Женская доля

***

При новой власти Борис Степанов быстро пристроился, стал своим в комендатуре. И был не просто хилфе (*название помощников фашистов от слова Hilfe – помощь), а настоящей правой рукой. Доносил на местных, потому что знал обо всех и каждом подноготную семьи. У кого мужики на фронте, кто запасами богат.

Дальше – больше, осмелел и не только информировал, а стал полицаем. Ездил с рейдами по деревням в сопровождении немецких вооруженных солдат. И его появление ничего хорошего не сулило…

Высокий, черноволосый, с холодными серыми глазами он прошелся по полю. Обвел взглядом работающих женщин и остановился на Маше. Интересом заблестели глаза. Хоть и исхудавшая, в тряпье, а все равно красота видна. Лицо с тонкими чертами, губы как вишни, темные глаза и брови вразлет.

– Это чья дочка? – спросил у старосты.

– Анны Петровой.

Полицай ничего не сказал, только губы растянулись в похотливую улыбку. Красивая… Любая женщина, девушка теперь ему на этой земле принадлежит. И уже вечером с нарядом Степанов заявился в дом Анны.

Развалился на лавке, не обращая внимания на испуганные лица ребятишек и притихших хозяек. Деловито заявил:

– Насчет дочери вопрос имеется.

– Нечего тут говорить. Проходи мимо, – мысленно ответила ему Анна. Сама же замерла, глаз не поднимая. Боялась, что как увидит снова эту поганую ухмылку, скользкую, не выдержит, кинется с кулаками на подонка. Но нельзя, у нее трое детей на руках. Да и за такое вся семья под расстрел пойдет, и Катя с детьми тоже.

Степанов ткнул в Машу пальцем:

– Комендант новый порядок установил – все девки на учет. Ты свою дочку в списки подала?

– Какие еще списки? – похолодела Анна.

Голос сорвался от страха. Надеялась, отобьется от полицая, не посмеет он в открытую Машу трогать. А тут вдруг…

– Такие, – щерился Степанов, а сам с девчонки глаз не сводил. – Отбирают, кто в Германию поедет работать. Молодые да здоровые в первую очередь.

***

Анна почувствовала, как подкосились ноги. Она ухватилась за косяк двери. Машу в Германию?! Доченьку ее родную, кровиночку! Едва смогла выдавить:

– Да как же, ей только шестнадцать исполнилось! Да она болезная у нас, худая! Куда она поедет…

Степанов вдруг заговорил тихо, ласково, и от этого еще страшнее стало:

– Вот я и говорю, такой красавице зачем биржа. Сгинет там заживо, дороги строить или на болотах торф добывать не для нее. Ты умная женщина, сразу поняла. Я человек не злой, почти сосед, могу помочь. Имя из списка вычеркну, и девчонка при тебе дома останется.

– И что ж ты за это хочешь? – спрашивала она, а сама знала ответ.

Полицай оскалился:

– Дочку твою красотку жду к себе вечером. У меня квартира рядом с комендатурой, хорошая, пускай заглянет. Я ее за это оформлю прислугой в комендатуре. Тогда на трудработы не угонят, паек получит. Не обижу, свои все-таки.

Лопнуло что-то в груди! Не помня себя от захлестнувшей ее ярости, Анна выкрикнула:

– Убирайся! Как язык поворачивается такое говорить! Учителем был, детей наших учил, а сейчас прихвостень немецкий. Из человека в подонка превратился!

Степанов на ее слова скривился. Побледнел, рука легла на пистолет в кобуре:

– Рот закрой! Или враз вычищу вас как неблагонадежных. И тебя, и твое отродье. Завтра чтобы у меня была, а откажешься, потом не вой. В Германии твоя красавица быстро завянет. Если доедет. Да и остальным недолго осталось, без пайка ноги протянете к весне.

***

Полицай что-то сказал по-немецки солдатам, и те кинулись обшаривать дом.

Забрали последний мешок муки, связку сушеных яблок, даже соль. Сушеные ягоды и грибы, что женщины все лето собирали в лесу, раздавили в труху тяжелыми сапогами. Ломали, крушили последние крупицы добра, что удалось припасти на зиму.

Степанов выкрикивал приказы и посматривал на поникшую женщину.

– Что, поняла, против кого пошла? И это еще не все. Жди.

Когда они ушли, Екатерина прибежала из своей половины.

– Аня, что эти подонки наделали! Мы же без запасов остались, уже осень, больше ничего не собрать. От голода и так измучились, теперь точно конец всем.

Золовка побледнела, лицо у нее стало каменным от тяжелых мыслей.

– Он же не отстанет теперь, Аня. Знаю я этих. Озвереют от власти, и нет на них управы.

– А что делать? Куда бежать? В лес… Кругом немцы. С малыми в лесу не выжить, – Анна металась по комнате, не зная, что ей делать.

Как отвести беду от семьи!

***

Закашляла Варя, и Екатерина кивнула:

– В лес идти смерть… – она вдруг тихо, будто сама себе сказала. – Варюша опять всю ночь кашляла. Наверное, чахотка. Лекарства нужны и питание хорошее. Иначе…

Но, как и обещал Степанов, дальше стало только еще хуже. На другой день в дом к женщинам уже стучался староста. Он сунул им книгу и ткнул пальцем в убористые строчки.

– С вас пять подписей, по каждой на ребенка.

Анна с ужасом отшатнулась от книги:

– Зачем это? Для чего? Не буду подписывать!

– Ничего подписывать не будем, – поддержала ее золовка. – Чего вам до наших детей?!

Староста рявкнул:

– Сказано, распишитесь, так делайте. Приказ вышел, завтра всех детей до четырнадцати лет на проверку. Кто не приведет, прятать будет— расстрел.

– Какая проверка? – спросила Анна.

Но Екатерина ее одернула. Она и так уже слышала не раз от деревенских, что в округе сгоняют ребятишек, отнимают от матерей. И отправляют в Германию в трудовые лагеря, чтобы на заводах и фабриках работали бесплатно на фашистов.

***

Когда староста ушел, женщины ринулись во двор. Подальше от детей, чтобы те не слышали страшные новости.

– Неужели детишек заберут? – Анна не могла поверить в происходящее. – Они же малыши совсем! Погибнут! На верную смерть отправлять деток? Что же делать, Катя! Все-таки в лес уходить надо. Там, может, партизан отыщем, своих! Они в топях прячутся, у них там лагерь есть, я знаю дорогу.

Но Екатерина покачала головой. Какая зимовка в лесу… Варюшка больна, все дети еще маленькие совсем и истощены за время оккупации. Не выдержат они суровую зиму без теплого дома. Но и в Германию в трудовое рабство отправлять – тоже смерть.

Куда ни повернись – везде беда. И она решилась:

– Пойду я к Степанову вместо Маши. В любовницы, в прислуги к фашистам. Ради детей… по-другому не спасти. Он из списка их вычеркнет, продукты будут, лекарство для Вари.

– Ты что?! – Анна не сводила потрясенного взгляда с золовки. – Он ведь Машу требовал… Да как же ты потом… Ты ведь замужняя женщина. Вся деревня узнает, что ты с полицаем спуталась. Люди, что скажут.

Но Екатерина потемнела лицом от ее слов:

– Что мне пересуды, совесть, когда детям смерть грозит?! Нет, я все сделаю, чтобы их спасти. И со Степановым разберусь, смогу его ублажить. Причешусь, платье надену довоенное, может, согласится на замену.

– Катя! Опомнись! – Анна была в ужасе от решения золовки.

А та вскинулась в ответ:

– Что мне твое опомнись?! Дочь умирает, сына фашисты забирают. И твоих троих тоже угонят, обратно они не вернутся… Придется ради них собой пожертвовать, тут уж вот так, или честь, или дети.

***

Анна замолчала. В душе она понимала правоту золовки, но сердце противилось.

– Не ходи, Катя. Придумаем что-нибудь.

Только утром, когда она принялась растапливать печь, Екатерины уже дома не было… Вернулась женщина лишь после обеда. Бледная, с потухшими глазами, зато в руках несла узелок.

– Вот, – выложила на стол. – Хлеб и лекарство.

Анна смотрела на золовку и не узнавала. Будто за полдня из нее душу вынули. Глаза пустые, лицо – черное от пережитого унижения.

– Что Степанов сказал?

– Согласился, – даже голос у Катерины стал тусклым, словно неживая она, а тень. – Если буду послушной, детей не тронет. Ни моих, ни твоих.

Женщина залилась слезами:

– Господи! Катя! Как же ты…

Но несчастная лишь тихо прошептала:

– Не надо, не совести меня. И так на душе черно… Что толку теперь причитать? Нет у меня другой судьбы.

***

С того дня Екатерина каждое утро спешила в комендатуру. Сначала делала работу прислуги, стирала форму, мыла посуду, а потом шла к Степанову.

Возвращалась к вечеру и тихо пробиралась на свою половину дома. Готовила ребятишкам еду, ухаживала за Варюшей, убиралась. Обычные домашние хлопоты, словно ничего не случилось. Только глаза стали совсем другими, пустыми, безжизненными.

И Анна с ужасом наблюдала каждое утро, как мелькает знакомый синий платок по дороге в комендатуру. И сжималась от мысли, что ж будет дальше с Катей… Когда закончится эта ежедневная мука…

Дочку твою красотку жду к себе вечером – 2

– Золовка-то твоя с немцами спуталась. Срам какой!

– Подстилка гитлеровская!

Соседи начали перешептываться. Анне и за спиной, и в глаза пеняли за поступок Екатерины. Она хоть и огрызалась:

– Не ваше дело!

Но на сердце было тяжело. Знала она, какой ценой покупаются хлеб и лекарства…

И все же молчала… Не ей Катерину судить. Маша жива и дома, дети при матери, хоть половину деревни оторвали от семей и отправили куда-то грузовиками. В каждом доме теперь горе, рыдают матери, молятся о спасении сыновей и дочерей своих. И с завистью глядят в сторону их детей, никого не тронули гитлеровцы…

***

Вот и сегодня Екатерина снова ушла. Третью неделю длится ее жертва ради детей, и конца ей не видно.

Из горьких мыслей вырвал голос Маши:

– Мама, ты тоже позавтракай.

Анна покачала головой – не буду. Без того немецкий паек в горло не лезет, а сегодня совсем тревожно. Сердце так и заходится, будто предчувствуя беду.

Притихли и ребятишки… На них подействовало напряжение, которое, как невидимая гроза, разлилось в воздухе.

Только маленькая Катюша, которая шла на поправку, щебетала что-то про куклу.

– Мама подарила! Красивая! – показала она родственнице изящную игрушку.

Анна отвернулась. Красивая, совсем не похожая на своих тряпичных подружек, что мастерят деревенские из тряпиц и деревяшек. Купила, наверное, мать на те деньги, что любовник-полицай дает. Кровавые деньги.

***

День прошел быстро в привычных хлопотах с оравой ребятишек. Пора было собирать к ужину, когда Маша вдруг поймала мать в темных сенках и шепотом предложила:

– Мама, может, я все-таки пойду? К Степанову. Я знаю, зачем Катя туда ходит. И знаю, что это из-за меня она мучается.

– Замолчи! – не удержалась от крика Анна. – И думать не смей! Слышишь?

В этот момент грохнула входная дверь. Екатерина! Раньше обычного! Сама не своя, не то испуганная, не то пришибленная бедой. Бледная, руки дрожат, синий платок сполз от быстрого бега.

– Что случилось? – встревожилась Анна.

– Плохие вести, – Екатерина ринулась внутрь, заметалась у сундука в поисках теплой одежды для детей. – Уходить надо срочно! Немцы отступать собираются. Степанов с офицерами пьянствует, вот и проболтался. Сказал, скоро уйдем, всю деревню спалим, кто в списке есть. В школу загоним, двери заколотим и сожжем, чтобы патроны не тратить.

Она принялась складывать припасы в мешок.

– Соседей надо предупредить.

– Да за что же нас жечь? – ноги у Анны сами подкосились, она поверить не могла в то, что слышала.

– Потому что родственники на фронте. Полдеревни в этих списках, и мы. Уходить надо, Аня. Не сиди, собирай детей.

***

Наступило тяжелое молчание. И вдруг где-то далеко завыл самолет, ухнул взрыв. Женщины переглянулись. Обе понимали – звуки боя, значит, и правда, фронт совсем близко. Сколько у них времени – неизвестно.

– Как же остальные… Если всей деревней побежим, так немцы нас враз найдут. А никому не скажем, так только мы и спасемся.

Екатерина так и застыла с узелком в руках посередине избы. Правильно Аня говорит, остальные погибнут, дети, женщины, старики… Все умрут, мучительно и тяжело от страшной гитлеровской казни.

Катя вдруг отбросила вещи, поправила решительно пальтишко, натянула снова синий платочек. Дошла до печки и взяла в руки топор, которым кололи лучину.

– Вот что, пока комендатура пьет, и все офицеры как свиньи нажрались, я туда пойду. Топор под подолом спрячу, – Екатерина пристроила орудие за пояс. – Когда совсем напьются… Всех порешу! И списки их поганые сожгу!

Анна вскрикнула от ужаса. Но Катерина только кулаки сжала:

– А что еще делать? Все одно помирать. Так хоть эти твари со мной.

Женщина схватила золовку за руки.

– Не смей! Тебя же убьют! Охрана увидит, что ты сделала, и на месте расстреляют.

– И пусть. Я уже мертвая, Аня. Три недели как мертвая. Только дети держат.

***

И вдруг загрохотали сапоги на крыльце, заорали пьяные голоса. Немцы! А с ними Степанов! Солдаты прикладами выбили дверь, в избу ввалился полицай. Едва на ногах держится, в руках – бумажки.

Екатерина и Анна переглянулись. В глазах обоих был один и тот же вопрос, неужели списки уже в ходу? Неужели не успели они спасти себя и детей от страшной смерти?

Рожа у полицая была багровой, глаза мутные.

– Вот ты где! – увидев Екатерину, он ухватил ее за рукав. – Сбежать думала?! А ну, давай назад! Напоследок натешимся с тобой!

Внезапно он заметил Машу и шагнул к притаившейся у стола девушке.

– Девчонку тоже забираю! Комендант лично велел красавицу к офицерам тащить!

Подонок, пьяно шатаясь, потащил Машу к выходу. Та зашлась от ужаса в крике:

– Мама!

Анна кинулась спасать дочь:

– Отпусти, гад! Не дам дочку забрать!

Удержать разбушевавшегося полицая попыталась Катя:

– Я с тобой пойду. Отпусти девочку!

Но тот рявкнул:

– Надоела ты мне! Молодую хочу!

И ударом кулака свалил Анну с ног, за волосы поймал Машу, задрал ей подол платья. Она вцепилась ему в лицо, попыталась укусить за плечо. Полицай взвыл, и в руке его щелкнул пистолет:

– Всех порешу, дряни!

Екатерина выхватила приготовленный топор и с размаху опустила его на голову насильнику! Топор вошел в голову Степанова с глухим хрустом. Он покачнулся и рухнул на пол. Кровь хлынула на половицы. Пьяные руки выпустили девочку.

Екатерина тут же кинулась к двери, подперла ее лавкой:

– Аня, бегите! Уходите!

***

Охранники снаружи что-то кричали, не понимая, что делать. Женщина выхватила у мертвеца из рук пистолет и направила на дверь:

– Стоять!

Испуганная Маша кинулась к матери, за ней бежали ребятишки.

– Уходите, Аня! – приказала золовка. – В лес! Пока они за подмогой не сбегали. Давай, через окно и огородом в лес!

Голос у Екатерины был хриплым от волнения, но снова живым, полным силы.

– Они же тебя убьют! – закричала Анна. – Не брошу тебя! С нами пойдешь.

Она на секунду ринулась к детям, обняла всех малышей:

– Уходите! В живых никого не оставят, я их задержу. Не дам семью свою сгубить. Ты должна жить, Аня. И твои дети, и мои. Позаботься о них, прошу, как мать позаботься. Уходите!

***

Анна захлебывалась от слез, но понимала – надо спасаться, другого выхода нет.

Одним ударом разбила окно. Обернулась напоследок, вот он, последний миг. Катя замерла с пистолетом в руках. Платок сбился с головы снова, дрожат руки от волнения, но стоит она против фашистов, одна против вооруженных солдат, что уже ломали дверь. И знает, что ждет впереди ее смерть.

– Катя! Сестра!

– Иди!

Екатерина сорвала с головы платок, сунула подруге в руки. Больше не пригодится, а дочке теплее будет.

– Варюшке отдай, на память о матери.

Через окно Анна с детьми выбрались из избы. Огородами, чтобы не заметили охранники с автоматами, пробрались к соседям. За спиной Анна слышала крики на немецком, грохот и выстрелы. Велела детям:

– Не оборачивайтесь!

Хоть маленький Петька и рыдал отчаянно:

– Мама! Хочу к маме!

Анна взяла его на руки:

– Я приведу маму, – сквозь слезы пообещала. – Потом приведу. А сейчас – бежим!

***

У соседей Анна рассказала о грозящей беде, и началось общее спасение. Как огонь полетела по домам новость о расстрельных списках. Люди собирали детей и бежали в лес укрыться от фашистов, спастись, переждать беду.

В вечерних сумерках вытянулась через старый овраг длинная цепочка из людей. Бежали, торопились к лесному массиву.

Среди людей и Анна, и ребятишки. Она несла на руках Варю, у Маши на руках был Петя. Шли и оглядывались – нет ли погони. Но тишина, только далеко совсем крики и выстрелы.

Анна шла и беззвучно рыдала. Оплакивала свою названую сестру, свою спасительницу, Катерину.

Как дошли до леса, она провела болотной тропой всех в чащу, подальше от деревни. От одной полянки к другой брели несколько часов, уже едва стояли на ногах от усталости, но все же остановиться боялись.

Все ближе и ближе грохот, совсем рядом бой идет. Или немцы за ними гонятся? Как вдруг процессию из женщин и детей остановил оклик:

– Стой! Кто идет?

– Не стреляйте! Мы из деревни, из Покровки! С детьми! – закричала Анна.

А когда вышел к ним молодой парнишка в форме, кинулась его обнимать.

– Наши, родненькие, ребятки! Мы от немцев уходили! Сжечь они нас хотели!

Вот оно спасение!

Оказалось, дошли они почти до передовой. Приняли солдаты женщин и детей, обогрели всех, накормили. Разместили в землянке на время.

***

Через день началось наступление. Беглецы ждали терпеливо в землянке, прислушивались к грохоту и гудению орудий. И дождались! Освободили их деревню!

Уже через сутки люди возвращались вместе с советскими солдатами в свои дома.

В большую избу вернулась и Анна с детьми. Зашли в дом – пусто, тихо. Где Екатерина, что с ней? А уже на следующий день Анна узнала судьбу золовки.

***

Ее вызвал к себе политрук в штаб.

– Мы узнали, что ваша родственница Екатерина Звонарева в одиночку спасла жителей от массовой гибели. Убила полицая, а потом из его пистолета постреляла часть немецкого командования в комендатуре. Ее расстреляли фашисты на месте. Погибла как герой, но не дала сжечь деревню.

Хоронили Екатерину на деревенском кладбище всей деревней. И плакали, просили прощения за злые разговоры за спиной.

Каждый знал теперь, что не ради куска хлеба она выполняла волю полицаев, но ради жизней детей, своих и чужих. Теперь деревенские называли ее героиней, а не немецкой подстилкой.

***

Ушла война с родной земли, началась мирная жизнь. Анна растила всех детей, каждого считала родным, не делила на своих и Катиных. Как та и просила… Тяжело было, но справлялась.

Дочка Маша стала учительницей. Детей учила и каждый год в день смерти Екатерины рассказывала школьникам о ее подвиге. Варюша выросла, выучилась на врача. Лечила людей в той самой деревне. Когда спрашивали, чья дочь, отвечала с гордостью:

– Екатерины Звонаревой. Той самой, что жизнь за детей отдала.

***

Навсегда подвиг Екатерины остался в сердцах ее близких. И спустя двадцать лет Анна за праздничным столом 9 Мая вспоминала прежде всего о своей спасительнице.

Вокруг – дети, внуки. На стене – фотографии, муж в военной форме, брат и Екатерина с детьми – довоенная карточка. Рядом снимки уже мирных лет – дочка Пети, маленькая Катюша в синем платочке на черных кудрях.

– Расскажи про тетю Катю, – просила внучка.

Анна рассказывала и каждый раз плакала.

– Она герой?

– Да, внученька. Настоящий герой.

По утрам пожилая женщина обязательно шла на кладбище к могиле Екатерины. Там всегда лежали цветы, люди приходили к скромному памятнику, благодарили за свою жизнь и жизнь детей.

Анна садилась на лавочку и разговаривала со своей спасительницей.

– Прости меня, сестра. Двадцать лет прошло, а я все прощения прошу. Ты за моих детей жизнь отдала. А я? Что я сделала? Молчала только, трусила.

Ветер шелестел в березах, кругом тишина и покой. Рассказывала Анна новости. Ведь не только за себя жизнь живет, и за Катю тоже:

– Дети выросли хорошие, твои и мои, наши, Катюша. Помнят тебя. Варенька каждую неделю к могилке ходит. У Пети дочка родилась, в твою честь назвали Катенькой. Спи спокойно, сестра. Мы тебя не забудем никогда.

Шла домой медленно. Думала, вот и вся жизнь прошла, война давно кончилась, дети выросли, внуки народились. А боль от того страшного времени не проходит и не пройдет никогда.

Потому что есть такие жертвы, которые не забываются. Материнская любовь, которая сильнее смерти, которая в любой беде выстоит и детей защитит, Екатерина это доказала. И пока живы те, кто помнит, жива и она. В их сердцах, в их памяти останется навсегда.

Не строй из себя недотрогу – 1

Они лгали! С самого начала ей лгали про попутку и командировку… Эти двое на заднем сиденье.

И теперь нависли над девушкой тяжелыми тушами, хищными лицами. Ее попутчики вдруг словно потеряли человеческий облик, только кривые ухмылки и масляные блестящие глазки.

Настя поняла – она попала в страшную беду!

А началось все с того звонка в общежитие… Соседка ворвалась в комнату красная, задыхающаяся:

– Настя! Беги на вахту! Тебя к телефону! Срочно! Из дома звонят!

У 18-летней первокурсницы сердце ухнуло куда-то вниз. Что-то случилось!

Из дома звонили только в крайнем случае – домашнего телефона нет, только у соседей. Денег на такую роскошь у них с мамой никогда не водилось. В деревне с работой тяжело, особенно если растишь дочку одна.

***

Оказалось, что звонила не мама…

– Настенька, – всхлипывал в трубке голос тети Нюры, соседки, – маме твоей плохо, врача сегодня вызвали, с работы увезли сразу в фельдшерский пункт. Сказали, завтра утром операцию делать будут, срочно ты нужна. Так и велел врач, дочке сообщите, срочно домой. Я бегом тебе звонить. Приезжай скорее, ради бога! А вдруг что, хоть свидеться.

Руки затряслись так, что трубка чуть не выскользнула из пальцев.

– Что, что с ней? Что случилось-то? Врач что говорит? – выкрикнула девочка с отчаянием.

Как же плохо слышно!

– Кишки. От тяжелой работы завернулись, говорят, – голос соседки тонул в треске помех. – Мучается страшно, стонет. Надо оперировать, бумаги какие-то надо тебе подписать. Без тебя нельзя, Настенька. Врач сказал, промедлишь, и все. Быстрее…

Последние слова потонули в коротких гудках.

***

Настя закрутила лихорадочно диск, набирая знакомые цифры. Но в ответ только гудки и скрип, неполадки связи. Она бросила трубку и побежала обратно в комнату. Что время терять! Соседка же сказала – срочно, как можно быстрее.

В голове в такт торопливым сборам стучало одно: «Успеть, только бы успеть!»

Запихала в сумку какие-то вещи, самое важное – паспорт и деньги.

А с ними беда…

Всего пятьдесят рублей. Хватит ли на билет? Вдруг цену подняли, сейчас времена такие, что каждый день все по-новому. А если придется на попутках добираться?

На бегу девушку стукнулась в пару комнат к соседям, перехватить хоть пятерку взаймы. Но девчата пожимали плечами, конец месяца, сами считают дни до стипендии.

***

По дороге на автовокзал Настя себя утешала:

– Ничего. Уговорю за полцены продать. Или потом деньги завезу. Ну беда такая, должны понять же люди. У каждого мама есть.

Однако оказалось, что все еще хуже… Касса уже была закрыта, последний автобус до районного центра ушел пять минут назад, а следующий только послезавтра утром.

В отчаянии Настя разрыдалась перед закрытым окошком кассы:

– Как послезавтра… Мне срочно надо! У меня мама умирает!

Но на нее равнодушно смотрела одна лишь табличка с расписанием рейсов. Рядом остановился мужчина лет сорока в кожаной куртке:

– Девушка, что случилось? Почему плачете?

Задыхаясь от слез, она выпалила ему про маму, про операцию, про то, что автобусы до райцентра уже не ходят. А ей срочно! Мамочке плохо так сейчас! Нужно помочь! Срочно нужно туда, в фельдшерский пункт!

Тот воскликнул радостно:

– Так повезло вам! Мы как раз в ту сторону едем! Вон наше такси, на площади. И место есть, давайте с нами, водитель согласится, уговорим.

Настя недоверчиво посмотрела на него. Высокий, крепкий, лицо простое. Одет вроде бы прилично, не алкаш какой-нибудь.

– У меня денег немного, – призналась она робко. – Пятьдесят рублей, больше нет. Только на билет.

Он уже подхватил ее легкую сумочку и понес к машине.

– Да хватит! Накиньте к общей сумме, и весь разговор. Мы с товарищем в командировке от завода, все контора оплачивает. Так что это так, водителю на чай, считайте.

***

Настя шла за ним осторожно, присматривалась издалека к людям на стоянке. У старенького желтого такси курили еще двое мужчин.

Девушка шла и замирала от страха, что за люди? Не причинят ли вреда? Ведь придется все-таки рискнуть и поехать на этой попутке. В другой раз бы не села с чужими людьми в машину, да только другого варианта нет.