Другая жизнь А.Б.Гольца.

–Посмотрите Настя, – это называется линиями.

Почему же линии, разве проспекты – не те же линии ?

–Потому что линия – это одна сторона улицы. То есть улица состоит

из двух линий, и как бы стиснута ими.

– Занятно !

Впрочем, погода не располагала к беседе. Чтобы укрыться от ветра, они забежали во двор, окруженный глухими кирпичными стенами почти без окон.

«Ну вот мы почти пришли, – сказал Гольц. – Обратите внимание, Настя, не напоминает ли всё это тюремный дворик для прогулок? Не хватает, пожалуй, только решетки наверху».

– А вы сидели в тюрьме Александр Борисович ?

– Нет. То есть всерьез – нет. Но возможно – все еще впереди.

– Не надо так шутить, – сказала она, став очень серьезной. – Мой прадед умер в тюрьме.

– Вы его знали ?

– Нет, но мне рассказывали.

– А у меня в тюрьме погиб дед. Его сначала арестовали, пару месяцев мучили, а потом расстреляли. А родственникам сказали – умер. От разрыва сердца.

– Да, – как-то рассеянно сказала она, и Гольц понял, что ей не хочется говорить об этом.

– Ну что ж, зайдем во двор?

– А там внутри что?

Ничего особенного. Просто люди живут.

Двор, как оказалось, состоял из нескольких дворов, соединенных низкими каменными арками.

– Осторожно, Настя – тут можно легко угодить в глубокую лужу!

– Кажется, я уже!

– Стало быть, я немного опоздал. Ничего, дома обсушитесь.

– А дома – это где?

– У меня дома. Вот это мой дом, а это – вход на лестницу. Видите, как расположена дверь? Она выходит не на улицу, а прямо в арку ворот, это потому что это «черный ход», то бишь вход для прислуги… Да что вы остановились, поднимайтесь! Лестница поразила ее. Массивные высокие ступени, старые, с неровными, почти зубчатыми краями, будто кто-то откусывал от них кусочек за кусочком. Перила были когда-то деревянными, дерево подгнило и осыпалось, обнажив их мощную чугунную основу. Впрочем, чугун кое-где начинал ржаветь, и если держишься за перила, на ладони остаются коричневые пятна.

– А лифт тут не водится ?

–Есть, но я не советую им пользоваться. Можно застрять – и надолго.

Наконец они добрались до площадки пятого этажа. Нельзя сказать, что это было легкой задачей. После третьего этажа освещение куда-то исчезло, и приходилось пробираться вслепую.

Он снова взял Настю за руку, здесь можно было с легкостью расшибиться.

На площадке было совсем темно, но он ощупью вставил ключ и открыл квартиру. Выключатель был, кажется, сбоку у самой двери.

«Проходите, пиарщица, – сказал он, включая свет, – проходите и чувствуйте себя как дома!»

Прошло двадцать лет с тех пор, как он был здесь в последний раз.

Почти по-прежнему оставалось здесь всё. Только немного прибрано.

Раз в месяц приходила женщина (раньше говорили – «уборщица») и наводила чистоту; он позаботился об этом из своего далека.

«Как здесь убого», – подумал он, осматривая комнату. Деревянный круглый стол, кресла с когда-то яркой зеленой обивкой, только потолки почему-то высокие, белые лепные, да кафельная, давно не топленная печка – зачем топить, когда есть «паровое отопление»? Здесь давно никто не жил, и всё напоминало об этом. В шкафу – одежда двадцатилетней давности, на столике – телевизор времен царя Гороха, а на кухне – газ, от которого почти везде отказались.

Электричество, газ и всё прочее, как ни странно, работало, ветхий холодильник тоже функционировал, а кроме того, какая-то снедь там лежала, так что можно было и чаю попить.

«Уборщица постаралась, – сказал Гольц, обнаружив в холодильнике маленький тортик, а в буфете пакетики с чаем. – Вам здесь нравится, Настя?» – - Не то чтобы нравится, но привычно. Точно так же жили мои бабушка с дедушкой.

– А родители ?

– У них было уже немного получше.

«Между нами примерно одно поколение, – подумал он. – Если бы у меня была дочь, ей было бы около тридцати».

– Пейте чай, госпожа пиарщица, – повелительно сказал Гольц. – И тортик – он очень вкусный.

– Спасибо Александр Борисович. Какой Вы однако заботливый хозяин. Слушаюсь и повинуюсь !

– - На сладкое вас, однако, тянет, – рассмеялся Гольц. – Так на чем мы остановились?

– На моих родителях. А про ваших, кто же не знает ?

– Да уж, – сказал Гольц, – странное такое исчезновение. У меня раньше была их фотография – такие молодые, смеющиеся, сидят в обнимку. А потом и фотография куда-то делась. И теперь я почти забыл, как они выглядят.

– Так в сети есть их фотки, – сказала Настя, я сама видела.

– Нет, все фотки поддельные. – Они придуманы для игр с примерно таким же сюжетом.

– Я не думала, что все так грустно !

– Все на продажу, Настя.

«Пора открыть здесь дом-музей, – подумал он. – Дом-музей А. Б. Гольца. Посмотрите направо. Посмотрите налево. Здесь он ел. Здесь он спал. Здесь справлял большую и малую нужду. Здесь придумал свои игры, в которые играет весь мир.»

– Александр Борисович , Александр Борисович – давайте продолжим !

– Простите Настя, я снова предался воспоминаниям ! Продолжим.

– Я читала про Вас много такого…

– Смелее, пиарщица !

– Много … нехорошего !

– Смягчаете, Настя ! Пишут, что я направлен сюда прямо из преисподней, чтобы уничтожить все разумное-доброе-вечное !

– А Вы не оттуда ?

–Нет. Я безобразник и разбойник, но я отсюда. Из этих мест. Из этой маленькой квартирки на одной из тридцати линий. Просто в какой-то момент мне стало здесь, скажем так, тесновато.

– И Вы уехали ?

– Я не уехал , Настя, я решительно бежал.

– Решительно бежали ?

– Решил бежать и бежал. Это было двадцать с лишним лет тому назад.

– Как это было? Мне просто интересно, как это бывает.

– Как это бывает? А вот так. Как будто открывается бездна под ногами, а вы висите над ней. И чувствуете, что никакой опоры больше нет. И вот тогда – если всерьез отказаться от всяких опор, тогда, когда не будет ни прошлого, ни надежды, тогда и только тогда бездна вас держит, и, опираясь на нее, вы летите не вниз, а вверх.

– То есть – взлетаете, опираясь на бездну?

– Только так, Настя, только так. Опираясь на бездну.

– Но ведь чтобы это получилось, нужно дойти, пожалуй, до отчаяния.

В яблочко, Настя, в яблочко! Когда уже никакой надежды нет и быть не может. Когда терять уже совершенно нечего и нет ни прошлого, ни будущего, ни верха, ни низа, и только одно желание – оттолкнуться и будь что будет! И главное – ничего не должно держать: ни этот город, ни семья, ни какая другая привязанность… Ничего! Вот так я бежал отсюда, Настя.

– Да, – сказала она, – мне знакомо это настроение. Временами до ручуи доходишь.

«Еще бы, – подумал он. – С такой биографией, как у тебя, да не дойти до ручки. Солидный послужной список: сомнительные фирмы, криминал или на грани криминала. Сомнительные связи. Одно время – после краха «Магнетика» – подавальщица в баре. Ну а после… Этот Первоткин с его финансовой пирамидой. В бизнес-среде его фамилию несколько сократили и называли просто Рвоткин. Этот тип подобрал тебя в баре, и снова пиарщица и постель – это обстоятельство Сергей Петрович в своей справке подчеркнул жирным красным карандашом. Сбежала от него, моталась по миру, и, наконец, прибило ее к нам. Да что тут судить, брать – не брать. Конечно, берем! Потому ничего у ней не осталось, живого места нет, хоть веревку намыливай, а держится, держится изо всех сил! Будет, будет полезной, ведь мы для нее шанс последний и единственный. И мы тут все такие, летящие вниз по темному туннелю, и это обстоятельство только в плюс, только в плюс!»

«А раз так, – сказал он, – добро пожаловать к нашему шалашу! Можно я буду звать Вас Настеной?»

– Настеной? Странно, меня никто еще так не называл!

– Пусть это будет вашим псевдонимом в наших делах.

– Принято, начальник.

– Ну что ж. На сегодня, пожалуй, хватит! Доедайте тортик, хлебните еще чаю, и пойдем. Дождь давно кончился.

Петр Сергеевич.

Тогда, почти четверть века назад, не было еще ни Корпорации, ни Александра Борисовича Гольца, ни игровой среды «Другая жизни».

А была осень, обычная, дождливая, простудно-туберкулезная осень.

Однако примешивалось к ней еще кое-что: предчувствие конца, обрушения небес, потопа. Казалось, твердая почва исчезает, а под ногами пузырится и булькает мутная хлябь.

Каждый день приносил все новые дурные вести: то обрушивался мост, стоявший почти два столетия, то необычайной силы циклон сметал все живое, то погибал без света и тепла огромный город.

В той стране, где семьдесят с лишним лет получалось с грехом пополам налаживать скверный, ломающий всё живое, но всё-таки порядок, теперь не получалось решительно ничего: ни вернуться к старому, ни начать движение вперед.

Но странное дело – это сползание в бездну совсем не пугало молодого человека, которого добрые знакомые называли просто Санечкой.

Реальность, казавшаяся столь незыблемой, распадалась на глазах. Но он ведь никогда и не верил в ее непоколебимую прочность.

И теперь, когда становилось ясно то, что он давно подозревал, когда обнаружилось, что её давящая на позвоночник каменная тяжесть обманчива, призрачна, пуста, он, брошенный в грязь, оплёванный и раздавленный, вдруг почувствовал себя совершенно свободным. Он свободен,он никому ничем не обязан, он ничей !

Чем хуже, тем лучше и чем быстрее оползает то, что когда-то казалось твердой землей , тем быстрее взлетит он, Санечка…

В ту пору он любил по вечерам заходить в открывшиеся то здесь, то там частные кафешки и просиживал там долгими осенними вечерами.

Устроившись где-нибудь в углу с бокалом вина, он спокойно и внимательно наблюдал за происходящим.

Кругом царило какое-то радостное лихорадочное возбуждение.

Открывались новые возможности и, прежде всего, нечто небывалое, о чем раньше и подумать было нельзя, – веселая и многообразная коммерция.

Многочисленные посредники уже торопились предлагать и заключать сделки на что угодно. Продавалось всё. Боевые вертолеты и сигареты, компьютеры и презервативы, дозиметры и контейнеры с поношенной одеждой – каких только названий не улавливал его чуткий слух!

А запах! Какой стоял в воздухе запах! Пахло большими деньгами, большим обманом, большой удачей, но уже начинал пробиваться сквозь все эти запахи едва различимый запашок смерти.

Но как поверить в собственную смерть, когда есть надежда на скорый подъем, мгновенный взлет? А бездна… Ну что нам бездна, глядишь – и не бездна совсем, а стартовая площадка, сколько их, счастливчиков, стартанули, опираясь на неё ?

Попивая дешевое красное винцо, всматриваясь в возбужденные лица, вслушиваясь в горячечные диалоги, Санечка оставался спокойным, холодным и трезвым. Его не влекли эти многомиллионные сделки между продавцами и покупателями воздуха, всё это требовало слишком большой вовлеченности, крови, пота и слез, а он был склонен скорее к созерцанию. Конечно, покорить мир хотелось и ему, но он, как правило, с трудом поддавался общим увлечениям.

Во всей этой лихорадочной торговле было слишком много суеты, а главное – нужно было отдать этой суете слишком много себя, смешаться с этими возбужденными, потными телами, потерять взгляд изнутри своего убежища, а значит, поставить под удар искусную систему зеркал, которую он выстроил между собой и миром.

Проще говоря, влиться в это суетливое торговое сообщество означало стать уязвимым и проницаемым, а как раз этого он решительно избегал.

Он предпочитал созерцать и всматриваться в происходящее из той удобной позиции, когда он видел всех, а его – никто, созерцать и ждать, когда ситуация сама подскажет, куда идти и как действовать.

Между тем и работа его сошла на нет. «НИИ» превратились в никому не нужный балласт, да и «вычислительные центры» стали не очень нужны. Ибо взамен гигантских «электронно-вычислительных машин», мало на что способных, но занимавших огромные площади, появились «персональные компьютеры», оставаясь с которыми один на один, каждый мог сам управлять их работой, используя уже существующие программы или создавая свои.

«Вот оно, – осенило его, – один на один! Наедине с клавиатурой, экраном и мышкой, только ты, уходящее в глубину экрана пространство и ничего больше. А дальше – диалог с этим черным квадратом и возможность строить на нем, но что? Да всё что угодно – другие миры!»

Другие миры! Он не помнил времени и места, но помнил в точности, что, когда пришла к нему эта мысль, он от радости стремительно побежал, а редкие прохожие смотрели на него как на сумасшедшего.

Такое с ним случалось и раньше, когда приходила в голову удачная мысль или фраза, или замысловатый сюжет, – стремительный, похожий на полет бег, с какими-то невероятными прыжками, и только потом, много позже, когда приходило изнеможение, он садился и набрасывал на клочке бумаги несколько строк.

С той поры он стал снова регулярно ходить в свой НИИ. Работы почти не было зато появился тот самый персональный компьютер !

Целыми днями просиживал он над этим маленьким настольным чудом, которое называли ПК, чтобы писать программы, то есть заставлять кусок железа делать то, что твоей душе угодно. Дело, как бы специально для него созданное: сидеть внутри себя, как в пещере, и управлять целым миром, реальным или выдуманным, какая разница?

Он быстро обнаружил, что не он один осознал невиданные возможности новых устройств. Тысячи программ уже были написаны, и среди этих тысяч выделялись те, которые привязывали человека к ПК крепче любых веревок – компьютерные игры. Они были еще примитивны, эти стрелялки, гонки, шарики, карты или смешные человечки, ищущие выход из лабиринта, съедающие или крушащие друг друга, но здесь просматривалось такое будущее, от которого захватывало дух. Просиживая за компьютером день за днем, он быстро миновал время ученичества и постепенно переходил к более сложным задачам.

Так прошла осень, которую потом назвали последней осенью. По вечерам он валился от усталости, программы, крутящиеся в голове, не давали заснуть, и тогда он отправлялся в ближайший частный кабачок, где пытался очистить голову старым добрым средством – алкоголем. Когда это удавалось, он возвращался в свою маленькую квартирку, падал на диван и засыпал сном младенца.

Многое тогда прошло мимо него. Название страны, в которой он родился и вырос, бесследно исчезло с карты мира. Стремительный распад перешел в унылое прозябание, а Санечка Треплев всё сидел, сгорбившись над клавиатурой, стараясь оживить на экране образы, переполнявшие его юную и одинокую душу.

Возвращаясь время от времени к реальности, он подмечал всё новые и новые черты упадка и разрушения. Рухнул весь старый, привычный строй жизни, а ростки новой всё никак не могли прорасти из-под обломков.

Повседневная жизнь стала тяжелой как никогда: цены взлетели до максимума, а зарплата оставалась на том же месте, более того, местами ее вовсе перестали платить или задерживали под разными предлогами.

Деньги обесценивались почти ежедневно, о серьезном бизнесе нечего было и мечтать. Для людей инициативных и оборотистых оставалась только сомнительная торговля, финансовые операции на грани фола и, конечно, все те же 400 сравнительно честных способов отъема денег.

Оказавшись среди большинства людей, жизнь которых стала внезапно тяжелой, Санечка по своему обыкновению, как бы отталкиваясь от всего, что творилось вокруг, продолжал свои занятия. Из последних денег он купил старенький маломощный ПК и работал уже дома. Ибо НИИ развалился окончательно, был куплен каким-то банком, а всех, кто там работал, выставили на улицу. Жить стало почти не на что, но он все равно продолжал усложнять задачи и теперь выжимал из своего маленького ПК гораздо больше, чем вначале.

По утрам он ходил на ближайшую барахолку, где потихонечку продавал старые, оставшиеся от родителей и от тетки вещи. Вещи стоили копейки, но деньги, вырученные от продажи, давали прожить несколько дней. Потом пристроился в какую-то частную фирму, где за гроши писал грошовые программы. Это занимало у него не более двух часов в день, зато оставшееся время можно было посвятить своим сокровенным занятиям. Так он и жил, всё больше погружаясь в тот странный, придуманный, нарисованный на экране мир, который создавал для себя сам. Это было счастливейшее в его жизни время. Он до невозможности уставал и совершенно обносился, он с трудом засыпал и с усилием заставлял себя просыпаться, но он открыл то, чем мог управлять, ни на кого не оглядываясь и ни с кем не считаясь.

В человеке, присевшем за его столик однажды вечером, не было ничего необычного. Средних лет интеллигент, очки, аккуратная бородка, вежливая, обходительная повадка. Он попросил разрешения сесть за его столик, ибо свободных мест в этот вечер уже не оставалось, а Санечка сидел в одиночестве. Рассыпаясь в извинениях за причиненное беспокойство, он заказал двести грамм водки и стал с любопытством осматриваться.

Взгляд его, равнодушно скользя по остальным столикам, то и дело останавливался на Санечке, который что-то торопливо писал в блокноте, не обращая на незнакомца особого внимания.

Наконец принесли графинчик с водкой.

«Не составите ли кампанию, молодой человек?» – с некоторым даже подобострастием обратился незнакомец к Санечке.

Ничего не стоило вежливо отказаться: не до разговоров ему было, да и мужичок не показался ему интересным, так, умеренно пьющий, из философствующих бездельников, но тот глядел ему в глаза так ласково, так участливо, что Санечка неожиданно замялся.

Незнакомец понял эту заминку как знак согласия.

«Ну вот и хорошо, вот и славно», – воскликнул он. – «Да Вы не стесняйтесь, за мой счет, я угощаю!» Как-то быстро наполнилась Санечкина рюмка, и вот незнакомец уже говорил радостной скороговоркой.

– За знакомство, молодой человек, за внезапное знакомство! Люблю вот так знакомиться нежданно-негаданно, и, как правило, заметьте, как правило, знакомишься с интереснейшими людьми! Ну, поехали… За здоровье и за знакомство! Да Вы закусывайте, закусывайте, не стесняйтесь!

– А откуда Вы знаете, что я интересный?

– Я разве про вас сказал? Я вообще, – засмеялся незнакомец. – А Вам, стало быть, хочется быть интересным?

– Мне все равно, интересен ли я для Вас или для кого-нибудь еще. Главное, чтобы мне с самим собой было интересно.

– Хороший ответ, молодой человек, правильный ответ. И с самим собой вам, видимо, не скучно?

– Мне никогда не бывает скучно с самим собой.

– Опять хороший ответ! Чем дальше, тем интереснее.

Санечка молчал. Ему уже не нравился ни этот человек, ни этот разговор, что-то было в нем навязчивое, въедливое и неприятное. Но незнакомец уже разливал по второй, и отказаться было почему-то решительно невозможно.

Выпили молча. Санечка уже тяготился ситуацией и хотел было откланяться: «Ну я, пожалуй, пойду, извините, дела!»

– Да нет у Вас никаких дел, – вдруг громко и отчетливо сказал незнакомец, а мы еще даже разговаривать не начали, дражайший Александр Борисович!

Санечка от растерянности даже сел.

А незнакомец вдруг как-то преобразился, выпрямился, даже добродушная бородка куда-то исчезла (или это свет так падал).

– Я Вам и не представился даже, а Вы – уходить! Эй, официант! Еще 200!

– Ну хорошо, – проклиная свое бессилие, проговорил Санечка, – давайте поговорим.

– Вот это дело! Нет, мы в вас не ошиблись, теперь я это ясно вижу. Извольте – Петр Сергеевич, по профессии – никто, по призванию – ловец душ человеческих!

– Из спецслужб, что ли? – с некоторыым облегчением выдохнул Санечка. – Из конторы?

Петра Сергеевича аж согнуло от смеха.

«Уморил, дорогуша, уморил, – выговорил он наконец. – Спецслужбы! Хотя в некоем высшем, метафизическом смысле, так сказать, служба у нас специальная».

– В высшем? Что Вы хотите этим сказать?

– Да ничего. Не бойтесь, я не из чекистов. И интерес у нас к вам совсем не тот.

– А откуда Вы меня знаете? Да еще по имени-отчеству?

– Для нас это совсем не трудно, Александр Борисович. Как и все одиночки, вы и знать не знаете, что за вами наблюдают тысячи глаз…

Гольц помнил, как в этом месте разговора какой-то противный холодок стал расползаться по всему его телу. Будто сырой морозный воздух ворвался в помещение, но шел он совсем не от двери и окон, а откуда-то изнутри, от спины, так что через какое-то время он не мог выговорить ни слова.

Вероятно, он сильно побледнел, потому что Петр Сергеевич вдруг забеспокоился.

«Да что ж это я про водку забыл, заморозил Вас совсем, выпить надо, немедленно выпить, – говорил он, разливая водку, – ну и бестолочь я, совсем забыл, холоду напустил! Сейчас будет легче, уважаемый, много легче, вот так, а теперь закусите хорошенько, и тотчас полегчает!»

И действительно, то ли водка подействовала, то ли Пётр Сергеевич постарался, а легче стало. Так, что можно уже было говорить, и зубы не выстукивали дробь.

– То есть, я хотел сказать, – продолжал Петр Сергеевич, – что мы заметили вас давно. И считаем очень перспективным молодым человеком.

– Так вы из той рекрутинговой компании, куда я когда-то резюме отсылал, – пробормотал Санечка, чувствуя, как тепло постепенно разливается по всему телу.

– Можно сказать и так. С одним только уточнением. Компания, которую я представляю, является сама крупнейшим работодателем. И поверьте – чтобы вступить с Вами в контакт, ей не нужны никакие резюме.

Теперь Петр Сергеевич говорил сугубо деловито. Куда-то пропал благодушный тон и заискивающие повадки. С Санечкой беседовал менеджер. И это многое проясняло. Между тем он опять разлил водку, и они выпили молча.

«Не нужны так не нужны, – согласился слегка захмелевший Санечка, – считайте, что переговоры уже начались».

– Мне кажется, вы немного заблуждаетесь, – заметил Петр Сергеевич. – Я бы хотел, чтобы это были не официальные переговоры, а что-то вроде дружеской беседы.

– Но позвольте, мы не друзья, не приятели даже. О чем же разговаривать по-дружески?

– О вас, дорогуша, о вас.

– Обо мне?

– Согласитесь, дорогуша, что каждому человеку доставляет неслыханное наслаждение говорить о себе. Каждый только о себе говорит – с другом ли, с подругой ли, втроем, впятером и так далее, каждый говорит о себе и только! Да и наедине с собой думаешь только о себе, не так ли? Об этом кто-то из великих писал в незапамятные времена! А уж когда другие о тебе говорят – это совсем маслом по сердцу. Так что будем говорить о вас. Вам это только удовольствие доставит, а мне будет полезно по служебной, так сказать, надобности.

Гольц уже не помнил всех деталей этого примечательного разговора, сказывалась его тогдашняя усталость, водка путала мысли, и к тому же почти четверть века минуло.

Однако он хорошо запомнил всё возрастающую прилипчивость его странного собеседника, его вдохновенную говорливость и себя, мечущегося между ознобом и жаром.

– Итак, о тебе, дорогуша, – развязно разглагольствовал Пётр Сергеевич, – мы тебя не случайно заметили, мы таких, как ты, не пропускаем, нет! Ты думаешь – спрятался в своё глубокое, сокровенное, потаённое, утончённое, и концы в воду? Как дети вы и всю жизнь детьми остаётесь, думаете – зажмурили глаза, и не видит вас никто? Нет, ребятишки, не всё так просто, у нас структура, организация, немецкий порядок, помноженный на присущую нам глубину, от нас не спрячешься! О, мы сразу разглядели эту замечательную, столь характерную двойственность, этакую нежную утончённость, чистоплотность, что ли, а вместе с тем бешеную чувственную энергию, всё на своём пути сожрать готовую! Наташка-то первая это учуяла, у баб вообще на это дело чутье!

– Не смей мерзавец, – крикнул, поднимаясь, Санечка, – не трожь.. !

А! Офицер и джентльмен проснулся, добро пожаловать! Брось дурака валять, мы тебе этих Наташек десятки, сотни приведем!

Санечка медленно сел, его опять бросило в дрожь, как будто он вдруг очутился посреди метели, страшной, закрывающей небо, воющей по-волчьи.

– Не обижайся, дружище, но разговор у нас сегодня важный, не будем отвлекаться на пустяки, – продолжал Петр Сергеевич. – Пойми, сработанные топором нас не интересуют, пусть коптят мир потихоньку-полегоньку. А вот такие, как ты, – вопрос особый.

– Кого это нас? – спросил Санечка, стуча зубами от холода. – Да кто вы такие и что вам от меня нужно? И почему я должен слушать всю эту дребедень?

– Кто я? А ты разве не догадался? Та же самая двойственность, видишь, а признавать не хочешь, мечтаешь о встрече с нами и обратно в свою скорлупу лезешь! Ну и чего ты так добьешься? Уйду я, и останешься прозябать, как все эти, из дерева сделанные.

– Так что вы от меня хотите, черт возьми ?

– От тебя? А что у тебя есть, дорогуша? Помочь тебе, помочь хотим, дурачок. Шанс дать. Мешает тебе эта твоя отрешенность, уж прости за откровенность! От жизни прячешься, а жить хочешь бешено, страстно, не переводя дыхания! Проще надо быть, дорогуша, проще. Вот мы этой простоты в тебя и добавим, огонек распалим, злости примешаем чуток, бензинчик в душу зальем высшего, так сказать, качества. Тут твои таланты и расцветут. И заметь, мы за тебя ничего делать не будем. Мы тебя только заправим, а поедешь ты сам, на своем моторе!