Другая жизнь А.Б.Гольца.

– Куда везти, хозяин?

– В ближайший отель.

– У нас тут только один отель.

– Тем лучше.

В отеле, как ему показалось, их уже ждали и были даже излишне предупредительны.

Гольца поселили под именем Александра Борисовича Петрова, программиста, следующего из отдаленных районов в столицу в поисках лучшей доли, а Настену – как Анастасию К., его случайную попутчицу.

Администратор, быстро набирая их паспортные данные, понимающе улыбался – благо паспорт Гольца был одним из набора паспортов, используемых им в деловых поездках. Покончив с формальностями, им выдали ключи от номеров, причем их номера оказались рядом.

Гольц так устал от всего того, что случилось в этот день, что повалился на кровать и впал даже не в сон, а скорее в тяжелое забытье.

…В сопровождении свирепых стражников он брёл куда-то вниз по облёденелой, припорошенной снегом дороге, всё в той же предрассветной мгле.

– Куда меня ведете, ребята?

– Князь велел доставить и показать…

– Что показать?

– Увидишь, не мельтеши.

Его бил всё тот же мерзкий мелкий озноб, но одновременно прошибал пот и подгибались ноги.

– Не бойсь, не бойсь, – подбадривала стража, – скоро увидишь, тебе понравится!

Они вошли в некое подобие леса, и в этом лесу, сплошь состоящем из сухих, голых деревьев, Гольц увидел её. Вернее, их было много, они стояли, привязанные к деревьям, с одинаковыми мертвыми глазами и застывшими лицами. Он пошел вдоль деревьев, внимательно всматриваясь в каждую. Лёд покрывал их тела, так что оставалась свободной только голова.

– Они же мертвы! – закричал он во сне.

– Оживим, разморозим! Забирай свою! Только смотри не ошибись, хозяин ошибок не прощает! Выбирай, время не ждет!

Они дружно загоготали, и то ли от этого мерзкого гогота, то ли от холода Гольц проснулся.

Настёна сидела за столом и что-то набирала на клавиатуре.

«Привет, – сказал Гольц, – передай всем нашим, у нас всё в порядке, я в отпуске».

– Уже передала, Александр Борисович, правление в курсе.

– Вот и хорошо. Иди к себе.

– Я лучше у Вас посижу, поработаю. У меня всё нужное – здесь.

– Хочешь остаться – оставайся. С тобою веселее как-то. Только водички дай из той бутылки. Вот так. Кстати, а как ты у меня оказалась?

Вы не выходили на связь. Тогда я позвала портье, и он открыл дверь запасным ключом. А вы лежали и бредили.

– Что-нибудь интересное?

– С кем-то беседовали.

– Надеюсь, ты сделала запись?

– Мне как-то в голову не пришло.

– Почему? Такую запись можно продать по сходной цене.

– Вы сегодня особенно циничны, начальник.

– «Все мы грешники здесь, блудницы», как сказано в одном старом стихе.

– Там написано не «грешники», а «бражники».

– Ого, вы весьма образованны, мадам!

– Просто много читала. А с каких пор мы на «вы»?

– Ладно, перейдем на «ты». А теперь иди поделай что-нибудь А я посплю.

На этот раз он спал почти без сновидений, а когда проснулся, солнце беспощадно било в окно, и ослепительно белый снег покрывал всё вокруг.

Гольц снова почувствовал себя абсолютно спокойным, то есть самим собой, каким он становился по мере того как его игры завоёвывали мир.

В гостиной он с удивлением обнаружил Настену, прикорнувшую на маленьком диванчике, и не стал будить. На столике – выключенный ноутбук. Ага, значит, писала. То ли книгу, то ли… Ладно, не будем уточнять сейчас, главное – душ, потом что-то перехватить в кафешке и двинуться дальше.

Когда он вышел из душа, пиарщица уже снова сидела за компьютером и что-то быстро набирала.

– Привет, начальник, как вы?

– Привет. Ты всё, что я сказал, сделала?

Да, Александр Борисович, Вы в отпуске… А там… Всё идет хорошо! Сергей Петрович передал: «Всё под контролем, отдыхайте».

– А еще он просил (тут она немного замялась) соблюдать осторожность.

– Стало быть, мы совершенно свободны и отдыхаем?

– Вы отдыхаете, Александр Борисович, – не то сказала, не то выдохнула она. – Вы отдыхаете, а детали, как обычно, не разглашаются.

– Быстро учишься, молодец. Мне кажется, мы уже переходили на «ты»!

– У меня не всегда получается.

– Ладно, подруга!

– Я тебе не подруга, а сотрудница.

– Э, нет, Настена, здесь у нас другие роли. Здесь я странствующий программист, а ты моя верная подруга. Таков расклад на сегодня. Надеюсь, ты и облачишься соответственно. Приводи себя в порядок и спускайся в фойе, буду ждать тебя там. В фойе он быстро просмотрел новостные сайты. Информация о его гибели была по-прежнему главной новостью. Версии разнились. По одной из них, он сгорел в отеле, по другой – частный самолет с его телом лежал на дне пропасти, немного не дотянув до Корпорации.

Он позвонил Петровичу.

– Привет, я в порядке. Как заново родился.

– Везет тебе, дорогуша.

– Мне всегда везет. Как погода ?

– У нас еще метет.

– А у нас уже рай земной. Как оппоненты ?

– Бодрствуют. Пляшут на костях.

– Знаю, читал. Вбрось, что-нибудь вроде : «Смерть А.Б. Гольца до сих пор не подтверждена»

– Как там наша новенькая ? Хороша ? Ты неисправим дружище. Нас рядом поселили, это твои проделки ?

– Все мы неисправимы, дорогуша. Будь осторожен с ней. У меня на нее есть кое-что новенькое

– Что-то серьезное ?

– Нет, основное мы с тобой уже обсуждали. Деталь – журнальчик «Крисчет вумен» – просто крыша. Она из соответствующих служб.

– У нас или у них ?

– У них. Даже звание имеет.

– - Мы же договорились, дружише, что нам это на руку. Пусть лепит свои статейки про нас.

– Все верно, дорогуша. Дай ей какое-нибудь духоподъемное интервью, но будь осторожен.

– Хорошо, я тебе пришлю, – сказал Гольц.

А вот и Настена !

– Прикид что надо пиарщица, одобряю !

– Как учили, шеф.

– Поздравляю, по версии почти всех новостных агентств мы погибли. Впрочем, о тебе они ничего не знают.

– А что дальше, начальник ?

– Ничего. Будем гулять и развлекаться. А потом за нами пришлют вертолет. Думаю два совершенно свободных дня у нас есть .

Улицы были завалены снегом, тротуары превратились в узкие тропинки, так что двигаться приходилось только гуськом. Ссделавший шаг в сторону неизбежно проваливался в снег по колено. Наконец они выбрались туда, где снег уже успели убрать, эта улица и была главной.

Она начиналась от невзрачного вокзала и вела к центральной площади с памятником давно забытому вождю. Тогда, много лет назад в этот забытый Богом городок прибыл тот самый поезд, и они с Сергей Петровичем направились в ближайшую и единственную гостиницу.

До этого, проведя часов шесть за непрерывны м разговором, они вчерне набросали контуры того, что предстояло достичь. От громадья планов захватывало дух, от бессонной ночи пошатывало, но теперь он твердо знал, что первый шаг сделан.

«Постепенно, но неуклонно, повторял он пересохшими губами, – постепенно, но неуклонно.

«Вот здесь», – сказал он, показывая Настене два зарешеченных окна в первом этаже ветхой

пятиэтажки, – вот здесь мы и трудились первый год.

– Что то я не вижу здесь мемориальной доски ?

– Будет. Обязательно будет. А пока перекусим немного. А хороший ужин нам не помешает не правда ли ?

Ресторан к оказался маленьким и уютным.

В фойе заглянув в зеркало он чуть не расхохотался, до чего же он был не похож на того Гольца,

который существовал еще пару дней назад

Джинсы и свитер теперь точно соответствовали тому сюжету. В зеркале он увидел программиста не слишком высокой пробы, бродячего сисадмина, хакера-самоучку и геймера-фаната. Что до подруги, она выглядела соответственно: неряшливо одетая, симпатичная и, должно быть, не слишком далекая. На последнем Гольц настаивал. «Больше смейся, говори что-нибудь невпопад и стреляй глазами по периметру», – сказал он, когда они уселись за столик.

– Постараюсь, – сказала она и громко захохотала.

– То, что надо, Настёна, то, что надо. Будем кушать, пить вино и разговаривать. И ты возьмёшь у меня интервью для своего журнальчика.

– Но ведь ты погиб?

– К моменту, когда интервью будет напечатано, я уже воскресну. И твое интервью будет очень, очень ко времени. А сейчас будем пить и веселиться!

Гольц жестом подозвал официанта.

– Принесите нам лучшее, что есть в вашем заведении, лучшую еду и лучшее вино.

Ресторан постепенно оживал, столики заполнялись народом. В основном это был местный молодняк, веселый и шумный. На небольшой эстраде появились музыканты, ударил в литавры барабанщик, выдал первые протяжные рулады саксофонист.

Вечер начался.

Они здорово проголодались и то, что принес официант показалось им особенно вкусным.

Гольц наполнил бокалы.

– Выпьем не чокаясь и не будем грустить , Настена ! За упокой раба Божьего Александра Треплева ! Они молча осушили бокалы.

Гольц встал и галантно поклонился: «Хватит грустить, Настёна, давай лучше потанцуем!»

– Разве я в чем-нибудь могу отказать тебе, начальник ?

Под протяжную мелодию саксофона он осторожно и бережно вел ее в медленном танце. С первого же такта ему показалось, что он открывает ее заново, как бы вступая в неведомую ему страну. Здесь всё было незнакомо: и доверчивый взгляд широко раскрытых каре-зеленых глаз, и та уступчивость, с которой она позволяла себя вести, и плавная осторожность, с которой они двигались среди других пар.

Они разговаривали полушепотом, глядя глаза в глаза и едва разбирая слова.

– Ты хорошо танцуешь, начальник, я бы никогда не подумала.

– Меня немного учили. Считалось, что я очень застенчив, и, когда мне было лет пятнадцать, моя тетка записала меня в кружок бальных танцев.

– Помогло ?

– Только отчасти. Танцевать я немного научился, а застенчивость осталась.

– А я совсем не была застенчивой. Наверное, поэтому меня никогда не учили танцевать.

– А зачем тебе учиться? Ты и так прекрасно танцуешь.

– О! Тебя учили говорить комплименты?

– Ну конечно. Во время танца, говорили нам, нельзя молчать. Нужно разговаривать. Но не очень много и не очень о чем.

Не очень о чем – это как?

А вот так, как мы сейчас.

Танец кончился и они вернулись за столик.

Гольц снова наполнил бокалы.

– Ты знаешь, – сказала она, – я всё время думаю о том, что было с нами там…

– Не помню, – сказал он, – ничего особенного там не было…

– Не смейся надо мной!

– Я смеюсь не над тобой, Настена.

– Послушай, начальник, а тебя и вправду алкоголь не берет?

– Вправду, Настена. Неправдоподобно, но правда. Но к делу, Настена, к делу! Я уверен, что наша беседа за бокалом вина произведет неизгладимое впечатление на читателей и поднимет тиражи на небывалую высоту!

– Беседа за бокалом вина ! Отличный заголовок !

«Молодец, – подумал Гольц, – справилась с эмоциями, настоящая профессионалка!»

Ну что же – сказал он , сделав большой глоток – поехали !

Настена включила диктофон и беседа началась.

Беседа за бокалом вина

– Так вы и есть тот самый А. Гольц!

– Тот самый.

– А я Настя К., журнал «Крисчен Вумен».

– Христианка! Замечательно! Вы действительно христианка?

– Конечно. Как и все сотрудники нашего журнала. И у нас 2 миллиона

подписчиков.

– Два миллиона христианок ?

– Шутить изволите, мистер Гольц. Нас читают не только христианки.

– Вот и наш легкий алкоголь, Настя! Или Настасья? А можно – Настёна?..

– Лучше Настя. А вы не пьете алкоголь, мистер Гольц?

– За компанию, пожалуй, выпью. Хотя и не вижу в этом особого смысла.

– Осмелюсь спросить – почему?

– Меня не берет алкоголь. Только согревает или в жар бросает, вот и всё.

– И так было всегда?

– Нет. В юности было по-другому. А потом стало так.

– Вот и первая странность! Но, кажется, не последняя.

– Одна из многих. Так и напишите: одна из многих его странностей.

– Я придумаю, как это обыграть, мистер Гольц.

– Не сомневаюсь, Настя. Поехали дальше.

– Мы уже едем. Вы один из самых известных людей в мире. И самых

богатых. Это то, о чем Вы мечтали?

– Если честно, мне это нравится (тут он улыбнулся, – писала она, и

оказалось, что улыбка немножко застенчивая). Но мечтал я не об этом.

– А о чем же?

– Видите ли, мне не нравился мир, в котором я оказался, и моя жизнь в нём. Я хотел жить совсем другой жизнью и в другом мире, но переделать этот мир невозможно. Революции бессмысленны и только ухудшают то, что и без того скверно. Вот я и подумал: большинству ведь не нравится собственная жизнь, не правда ли? А что, если я дам им возможность построить для себя другую жизнь! И они смогут проживать ее в каждую минуту свободного времени?

Но ведь это чисто виртуальная, воображаемая жизнь? Это игра в жизнь, а не настоящая жизнь!

– Какая из них? Чем отличается «настоящая жизнь» от игры?

– Мне кажется, ответ очевиден. Тем же, чем сон отличается от яви.

– Не совсем точная аналогия, Настена. Вы не можете управлять своими снами – они вам навязаны так же, как и так называемая реальность.

Сон,хочешь – не хочешь, заканчивается пробуждением. И отправляет туда, где ты в поте лица добываешь кусок хлеба, вечно должен перед кем-то прогибаться, подчиняться законам, обычаям, людям, обстоятельствам, и ни шагу вперед, ни шагу в сторону! И ведь ничего нельзя переиграть, осуществим только один сюжет. Все прочие отбрасываются. Какое однако расточительство ! А у нас множество вариантов и все обратимы. Всегда можно начать сначала Разве это не то о чем человечество мечтало веками.

– И все равно вы предлагаете только игру, всего лишь игру !

Всякая жизнь – сон, игра. Это еще древние знали. А степень реальности сна – более чем вопрос средств, Настя. Чем совершеннее средства, тем труднее отличить игру от жизни и жизнь от игры. Многие шли по нашему пути: возьмите кино или телевидение – это тоже не более чем фабрики снов, но там сон остается сном, а явь – явью. А почему? Средства несовершенны. Вы можете представлять себя героем фильма, но вы не можете им стать. Мы пошли дальше, намного дальше. У нас не смотрят фильмы, у нас в них живут.

– Разве это жизнь? От поцелуев дети не рождаются!

– Их и так рождается всё меньше. Но, может быть, пойдем дальше? Так мы и за три часа не закруглимся.

– Пожалуй. Наших читателей, как вы понимаете, мало интересуют философские тонкости. Их интересует, что вы за человек? Каковы ваши идеалы? Любили ли вы когда-нибудь кого-нибудь? Верите ли вы в Бога?

– Ого, вот мы и до Бога добрались! А можно не отвечать на этот вопрос?

–Можно. Но только это может быть использовано против Вас.

–Но мы пока еще не в суде?

– Пока нет, но ведь суд не за горами Александр Борисович ! Высший суд!

– А ! Я совсем забыл – где Бог там и судилища… Наивный вы человек – я родился 45 лет назад в стране , где судилилища были обычным делом, повседневным и любимым !

– Вы сидели в тюрьме?

– Почти нет, но это не имеет значения.

– Почти?

– Меня хотели посадить, но не смогли. Не будем об этом.

– Хорошо, пойдем дальше. Я говорю не о суде человеческом… Вовсе нет… Я просто не хочу, чтобы вы были осуждены на вечную кромешную тьму…

– Разве христианские сказки могут испугать нас, детей тьмы? Еще вина?

– Не откажусь.

– И я – за компанию. Меня немного познабливает. Что ж, продолжим? Что бы еще вы хотели от меня услышать?

– Расскажите нашим читателям, как начать жить другой жизнью.

– В этом нет ничего сложного. Приобретаешь наше игровое оборудование, наши программы и живешь. Придумываешь себя. Придумываешь ситуации. Разыгрываешь их. Совершенная свобода! Если зашел в тупик – возвращаешься обратно. Можешь переделать все.

– Но это всё понарошку?

– Что значит понарошку? Когда дети играют понарошку, ну, скажем, в «дочки-матери», они живут полной жизнью! Дети играют в реальную жизнь и играют всерьез. Почему бы то же самое не делать взрослым?

– А каким было Ваше детство, господин Гольц? Наверное, трудным?

– Я бы не называл его трудным. Я не голодал. Я жил в теплой квартире. Меня воспитала моя тетка – человек исключительной доброты. Я учился. Но чего-то в нем не хватало.

– Может быть игрушек ?

– Ну почему же? Я много играл, но больше сам с собой. Из детства мне больше всего запомнились кубики.

– Кубики? А что это такое?

– Забавно! Я совсем забыл, что их сейчас не делают! Это такие маленькие кубической формы штучки. А на каждой стороне – часть картинки, и если сложить их правильно, складывается картинка в целом.

– Что-то вроде пазла?

– Будем считать, что так.

– И вы собирали эти картинки?

– Сидел на полу и собирал. Но иногда просто строил из них разные сооружения.

– Сначала кубики – потом программы ?

– Что-то вроде того. Звучит банально, но доля истины в этом есть.

– Спасибо. А у меня к вам еще много-много вопросов.

– Начните с первого.

– Почему Вы не женаты?

– Ага, вот пошли настоящие вопросы для женского журнала.

– Вы плохо относитесь к женщинам?

– Нет.

– Но, как пишут вы живете в одиночестве. Ни жены, ни подруги…

– Ни одна женщина не могла бы быть счастлива рядом со мной. Я настолько поглощен своей работой, что не смог бы уделять ей достаточно внимания. И потому лучше честно отказаться от всего этого.

– Но это же страшно, страшно! Закончить жизнь в одиночестве. Без семьи, детей. Это бессмысленно!

Вы и вправду столь чувствительны? Для кого-то страшно, а для меня нет. Закончить жизнь в одиночестве? Да неужели вы думаете, что легче умирать в окружении детей, внуков? Умирающий всегда одинок, и люди вокруг только усиливают его одиночество! Что же касается бессмысленности – бессмысленность не зависит от того, скольким еще столь же обреченным на бессмысленность ты дашь жизнь. Бессмысленность родилась вместе с нами и никуда от нас не денется.

– Я только одного не понимаю Александр Борисович как можно с этим жить и не утопится.

–Хороший вопрос ! Как с этим жить ?

– Точнее, как выс этим живете ?

– Ну у меня же есть другая жизнь. Множество других жизней. В конце концов, в одной из них я могу придумать любящую жену и целый выводок детей. Мне кажется, это только подчеркивает бессмысленность и доводит отчаяние до какой-то безумной степени.

– «Отчаяние мне силу придает». Вам знакомо эта фраза ?

– Нет. А кто это придумал ?

– Один поэт и разбойник. Лет 600 назад. Отчаяние страшная сила Настя. Так и объясните своим христианкам.

– Отчаяние – грех

– Да, я ужасный грешник.

– Зря вы гордитесь этим.

– Я не горжусь. Тем не менее это так.

– Скажите честно, вы любили кого-нибудь когда-нибудь?

– Да. В детстве. Свою тётку. Она помогала мне по алгебре и называла меня «Македонский».

– Но ведь и у Вас были реальные привязанности, девушки.

– О нет! Терпеть не могу девушек! Я предпочитаю взрослых женщин.

– Вау! Этот факт очень заинтересует наших читательниц.

– Я рад, что смогу доставить им удовольствие. Еще вопросы, Настя?

– Пока, пожалуй, всё. Но мы обязательно продолжим. – Это была первая часть большого интервью с Александром Борисовичем Гольцем.

«Отлично, Настена, – сказал Гольц, когда они прослушали запись. – Это интервью взорвет сеть и добавит подписчиков твоему христианнейшему журналу».

– Не смейся надо мной, начальник. Я устала, очень устала. Умеешь ты, однако, убеждать. Только зябко с тобой, у меня зуб на зуб не попадает!

– Он взглянул на нее и увидел, что глаза ее полны слез. Да она пьяна ,изрядно пьяна. Ага, бутылка почти пустая ! Не хватало еще, чтобы ее развезло прямо здесь. Надо скорее в отель, а там что-нибудь придумаем.

– Пей, Настёна, кофе, и пойдём, – сказал он. – Ну что ты как маленькая, тебе же уже тридцать два…

– Тридцать, – совершенно спокойно ответила она. – Грубиян, женщине не говорят о её возрасте! Просто я тебя боюсь, мне страшно!

– Пойдем, Настёна, возьмем машину, а то так мы до утра не доберёмся.

Она встала, чуть-чуть покачиваясь.

– Не надо машину – я и так дойду.

– Пешком нам, боюсь, не дойти.

– То есть как это не дойти?! Это не Вам решать, начальник!

– На то я начальник, чтобы решать.

– Но я сейчас не на работе.

– Ошибаетесь. Раз со мной – то на работе.

– Но время сейчас нерабочее.

– У нас не бывает нерабочего времени. Тем более в командировке.

– В деловой поездке.

– Именно.

– Нет, не поедем. В машине меня укачает.

– Вас всегда укачивает?

– Постоянно. Особенно после четырех бокалов.

– Да вижу, Настёна, вижу. Не слепой.

– В машину, без лишних разговоров. Это приказ.

– Хорошо, я подчиняюсь. Но учтите, меня будет тошнить. А на воздухе, наоборот, станет лучше.

Спокойствие стало изменять Гольцу.

– Уговорила, – сказал он. – Только ради тебя, Настёна.

Они шли по, и Настёна покорно держалась за его руку. Точнее – он вел её под руку. Впрочем, степень её опьянения, как ему показалось, была несколько преувеличенной.

«Разыгрывает меня, – подумал он с раздражением. – Не понимает, что ли, что здесь игры придумываю я?»

Я вижу, тебе уже чуть получше, Настёна!

– Да, всё в порядке. Сначала немного в голову ударило, а теперь прошло.

– Вот мы и пришли. Теперь – баиньки.

– С тобой?

Гольц почти привык, что женщины в его присутствии становились не вполне адекватными. Впадали в истерику. Становились навязчивыми. По-детски капризными. Откровенными. Болтливыми. Податливыми, как воск. И так далее и тому подобное.

Настёна, – сказал он спокойным ровным голосом, – давай покончим с этим театром одного актёра. Я предпочитаю спать один.

– Да, – ответила она, но голос ее звучал как-то странно и глухо, – а знаете, что мне больше всего в вас не нравится? Ваше глупое тщеславие, ваше хваленое спокойствие, ваша наигранная таинственность, ваша старомодная глубокомысленность! Мне ничего не нравится в вас, особенно ваши мерзкие игры, завораживающие и затягивающие в пустоту и во мрак! Вы мне отвратительны! Понимаете, отвратительны!

Гольц почувствовал себя как гонщик на полной скорости натолкнувшийся на какое-то мелкое припятствие и вылетевший из машины головой об асфальт .

– О, ты мастер притягивать, ты как паук, раскидывающий сеть для бедных мушек. Ты дьявольски притягателен, и ты это знаешь, конечно знаешь! Ты плетешь сладкую паутину своих игр… А потом, когда мушка уже попалась и запуталась, ты высасываешь ее до донышка, и ты это отлично сознаешь!

– Я в восторге от того, как вы владеете словом, пиарщица, – улыбнулся Гольц. – Но не кажется ли вам, Настёна, что вы несколько противоречите сами себе?

– Кажется – не кажется, какая разница, – огрызнулась она. – Да, я боюсь, я боюсь за тебя и за себя, а потому ненавижу, ненавижу тебя… и себя!..

– Что за детский лепет, Настёна! Вот и ваши апартаменты, мадам. Прошу. Завтра мы во всём разберёмся. А сейчас – спать.

– Пожалуйста, не уходи. Мне страшно одной.

Что ж, эту игру он изучил вдоль и поперёк.

– А со мной не страшно? Его опять пробирал легкий озноб.

– С тобой жутко. Ты как затягивающая черная воронка…

– Молодец! Знаешь слова, сестренка! А промозглое утро и длинную-предлинную очередь у переправы видела…?

–Не…е, а где это?

– Нигде и всюду, глупая, – приговаривал он, неторопливо раздевая её. – Ну что же ты так дрожишь… Мы же с тобой обязательно в той очереди стоять будем. Голенькими будем стоять, с дрожью до костей, прозрачными и без лиц. Здесь мы еще сможем отогреть друг друга, а там этот фокус уже не получится.

– Я замёрзну там вместе с тобой, – прошептала она, засыпая.

– Непременно, сестрёнка. А посему будем наслаждаться тем, что у нас ещё не успели отнять !

Без названия

Он так привык, что любить его невозможно, что почти перестал думать об этом; тем более у него хватало дел, чтобы забыть обо всей этой смешной требухе: сердечном трепете, ночах, когда хочется выть на луну от одиночества, и прочих забавах его юности.

Временами, когда внутри его уплотненного графика появлялись некие свободные дни, когда накатывал холод, от которого не то что знобило, но выворачивало, ему достаточно было только захотеть, чтобы появилась какая-нибудь особь женского пола, при одном взгляде на которую его бросало в удушающую темноту. Они были разные, с разными именами, телами и повадками, но по некоторым известным только ему одному признакам он сразу понимал, откуда они пришли и кто их послал. Они появлялись в его жизни с завидной регулярностью, когда, мучимый приступами нездешнего холода, он тщетно пытался забыться, уснуть, перестать существовать. Это обставлялось по-разному, но протекало всегда с какой-то болезненной страстностью.