Другая жизнь А.Б.Гольца.

Однажды в его прошлой жизни его позвали на очередные посиделки к приятелям – хороший повод чтобы как-то отвлечься и развлечься.

Пьянки с умными разговорами – обычное в те годы развлечение, в коих, он времени от времени участвовал. Они неторопливо пили под полузапретные песни и говорили о разных благоглупостях.

Всё вокруг хуже некуда, – говорили они, – и нет никакой возможности жить в этой несчастной стране с ее забитым народом и осатаневшей от вседозволенности властью.

У каждого из его тогдашних приятелей были гигантские, далеко идущие замыслы. Один задумал роман, который потрясет весь мир, другой готовился уехать и снять великий фильм, третий мечтал о театральной карьере. Гениальные мысли и образы наполняли насквозь накуренную комнату. Девушки внимали мужчинам и посильно участвовали в разговоре, побуждая последних к словесным перепалкам и зажигательным речам.

Санечка не мог предъявить ничего такого и поэтому считался милым, умным, но достаточно обыкновенным. Тем более он был «технарем», то бишь человеком от искусства далеким, а значит, несколько прозаичным. Он спокойно потягивал винцо, наблюдая за окружающими, и время от времени принимал участие в разговоре, ограничиваясь короткими репликами.

По исчерпании разговоров начались танцы. Его пригласила одна из девушек, старше его года на три. Танцевали молча. Девушка была пьяная, красивая и всё время прижималась к нему.

Когда стали расходиться, оказалось, что её нужно обязательно проводить. Несколько раз звонил её муж, он страшно обеспокоен и будет ждать на выходе из ближайшего метро, а кроме Санечки, проводить её совершенно некому.

Санечка держался спокойно, с сознанием долга, изо всех сил придерживая нетрезвую даму, и решительно вел ее в спокойную семейную гавань. По дороге она болтала без умолку. Санечка внезапно узнал, что муж – скучная скотина, идиот, а ревнует ее как Отелло, а она просто любит поговорить с интересными людьми и выпить, а он – он бесится, когда она ходит по друзьям, он ревнует, он просто придурок. А Санечка – он замечательный, милый, застенчивый и галантный, но, когда они подойдут к месту встречи, он должен оставить ее одну, не дай бог, что этому придурку мужу придет в голову. В метро она почти обнимала его и шептала на ухо всякую дребедень.

А он никак не мог избавиться от подлой мысли – послать к черту мужа, привести ее домой и воспользоваться ее состоянием. Его тошнило от одной мысли, что он поступит таким образом, но наваждение не проходило.

И как только это всё уживалось в нём? Он представлял, как приводит её домой, и как они всю ночь занимаются пьяной грязной любовью, а наутро она и глаз не может поднять от стыда, но и от него не может отказаться.

Уже передав её мужу (муж стоял внизу эскалатора, а Санечка пустил её по эскалатору одну, провожая глазами до конца), он ещё играл с буйной своей фантазией и последними словами отчитывал себя то ли за то, что не осмелился, то ли за то, что хотел…

И сейчас, двадцать лет спустя, выйдя везде и во всём победителем, он переживал всё то, что случилось тогда: дерзкий замысел, унижение, наслаждение, позор и собственную трусость, обернувшуюся сдержанностью и благородством.

Наскоро простившись с Настеной, он поднялся к себе.

Самое время бежать, дружище Гольц! Из слякоти, столь обычной для этого, будь он пуст, города, из собственной юности, прошедшей в бесплодных мечтаниях и неутоленных желаниях, вернуться туда, где он уже не был наивным и беззащитным Санечкой Треплевым, а великим и ужасным Александром Борисовичем Гольцем.

Ночью ему приснился Димыч. Гольц почему-то сразу узнал его среди той самой очереди у моста, где охранники в грязно-зеленой форме пропускали народ, покрикивая и матерно ругаясь. Он хотел окликнуть его, но голоса не было. Однако Димыч почему-то оглянулся, узнал его и на прощание помахал рукой. Санечка облегченно вздохнул. А несчастные тени всё шагали и шагали хмурым сырым утром среди каких-то заброшенных построек.

«Никогда ничего не вернуть», – вспомнил Гольц и внезапно проснулся.

В дверь громко стучали. В коридоре раздавался топот, будто бежала рота солдат. Гольц открыл дверь, и тотчас же едкий дым наполнил комнату. Медлить нельзя было ни минуты. Быстро одевшись, схватив мобильник и рюкзачок, он почти кубарем скатился по лестнице.

Настена была уже внизу на улице, оказывается, всё это время она названивала ему по мобильному, и телефон его… телефон был попросту отключен! «Александр Борисович, пожар!»

«Спокойно, Маша, я Дубровский», – пошутил Гольц.

– Вам бы всё шуточки, Александр Борисович!

– Я в огне не горю и в воде не тону. Который час?

– Около семи.

– Хорошо, едем.

Гольц набрал Петровича.

– Ты в курсе?

– Еще бы. Ты не отвечал, но, к счастью, наши тебя уже засекли.

– Да, мы уже на улице.

– Машина будет через три минуты.

Садясь в машину, Гольц бросил короткий взгляд на здание отеля.

На третьем этаже дым валил из распахнутых окон, это пожарные поливали разбушевавшийся огонь и вытаскивали из здания испуганных, заспанных людей.

«Больше я сюда не вернусь, – решил он. – Некуда возвращаться».

Исчезновение.

Самолет оказался хоть и небольшим, но весьма комфортабельным: тепло, уютно, мягкие кресла, милая, предупредительная стюардесса, вкусная еда. Именно таким и должен быть самолет отца-основателя.

Он развернул свежие газеты, бумажные версии которых еще выходили. На первых полосах сообщалось о пожаре в злополучном отеле и его, Гольца, предполагаемой гибели. Впрочем, исходя из того, что было известно, эту информацию невозможно было ни подтвердить, ни опровергнуть. Было не слишком ясно, жил ли в этом отеле сам А. Б. Гольц или его представитель, некто Треплев. Полезная, однако, неопределенность!

Отбой, Александр Борисович, отбой. Суши весла.

Лететь предстояло пять с лишним часов туда, где за тысячи километров от этих гиблых мест, за высокими горами и дремучими лесами, среди обширной и безлюдной равнины располагалась Корпорация.

А пока можно расслабиться.

– Можно расслабиться и поговорить, госпожа пиарщица!

– Устала? Ну тогда можешь молчать и слушать меня внимательно.

– Хорошо, начальник.

– На нас объявлена охота. Точнее – на меня. И посему рядом со мной, быть там где я опасно. Очень

– Очень, очень ?

– Это не шутки, Настена

– Я понимаю. Сколько раз на вас покушались, начальник?

– Неважно сколько. Важно – кто. А еще важнее – кто на этот раз.

– И кто же?

– Понятия не имею. Вот это и есть самое опасное.

– А зачем им это?

– Причин много, но не это главное. Главное – что с этим делать. Представь, что ты едешь на легковушке, а тебя преследует сошедший с ума грузовик.

– Это страшно. Я смотрела какой-то древний фильм – там как раз про это.

– Вот-вот. Зачем он тебя преследует? Ты не знаешь. И пока не знаешь, остановить его невозможно. Так что – подальше от меня, Настена!

– Мне все равно.

– Готова умереть вместе со мной?

– Я много думала о вас. Я много о вас читала. Я все время наблюдаю за вами.

– И?

– Ненавижу Вас! Но…

– Обаяние зла?

– Да.

– Это мне нравится.

– Вы еще тот злодей !

– Увы, увы… Полный джентльменский набор.

– И богатый фактический материал – налицо.

Половину можешь смело выкинуть в корзину, зато всё остальное – правда, тут деваться некуда. И этой правды достаточно, чтобы целую вечность корчиться где-нибудь на задворках преисподней.

– Всё так серьезно?

– Такие фабрики, как наша, не бывают белыми и пушистыми. Тем более – отцы-основатели подобных заведений. Это очень серьезно и очень грустно.

– Вы серьезный и грустный человек?

– Я серьезный, грустный и невероятно спокойный. И у нас осталось только пять часов для того, чтобы поговорить.

– Целых пять часов ! Замечательно !

– Спрашивайте, Настена, я во всем сознаюсь…

– Правда?

– Теряем время, Настёна! И давай, наконец, перейдем на «ты»…

– Вот ты сделал себя сам… Ты лез из кожи, купался в грязи, ел дерьмо («Ого, какой слог», – подумал Гольц) и, наконец, добрался, добился, пробился, ободранный, но живой… Это триумф, ты богат, знаменит и еще сравнительно молод. Так скажи мне, ты что-нибудь чувствуешь?

– А что я должен чувствовать?

– Не смейся, ну гордость, торжество победителя…

– Слушай, Настёна, где учат так хорошо складывать слова?

– Не увиливайте, мне очень хочется знать.

– Ну ты же сама догадываешься…

– Да, – сказала она, – это как в детстве. Когда тебе дарят игрушку, о которой мечтал годами, а она надоедает через пару дней.

– А дальше хочется другую игрушку, а потом еще одну… И так до бескоечности.

– Остановиться невозможно?

– Нет. Остановишься – и тебя обязательно настигнет тот сумасшедший грузовик. Эта игра не имеет конца.

– Но ведь когда-то игра началась?

– Конечно.

Гольц закрыл глаза, и снова оказался в том времени и месте.

…Поезд всё шел.

Казалось, Санечка отсыпался за всю предыдущую жизнь. Спокойный и без сновидений сон на верхней полке под мерное покачивание вагона, под топот ног, плач детей и оживленный полупьяный разговор соседей.

Он окончательно проснулся только на следующий день, когда солнце уходило за горизонт. Миновав центральные районы, поезд двигался на восток, набирая скорость. А внизу, за столиком, сидел только один человек. Он с аппетитом жевал бутерброд, прихлебывал чай и смотрел в окно.

Санечка спустился и, протирая глаза, уселся напротив. За окном проносился невероятной высоты сосновый лес. Санечка так и прилип к окну; верхушки сосен, освещенные солнцем, всегда действовали на него завораживающе. Временами ярко вспыхивал среди ветвей солнечный прожектор и тут же угасал, скрываясь за более густыми деревьями, будто само солнце играло в прятки с поездом.

Завороженный этим великолепием, Санечка не сразу заметил, что на него смотрят. Смотрят внимательно, не отрываясь и даже не скрывая своего любопытства.

Нет, ошибки быть не могло.

Сосед наблюдал за ним беззастенчиво и целеустремленно, но демонстративно поворачивался к окну, когда Санечка пытался поймать его взгляд. «Поговорить хочет что ли» ? – подумал Санечка с неприязнью.

Он терпеть не мог, когда на него смотрели столь пристально, взламывая взглядом границы его личного пространства. Оставалось либо делать вид, что ничего не происходит, и продолжать разглядывать пейзаж в окне, либо… Впрочем, он еще не придумал, что. Снова лезть на верхнюю полку не хотелось, а спокойно смотреть в окно он уже не мог. Впрочем, если опасность грозит тебе сзади, не лучше ли двинуться ей навстречу, чтобы получше разглядеть?

Он повернулся к соседу и широко улыбнулся. Сосед улыбнулся в ответ.

– Простите, но Вы с таким удовольствием смотрите в окно, что мне показалось любопытно…

– Любопытно что?

– Любопытно наблюдать за Вами. Да Вы не берите в голову, я вообще люблю наблюдать за людьми. И Вы, по-моему, тоже.

– Откуда Вам это известно?

– О, мне известно многое ! Ну хватит дуться, давайте знакомиться.

«Сергей Петрович», – представился он, подавая руку.

Санечке ничего не оставалось, как только пожать ее и, в свою очередь, назвать свое имя.

– Ну вот и познакомились, – сказал Сергей Петрович весьма добродушно. – А Вы, осмелюсь спросить, откуда и куда?

– Из ниоткуда в никуда.

– Правильный ответ, – Сергей Петрович громко засмеялся. – Все мы сегодня так. Прошлое прошло, а будущее еще не наступило. Такие дела.

Санечка ничего не ответил, он решил не проявлять инициативу и ждать. А там видно будет.

– И все-таки нам с вами, Александр Борисович, о будущем надо думать, о будущем.

– Каждому в отдельности, Сергей Петрович, каждому в отдельности.

– Вот и я говорю, каждому, – ничуть не смутился тот. – Кушать каждому хочется. К примеру, на какие шиши Вы будете кушать, Александр Борисович?

– Найду.

– А вы по специальности кто, если не секрет?

– Пишу программки. Развлекаюсь.

– Вот как! Интересная у вас профессия, Александр. Может быть, по рюмке чаю?

– По рюмке, пожалуй, нет. А по кружке – не откажусь.

Во мгновение ока появился чай, крепкий с железнодорожным привкусом.

«Ну вот, – сказал Сергей Петрович, сделав глоток, – теперь давайте разговаривать».

– Давайте. Вы, случаем, не из отдела критики?

– Ха-ха-ха! Уморили! Нет, уважаемый, я совсем из другой службы!

Гольц хорошо помнил тот, казалось бы, нескончаемый разговор.

О, Сергей Петрович умел слушать, он был, можно сказать, профессиональным слушателем, а Санечке нужно было выговориться за столько дней молчания.

«Так какие же программки Вы пописываете? – спросил Сергей Петрович, иронически сощурившись. «Автоматизируете бардак? Таблички с циферками умножаете-складываете?»

– И это тоже. На работе.

– Бросьте. Работа кончилась.

– А Вы откуда знаете?

– У всех кончилась. И у меня тоже.

– А Вы чем занимались?

– Служил государству. А оно взяло да и кончилось.

– Разве совсем кончилось?

Совсем или почти совсем, какая разница? Для моего рода занятий пол-государства или его четверть – сплошное недоразумение, служить ему бесполезно и ведет к профессиональной деградации.

– Так Вы, стало быть, из тех самых служб?

– Из тех. Возможно, не из самых-самых, но из тех.

Санечка не стал вдаваться в подробности. Некоторое время они молча прихлебывали чай и жевали бутерброды. Сергей Петрович первым прервал молчание.

«С работой мы покончили, – сказал он, – но для себя ведь тоже чем-то балуетесь?»

– Книжки читаю. На диване лежу. В окно смотрю.

– Ха-ха-ха ! Забавно. Но – не верю. Не верю, как Станиславский говаривал.

– Интересно, почему ?

–Программки писать – штука затягивающая. Что-то вроде игры.

– В точку попали, Сергей Петрович. Игра и есть.

– Стало быть, Вы от этой игры отказаться никак не сможете. Никогда.

– Но и другие игры есть ?

– Э нет… Для настоящихпрограммеровнет игры слаще этой.

– А почём Вы знаете, что я настоящий?

– Глаз наметан. Так будем сознаваться, молодой человек?

– Или?

– Или – специальные методы. Шучу, шучу! Говорю же, кончилась моя служба. Я теперь – лицо сугубо частное. И разговор у нас частный, дорожный, от нечего делать.

– Вот и я – от нечего делать. Пишу игрушки компьютерные. Но далеко еще не волшебник, а только учусь.

– Ну вот и славно! А то – в несознанку играть!

– Ну да… Я ведь не на допросе, не правда ли?

– «Ха-ха-ха, – вновь загромыхал Сергей Петрович, смех у него был громкий, раскатистый, весёлый. – Так и я тоже не следователь! А чтобы Вы мне больше доверяли, сделаю чистосердечное признание, xа-ха-ха…»

– Валяйте, зачтется

– Я здесь не случайно. Мне Вас рекомендовали.

– Кто же ?

– Да никто. Досье. Случайно наткнулся. Разговорчивы вы были… Иногда….

– Э, – махнул рукою Санечка, – нет там ничего интересного, особенно сейчас, когда вся ваша система горит синим пламенем…

– Не скажите… В свое бы время загремели бы за распространение… Но это пустое… Пустое… Не этим Вы меня заинтересовали… Совсем не этим!

– Чем же, позвольте узнать?

Сначала пустячком, тональностью… Писали мы о ваших посиделках много, человечек там наш был. Но, знаете, всё как-то неинтересно, слушаешь – одна и та же жвачка, свободы да права, и всё это вперемешку с водкой да танцами-обжиманцами, тоска зеленая, Александр Борисович. Так вот, у Вас там какой-то необычный ракурс был, объяснить это трудно.

– Нет уж, постарайтесь объяснить !

– Вы как бы не считали все это реальностью, на все это смотрели как на некую игру, но явно это не звучало. только голос, только тон, как Вам сказать, взгляд…

«Фантазии всё это, – как-то устало проговорил Санечка, – ничего я особенного не говорил, нёс ту же белиберду, что и все».

– Так-то оно так, но тон, но взгляд дорогого стоит… Вы говорили там, но не оттуда…

– И что ?

– А ничего. Так я и заинтересовался Вами.

– А дальше ?

– Дальше больше… Стал я Вас писать везде где можно…

– Как особо опасного, что ли?

– Да бросьте, какая опасность от одиночки, вы ведь одиночка, не правда ли?

– Положим

– Но и это не главное… Главное – интересно мне стало, что за человечек,

дышит чем. Через какое-то время приносят мне программку, игрушку компьютерную Вашего сочинения. Начал я в нее играть, не оторвешься… Затягивает!

– Спасибо ! Первым будете.

– Первым пользователем ?

– Ну да.

– Так мне скидка полагается Александр Борисович ?

– Конечно. Если бы вы программку купили. А пользоваться краденым нехорошо.

– Не обессудьте. Считайте, что тестировал бета-версию.

– Вы и такие слова знаете?

– Пришлось освоить. Служба! Так я продолжу, с Вашего позволения.

– Валяйте.

– Видите ли, я давно понял, куда все идет, а оставаться без дела и без средств – не привык как-то. Кое-что, правда, накоплено, но ведь в пыль превратится, если просто так лежать будет. А то и отнимут, у них не заржавеет

– А Вы – в твердую валюту и за кордон!

– Э… Наивный Вы человек, не знаете нашей специфики! На нас ведь охота объявлена, нет, еще не явно, но на самом деле уже вовсю! И каждый торопится сослуживца сдать, ну чтобы те новые дали соскочить незаметно или пристроили куда-нибудь в теплую норку. Так что за мной следят, следят десятки, за каждым валютным телодвижением следят, поверьте!

– И?

Раскинув мозгами, я решил вовремя соскочить. Стать честным бизнесменом, так сказать. Вложить деньги… в эту, как там ее… модернизацию. Но для этого мне нужны Вы.

– У меня денег нет, Сергей Петрович!

– Вы дурак или прикидываетесь?

– Прикидываюсь, Сергей Петрович, прикидываюсь.

–Это хорошо, а то я уж думал, что в вас ошибся. Бросьте! Я ж к вам открыто, всей душой. У вас есть голова! Идеи есть! А у меня – деньги! В этом суть, дорогуша! Объединим два этих элемента и такую вышибем искру, что возгорится пламя… Ха-ха-ха!

Санечка поёжился. Не нравился ему этот смех, да и Сергей Петрович не нравился.

– Знаю, Александр Борисович, знаю отлично, что не слишком Вы от меня в восторге, а более всего от прошлой профессии моей. У всей вашей братии я не вызываю восторга. Но поверьте, есть в вас черточка одна, чем вы от прочей вашей братии и отличаетесь в лучшую, разумеется, сторону.

– «Глубоко копаете», – с нарастающей неприязнью проговорил Санечка.

– Не обижайтесь, заинтересовали вы меня очень, особенно эти Ваши любимые мысли, слушал, надо признаться, с удовольствием, ведь и моя профессия своего рода игра, некая реальность, которую трудно от нереальности отличить ! Помните, как Вы где-то сказали, что в игре преодолевается пропасть между реальным и вымышленным, и, образом, игра может считаться чем-то вроде реальности более высокого порядка, в которой преодолевается граница между дозволенным и недопустимым?

– Ну положим, это юношеское, глупое, на какой-то вечеринке, чтобы девушке понравиться. Не берите в голову.

– Лукавите, дорогуша! Это ваши самые заветные мысли. Со мной юлить бесполезно и бессмысленно. Будете врать – не получится никакого разговора! Идет новое время, на все эти досужие разговоры времени нет. Надо, господа, дело делать. Делать дело – делать деньги, а не размазывать сопли по матрасу. Кто не успел – тот опоздал. В новом времени будет (неизбежно) много проигравших. Их жизнь будет тусклой, безрадостной, и никакой надежды, никакой. А мы сотворим для них жизнь параллельную, яркую, совсем другую. И чтобы жить ею, от них не потребуется никаких усилий. Только заплатить немного денег. Нам.

– Откуда же у них найдутся деньги на наши игрушки ?

– Я сказал, тусклой, безрадостной и безнадежной. Не обязательно бедной. Это во-первых. Во-вторых, бедных, разумеется, будет много. Особенно вначале. Но с бедных мы и возьмем недорого, не так ли? И потом, разве только богатые балуются наркотиками? А мы дадим им такое, перед чем эта жалкая химия покажется детскими шалостями. Мы исполним их мечты. Мы воплотим их самые потаенные, самые постыдные фантазии. Мы продадим им другую жизнь по сходной цене.

– Э… да это же мои мысли… я же их даже записал где-то !

– Ну конечно, Ваши, кто же спорит, уважаемый? Я своих мыслей не имею, я ваши предлагаю довести до практического, так сказать, применения. Ну так по рукам, Александр Борисович?

Так всё начиналось. Почти как у Станиславского с Немировичем в «Славянском базаре». И правда, разве не театр затевали они, театр новейшего времени, где каждый сам себе драматург, герой, режиссер, актер и зритель? А Корпорация – она только заведует сценой, снабжает реквизитом, обеспечивает площадку для игры.

– Александр Борисович, проснитесь !

Он открыл глаза , взглянул на часы и понял, что проспал часа четыре.

Рядом стояла стюардесса, явно ожидавшая его пробуждения.

– Слушаю», – сказал Гольц без тени смущения – какие-то проблемы ?

– Мы идем на посадку. Вынужденную.

– Причина ?

– В нашем районе снежная буря, и мы не сможем сесть. Поэтому придется сесть в Ухабино.

– Ухабино ? Но от Ухабино до нас километров двести ! Не дотянем ?

– Получен приказ службы безопасности – посадить самолет в Ухабино. Мы не можем рисковать вашей жизнью, господин Гольц.

– Откуда Вы знаете кто я ?

– Ну кто же из наших Вас не знает Александр Борисович ?

«Забавно, – подумал Гольц, – а я, как дурачок, прячусь от всех!»

– - Передайте пилотам, –сказал о,н – пусть выполняют приказ. И не волнуйтесь. все будет хорошо !

Ему стало свободно и весело, будто его только что выпустили на волю.

Короткий отпуск – отпуск Сизифа слегка затягивался.

Постой, постой, охоту на Гольца ведь никто не отменял? И если это и вправду сумасшедший грузовик, то более выгодного момента и не подберешь. Без охраны, затерянный в Ухабино, он исчезнет тихо и бесследно, тем более что, согласно последним сообщениям, его уже нет! Пропал, исчез, растворился в метели, как дьявольское наваждение, туда ему и дорога!

Ну что же, придется исчезнуть, исчезнуть раньше, чем они сообразят. Доставим им это удовольствие, пусть попляшут на костях.

Он встал, прошел в закрытую кабину, предназначенную для переговоров, и вызвал Сергея Петровича.

– Ты уже в курсе, дружище ?

– Ты же знаешь, дорогуша, я знаю всё, обо всём и всегда.

– Тогда передай во все информационные помойки примерно следующее:

. «Согласно сообщениям, достоверность которых в настоящее время проверяется, А. Б. Гольц трагически погиб. Источники в самой Корпорации подтверждают, что в штаб-квартире созван чрезвычайный совет директоров».

– Хочешь исчезнуть ?

– Да, на какое-то время.

– Понимаю. Тебе понравилась новенькая.

– У кого что болит, дружище…

– Ха-ха-ха ! У меня ничего не болит, мне здешних вполне достаточно ! Ладно дорогуша, всё понял, пошел исполнять !

Гольц вернулся на свое место.

– Куда вы исчезли , Александр Борисович ?

– Не только я, но и ты, пиарщица. Мы исчезаем в Ухабино. У тебя есть кто-нибудь, кто будет плакать о тебе ?

Вместо ответа она неожиданно быстро притянула его губы к своим.

– Ну смотри, – сказал он, – не пожалей потом.

– О чем ты, начальник ?

–.Отыщем ли мы друг друга завтра ?

– Я буду рядом, на расстоянии протянутой руки. И если ты захочешь меня найти – обязательно найдешь.

– А ты уверена, что я захочу протянуть руку ?

– Нет. С тобой ни в чем нельзя быть уверенной.

А зачем это тебе? «Они жили всю жизнь и умерли в один день». Очень красиво, очень. Но ведь всё равно умерли! И какое значение тогда играет уверенность или неуверенность?

– Хватит болтать, милый, времени у нас в обрез.

«Если бы у меня была дочь, я бы ее любил», – подумал он совершенно невпопад.

–

Ухабино

Самолет шел на посадку, постепенно погружаясь в снежную мглу.

Стюардесса с плохо скрываемым волнением заставила их вести себя, как и подобает пассажирам: пристегнуть ремни, привести кресла в вертикальное положение и терпеливо ожидать прибытия в аэропорт.

И вот самолёт уже стоял на летном поле, заметаемый снегом, а рядом у трапа два одиноких путешественника сиротливо ёжились от холода и прятали лицо от ветра.

Когда они добрались до здания аэровокзала и немного отогрелись, Гольц понял, что впервые за много лет остался без охраны и обслуживания. Никто не приехал за ними, и в поле зрения не наблюдалось людей в черном: незримая охрана и опека исчезли.

Ну что же, оно и к лучшему. Вспомним молодость, Александр Борисович, разомнем старые кости! Увлекая за собой Настену, он вышел на привокзальную площадь и влез в первое попавшееся такси.