Прости меня

«Что ж такого произошло за эти два дня?», – подумал Тадеуш, присаживаясь на диван.

– Вы не сказали мне, что внучка Капитолины Дмитриевны сидит в тюрьме за убийство ребенка, – без предисловий начала Вера.

– И что это меняет в нашей с вами ситуации?

– Ее новорожденного ребенка нашли в мусорном контейнере!

Тадеуша передернуло от этих слов. Таких подробностей смерти младенца он не знал.

– И кто его туда… выбросил? – на этих словах передернуло уже обоих. – Что рассказала Ваша знакомая? Есть свидетели? Кто-то из соседей видел, как Зоя это делала? – Тадеуш доверял Тамаре, как самому себе. Если она сказала, что девочка невиновна, то так оно и есть.

– Я не знаю. Мне свидетели и доказательства не нужны, ее признал виновной суд.

– Верно. И теперь, когда она получила свое наказание сполна, я хочу помочь ей наладить жизнь и для начала нужно выяснить, что стало с квартирой ее родителей.

– Рашникова ее продала, – Вера протянула ему визитку с адресом нотариуса.

Тадеуш не хотел разбираться в сменах настроения этой чужой для него женщины. Были ли они связаны с тем, что она чувствовала себя втянутой в неприятную для нее ситуацию, или опасалась реакции соседки за оказанное содействие, но обвинения, звучавшие в ее голосе, были направлены не по адресу.

– Я Вам очень признателен за помощь. – Он положил на журнальный столик два билета на премьеру музыкального спектакля. – Надеюсь, Катя будет им рада.

С девочкой мужчина столкнулся на выходе из подъезда. Она, в отличие от матери, встретила его с прежним восторгом.

– А Вы знаете, что внучка нашей соседки…, – Тадеушу хотелось рычать от злости: вот зачем, разумной на первый взгляд матери, рассказывать малолетней дочери все это? Но он только вскинул брови и, девочка, приняв это за интерес, затараторила дальше.

Глава 9

Тома стояла, прижавшись к сыну и оттягивая момент, когда нужно будет отстраниться, наперекор желанию души, которая рвалась вцепиться и не отпускать. Еще несколько лет назад, во время редких свиданий, она вот так же обнимала своего мальчика, положив подбородок на его макушку, а сейчас прижималась щекой к плечу, еще не широкому мужскому, но уже и не детскому. Уловив боковым зрением движение, женщина подняла голову и встретилась с внимательным теплым взглядом карих глаз мужчины, встречи с которым не ожидала и страшилась.

Рядом с мамой Костик всегда забывал, что ему уже далеко не десять лет. Вот и сейчас прилип к ней, пока вдруг не почувствовал, как она сжалась, в попытке стать меньше и укрыться за ним, и инстинктивно еще сильнее стиснул ее руками. Но она вдруг сама отстранилась и обеспокоенно спросила:

– А где бабушка?

– Приболела, попросила Тадея ее заменить. Не хотела, чтобы я пропустил свидание с тобой, – отрапортовал парень. – А у деда обострение подагры. – Костик прыснул. – Есть подозрение, что он симулирует. Ты же знаешь, бабуля сразу развивает бурную деятельность вокруг него и оптом прощает ему все грехи.

– Как же она справляется, если сама больна? – Тома повернулась к мужчине, ища подтверждения слов сына, прежде чем начать рисовать в воображении картины смертельных болезней родителей.

Костя смутился, глянув исподлобья на более опытного интригана.

– Не беспокойся, легкая простуда. Любовь Михайловна просто не хотела выходить на мороз, на улице сегодня не комфортно даже здоровому человеку.

В руках Тадеуш держал внушительную коробку. Тамара перевела взгляд с нее снова на мужчину, потом на сына и пазл, наконец, сложился, подтвердив прежние догадки: стало понятно искреннее удивление, а то и возмущение, с которым ее мама отказывалась от благодарности за то или иное угощение или сюрприз:

– Прости, детка, но разве это разрешено? Я собираю посылку строго по списку дозволенных вещей, – было постоянной ее отговоркой.

– Извините, граждане, но правила для всех одинаково писаны, – дежурная на проходной кивнула Тамаре на дверь, предлагая пройти в комнату, разделенную решеткой и обернувшись к Тадеушу, растянула губы в улыбке, глаза ее возбужденно блеснули.

– А автограф можно? – изогнув нарисованные брови, уже другим тоном произнесла девушка и протянула листок бумаги и ручку. – Эх, селфи было бы лучше, но смартфоном нельзя пользоваться, – огорчилась она. – Может, выйдем на улицу? – не смущаясь, окинула мужчину с ног до головы откровенным взглядом.

Тамара перешагнула порог комнаты свиданий и закрыла за собой дверь. Смотреть, как разумная молодая женщина разомлеет от грудного чуть хрипловатого мужского голоса, не желала. Даже такого неумелого кокетства хватило, чтобы Тому как в холодную прорубь окунуло в прошлое, воскрешая болезненные воспоминания: у ее Влада в такие моменты буквально сносило башку от собственной популярности. Он обнимал за плечи жену, и подмигивал девушкам, сующим ему в карманы записки с номерами телефонов.

Тадеуш, склонившись над узким подоконником, строчил пожелание. Бумага под натиском шариковой ручки порвалась, наконец, он поставил размашистую подпись и, распрямившись, наткнулся на еще один клочок бумаги, протянутый надзирательницей. Она только что торопливо вошла в комнату и теперь стояла, пытаясь восстановить дыхание и обмахиваясь толстой картонной папкой.

– Вы сами сказали, правила есть правила. Не будем лишать мать и сына драгоценных минут, – сказал он, черкнув на втором листе только подпись.

– Вот, возьмите, это Тамарины рисунки, – протягивая мужчине папку и забирая у Кости передачку, добавила:

– Мама хотела, чтобы ты забрал их домой.

Все, что делала Тома, она делала хорошо. Но это… . Это было потрясающе! Тадеуш перебирал один рисунок за другим и с каждым новым, его восхищение только росло. С последнего с легкой рассеянностью во взгляде на него смотрела незнакомка: будто за миг до того, как он перевернул страницу альбома, она оторвала голову от книги, но мысли ее все еще оставались там, в вымышленном мире. Зоя. За ее внешней красотой и невинностью, за блеском глаз только слепой бы не разглядел печаль и боль утраты. Девочка – не бездушная убийца, хладнокровно выбросившая своего ребенка в мусорный контейнер. Тома была права. Она разглядела и перенесла на бумагу то, что не всегда удается даже профессионалу. Но поняла ли сама, что именно нарисовала?

Она опять удивила его, и он готов был открыто восхищаться ею, если бы только она позволила!

Тадеуш продолжал перебирать рисунки, незаметно наблюдая за общением матери и сына, за их протянутыми между прутьями решетки переплетенными пальцами. Тома мягко поглаживала ладонь Кости, и в этот миг Тадеуш всем сердцем захотел оказаться на его месте.

Уже то, что сегодня он находился здесь, можно было считать большой удачей. После Томиного звонка у него появилась надежда, что она не откажется от свидания с ним. Не уйдет молча, едва увидев, кто ожидает ее в комнате свиданий, лишая даже прощального взгляда и надрывая этим его сердце. Ведь стоило ему оказаться рядом с ней, оно останавливалось и тут же начинало биться вновь, но уже в унисон с ее сердечным ритмом, а она безжалостно и непреклонно разрывала этот одобренный самой судьбой дуэт.

Несколько лет назад, едва оправившись от холодного приема, оказанного ему Тамарой в этой самой комнате, он выплеснул свое бессилие и обиду в новой песне, которую подхватили поклонники, не подозревая, какие сильные эмоции предшествовали ее созданию. Но уязвленное самолюбие недолго владело им, почти сразу уступив место страху потерять даже гипотетическую возможность видеться с любимой женщиной, заставляя искать выход, лазейку из тупика, в который он когда-то сам себя загнал. Бродя из угла в угол по пустой студии после ухода музыкантов и, перебирая возможные варианты, от подкупа начальника тюрьмы вплоть до побега, Тадеуш сел в Томино кресло. Когда-то он сам притащил его сюда. Заскочив на пару минут, она, уютно устроившись в нем, оставалась на пару часов, сидела, поджав под себя ноги, подперев голову рукой, и замерев, слушала, как ее придурок муж репетирует очередную новую песню, написанную Тадеушем с мыслями о ней и только для нее. Заняв ее место в кресле, решение пришло, стоило только вспомнить безликость казенных стен.

– Вы не оборзели ли, молодой человек? – начальник колонии, вызванный озадаченным дежурным на проходной, наступал на него, рассерженный, что поддался уговорам и толстой пачке денег. – Речь шла только о диване. А вы что тут устроили? Я понимаю, у вас в шоу бизнесе несколько другие представления о жизни. Мы же руководствуемся законами! – По слогам произнес он.

В итоге, первый купленный Тадеушем мягкий уголок, занял место в комнате отдыха персонала, тем самым завоевав его лояльность, а вот его младший собрат скромного мышиного цвета и два кресла – там, где он и задумывал, став предметом зависти всех остальных отрядов и поводом для раздражения начальника колонии.

Пока Костик был ребенком, он с детской непосредственностью выбалтывал все подробности свиданий с мамой:

– Мама просила бабушку купить ей бумагу и карандаши. Хочет опять заняться рисованием, – рассказывал мальчишка, настраивая гитару. И Тадеуш бежал в магазин.

– Мама жаловалась бабуле, что в библиотеке нечего читать, только классика, которую она перечитала еще, когда была школьницей и студенткой. Ску-ко-та! – Тянул Костик, облизывая мороженое, и вертя головой, рассматривая компании за соседними столиками в кафе, в котором они сидели в ожидании киносеанса. Тут уж опять приходилось идти на поклон к начальнику колонии.

– Что с ним? – спрашивал Тадеуш, глядя вслед отъезжавшей машине, водитель которой, едва кивнув на приветствие, ударил по газам.

– А, не бери в голову, – беспечно махал рукой Костик. – Дед поругался с бабулей. – Став подростком, парень не спешил делиться деталями, их приходилось вытягивать из него, набравшись терпения, иногда прибегая к хитрости.

– Неужто опять из-за рыбалки?

–Не-ет, из-за передачи для мамы. Дед отказался идти покупать женское белье, – засмеялся он. Тадеуш тоже улыбнулся, представив Михаила Юрьевича, военного в отставке, а ныне гендиректора собственной фирмы, с хмурой складкой на лбу, появившейся в день ареста единственной и любимой дочери, оценивающим преимущества и недостатки женского белья и пытающимся определить размер. Будто угадав, что заставило крестного улыбнуться, Костик продолжил дурачиться:

– Дед с порога отдаст четкие распоряжения, а сам, забыв, что он не в своем кабинете, а в магазине, будет рявкать в трубку, раздавая указания, и пугая продавщиц.

– А сама Любовь Михайловна что ж?

– У бабули в школе начались годовые контрольные, времени ни на что не хватает. Она даже меня ругает на ходу.

– Есть за что ругать? – строго спросил крестный.

– Ну-у,… – Костик замялся.

– Ладно, потом разберемся. Садись в машину. Вот что мы сделаем…

Мать Тамары, Любовь Михайловна делилась информацией более охотно. Она всегда благоволила ему больше, чем собственному зятю. За свое сегодняшнее везение он должен благодарить в первую очередь ее. Родители Томы единственные, кто догадывался о настоящей природе его участия, ведь ни дружескими чувствами, ни чувством надуманной вины многолетний интерес к их дочери и внуку не объяснишь.

Для фанаток он оставался бездушным чурбаном, для редких друзей – ледяной глыбой.

Тадеуш забылся и, не скрываясь, разглядывал Тамару сквозь прутья разделявшей их решетки, мечтая заглянуть в ее глаза и увидеть в их васильковой глубине хоть крохотный отклик на свои чувства и желания.

Вот она привычным жестом потянулась рукой к волосам, чтобы взъерошить тяжелую шелковистую, цвета спелой пшеницы, шевелюру, которую в былые времена считала главным достоинством своей внешности, но рука наткнулась на косынку, женщина замерла и, покраснев, бросила короткий взгляд на мужчину, сидящего по ту сторону решетки у окна.

Он, казалось, даже не слушал их с Костиком разговор. Погруженный в собственные мысли, сидел, опустив веки, руки его лениво перелистывали альбом с ее любительскими рисунками. Тома, облегченно выдохнув, мягко сказала сыну:

– Бабушка права, сынок. Заниматься музыкой, пренебрегая основными предметами нельзя. Ты считаешь, что бренчать упражнение на гитаре два часа нормально, а на сочинение достаточно и пятнадцати минут, что за причудливая логика такая?

– Ну, мам, – услышал Тадеуш. – Ты не понимаешь. – Костик был честным с матерью ровно до тех пор, пока разговор не заходил о его музыкальных занятиях. Тома категорически не соглашалась с тем, чтобы они шли в ущерб остальной учебе. Тадеуш мог ее понять, но понимал и Костика. У парня талант, как и у того придурка, что был его биологическим отцом.

– Так ты объясни, – не отступала Тамара. Она осторожничала. Воспитывать сына, которого видишь раз в месяц, тем более отчитывать его, было не просто.

А сегодня это усложнялось еще и тем, что рядом находился человек, от неожиданной встречи с которым она все еще не могла прийти в себя. В первый момент, когда увидела его, хотелось сбежать, как однажды уже сделала. Остановила этот порыв только своевременная мысль, что сама же обратилась к нему за помощью. То решение стоило ей бессонной ночи и еще больших усилий потребовалось, услышав его слегка хрипловатый баритон в трубке телефона, сохранить спокойствие, не выдать, как дрожит собственный голос и перехватывает дыхание.

Только что он сидел, абсолютно безучастный ко всему вокруг, и вот уже улыбается ее надзирательнице. Та занесла проверенную посылку, но вместо того, чтобы согласно правилам оставить свою подопечную общаться с гостями, тихо шепчется с одним из них. Тома скривившись, смотрела, как женщина наклонилась, касаясь мужского плеча и потянувшись, чтобы показать что-то на рисунке, как бы ненароком коснулась мужской кисти и чуть задержалась, прежде чем продолжить водить пальцем по рисунку.

– Смотрите, это наш внутренний двор, вот видите в дальнем углу…, – тихо говорила надзирательница и ткнула пальцем в угол рисунка. – Тамара не пропускает детали, и этим ее рисунки интересны. Иногда видишь в них то, на что в жизни не обращаешь внимания. Я и сама заметила только после того, как увидела изображенным на бумаге.

Тадеушу стало неловко за свой небрежно нацарапанный автограф.

– У них шкафчики для хранения вещей совсем небольшие, вот она и попросила сыну передать, чтобы не испортить, не измять ненароком.

– Подождите, – попросил Тадеуш, заметив, что женщина собралась уходить.

Полистав альбом, он нашел не использованный лист, и от чистого сердца написав несколько строк, протянул его ей.

– Мам, – Костик тряс материнскую руку, пытаясь привлечь ее внимание.

Ему очень хотелось поделиться с ней своими успехами в музыкальной школе, рассказать о конкурсе, в котором он участвовал, о предстоящем сегодня вечером концерте, и как мечтает видеть ее в зрительном зале рядом с бабушкой, дедом и Тадеем, но… . Слыша, как бабушка и дед деликатно обходят в разговорах болезненные темы, понимал, что у него так не получится. Если разговор мог чем-то даже косвенно намекнуть об отце, Костик предпочитал его не начинать. И о музыкальной школе – тоже. Он обожал музыку, и Тома поддерживала его желание научиться играть на музыкальных инструментах, но о том, чтобы посвятить этому всю жизнь, пойти по стопам отца не хотела даже слышать.

И Тадей и бабушка с дедом убеждали его, что нужно честно рассказать ей о своих мечтах, она поймет.

– У них биполярочка, – сердился обиженный парень, – тайком от мамы продали квартиру, решив за нее, что ей будет больно туда возвращаться. А мне советы советуют. А сам Тадей? Рвался попасть сюда все эти годы, а теперь сидит и делает вид, будто только из-за меня сюда пришел. Взрослые. Считают, что шарят во всем лучше, чем он, а его проблемы – это просто изи катка.

И только когда до конца свидания оставалось пять минут, Тадеуш, наконец, попросил уступить ему место.

Прежде чем отпустить, Костик стиснул материнскую ладонь:

– Мам, ведь все получится? Весной ты уже будешь дома?

Тома закусила щеку и кивнула:

– Встретимся через месяц? – спросила сына, который поднялся со стула, освобождая мужчине место у решетки.

Глава 10

После возвращения Томы, казенная комната заполнилась ароматами, напоминающими Зое о родном доме, органично дополняя рассказы подруги о сыне и родителях.

Вещи, собранные Любовь Михайловной, всегда сопровождали успокаивающий мятный или головокружительный липовый запахи, иногда отдающие кедровой ноткой от самой коробки, побывавшей в руках старшего Арсеньева, отца Тамары. Новые альбомы, карандаши и книги пахли Костиком, все еще медово-сладко, по-детски, но уже чуть более терпко, растет парень. С этим ароматом в паре всегда шел другой, мускусный, тоже очень знакомый.

Зоя с наслаждением втянула носом воздух, чуть прикрыв глаза. Как же хорошо за этими бетонными стенами пахнет радостью, свободой. С тех пор, как положение девушки в этом закрытом сообществе изменилось к лучшему, ее волчица стала более смелой и с любопытством изучала внешний мир. Зоя иногда с обидой думала, что пока ей было тяжело и плохо, эта предательница таилась, а сейчас, когда жизнь налаживается, во многом благодаря Тамаре, и волчица понемногу начала проявлять себя. Приходилось напоминать себе, что так было нужно для их общего выживания.

В идиллию родных ароматов вторгся раздражающий запах дикого чеснока, знакомый Зое с детства, в изобилии росший на лугу за их дачей. Когда-то так пахло мамино беспокойство, если Зоя с братом надолго пропадали в лесу. Сейчас он исходил от подруги и заставил Зою распахнуть глаза и вглядеться в Тамарино лицо, но оно ничем не выражало тревоги, о которой кричало обоняние Зои:

– Костик передает тебе привет.

– Спасибо. Как он, что нового? Как дела у Любовь Михайловны, у Михаила Юрьевича? – девушка закидала подругу вопросами, стараясь не выдать собственное волнение.

– Костик был один, мама и отец болеют.

– Болеют? – девушка доставала из коробки один предмет за другим, поводя носом. – Хмм.

Папа говорил: «Твой нос, детка, нас еще очень удивит». Он и удивлял. Ей все легче удавалось отделять один запах от другого. Увлеченная новыми возможностями, она неожиданно быстро нашла им и практическое применение. Интенсивный грушевый дух, которому неоткуда было взяться в тюремной столовой, день ото дня становился все концентрированнее. Он заставлял неопытную волчицу растерянно подергивать фантомным хвостом, а Зою своей навязчивостью отвлекал от еды до тех пор, пока не обнаружился его источник – старая цыганка с неизменной трубкой в зубах, которую она вынимала изо рта только на время еды. Случайным образом загадку помог разрешить доктор Чехов, когда в одном из его рассказов Зоя прочла о сахарном диабете, сопровождавшимся альдегидным запахом груш или ацетона. Зоя долго набиралась смелости, но все же, услышав жалобу Марион на постоянную сухость во рту, осмелилась дать ей совет провериться на сахар.

На грубый окрик со стороны женщины, которая всегда маячила за спиной старшей, Зоя дерзко ответила:

– Будь я доктором, вам бы посоветовала обратить внимание на свою печень!

– Что ты несешь, убогая! У меня ничего не болит! – долговязая женщина вышла вперед и теперь надвигалась на Зою, буравя ее сердитым взглядом и при каждом выдохе, обдавая Зою запахом озерной воды и водорослей.

– То есть, тошноты после еды нет? – поражаясь собственному безрассудству, спросила Зоя. – А какой диеты вы придерживаетесь? Может, поделитесь? Многие бы не отказались сбросить десяток килограмм за один месяц.

Марион никак не комментировала эскападу Зои и не вмешивалась в перепалку. Она неторопливо вынула любимую трубку из кармана и, сунув ее в рот, негромко насасывала пустую деревяшку. Пользуясь случаем, пожилая женщина пристально вглядывалась в глаза девушки и, наконец, качнув головой долговязой, уже готовой отвесить Зое оплеуху, покинула столовую.

– Говорят, обычная простуда, – тем временем ответила Тома, не обращая внимания на манипуляции подруги с вещами из коробки. – К следующему свиданию обещала быть как штык.

– А как Костика одного пропустили? – удивилась Зоя. Она задержала в руках теплые носки, купленные Любовь Михайловной и пыталась вычленить из запахов шерсти и краски хоть один из известных ей запахов болезни.

– Он и не был один, – помрачнела Тома, – а с Тадеушем.

– С кем?

– Ни с кем, забудь, – Тома начала поспешно складывать вещи обратно в коробку, не замечая, что Зоя, стоя с другой стороны стола, все еще их вынимает.

– Ну, расскажи, интересно же, – попросила Зоя. Новости с той стороны ограды интересовали всех и пересказывались всем желающим по многу раз.

– Да ничего интересного, – подруга сдалась, пересказав все, что услышала от сына. – А Тадеуш, – Тома колебалась. О нем она могла бы рассказать очень многое, и так же много хотела оставить только для себя. Насколько он талантлив и обаятелен, заботлив и великодушен. Когда увидела его сегодня, опять едва не сбежала. Как Золушка. И чувствовала себя ею: в косынке, под которой спрятала немытые из-за нехватки горячей воды волосы, в растянутом свитере и накинутой на него меховой безрукавке. – Я уже говорила тебе, что он работал вместе с моим мужем. Он единственный из группы, кто не проклинал меня и не истерил за то, что я натворила: лишила фанатов их кумира, группу – поклонников и заработков. Группа даже выиграла от того, что Тадеуш стал солистом, но в первое время они были уверены, что она распадется.

Тома замолкла и впала в задумчивость.

– Это его портрет ты оставила, не передала домой?

– Все-то ты видишь, – посетовала смущенная Тома. – Я ведь и портреты родных тоже оставила.

– Да знаю я, – Зоя погладила подругу по плечу. Тамару что-то продолжало тревожить, и Зоя рассердилась. Жизнь с бабкой приучила ее скрывать истинные чувства и держать рот на замке. Но за прошедшие полгода Тома стала для нее значительно ближе, чем баба Капа за всю ее короткую жизнь, так почему она все еще не решается задать честный вопрос и получить честный ответ.

– Что случилось, Тома? Что-то с Костиком? – Забавно, что еще полчаса назад объект ее интереса задавался тем же вопросом прямоты в отношениях близких людей.

Та вздохнула:

– Мне кажется, что Костя что-то скрывает. Он то болтает без умолку, то мнется и запинается.

– Влюбился парень, стесняется, – подала голос Оксана, которая всегда сидела, навострив уши, готовая вклиниться в чужие разговоры.

– Ему же только четырнадцать!

– Как раз время первой любви. Не парься ты! Походят, держась за руки, потискаются и разбегутся.

– Вот именно. Начнется: подростковые гормоны, бунты и поиски своего места в этом мире. Тревожно мне, что меня рядом нет.

– А чем ты поможешь? – лениво протянула Оксана.

Зоя и Тома переглянулись. Спорить с Оксаной, все равно, что воду в ступе толочь.

– Есть ведь еще что-то, о чем ты не рассказала? – Зоя не выдержала и спросила в лоб.

– Да, – подруга замялась. Она бросила взгляд на Оксану, женщин, сидящих каждую за своим незатейливым делом, и показала глазами на дверь.

– Ты сказала мне, что не знаешь, куда пойдешь после освобождения и что стало с квартирой твоих родителей. Меня это тоже очень беспокоило. – Решившись, Тома не стала больше медлить и рассказала все, что удалось узнать Тадеушу и его юристу.

Зоя стояла, привалившись спиной к стене пустого коридора, и часто моргала повлажневшими глазами. Она уже не слышала про нотариуса, который намекнул, что Зое не стоит рассчитывать на проживание с бабкой теперь, когда она стала совершеннолетней и та не несет за нее ответственность. О том, как эту закрытую информацию смог получить юрист Тадеуша, Тома предпочла не думать.

– Нотариус заверил, что на ее собственную квартиру у твоей бабушки имеются другие наследники, – завершила она свой рассказ. Зоя молчала, прикусив нижнюю губу, и Тома увидела, как из ее переполненных влагой глаз выкатилась слеза и, оставляя мокрый след, покатилась вниз по щеке.

– Ну, что ты, Зайка, – она подняла руки, чтобы обнять подругу, но вспомнила, как та всегда вздрагивает от чужих прикосновений и беспомощно их опустила. – На улице не останешься, не переживай.

Зоя замотала головой:

– Ты не понимаешь. Эта квартира – она все-таки не удержалась от всхлипа, – все, что осталось от родителей. Там их вещи, фотографии, были. – Девушка зашмыгала носом и слезы, больше не сдерживаемые, потекли по лицу и закапали на рубашку.

– Вот дура, – молча ругнула себя Тамара. – Могла бы и сама догадаться.

– Бабушка, наверняка, забрала все памятные вещи перед продажей, – попробовала успокоить подругу.

– Нормальная бабушка, наверное, так и поступила бы, но не моя.

– Возможно, друзья твоих родителей сохранили их фотографии? – Тома не могла не отметить иронии самой ситуации: две женщины, осужденные за убийство, две квартиры. Одну страшит возвращение туда, где с ней случилось самое ужасное, что может сделать человек. А другая плачет от того, что ее лишили воспоминаний, которые хранили те стены.