видимо, сегодня все встали не с той ноги.

Газет на столе не оказалось, завтрак еще не был готов, и Виктор вообще не находил в поле зрения своего мажордома, а кричать на весь дом было не в его духе. Хотя он и не должен был находиться постоянно подле своего нанимателя. Утреннее раздражение, которое, казалось, поутихло после холодного душа, начало разгораться с новой силой.

На веранду вошла кухарка и внесла на широком подносе яичницу с беконом, крепкий, ароматный чай, быстро поставила все перед Виктором и удалилась. Точнее, попыталась удалиться.

– Миранда, я прошу тебя, найди, пожалуйста, Грегори и пригласи его ко мне.

Больше всего Виктор не любил, когда что-то идет не по его плану и распорядку. Но больше этого он ненавидел ждать. Ожидание угнетало и убивало его, потому что чаще всего проходило в полной неизвестности.

«Чертовы люди просто не могут создавать безопасность и комфорт! Просто давать долбаные безопасность и комфорт – это все, что необходимо! А когда я чего-то не знаю, мне становится небезопасно и некомфортно, как сейчас. И я как идиот сижу и жду непонятно чего. Что я жду сейчас? Сколько мне ждать? Стоит ли ждать?» – раздраженные мысли буквально заполонили разум Виктора Фолтона, и мужчина понимал, что сегодняшний день пройдет насмарку. Одно радовало: сегодня суббота, а это значит, что не будет особо важных дел – только праздные встречи, направленные на развитие его сети контактов.

Виктор любил субботу за то, что весь день был каким-то усредненным, без обязательств – он мог поработать в одиночестве в своем кабинете, разгребая то, до чего не добрался в течение недели, посещал встречи разных воскресных клубов и званые обеды.

Но сегодня он решил поменять свой привычный распорядок и посетить одного человека, который стал костью в горле могущественных людей.

«И почему же Эдвард Эллиот решил нянчиться с этим стариком Гринвудом? Уже давно мог бы избавиться от него любым доступным способом. В Чикаго постоянно случаются какие-то несчастные случаи. И не только с высокопоставленными людьми, но и с самыми обычными. С обычными даже чаще».

Наскоро позавтракав, Виктор встал из-за стола на веранде и вышел в гостиную. Грегори, его мажордом, педантичный и преданный, так и не объявился.

«Может быть, просто Миранда не передала мою просьбу? За Грегори такого не водится, чтобы он игнорировал мои просьбы и пожелания. Вероятно, произошло что-то действительно серьезное?» Виктор ходил по дому и не мог отделаться от мысли, что происходит что-то странное, выбивающееся из привычного хода вещей. А он любил свой привычный ход жизни, когда все понятно и можно строить планы, зная, что будет через день, неделю и даже месяц. Иначе все превращалось в хаос. И как всегда, в жизни Виктора хаос начинался с Маргарет.

«Ты же просто существуешь! Каждый твой день похож один на другой, каждая неделя мало чем отличается от прошлой. Сменяются только лица, но для тебя все остается неизменным, потому что внутри ты не меняешься, только черствеешь, засыхаешь. Ты сухарь!» – любила она говорить ему, когда они были вместе, укоряя за его стиль жизни, в которой все было предопределено.

Виктор как наяву слышал ее голос. Она ела его мозг чайной ложкой, а он терпел, пока именно она не выдержала его ханжества, высокомерия и безразличия. В один день ее просто не стало в его жизни. Маргарет уехала. Зная ее натуру, Виктор был уверен, что она сама не знала, куда именно направляется. Главное, что не рядом с ним, в его устроенном, расписанном по минутам мире.

Но самое паршивое во всей этой истории то, что он любил ее даже после пяти лет, что они провели порознь. А еще Фолтон знал, что она чертовски права. Он знал, чувствовал всем телом ее правоту. Это для него был важен успех, общество воротил Чикаго и расположение самого мэра города.

Он часто думал, что надо быть полным идиотом, чтобы отказаться от такой обеспеченной жизни в высшем обществе, которую он смог себе устроить. Отказаться от пухлых чеков, дорогого виски и коньяка и вкуса лучших сигар?

– Да чтоб тебя, Маргарет! Ну зачем ты появилась именно сейчас?! – выругался Виктор.

Его раздражение усиливалось, и он понял, что уже не хочет разбираться с Грегори. Все, что ему было необходимо, – это проветрить мозги и выгулять тело. Сигарный дым и дорогой виски – это, конечно, прекрасные атрибуты жизни обеспеченного жителя Чикаго, но в голову они бьют не хуже самого обычного пойла из Бронзвиля. Когда много пьешь и куришь – даже лучшее, – все равно странно рассчитывать на ясную голову и прекрасное состояние тела и ума.

Виктор собрался, нацепив более светскую одежду для поездки к старику Гринвуду, уселся в свой паккард, отметив про себя, что уж автомобиль-то мажордом соизволил для него подготовить, а затем направился в Бэк-оф-зе-Ярдс, где и жил этот злополучный мистер Гаррисон Гринвуд. По пути туда он снова и снова в мыслях возвращался к этому старику, ни на секунду не успокаиваясь: «Упертый старый осел! Неужели он думает, что сможет тягаться с ребятами Аль-Капоне? Ладно, если бы только с этим недоумком Эдвардом Эллиотом, владельцем обувной фабрики. Все ведь знают, что обувной бизнес – это всего лишь прикрытие. Неужели Гринвуду просто расхотелось жить? Или мозги сплавились на старости лет?»

Паккард катил, порыкивая двигателем, в сторону Бэк-оф-зе-Ярдс. Субботние дороги оказались на удивление пустыми, и это немного улучшило состояние Виктора, которое с утра болталось на уровне парового котла, готового в любой момент взорваться от перегрева. Настроение неожиданно улучшилось настолько, что Виктор даже начал мурлыкать под нос: I can’t give you anything but love[8], но, поняв, что невольно напевает любимую песню Маргарет, переключился на неофициальный гимн времен Великой депрессии: Brother, can you spart a dime?[9] Настроение не успело снова испортиться от неожиданного воспоминания о Маргарет, и Виктор просто наслаждался тем, что он не среди тех, кто клянчит десять центов, сидя на улицах Чикаго.

Виктор добрался до Бэк-оф-зе-Ярдс и ехал не спеша, изучая квартал, в котором бывал не так уж и часто. Мгновения этого путешествия переплетались, как ноты джазовой симфонии. Узкие улицы словно застыли в ритме какого-то своего течения времени. Наблюдая за хлопотами официантов в старинных кафе и улавливая ароматы пряных приправ и густого кофе, Виктор вспоминал, как еще юнцом любил прибегать сюда, чтобы насладиться этими запахами, если повезет, еще и вкусной, хоть и вчерашней выпечкой.

Старые фасады зданий, словно художественные картины, рассказывали свои истории – о стремлении, любви и потерях. Они были тканью прошлого, наслоившейся на настоящее, не отпускавшей его в будущее. Через напеваемую песню Виктор услышал звучание уличного саксофона, напоминающего о днях, когда музыка была голосом свободы. Автомобили более обеспеченных жителей города стояли под солнечным светом, создавая музей под открытым небом, а старые фонари, искрясь в теплом воздухе, дополняли увиденную Виктором картину.

Этот романтичный настрой стал очередным напоминанием о Маргарет. Если бы не ее письмо, Виктор никогда бы не увидел этот грязный промышленный район в таком свете. Настроение снова начало ухудшаться, но мысли о предстоящей сделке с Эдвардом Эллиотом помогли сохранить его в зеленой зоне.

– Мистер Гринвуд, мистер Гринвуд, где же вы? – начал бубнить себе под нос Виктор и в ту же минуту обнаружил себя напротив двухэтажного дома со слегка покосившейся крышей.

Дом находился в прекрасной, пожалуй, в лучшей части района Бэк-оф-зе-Ярдс и был свидетелем прожитого времени и пройденных бурь. Покосившаяся крыша выглядела как склоненный старик, переживший многое, но оставшийся твердым и несгибаемым.

– Не удивлюсь, если сам Гринвуд выглядит так же.

Виктор припарковал паккард напротив входа. Старые, рассохшиеся ступени вели к двери, которая, кажется, знала множество тайн, но не собиралась делиться ими с каждым, кто сюда войдет или посмеет пройти мимо. Между деревянными досками отслаивалась старая краска, словно макияж времени, раскрывающий историю нескольких поколений. Дом умирал, это очевидно было каждому, видевшему его.

Фолтон сидел в машине и наблюдал за домом. Редкие прохожие невольно ускоряли шаг, проходя мимо. Окна, скрытые за ветками забытых растений, словно глаза, вглядывались в прошлое, возрождая сцены семейных ужинов и детских приключений. Разбитые стекла на втором этаже пропускали свет внутрь.

Впрочем, старый дом нес в себе не только уныние, но и гордость прошлого, тихо нашептывая о временах, когда на его ступеньках собирались люди, обменивались историями и мечтали о светлом будущем. Сейчас всего этого не было, как не было и жизни в самом доме.

Фолтон выселит Гринвуда, чего бы ему это ни стоило.

Оставив машину у входа, Виктор снял шляпу и направился к двери. Повернув ручку, адвокат с удивлением обнаружил, что дверь открыта. Постучав для приличия и несколько раз позвонив в колокольчик, Фолтон вошел в дом. Прямо перед входом в кресле расположился сам хозяин дома, направляя прекрасный образец охотничьего ружья Remington прямо в незваного гостя.

– Я ждал именно вас, Виктор. Меня зовут, как вы могли догадаться, Гаррисон Гринвуд. К вашим услугам. Присядете? – сказал владелец дома, в общем-то не оставляя большого выбора Виктору.

Умелый адвокат включил свое обаяние, как он умел это прекрасно делать, постарался максимально расслабиться, принял приглашение мистера Гринвуда и сел на стул, который стоял недалеко от входа, у стены с семейными фотографиями.

– У вас есть выбор, – сказал Гаррисон. – Первый вариант: пытаться меня убедить в том, что я должен продать дом этому кретину Эллиоту. Так мы не придем ни к чему толковому, и вы рискуете покинуть район вперед ногами и с дырой в животе. Вряд ли вам данный вариант по душе. Хотите услышать второй?

– Буду признателен, – ответил максимально спокойно Виктор.

– Второй вариант: выслушать меня и в конце нашего разговора встать на мою сторону и даже защищать меня в суде.

– Признаюсь вам честно, я пришел именно за первым вариантом, но вы убедительно мне показываете, что второй вариант для меня более предпочтительный.

– Вы очень прозорливы, – сказал Гаррисон. – Как я могу быть уверен в том, что вы выполните данное обещание?

– Никак. Вы можете рассчитывать только на мое слово. Но пока, кроме угрозы ружьем, я больше не вижу ни единой причины делать то, о чем вы меня попросите. Пока я, конечно, даже не знаю, о чем вы меня просите.

Старик опустил Remington, тяжело встал со стула и сказал:

– Ступайте за мной.

Виктор прошел в гостиную и остолбенел. Одна из стен была полностью закрашена белым, а на ней были невероятно красиво нарисованы расправленные крылья. Ощущение было таким, словно он где-то их уже видел. Ну конечно! Этот же знак Виктор видел буквально вчера на оттиске печати, которую сломал, чтобы открыть письмо Маргарет. Но как это связано с этим домом и Гринвудом? И при чем тут сама Маргарет?

Вопросы стали возникать в голове Виктора. Он любил разгадывать юридические загадки и распутывать сложные узлы, но не любил то, что ставило его в тупик. Гринвуд, крылья на стене и непонятная связь с Маргарет были именно этим и заставили Виктора снова начать злиться. И зачем он вообще пришел в этот дом вот так, без подготовки и на фоне утреннего раздражения, в эмоционально нестабильном состоянии?