Другая жизнь А.Б.Гольца.

Это и есть наше предложение и скажи по совести, возможно ли от него отказаться ?

– А… Бензинчик этот, откуда? – спросил Санечка, смутно начиная о чем-то догадываться.

– Хороший вопрос, дорогуша. Скажу честно, не знаю. Не мой уровень. Но знаю точно – у нас его много, очень много.

– И только вы, то бишь контора ваша, может его предоставить ?

– Только мы дорогуша, только мы.

– А тот, ну который наверху, у него этого бензинчика нет ? Или его нет, а есть только ваша мутная шарага ?

– Люблю атеистов, – рассмеялся Петр Сергеевич, – в нас ты сразу поверил, а в бытии Божием сомневаешься! Есть-то он, может, и есть – не знаю, я только посланник и переговорщик – мне о таких вопросах рассуждать не положено. Только он на вас давно рукой махнул… Как на неудавшийся проект… Устал вас любить – как поют ваши замечательные ребята, забыл название! Так что только мы у вас и остались, а у тебя, чисто конкретно, только я.

– Но кто вы, кто ?

– Названия дорогуша только сбивают с толку.

– Стало быть – оттуда?

– Оттуда дорогуша, оттуда. Ну скажем так, из отдела критики .

– Оттуда !!

– Друг мой, не говори красиво! Какая пошлость – религиозные предрассудки у потомственного атеиста! Еще скажи «исчадия ада» – полная безвкусица! Исчадия у вас, нам они даром не нужны. А нам нужны добрые, умные, тонкие, которых можно одним мизинчиком сломать. Такие, у которых надежды совсем не осталось, такие, коим идти некуда – только к нам. Такие, которые станут нашими исключительно по чистоте душевной, из духовной жажды и вселенской тоски.

– Ну хорошо, я соглашусь, а цена? Не бывает бесплатного сыра! Душу заберете в этот самый, как его… Санечку сотрясал озноб, и последние слова он выговорил еле-еле.

– Вот это уже деловой разговор, – сказал Петр Сергеевич и одобрительно кивнул. Сковородки, горелое мясо – это всё сказки для послушных и слабонервных. А если ты о всяких там мучениях – так этого и здесь выше крыши, мы ничего нового придумать не можем. А душу… душу твою приберем, конечно, мы… Не буду обманывать, только что уж такого страшного она у нас встретит? Озеро огненное? Да разве этим испугаешь таких отчаянных, как ты? А вот без нашего бензинчика, без костерка, на нем возгоревшегося, тебе много хуже будет, и уже скоро хуже: сопьешься или удавишься, и, заметь, по своей воле, без нашей помощи! Эти, из дерева, – они к такой жизни и привычны, об них ноги вытирают, а они терпят, даже крепче становятся! А ты сломаешься, такие ломаются первыми! Душа у тебя хрупкая, нежная, аппетит лютый, планы наполеоновские! Но без нашего огонька, поверь, всё это пропадет даром, а жизнь, подумай, дорогуша, она ведь никогда больше не повторится… Дается один раз, как сказал еще один ваш классик, весьма в наших краях уважаемый!

– Но что там у вас будет, что? – сквозь ледяную дрожь спрашивал Санечка. – Что будет потом?

– Одиночество, дорогуша, одиночество. Таких, как ты, только оно и будет мучить, ибо, повторяю, всяческие сковородки раскаленные, озера с серой – разве они для тебя мучение? Помести тебя туда, так ты там от пожалуй до небес взлетишь , так эта дребедень самолюбие твое тешить будет ! Мы что же звери какие , нет мы каждому по трудам, по естеству его , да-с ! Нет… для таких как ты после трудов праведных нужен сугубый покой, ледяная пустыня и забвение дорогуша, полное забвение….

Дальнейшее Гольц вспоминал с трудом. Его бил озноб. Он то ли отнекивался, то ли соглашался, как будто в тумане.

Петр Сергеевич стал особенно участлив, вынул откуда-то металлическую фляжку, налил: «Пей, дорогуша, согреешься!»

Санечка уже и не пытался говорить а только завороженно слушал.

– Ладно, дорогуша, нет времени философствовать, мне ведь тоже долго здесь нельзя! По рукам, мин херц, по рукам! А насчет бумаг, подписей и всякой формалистики ты не беспокойся, для нас главное, что написано в сердцах, а всё прочее наша контора берет на себя !

– А как же – плач и скрежет зубов ?

Будет, дорогуша, будет! Какая же без них полнота счастья? Но, повторяю, без нас ты пропадешь, дорогуша! Тебе ли выдержать это бессмысленное, унизительное прозябание, которое у вас называется жизнью? Без цели, без смысла, без возможностей, работая ежедневно на какого-нибудь удачливого дядю, если не хуже, унизительно считая копейки и слушая упреки стареющей жены, плодя детишек или спиваясь потихоньку в одиночестве, погибая ежедневно, день за днем, минута за минутой. Или ты думаешь, что ты какой-то особенный счастливчик и избежишь этой ежечасной, ежеминутной зависимости от алчного работодателя, глупого мента, хищного прокурора, неправедного судьи и врача, думающего только о том, сколько он заработает на твоей злокачественной опухоли? А мы предлагаем то, что предлагаем редко и только избранным: быть с нами, стать одним из нас.

– А если я откажусь?

– Дурачок, да нужно ли нам твое согласие? Мы только искорку зажжем, а там посмотрим… Надо работать, а спасение придет само! Так говорил один из ваших великих, и я с ним совершенно согласен! Ты главное – беги отсюда, беги изо всех сил, а остальное – приложится!

– Пошел ты к черту, – крикнул Санечка изо всех сил, но своего голоса не услышал. Кажется, в ответ Петр Сергеевич рассмеялся.

У него еще хватило смелости взглянуть Петру Сергеевичу прямо в глаза, но никакого Петра Сергеевича не было. Гольц сидел за столиком совершенно один. А на столике – пустая бутылка водки и остатки закуски.

Соринка на асфальте

Он отчётливо помнил ту осень, которая ощущалась многими жившими в той стране как последняя.

Была она хмурой, холодной, пронизанной чувством нескончаемой бессмыслицы и ожиданием неминуемой катастрофы.

Целыми днями, далеко за полночь, сидел он за своим компьютером.

С людьми он разговаривать почти разучился, а с компьютером общался с удовольствием. Игры, в которые юный Санечка прежде играл с самим собой, теперь приобретали зримое воплощение, некое подобие реальности.

Это были новые миры, множество миров, где он был одновременно творцом и участником, он творил новую реальность, и для этого ему не нужен был никто, кроме самого себя.

. Он выходил из дома только когда кончалась еда, отощал и обносился, забыл всё и всех, но он нашел свое зазеркалье и был готов остаться в нем навсегда.

Он наслаждался невероятной свободой, ведь теперь можно было не зависеть от всей той тягостной и скучной суеты, которую называют реальной жизнью! И когда трое в милицейской форме вломились к нему однажды ранним утром, они показались ему не более реальными, чем персонажи его выдуманного мира.

Погруженный в свои мысли Санечка не сразу понял, что хотят от него эти трое, но они приказали ему быстро одеться, после чего подхватили его под руки, вывели на улицу и затолкали в черный автомобиль.

Здесь у Гольца образовался провал в памяти.

Кажется, Санечка вскоре оказался сидящим на стуле в комнате с очень гладкими стенами, и некто, усевшийся напротив, задавал один и тот же вопрос: «Когда и при каких обстоятельствах Вы в последний раз видели Наталью Николаевну М.?».

«Примерно пару месяцев назад», – отвечал Санечка.

– В каких отношениях Вы с ней состояли?

– В дружеских. Время от времени встречались у общих друзей.

– Ну зачем Вы нас обманываете, Александр Борисович?

– У меня и в мыслях нет. Мы действительно виделись у общих друзей…

– Не упорствуйте, молодой человек, нам всё известно!

– Что известно?

– Вы были ее любовником!

– Допустим, но почему я должен об этом рассказывать? Разве это преступление? И вообще, какого черта Вы меня здесь держите?

– Здесь вопросы задаю я, молодой человек! Отвечайте!

– Простите, но вы не задали вопрос…

– Вот как ? Еще и кобенишься ?

– Нет. Просто не знаю о чем говорить.

– При каких обстоятельствах Вы убили Наталью Николаевну М. ?

– Она убита !?

– Убита иограблена. А главный подозреваемый именно Вы, Александр Борисович !

– Я ее не убивал.

– У нас есть свидетели. Экспертизы. Доказательства. Оформим тебя в лучшем виде.

– Вы не смеете !

– Смеем, дорогуша, мы все смеем ! Отвечай на вопрос.

– Я ее не убивал.

– Только Швейка не разыгрывай ! Предлагаю, в первый и последний раз, лови момент пока я добрый. Ты пишешь чистосердечное признание, оформим как явку с повинной, убийство в состоянии аффекта и все такое.

– И меня выпустят ?

– Без проблем дорогуша. Сделка со следствием, а потом и условно тебя оформим.

– А суд ?

– Ты что вчера родился ? Издеваешься сучонок ? – рявкнул дознаватель так что Санечка даже вздрогнул, Короче – вот бумага и карандаш – пиши !

– А что писать ?

– Опять тормозишь ? Я, такой-то, убил и ограбил такую-то, в чем чистосердечно признаюсь и раскаиваюсь. Прошу считать мое признание явкой с повинной. Число, подпись.

– Постой-постой, – сообразил Санечка. – Ведь если я напишу и подпишу, я целиком уже сдался на их власть и милость, а у них много милости не бывает, если они при власти. Условно будет или не условно – это еще бабушка надвое сказала, а сдам я себя с потрохами уже безусловно и сейчас. Сдам – и делай со мной что хочешь! Веревки вей! Вот оно… вот оно…

Он медленно отложил бумаги в сторону….

– Загвоздочка одна, гражданин следователь.

– Какая к чертям загвоздочка ?

– Гарантии. Гарантий условного приговора нет никаких.

– Какие тебе гарантии ? Ты по уши в дерьме, понял ! Считай сел и надолго ! Это я тебе гарантирую, если не подпишешь, сучонок !

– Без гарантий не подпишу.

– Ну тогда, – медленно растягивая слова, проговорил следователь, – ты всю жизнь об этом жалеть будешь! Если выживешь, конечно. У меня ведь много штук в запасе есть: и наркоту у тебя нашли, и боеприпасы. Оформлю так, что сядешь на весь земной срок, по совокупности! Впрочем, есть еще одна возможность, – он опять немного помедлил, взял клочок бумаги, что-то написал на нем и показал Санечке. Цифра была внушительной.

– Подумай, сучонок, может, кто за тебя заступиться.

– Нет у меня никого, – сказал Санечка, к которому почему-то вернулось самообладание, – оформляйте.

Следователь даже привстал, как будто уже наступила минута оглашения приговора.

– Вы хоть понимаете, Александр Борисович, – сказал он торжественно, – какой приговор сами себе подписали?

В одиночке, на холодной железной койке, Санечка вспомнил о Петре Сергеевиче. «Кто он, самозванец, развлекающий себя дурацкими разговорами в достоевском стиле, или и вправду?.. Что – вправду? Посланец? Порученец, переговорщик? А про бензинчик это он ничего, в точку, если только не мошенник… «Оттуда» и не мошенник? Там все мошенники… Лжец и отец лжи…» Нет, бред быть не может. Просто алкаш и говорун, начитался книжек и по кабакам ходит, чтобы умные разговоры вести. Видали мы таких.

– Да, но всё дальнейшее разве не от него?.. Следователь этот, идиотские обвинения. Он! Он и подстроил, скотина! А в чем смысл игры? Ну да, чтоб я покладистей был, чтобы согласился! А разве я отказался? Он напряг память, но никак не мог вспомнить, чем кончился их давешний разговор с Петром Сергеевичем.

В дальнем углу кто-то зашевелился, кашлянул.

– Не напрягайся, дорогуша, я туточки…

Петр Сергеевич сидел прямо на полу, у противоположной стены обхватив колени

Как у вас, однако, здесь сыро, – продолжал он. – Вот так простудишься и чихай целую вечность!

Санечка попытался что-то сказать, но, как часто бывает в ночных кошмарах, не мог выговорить ни слова.

– Продолжаем разговор, дорогуша…

– А это ты… Это ты всё подстроил!

– Обижаешь, дорогуша, разве я придумал всё это? И этого следователя, и эту камеру, и этих ментов? Всё это ваше, господа хорошие, при чём здесь наше ведомство? А что до шутки моей, то, клянусь всеми святыми (он даже перекрестился), я просто пошутил. Впрочем, шутка – ложь, да в ней намек! Для твоей же пользы… Мотай на ус, добрый молодец, сколько твоя жизнь и свобода стоят !

– Что же мне делать?

– Говорил я тебе – беги отсюда! Беги далеко, надолго, навсегда! Сколько же повторять, чтоб ты понял!

– Как же мне бежать? И куда?

– Сам поймешь. Отдыхай пока.

– Ничего себе отдых, а еще обещал огоньку подбросить, бензинчика залить.

Не гони картину. Будет тебе огонек, будет и бензинчик. Утро вечера мудренее. Ты еще такое затеешь, что весь мир удивишь. Только не вешай носа, дорогуша! И запомни: мы за тебя ничего делать не будем. Действуй сам, но и моего совета не забудь!

Санечка хотел сказать еще что-то напоследок, но Петр Сергеевич уже растворился в полумраке камеры-одиночки.

Прошло еще несколько дней. Приближался любимый народом праздник – День милиции. Накануне праздника Санечку снова привели к следователю.

Следователь, которого звали, кажется, Михаил Иванович, был на этот раз очень любезен.

– Ну вот, молодой человек, а Вы говорили, что заступиться за Вас некому…

– А разве есть кому? – отвечал Санечка, с минуты на минуту ожидая какого-то нового подвоха.

– Обижаете, Александр Борисович, обижаете людей, которые о Вас же пекутся! Ну да ладно, не буду Вам мораль читать. Свободны, юноша.

– А как же обвинения ?

– Настоящие убийцы задержаны. Вот Ваш пропуск, свободны.

– А она… Она мертва?

Мертвецов не бывает! А всё остальное – тайна следствия! Так что подставил Вас кто-то, но мы разобрались! Прощайте, и будьте впредь осторожны в случайных, как говорится, связях!

В тот же день коллеги сердечно поздравили Михаила Ивановича с наступающим профессиональным праздником. Вместе они распили бутылочку шампанского, после чего в благодушнейшем настроении он собрался было домой. В кармане у него лежал красивый пакет с синей ленточкой и привязанной к ней открыткой.

«Поздравляем , Михаил Иванович!, – прочитал он. – Примите наш скромный подарок. Просим открыть в одиночестве Друзья и почитатели»

Он осторожно пощупал конверт. Внутри лежали пачки каких-то бумажек, и он догадывался, каких. «Дома вскрою и пересчитаю», – подумал он, но ему так хотелось узнать, сколько же и в какой валюте там содержится, что он решил дождаться конца рабочего дня, закрыться в туалете и вскрыть пакет.

А по дороге домой положить всю сумму в надежный иностранный банк, который открылся недавно. Как это кстати всё, и то, что банк был по дороге , и то, что иностранный, и допускает открытие анонимных счетов !

Часов в пять, попрощавшись с секретаршей и закрывшись в сияющем чистотой туалете, он приступил к вскрытию пакета. Вот она, заветная пачка, и какая пухлая! Краешек купюры манит, притягивает, сейчас, дорогие, мы вас пересчитаем! Зеленые… Ну конечно, зеленые! Сейчас, сейчас, ого – сотенные купюры, неужели сотни… Раз, два, три…

До ста он так и не успел досчитать. Когда его нашли, обгоревшего и погребенного под рухнувшей от взрыва стеной, в своей сохранившейся руке, лежащей отдельно от прочих обугленных останков, он крепко держал несколько новеньких сотенных купюр. Остальные безнадежно сгорели, как и счастливый их обладатель. Вместе с ними растаяли в дыму все документы по недавно открытым уголовным делам, которые, увы, восстановить не удалось.

На другой день зловредные газеты, коих тогда развелось немерено, вышли с броским заголовком: «Накануне Дня милиции следователя замочили в сортире». Но Санечка это сообщение уже не успел прочесть.

Возвратившись в свое убогое жилище, он решил не терять времени.

«Хватит мусолить этот бред, – вертелось в голове. – Так я, пожалуй, и с ума сойду. В одном он прав, надо работать, работать! И забыть всё, что было. Все беды и все бреды – от безделья. К черту эти путешествия в никуда, терзания юного Вертера, философствования в кабаках по пьяной лавочке. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Мне двадцать второй год, и я еще жив! Обойдемся без всякой нечисти, своими силами. Ползать на брюхе пора заканчивать. Перед Богом, перед чертом, перед людьми – все равно! Сменить обстановку, нужно резко сменить обстановку. Уехать и забыть. Бежать, пока им не до меня, пока у них все валится из рук. Уехать туда, где не будут искать, и начать все сначала. А для начала – встать с дивана. Вот так, сначала горячая вода, потом ледяная. Смыть грязь, собраться. Здесь ты никто, никакой, ни о чем. Соринка на асфальте. Только подуй, и унесет ветром».

– Но что же делать, что?

– То, что умеешь, только то, что всегда умел.

– Но что же, что… Помоги мне!

– То, что всегда умел! Неужели не догадываешься, дурачок? Тогда еще ведро ледяной воды! На голову, на голову! Дошло наконец?

– Подожди, постой, соринку несет, но она…

– Ты на верном пути, дорогуша… Правильно! Соринку несет, а она… Она придумывает себя заново!

– В точку! Она уже не соринка… Она решительно вырастает! До размера таракана?

– Кто как дорогуша, кто как ! Иные до размера слона…

– А! Вот оно, вот оно, но… В этом мире я букашка… но в том, другом…

– До тебя сегодня с трудом доходит… Дорогуша, там ты тигр, лев, царь зверей, всё, что пожелаешь. Ты творишь миры! И они неотделимы от тебя самого, ты их творец, Демиург, если вещать высоким штилем… И ты даришь эти миры другим, за скромное, впрочем, вознагражденье… – Итак, начнем, только не здесь, а где-нибудь далеко, где ты никто, где родился заново!

Теперь в его голове четко выстраивалась последовательность действий.

«Искать не будут… Не до меня и некому. Одеться, прибраться, стакан чаю на дорожку, но к черту… На чай нет ни времени, ни терпения».

…Ноги сами несли его, как тогда, в детстве, когда он представлял что-нибудь из своей невероятной, загадочной, захватывающей будущей жизни. На вокзале, на последние деньги, он купил билет в самую дальнюю точку.

. «Постепенно, но неуклонно», – повторял он, лежа на верхней полке грязного плацкартного вагона, – «постепенно, но неуклонно».

Никогда ничего не вернуть.

Напоследок ему захотелось навестить Димыча. Димыч жил в самом заброшенном и унылом районе города.

Сначала нужно было долго идти вдоль большой реки, которая в этом районе уже потеряла свою великолепную гранитную набережную и выглядела как дворянка, одетая в лохмотья.

Поросшие желтоватой травой низкие берега, заброшенная трамвайная линия с ржавыми рельсами, ветхие здания заводов с мертвыми трубами и старая булыжная мостовая, ведущая к железнодорожному мосту, – этот хорошо знакомый путь, который он проделал пешком, показался ему нескончаемым.

У моста надо было свернуть направо и оказаться среди панельных пятиэтажек, наскоро слепленных во времена их детства, с их тесными квартирами, низкими потолками и тонкими стенами.

В одной из таких квартир и жил Димыч. Гольц поднялся на третий этаж и позвонил.

«Кто там?» – спросил из-за закрытой двери немолодой женский голос.

– Здравствуйте! Я школьный друг Дмитрия Ивановича, могу я его увидеть?

Дверь осторожно открылась, но не полностью, только узкая полоска, насколько цепочка позволяла.

– Как вас зовут ?

Александр Борисович. В детстве – Санечка.

Дверь наконец открылась. На пороге стояла женщина с усталым, поникшим лицом.

– Дмитрий Иванович болен. Лежит.

– Простите, я не знал. Мы недавно случайно встретились в поезде, вот я и решил навестить.

– Ну что ж, проходите.

Она провела его в комнату, которая, как он вспомнил, была гостиной. Он часто сидел здесь с Лимычем за большим круглым столом, разложив на нем чертежи космических кораблей и карты будущего Космограда.

– Когда он заболел ?

Три дня назад. Ему стало плохо в командировке, и его сняли с поезда и увезли на скорой в больницу. А потом стало лучше, и отпустили домой. Но он всё равно чувствовал себя неважно. И еще эти деньги…

– Деньги? Какие деньги?

– Сообщение пришло на телефон. Три миллиона ему кто-то перевел. И сообщение какое-то странное: «Начни сначала».

– А Димыч?

– Кто?

– Дмитрий. У него в школе такое прозвище было – «Димыч»…

– Понятно. Он расстроился и слёг. Лежит и смотрит в потолок. Или спит.

– А что врачи говорят ? Диагноз какой ?

– Говорят – депрессия.

– А с Вами разговаривает ? Что говорит ?

– Говорит он очень мало. Часто повторяет, как будто в бреду: «Нет смысла. Смысла нет».

Она тихонько заплакала.

Гольц, который не выносил женских слез поднялся.

– Могу я его увидеть?

– Зайдите, но только на пару минут. Я вас провожу.

Димыч лежал на узком диване, укрывшись по самый подбородок.

Гольц не сразу узнал его, настолько этот человек не был похож на человека, с которым совсем недавно сидел в вагоне-ресторане. Бледное лицо, остановившийся взгляд, крепко сжатые губы.

Увидев Гольца, Димыч быстро натянул одеяло на голову, как маленький ребенок, который хочет спрятаться.

– Димыч – это я Санечка, – громко сказал Гольц, – чем я могу тебе помочь ?

Но Димыч не отвечал и продолжал прятаться под одеялом.

– Вот видите, – сказала женщина, – бесполезно, он не в себе. Вам лучше уйти.

Гольц никогда не знал, что нужно говорить в таких случаях. У двери он на минуту остановился.

– Вы должны знать, – сказал он, – Димыч заработал эти деньги.

И не попрощавшись вышел.

Ему было не жаль Димыча. Все юношеские мечтания оказались бесполезной требухой, которую давно следовало забыть, забыть навсегда. Ничего этого нет и никогда не было. Есть только две стрелы, летящие в цель.

Нет, его досаду вызывала не жалость, а нечто другое. И он хорошо понимал, что именно. В номере отеля он позвонил Сергею Петровичу.

– Непорядок, дружище!

– А что случилось, дорогуша?

– Помнишь того типа в поезде?

– И что?

– Он не в себе. Как минимум – тяжелая депрессия.

– Вот как?

– Опять эксцесс исполнителя? Я же тебе сказал – никаких эксцессов!

– А мы при чём? Доставлен домой в лучшем виде. Средства переведены на его счет. Что не так, дорогуша?

– Тяжелая депрессия, почти овощ! Через пару дней после инцидента!

– Мало ли от чего случается, дорогуша… Повторяю, мы тут ни при чём!

А мне кажется – твои ребята помогли!

– Не мои, а наши! Здоровье у него оказалось хлипкое! И не надо пыль поднимать из-за всякой ерунды…

– Пыль? Его болезнь не входила в мои планы!

– Дорогуша, разве ты не знаешь, что болезнь и смерть часто нарушают любые планы? Клянусь всем святым, мы тут не при делах.

– Ничего святого не существует, особенно у нас с тобой. Но смотри у меня…

– Разве я тебя когда обманывал, дорогуша? Служу тебе верой и правдой, как договаривались. Кстати, что ты решил с пиарщицей?

– Берём. Она тут статью про нас затеяла для своего христианского журнальчика.

– Вот и славненько. Обработай её как следует, как ты умеешь, дорогуша!

– Пошляк!

– Я же по-простому, по-солдатски. Барышня с двойным дном, но нам пригодится.

– Ладно, проехали. Беру. Мы возвращаемся. Обеспечь транспорт.

– Когда ?

– Завтра, часов в 10.

– Будет сделано.

«Хорошо, я тебе пришлю», – сказал Гольц, что, как всегда, означало конец связи.

Вечером он пригласил Настёну в ресторан отеля, что-то вроде торжественного ужина на двоих.

«Рад сообщить Вам, Настёна, – сказал он, поднимая бокал, – что Вы приняты в клуб. Мы уезжаем завтра».

.– Куда ?

– В клуб , пиарщица, в штаб. Руководство считает, что Вы будете полезны именно там. Что-то не вижу особой радости на лице ?

– Я рада, начальник, но это несколько неожиданно.

– Ничего, собраться успеете. Завтра утром, около десяти я жду Вас внизу.

– А штаб далеко?

– Увидите, Настёна, всё увидите и узнаете. Кстати, как подвигается Ваша книга?

– Не книга, начальник, интервью для журнала. Или статья.

– Нет, Настена, интервью – только первый этап. А в перспективе – книга!

– Я даже название уже знаю – что-нибудь вроде этого: «Наедине с А. Б. Гольцем». Нет, это пошловато! Лучше – «Другая жизнь А. Б. Гольца».

– Ну вот, Александр Борисович, Вы уже сами все придумали.

Увы, Настёна, я не могу написать эту книгу. Её должен писать очевидец, а не главный герой. Впрочем, что мы всё болтаем? Давайте выпьем!

– На вас же не действует, начальник.

– Откуда Вы знаете?

– Читала где-то, когда-то.

– Да,от журналистов всегда узнаешь о себе много нового. И все таки- выпьем. За Вас и за Вашу удачу, Настёна !

– И Вам не хворать, начальник ! Поехали дальше !

– Уже едем. Завтра.

– Нет, я про интервью.

– Завтра, Настена, завтра. А сейчас – спать.

– Я не хочу спать, я хочу разговаривать !

– Нет, спать. И пить Вам больше не стоит.

Он расплатился и, осторожно поддерживая её за локоть, помог подняться по лестнице. Удивительная вещь: все женщины, с которыми он пил, начинали вести себя одинаково. Они легко хмелели, не желали расставаться и откровенно предлагали себя.