Четыре жизни миллионера из Парсы

Наваждение спало, и воин отправился в сторону надвратной башни. К нему уже присоединились еще несколько его братьев. Вместе они быстро сломили сопротивление эламитов, вошли в башню и начали спускаться по лестнице… Через час после начала штурма пали ворота. Персы сумели захватить входную группу и открыть ворота, которые прежде усердно ломали тараном.

Царь смотрел на происходящее с наслаждением. Смотрел взглядом правителя этих земель и понимал, что город уже его, как и все близлежащие плодородные территории. Еще через час к Ариарамну подъехал один из персидских генералов, который сообщил, что Соларис почти захвачен и воины уже ведут бои за центр. Царь пожелал лично въехать в город.

Возле ворот на каменных ступенях сидел молодой воин.

– Это ты был первым, кто взошел на стены Солариса? – спросил Ариарамн молодого перса.

– Да, мой царь! – ответил воин.

– Как твое имя?

– Курош!

– Ступай за мной, Курош, ты заслужил мое внимание и награду, которую сможешь выбрать сам среди богатых трофеев.

Кто-то подал Курошу коня, и отряд всадников во главе с Ариарамном двинулся вглубь города, в котором уже вовсю хозяйничали персы. Всех выживших женщин и детей сводили на центральную площадь, немощных и раненых добивали на месте, непострадавших мужчин старались взять живыми – в каменоломнях и на строительстве храмов во славу Ахура-Мазды требовалось много рабов.

Ариарамн вдруг остановил коня и посмотрел на необычное здание, которое выделялось среди всех построек в Соларисе: более темный камень, словно выветренный временем, при этом богато украшенные смотровые отверстия, которые были прикрыты темной тканью. Царя потянуло туда, в темноту здания.

– Я желаю войти внутрь! – сказал Ариарамн и посмотрел на Куроша. Юноша, не говоря ни слова, первым вошел под своды дома, больше напоминавшего дворец…

Глава 3. Настоящее: Стремление жить

Егор! Егор! Стой!

Мальчишка бежал по отделению, не замечая ничего вокруг. Улыбка от уха до уха. В руке – чертик, сделанный из капельницы. Дороже игрушки на тот момент у него не было. Вовка сделал, молодой парень из соседней палаты, который беззаветно и безответно влюбился в его маму.

Снова в его адрес неслись радостные возгласы взрослых пациентов и строгие окрики медсестер. Он знал, что они ругались больше для порядка. Слава любимца кардиохирургического отделения прочно закрепилась за ним, вихрастым мальчишкой, уже с первых дней пребывания здесь.

– Егор! Егор! – кричала медсестра голосом более тревожным, чем обычно. Мальчик посмотрел на свои руки и увидел, как они синеют.

– Ой! – сказал Егор и резко остановился, зная, что такое состояние не очень хорошее. Но было поздно, мальчик почувствовал, что ему становится хуже, и изо всех сил побежал дальше. Ноги стали наливаться тяжестью, заплетаться, в голове словно появился туман.

«Глупо? Да, очень! Но я хочу жить! А это окно в конце коридора так близко! Дотяну! Обязательно дотяну! – думал он, выставляя перед собой чертика, когда сознание Егора стало неясным. – Два шага не хватило! Всего два шага! В следующий раз обязательно добе…»

Ноги подогнулись, и мальчик рухнул, больно приложившись коленями и ладонями, чудом сохранив голову от серьезного ушиба. Что-что, а падать он научился очень быстро, еще после первого раза, когда больно ударился головой о пол. Но сознание все равно бережно его оставило.

Егор вдруг оказался на операционном столе. Точнее, нет, не так! Он оперировал! Перед ним лежало тело маленького человека… Маленького? Человека? Это же ребенок! И Егор его оперировал, понимая, что случай крайне непростой и требует всех его умений. Хирург прикрыл глаза, делая плавный вдох и выдох, и снова открыл их, выбрасывая Егора спокойной и уверенной волей из своей головы, а вместе с ним и все лишние мысли и сомнения. Ему было нужно все его внимание в этот ответственный момент. Угасающее сознание мальчишки успело уловить лишь одно слово: «Надрез», и после этого он погрузился в темноту.

Крики медперсонала на мгновение привели его в чувство, и он снова оказался в теле пятилетнего мальчика по имени Егор, чтобы затем погрузиться в медикаментозный сон.

Сколько прошло времени, было совершенно неясно. Его сознание словно было где-то далеко и одновременно в нескольких местах. Ему всегда снились яркие сны, но в момент операции на сердце они были особенно реалистичными. Многие из них прошли мимо его памяти. Он просто помнил, как удивлялся их похожести на настоящую жизнь. Они были реальными!

Егор был в зале судебных заседаний, затем оказывался в каменной комнате, сырой и промозглой, затем куда-то мчался на мотоцикле по горному серпантину, упиваясь свободой и возможностью спасать чужие судьбы. Мир принадлежал ему в каждом из видений. Вместе с тем мир был каким-то чужим, будто бы он, Егор, грубо вторгался на территории, куда раньше для него были закрыты двери.

Это было странное ощущение. Егор словно брал на себя то, что эти люди были не в состоянии пережить самостоятельно, и оставлял им чуточку своего добра и любви. Как оказалось, любви в его жизни было много: любовь мамы, которая из далекого края привезла его в региональный сибирский центр, в одну из лучших клиник умирающей страны, и осталась рядом, став медсестрой этого госпиталя; любовь строгого отца, приехавшего из деревни в крупный город и заслужившего своим стальным характером уважение местных криминальных авторитетов; а также любовь тех самых пациентов и медсестер кардиохирургического отделения и Вовы, который сделал из капельницы чертика.

Любовь Вовы была, пожалуй, особенно сильной, без примесей эго и ожиданий. Он был неизлечимо болен. Кажется, опухоль на сердце. Ему было нечего терять, словно он уже согласился с тем, какая судьба его ждет. Все вокруг видели, как Вова был влюблен в маму Егора. И она видела, но любила своего мужа, о чем честно призналась молодому парню. Кажется, Вова не страдал из-за этого, а проживал последние дни в благодарности, что Бог, судьба и высшие силы одарили его таким прекрасным чувством.

Егор проснулся посреди ночи. Огни большого города пробивались сквозь неплотно задернутые шторы, делая темноту комнаты более мягкой. Мальчик лежал с открытыми глазами. Сны были такими яркими. Все последние дни каждую ночь он будто вываливался из привычной матрицы в какие-то параллельные измерения, где мог снова и снова проживать то, что, как он думал, жило только в его воображении.

Вова… Как же он мог забыть его спустя годы? Почему это произошло? Ведь он стал для Егора примером истинной любви и служения без ожиданий, злости и разочарований. Красивое, чистое чувство, которое встречается так редко в жизни человека.

За время пребывания в отделении кардиохирургии у Егора скопилась настоящая коллекция чертиков, рыбок и других фигурок, сделанных из капельниц и покрашенных в зеленый цвет. Но первый чертик странного темно-зеленого цвета был самым любимым. Ведь он был первым.

А потом чертики и рыбки перестали появляться, потому что не стало их создателя. Может быть, любовь Вовы пропала в тот момент, когда он ушел из этого мира? Вряд ли. Любовь человека живет столько, сколько живет память о нем. Егор вспомнил Вову и вновь увидел его глаза, полные жизни в их последнюю встречу. Егор помнил, как его друг радостно улыбался, когда говорил за чертика совершенно глупым, но таким смешным голосом.

Любовь живет не в человеке, она зарождается в нем, оказывая влияние на других… и продолжает жить в них.

Темнота… Кажется, Егор снова провалился в сон. Словно через какую-то пелену он слышал неумелую молитву матери, обращенную к Богу, и из еще более далекого измерения – молитвенные слова отца. Егор не знал, выживет или нет, но нечто мягкое, невидимое и очень родное начало возвращать его в мир живых. Он видел, как это нечто приобретает знакомые очертания и формы, улыбается той самой чистой и открытой улыбкой, которую Егор видел каждый раз, когда в его руке появлялся новый чертик. Это был Вова…

Глава 4. Царь: У всего есть последствия

В нос Куроша проник аромат благовоний, создавая особенно сильный контраст с запахами города: от пожаров, грязных тел воинов, крови мертвых горожан и защитников, тут и там в беспорядке лежащих на городских улицах.

Сначала молодому воину показалось, что он вошел в местный Зал собраний, однако он быстро понял, что это жилой дом. Несколько необычный, но все-таки жилой. Здесь были типичные для крупных общественных зданий пространства, и вместе с тем чувствовалось в нем что-то домашнее: тут и там стояли разнообразная мебель, статуи и статуэтки, которые своим наличием создавали совершенное странное впечатление, будто один крайне богатый человек просто решил выкупить общественное здание под свою резиденцию. Картину дополняли предметы личного обихода: где-то лежал гребень для волос или легкая тканевая накидка, по всей видимости, принадлежавшая какой-то знатной эламитке.

Курош не терял бдительности, а за ним уже следовали еще несколько воинов из личной охраны Ариарамна. Глухой стук тетивы о наруч разорвал тишину, словно гром в ясный безоблачный день, и сразу же за этим последовал вскрик и грохот упавшего тела где-то за спиной молодого воина.

«Шух, шух», – две персидские стрелы с характерным звуком устремились одна за другой на второй этаж виллы, но скрывавшегося там стрелка уже не было, лишь стремительная тень, скользнувшая по балкону в темноту строения.

Ариарамн в это время уже входил на виллу, и довольно быстро личная охрана укрыла царя массивными щитами.

«Четко действуют! Отработанные движения. Видно опытных воинов. Но успели бы они защитить царя, если бы стрела была направлена точно ему в сердце? – подумал Курош и как-то совсем по-ребячески самому себе ответил: – Я бы точно успел».

Часть воинов отправилась проверять здание. Курош тоже было собрался пойти, но властный голос царя велел ему:

– Останься. – И молодой воин повиновался.

К вилле подтягивалось все больше персидских воинов, растекаясь словно полноводная река весной по равнинной местности. Теперь Курош видел здание в совершенно ином свете – вилла больше напоминала госпиталь: в разных ее углах лежали раненые и убитые эламиты. Персы с ранеными обращались как с порченым товаром: если видели, что человек еще может принести пользу, оставляли в живых; если понимали, что от калеки в будущем не будет проку, добивали без пощады. Кричали женщины, где-то плакали дети, стонали раненые и умирающие. Жуткий контраст красоты и богатства резиденции эламитской знати и смерти, которая жадной рукой забирала все больше ни в чем не повинных людей.

Ариарамн всего этого не замечал. Ему было плевать на жалких эламитов. Ему был ведом только язык силы. Пал в бою? Значит, выбрал не ту сторону, был недостаточно силен, удачлив, любим богами. В общем-то, он так же относился и к своим воинам. Они были для него, конечно, людьми более значимыми, чем эти жалкие эламиты. И вместе с тем к ним он относился так же, как лев относится к слабым самцам своего прайда – готов был перегрызть им глотку, если те хотя бы движение сделают в сторону его добычи или желанной самки, или из-за необходимости поставить их на место.

Несколько иначе он смотрел на молодого воина Куроша, который сегодня ярко проявил себя при штурме города. Этот юноша напомнил Ариарамну его самого в молодости – любимец богов, удачливый, резкий, не по годам мудрый. Такие люди ему нужны. Это настоящая удача – найти такого человека.

До царя донеслись звуки сражения и хохот смеющихся персов. Интуиция повела его в сторону большой жилой комнаты. Напротив входа полукругом собрались персы, а в центре, решительно сжимая меч, стояла миловидная женщина, стараясь достать им хоть кого-то. Заплаканное лицо, распущенные волосы, порванное платье, которое обнажало стройные ноги.

«Видимо, это знатная эламитка, хозяйка этого дома», – подумал царь и обратился к стоящим к нему спиной воинам, намеренно повышая голос:

– Что здесь происходит?

Воины неосознанно повернулись на голос царя, и женщина, улучив момент, вонзила какому-то глупцу меч в живот. Воин охнул, осев на мраморный пол, и кто-то из самых горячих уже замахнулся своим мечом, чтобы отомстить женщине, но царь остановил его.

– Не трогать ее! – рявкнул он.

Персы расступились. Глаза женщины полыхали ненавистью. Царь посмотрел на нее и властным тоном сказал:

– Меч!

Никаких действий за этим не последовало, и тогда Ариарамн, недолго думая, вытащил свой меч, сделал короткий шаг вперед и быстрым, хлестким движением без замаха выбил клинок из рук женщины. Женщина тут же обхватила запястье левой руки пальцами правой – хлесткий, резкий, злой удар царя не прошел для нее бесследно.

– С каких это пор персидские цепные псы, сидящие по своим городам, нарушают покой знатных цивилизованных граждан славного Элама? Неужели они забыли свое место? Неужели им не страшен гнев нашего бога солнца? Как ты, перс, посмел обратить силу своей армии против города Соларис, названного в честь нашего верховного бога? Видно, ты не ведаешь, что творишь. Видно, ты готов поставить на кон свою империю, раз без страха убиваешь простых сынов и дочерей Солариса и Элама.

Ариарамн смотрел на хозяйку дома – в этом у него уже не было сомнений. В гневе женщина показалась ему еще краше, а ее гордый нрав пришелся царю по душе. Но внешне он не выдавал своих чувств и мыслей, а продолжал холодно и жестко смотреть в глаза женщины. Все вокруг знали, что этот взгляд не предвещал ничего хорошего. Мало того, что эламиты напали и сожгли несколько персидских поселений. Они смеют, будучи поверженными, оскорблять его, Ариарамна, и держаться высокомерно. Стоит, пожалуй, сбить эту эламитскую спесь, но сначала…

– Я думаю, досточтимая хозяйка, которая так великодушно приняла нашу персидскую армию в своем скромном жилище… Я думаю о том, как поступить со всеми людьми, которых ты укрываешь под крышей этого дома. Я уверен в том, что здесь немало солдат, которые убивали моих воинов. Этим людям я не могу даровать жизнь. Во всяком случае, свободную. Да и ты ведешь себя столь вызывающе, под стать твоему облику, что мои воины едва сдерживаются, чтобы не удовлетворить свое долгое воздержание от женских тел. – Ариарамн повысил голос и проговорил, обращаясь к присутствующим: – Верно ли говорю?

Некоторые воины осклабились, словно разбойники с большой дороги, предвкушая развлечение со знатной эламиткой. Кто-то из задних рядов выкрикнул: «Да, мой царь!» Ариарамн не сводил с эламитки взгляда, но при этом видел, что Курош не поддержал веселья остальных воинов.

Ариарамн наблюдал за поведением молодого воина и думал: «Холодная голова, мудрый не по годам. Если взяться за него, может выйти отличный военачальник, если у него есть к этому предрасположенность. Во всяком случае, удачливости ему не занимать, что тоже может быть очень важно на его пути наверх».

– Курош, поведай этой знатной эламитке, кем является персидский царь на самом деле.

Молодой воин смутился, а затем, прочистив горло, стал говорить:

– Персидский царь над всеми людьми нашей страны и другими царствами – человек необычный. Сам Ахура-Мазда избрал его на царствование. Он вершит волю нашего бога здесь, на земле. И будет вершить его волю на небесах, когда придет его время. Царь Ариарамн неподсуден людским законам и другим богам. Сейчас ваша жизнь всецело зависит от его воли. Восставший на царя воистину губитель своего счастья.

– «Восставший на царя губитель счастья»? Я вижу здесь лишь одного губителя, и он стоит передо мной! Сегодня пали достойные эламитские мужи, погибли дети и женщины. Что за бог у вас такой, что допускает страдания ни в чем не повинных людей? – сказала эламитка и посмотрела на Куроша взглядом, полным праведного огня.

Курош почувствовал свою силу, и его речи сами собой понесли его вперед:

– Что доброго в том, что вы сейчас оскорбите царя? Или в том, что вы лишите его жизни? Случись так, и вся персидская армия сотрет ваш город с лица земли, а вас, ваших детей и остальных людей предадут страшной смерти. Без сильной руки богоподобного Ариарамна Персия может превратиться в неуправляемое людское море, которое первым делом потянется к богатым и плодородным землям Элама. Вы бы этого хотели?

– Эламиты и так уже страдают от похода вашего царя, – сказала женщина пренебрежительно.

– Лишь потому, что эламитские разбойники предали огню и мечу несколько мирных персидских поселений. Те, кто приходит на персидскую землю без приглашения, не чтит Ахура-Мазду и позволяет наносить смертельное оскорбление ему и самому царю, обрекает на себя гнев всей Персии, – в пылу сказал Курош. – К тому же такой прославленный воин и правитель, как Ариарамн, принесет больше славы землям Солариса, чем ваши слабые правители.

Царь стоял и слушал. Он определенно не ошибся в молодом воине, осветив его своим вниманием после подвига на стенах при захвате города. Женщина стояла молча, а Курош вдруг задал простой вопрос, который словно выбил весь воздух из легких эламитки:

– Или вы готовы рискнуть жизнью своих детей?

Ариарамн снова порадовался своей проницательности. Парень очень наблюдательный и внимательный. Женщина осунулась, в мгновение растеряла весь свой пыл и даже, как показалось со стороны, словно постарела на несколько лет. На ее миловидное лицо легла тень переживаний последних дней.

– Только прошу вас, не причиняйте вреда моим детям! – сказала эламитка.

– Как твое имя, женщина? – спросил Ариарамн.

– Вы не тронете моих детей? – в ответ спросила она, все еще в недоверии загораживая проход в покои, откуда смотрели две пары детских глаз – мальчика и девочки.

– Пусть лишит меня мой бог Ахура-Мазда всех богатств и власти. Пусть отберет и самое мою жизнь, и тем я послужу уроком своим поданным. Пусть они узнают, что ожидает всякого, кто пренебрегает своим словом. Да услышит великий Ахура-Мазда слово царя царей и всей Персии – Ариарамна.

Царственная эламитка окончательно превратилась в обычную женщину, которая просто защищала своих детей. Большинство воинов потеряли всякий интерес к происходящему, даже отборные защитники самого царя позволили себе на секунду расслабиться.

Курош стоял среди потерявших бдительность воинов и понимал, что сделали они это слишком рано. Он привык верить своему чутью, которое уже несколько раз спасало его от верной гибели. И сегодня на стенах спасло не раз. Он не знал, действительно ли великий Ахура-Мазда ведет его за руку, прокладывая путь, или это его собственная, человеческая сила так проявляется, но молодой воин внимательно следил за происходящим.

Движение в смотровом окне крыши он не заметил, ощутив его скорее затылком. Курош услышал легкий хлопок тетивы и, совершенно не думая, что делает, ринулся в сторону царя, сбивая того с ног. Стрела летела сверху вниз. Тяжелая, оперенная смерть, которая была предназначена царю царей, вонзилась между лопаток Куроша, забрав его дыхание. Защитники царя среагировали с запозданием на рывок юноши и ощетинились мечами, вскинули щиты, а лучники быстро приготовили луки к стрельбе.

Курош лежал со стрелой в спине. Он чувствовал, что пришли его последние мгновения в этом мире. Таков его путь. Он жил для того, чтобы в последний момент отвести смерть от царя Ариарамна. Достойная смерть.

Воины расступились, и эламитка, увидев умирающего Куроша, с которым еще совсем недавно говорила, вскрикнула, и на ее голос из темноты вышла девичья фигурка. Персидский лучник спустил тетиву. Он был все еще на взводе после покушения на царя и среагировал на движение в темноте проема. Стрела унеслась навстречу девочке, пробив ее горло и оборвав жизнь. Случайность, предопределившая судьбу многих людей и всего города.

Тишину разорвал истошный женский вопль. Эламитка упала на колени на пол из белого мрамора, по которому растекалась алая лужа крови. Красными стали и руки женщины, и ее платье.

– Ты… Ты! Богоподобный персидский пес! Ты нарушил свое слово! Ты предал своего бога! Ты убил ни в чем не повинное дитя. Ты убил мою дочь! Будь ты проклят, царь царей Ариарамн! В этой и последующей жизни! Будь ты проклят, слышишь!?

Ариарамн уже стоял на ногах и смотрел на беснующуюся женщину. «Старец был прав… Про проклятье. Но так ли все плохо? Это ведь всего лишь…» – не успела мысль оформиться в его голове, как царь увидел дикие метания женщины, которая что-то твердила на непонятном ему языке, а руками, перепачканными в крови дочери, рисовала дикие символы на белом полу своего же дома.

– Я проклинаю тебя, царь царей Ариарамн! Да исполнит твой бог и другие боги слово, нарушенное тобой же. Нигде твоему сердцу не будет покоя. Пусть слова преданной женщины, потерявшей ребенка, станут печатью этого проклятия.

Сказав это, эламитка принялась размазывать кровь по своему лицу, а затем жутко захохотала и завыла.

Ариарамн смотрел на потерявшую гордый человеческий облик женщину. Он не чувствовал сожаления, вины или стыда. На все воля Ахура-Мазды. Наконец царь решил оборвать поток проклятий в свой адрес и в адрес всей Персии.

– Убить, – приказал он одному из лучников, и еще одна стрела унеслась в темноту проема, пробив женское сердце и оборвав очередной выкрик: «Проклина… ю».

Царь больше не смотрел в сторону женщины, кровь которой заливала белый пол. Он смотрел на молодого воина, который делал последние вдохи.

– Ты заслужил награду. Проси что пожелаешь.

– Се… семья. Мать и се… сестра.

– О них позаботятся. Что-то еще?

– Пощади мальчишку! – сказал Курош, указывая на сына несчастной, который так и стоял в темноте проема, за один день потеряв и сестру, и мать. – Исполни свое слово.

Царь сорвал с груди умершего воина медальон с крыльями и сжал в руке. По странной причине Курош стал для него очень близким человеком. Царь никогда не испытывал такого ни к одному из своих воинов. Сегодня он словно потерял любимого сына.

– Мальчишку не трогать! Проследить, чтобы ему выдали все необходимое для длительного перехода. Выдать коня или осла. Дать бумагу за моей печатью о том, что он свободен. Выставить из города. Пусть идет в свой Элам и скажет всем, что царь Ариарамн держит свое слово. Написать послание для эламитских правителей о том, что их ждет та же участь, что и бесславно сгинувший с лица земли город Соларис, если они не выплатят двести талантов – золотом и серебром. Наиболее работоспособных мужчин забрать на рудники. Самые красивые женщины пополнят персидские гаремы. Детей забрать, клеймить и воспитать по персидским традициям. Всех остальных – убить. Город разрушить. Через три дня мы выступаем в сердце Элама.

Ариарамн еще раз посмотрел на тело проклявшей его женщины. Он слышал ее слова. Слышал все. Они не просто остались в его памяти. Они поселили в персидском правителе сомнения, тяжелые чувства и мысли. Ариарамн ощущал, что только что прошел важную точку своей судьбы и что ждет его дальше, известно, пожалуй, только самому Ахура-Мазде.

Глава 5. Царь: Пророческий сон

Глубокая ночь властвовала над Эламом. Месяц спрятался, и факелы с трудом справлялись с тьмой, окутавшей мир. Тьма поселилась и в душе Ариарамна.

Со времен захвата Солариса прошел месяц. Персидская армия продвинулась вглубь территории Элама, по пути разгромив несколько эламских отрядов и захватив несколько деревень и небольших городов. Но у персидского царя были другие планы – он вознамерился ударить в самое сердце страны и не растягивать военную кампанию на несколько лет. К тому же несколько недель назад пришло послание от брата Кира, который сообщил, что наконец-то собрал свою часть войска и выступил на Элам с севера. Две персидские армии должны были подойти в одно и то же время к столице Элама – городу Сузы.

До Ариарамна уже доходили сведения о военных успехах брата. Его армия не встречала сопротивления и продвигалась в сторону Суз даже быстрее армии персидского царя. Ариарамн не мог позволить этому произойти и гнал своих воинов усиленными маршами вплоть до самой темноты. А иногда, когда личный маг давал на то благоприятное предсказание, а луна поднималась высоко и была полной, освещая все вокруг, армия совершала и ночные переходы.

До Суз оставалось еще три дневных перехода, когда сопротивление эламитов стало значительно более ожесточенным. Эламитские мужчины защищали свои земли достойно, что нравилось Ариарамну. Он был сторонником доблести и отваги на поле боя, в отличие от некоторых персидских царей прошлого, которые наслаждались лишь золотом да округлыми прелестями наложниц из разных уголков царства.

Победы следовали одна за другой, несмотря на героизм эламитов, вот только тяжелое тянущее чувство не покидало царя. Оно поселилось в груди после того случая с проклятием в Соларисе, и Ариарамн знал, что пророчество несчастной женщины, потерявшей дочь, найдет его – в этой жизни или в загробной.

Царь оставался непреклонен в своем намерении относительно Элама, но в душе его поселились странные, доселе невиданные чувства – он ощущал страх. И не потому, что будет страдать в этой жизни – он все же царь, а не какой-то рядовой пехотинец или крестьянин далекой Персии. Ариарамн думал о том, что история с проклятьем – это дело рук духа-разрушителя Ангра-Майнью. Царь страшился оказаться во власти темного божества, опасался, что дух его после смерти пойдет в услужение к нему, а не займет место подле Ахура-Мазды, чтобы в последней битве сойтись с темной армией. Ариарамн хоть и был мудрым царем, но в первую очередь считал себя воином, поэтому старался не вмешиваться в божественные дела. Для этого у него был личный маг, к которому он и обратился для проведения мистерии младшему духу Митре, покровителю воинов и царей.