Другая жизнь А.Б.Гольца.

Теперь, когда прошло уже столько лет, Гольц с легкой грустью вспоминал эти непокорные кудряшки и зеленые глаза.

О, как мучила Санечку эта резкая смена настроений, эти не слишком предсказуемые переходы от оживленного разговора к непробиваемому молчанию.

Санечку привлекала и одновременно пугала ее острая импульсивность.

Он не понимал её и поэтому тянулся к ней еще больше.

Домашний мальчик, что с него возьмешь, хоть и домашних у него давно не было..

. Они ходили в кино, сидели на бесконечных скамейках в бесчисленных парках, пили кофе и сухое вино в кафе с романтическими названиями «Ромашка» или «Одуванчик», но ничего не происходило. И когда она впервые поцеловала его, а это был первый поцелуй в его жизни, он выглядел ошарашенно и смешно. «Гадкий утенок, –сказала она, удивленно оглядывая его, типичный гадкий утенок !»

Гольц хорошо помнил, как после этих слов щеки его загорелись, как от дюжины пощечин. И когда он, проводив ее (после долгих поцелуев в подъезде), шел домой, эти слова бежали за ним по пятам и внезапно вспыхивали, как рекламные плакаты на стенах домов.

«Ну что ж,– стучало в мозгу. Пусть так ! И гадкий утенок может стать прекрасным лебедем.»

И вдруг она исчезла. Возможно, после той сцены в парадной, где Санечка столь постыдно спасовал перед гопниками. Одно время он разыскивал ее через общих знакомых, но никто ничего не знал. Вестей о ней или от нее не было. Никаких вестей.

Прошел почти год. Наступила осень. Ветер, слегка подвывая, гнал по улицам мокрые желтые листья. Санечка на кухне пил чай, уткнувшись в очередную книгу и засыпая от усталости.

Резкий звонок в дверь вывел его из сонного оцепенения – кого это несет в столь поздний час? Наташа стояла на пороге насквозь промокшая и продрогшая.

– Пустишь ?

– Заходи, гостем будешь, – сказал он, стараясь казаться спокойным.

Я из дома ушла, вернее, мать выгнала – поругались, а тут погода такая… Так что извини, я может быть, я не вовремя?

Ничего, ничего… Дел особых нет. Прыгай в ванну, а потом будем чай пить.

– Боже мой, какой ты хороший !

Она упорхнула в ванную и какое-то время плескалась под душем, он слышал, как она что-то потихоньку напевает.

Потом вышла из ванны веселая, мокрая, завернутая в белоснежное полотенце.

– Ты обещал чай

– Чай готов.

Он смотрел, как она пьет чай: наливает в блюдечко и пьет мелкими быстрыми глотками, как кошка лакает молоко, пушистая, уютная кошка, в детстве он любил наблюдать за ними. Особенно ему нравилось, как они, выгибаясь, грациозно просачиваются в дверь, прижимаются к твоей ноге, мягко прыгают на диван и, мурлыкая, ложатся рядом. Его поразило, что он раньше не замечал в ней кошачьих повадок, интересно, кто из них изменился, она или он?

«Ну что ты на меня так смотришь? Ты меня еще любишь? Любишь?» – мурлыкала она, а его влекло к ней так сильно, так бессмысленно, так безнадежно, что он встал, отошел к стене и отвернулся.

Нельзя, нельзя, сейчас снова начнется эта мутная круговерть объятий и расставаний, ожиданий в подъездах, поисков в моргах и больницах, и ночных звонков, когда в полусне ты слышишь ее голос из далекого города и понимаешь, что она там не одна, но что же заставило ее позвонить в 4 часа утра?

Стоя лицом к стене, до крови закусив нижнюю губу, он дал себе слово сбросить это наваждение сейчас, немедленно, в эту минуту или никогда.

«Ну что же ты, милый, не обижайся, всё хорошо, ну посмотри на меня, ну иди ко мне, ну обними меня», – этот набор слов он знал вдоль и поперёк, мог читать справа налево и слева направо. Белоснежное полотенце она уже сбросила, она ждала его, именно об этом мечтал он долгими бессонными ночами, но именно сейчас она должна была быть отвергнута и низвергнута, стать его прошлым и в прошлое уйти. Он не помнил, что ответил, но взгляд его очень спокойных карих глаз означал только одно: «Нет».

И все-таки он лёг с нею, не выгонять же ее в холод и дождь! Они лежали в обнимку, и он опять до крови прокусил губу, только бы не провалиться в эту засасывающую сладкую тьму. Но устоять было свыше его сил, и тогда ему захотелось взять её, как берут вокзальных шлюх, безжалостно и грубо. Потом они лежали, повернувшись друг к другу спиной, и еще долго слышал ее жалобные всхлипы, пока их обоих не сморил сон.

Утро получилось смазанным и не очень внятным. Он торопился на работу, а она тоже по каким-то делам. Наскоро выпив по чашке кофе, они расстались, не сказав ни единого слова.

Так кончился последний акт этой драмы, но случился эпилог, о котором стоит упомянуть особо.

В ту осень он чувствовал, что вокруг и с ним происходит нечто особенное. Прошлое заканчивалось, а будущее не торопилось наступать. «В последнюю осень», – слова песни, известной в то время всем, вертелись у него в голове. Работы почти не было, она развалилась прямо на глазах, как только пошли первые перемены. Иногда он еще приходил на «службу», чтобы присутствовать, обозначая некую видимость, но даже начальство уже не выдерживало полный рабочий день абсолютного и откровенного безделья и под малейшим предлогом покидало рабочее помещение.

А у него, рядового и молодого сотрудника, как будто гора с плеч свалилась. Свободен, свободен! Он подставлял лицо под холодные дождевые капли – как хорошо! Почему так боятся дождя – этого дара небес?

Он дурачился, прыгал по лужам, то перепрыгивая, то шлепая по воде, поднимая немыслимый шум. Редкие прохожие испуганно посматривали на него, а он резвился, как мальчишка, никого и ничего не замечая вокруг.

В тот год знаменитые городские парки уже не закрывались – на осеннюю уборку денег не хватало. Они стояли открытыми, заброшенными, и было так хорошо бродить по пустым дорожкам среди золотисто-красных листьев, дышать сырым осенним воздухом и чувствовать себя одиноким, счастливым, свободным.

В один из редких в ту осень солнечных дней в заброшенном парке, где среди полуразрушенных фонтанов бродили одинокие старики да бегали одичавшие собаки, к нему подошли два широких в плечах человека в одинаковых темно-серых широких пальто и попросили пройти с ними.

Он и не думал возражать – столь внушителен оказался вид этих дуболомов, которые, впрочем, были достаточно вежливы.

Машина стояла тут же, у ворот парка, и таких машин он еще никогда не видел. Высоченная, с мощными колесами и с фарами, как выпученные рыбьи глаза.

Быстрыми профессиональными движениями они затолкали его внутрь, и автомобиль, взревев, сразу сорвался с места. Санечка не успел даже испугаться, как оказался зажат на заднем сиденье между двумя широкоплечими мордоворотами.

– Куда едем-то? – только успел поинтересоваться он.

– Не боись. На хату. Хозяйка велела доставить.

– А хозяйка – кто?

– Хозяйка – она и есть хозяйка…

Они свернули с автострады и поплелись проселочными дорогами, причем машину носило из стороны в сторону, а его конвоиры смачно матерились.

«Дер. Жабкино», – успел прочесть он на табличке.

– Хозяйка живет в деревне Жабкино?

–Хозяйка живет в особняке, – наставительно произнес один из мордоворотов.

И действительно, машина остановилась у особняка в ложноклассическом стиле с колоннами, выглядевшем совершенно лишним посреди деревенской хляби. «Ну, выползай», – приказали ему и, слегка поддерживая под руки, повели к мраморной лестнице.

Его ввели в большую, красиво обставленную комнату с диваном, камином и телевизором во всю стену.

Куртку и шапку велели снять и повесили и унесли.

«Ребята, а вы не ошиблись?» – на всякий случай спросил он. Возможно, я совсем не тот, кого вы ищете.

– Обижаешь. Мы тебя от самого дома ведем.

– И что мне делать?

– Ждать, пока хозяйка придет.

– А кто хозяйка?

– Хозяйка, она и есть хозяйка. Увидишь.

Оставшись один, Санечка решил не церемониться. Если кто-то играет с тобой – играй вместе с ним. И попытайся выиграть. А если не получится? Ну тогда просто насладись игрой. Он улегся на шикарный диван, не снимая ботинок (убьют всё равно не за это).

«Кто бы это мог быть? Хозяйка? Вспомнилось: «Хозяйка медной горы».

Ну, это явно не отсюда. С беседой они, однако, тянут. Выдерживают паузу. Для хорошей игры нужно выдержать хорошую паузу. А во что играем? И кто играет?»

От нечего делать он начал крутить-вертеть мысли о компьютерных играх, которыми баловался с некоторых пор.

Если всерьез считать жизнь игрой, то, может быть, жить станет не так больно и не так страшно. Но что значит – игра? Игрой она могла бы быть, если бы ее можно было в любой момент начать сначала. То есть закончить одну игру и начать новую.

Иначе – какая же это игра?

Иначе все попытки относиться к жизни как к игре будут не более чем сотрясением воздуха. Жизнь не должна оставаться единственной и неповторимой! Но как прожить несколько жизней одновременно ? В воображении ? Во сне ? В наркотическом бреду ? Глупость ! Сны –это сны.

Мечты – только мечты. Наркотики – только больной бред. Где же тут другая жизнь? Настоящая, такая, как сейчас, во всей своей вызывающей предметности?

Он еще раз осмотрел комнату. Она отличалась какой-то бестолковой, безалаберной роскошью. Лепные потолки с завитушками, фотообои с водными пейзажами, фонари, немного напоминающие автомобильные фары, плюс труднообозримая телевизионная панель – всё это не радовало глаз, а скорее рассеивало внимание и утомляло.

Вот диван – другое дело – широкий, мягкий, удобный, на таком хорошо уткнуться лицом в подушку, а что дальше? Плакать? Спать? Лежать с дыркой в затылке?

Под эти мысли он уснул и спал, по-видимому, довольно долго. Когда он открыл глаза, в комнате был полумрак. Горели всего несколько ламп, но откуда шел свет, было трудно понять. «Красиво сделано», – только успел подумать он, как дверь вдруг открылась.

«А! Вот и медной горы хозяйка», – весело сказал он, быстро поднявшись и стараясь привести себя в порядок. Он не сразу узнал ее. В длинном вечернем платье, черном с блестками, с серебряной цепочкой на шее и высокой прической, она выглядела почти как знатная дама на королевской аудиенции.

Пожалуй, ничего уже не осталось в ней от той девушки, бессмысленно поджигающей спички на шумной вечеринке. Теперь ее трудно было представить в желтом свитере и легкой коротенькой курточке, весело идущей с ним под руку и даже подпрыгивающей от какой-то безотчетной веселости, в то время как он в очередной раз нес какую-то ахинею, черпая ее из своих сомнительных глубин. И уж совсем невозможно было вообразить теперь ее доверчивый и покорный взгляд, что снился ему долгими осенними ночами под стук дождя и завывания ветра.

«Привет, Наташа, – сказал он, вглядываясь в ее новое лицо. – Давно не виделись».

– Привет, Санечка, – тихо сказала она, – прости, что пришлось организовать маленькое похищение. Но сам бы ты не пришел, не правда ли?

– Правда.

– Вот видишь – сам признался. Обидел ты меня в прошлый раз.

– И что мне теперь будет ? Хозяйка прикажет выпороть на конюшне?

– Не мешало бы.

Она села рядом с ним, закурила и долго смотрела на догоравшую спичку.

–Показать тебе дом ?

–Покажи. Ты ведь для этого меня приташила ?

Она встала и взяла его за руку.

Не сердись. Пошли.

И они двинулись по дому. После тесных и захламленных городских квартир здесь поражало всё: объемы, свет, стены, воздух, холодноватая пустота пространств и забавная эклектика интерьеров. Впрочем, безвкусица, поначалу резко бросившаяся в глаза, быстро растворялась в необозримости площадей. Не комнаты, а залы, не коридоры, а галереи, и что ни лестница – то белый мрамор. Сколько же здесь комнат? Двенадцать? Двадцать?

В очередной комнате Санечка остановился и опустился в ближайшее кресло.

– Эй осторожнее, это антиквариат !

– Хрен с ним. Лучше здесь посидим. Поговорим.

– Говори.

– Тебе хорошо?

– Сейчас – да

– Это твой дом?

– Мой. Он мне его подарил. Муж.

– Твой муж?

– Мой. Чей же еще ?

– И ты его любишь ?

– Люблю..

–За то что он тебе всё это подарил ?

–За то что он меня любит . Готов сделать для меня всё. И делает.

–А что он еще делает? Занимается – чем ?

– Ну…я не очень понимаю. Только он все. что движется превращает в бабки.

– Бабки ?

– Деньги, дурачок, деньги.

– Совсем забыл, что это так называется ! Ну а я то тебе зачем понадобился ?

– Зачем ? – рассеянно переспросила она – и правда зачем ? Просто соскучилась по тебе.

– Соскучилась ? Разве хозяйка медной горы может соскучиться ?

Молчание.

– Пауза, – понял Гольц. – Держит паузу!

Он обнял ее за плечи и стал гладить по спине совсем как маленькую девочку.

– Ну и где же твои крылья которые так нравились мне ?

– Крылья ?

–Это из песни…– Были у тебя крылышки были. Вот только где они ?

–Вот – сказала она – проведя невидимую черту вдоль стен и потолка – вот

мои крылья !

–Это? Все это хлам, девочка.

– Она прикрыла лицо ладонями. Плечи ее тихонько вздрагивали

– Не добивай меня. Ну пожалуйста – не добивай.

– Ну что-ты я и не думал. Только что нам со всем этим делать ?

– Ты знаешь – совсем тихо сказала она.

Позднее он понял – это было прощание. Навсегда, на весь земной срок, а другого нам не дано. Они не могли остановиться, их снова и снова бросало друг к другу – попытка остановить время, которое уходило равнодушно и неизбежно. Они опомнились только ранним утром, как любовники, застигнутые кораблекрушением.

– Как хорошо, – сказала она.

– Угу, – ответил он из полусонного забытья.

– Это было очень здорово.

– Я рад что тебе понравилось

–Так не отвечают хозяйке скверный мальчишка ! .

– А как говорят с оной ?

–Дурачок. Ее боготворят. Ей служат.

– Так как нынешней ночью ?

– Так и еще лучше !

– А как же муж ?

– Объелся груш Забудь о нем. Зачем он тебе ? – Он меня любит. Он мне многое может дать. И уже дал. А требует – не так много.

– А я – не люблю ?

– Возможно, гадкий утенок. Но дать ты не можешь ничего.

– А ты сказку про утёнка до конца прочла? Чем всё кончилось, помнишь?

Долго ждать, Санечка. Ты очень милый, но можешь быть только любовником.

Санечка покраснел.

– Да ты не обижайся, – продолжала она, с аппетитом откусывая большой кусок пирожного. – Многие не могут, а ты можешь!

Так начался этот сон, который длился, как ему показалось, мучительно долго. У них было всё. И огромный дом, и парк с хвойными деревьями со всего света. И у них было время – огромный запас времени друг для друга и ни для кого больше. Но чем дольше длилось это время, тем более ему казалось, что здесь есть некая ловушка, скрытая угроза, хорошо замаскированная, но от этого не менее, а более опасная.

Ему нужна была передышка. Хотя бы на время возвратиться в свою жизнь, где ему было так хорошо среди утлой мебели в двух маленьких комнат с компьютером и программами, которые он пытался писать.

Но она не хотела даже слышать об этом !

– Нам ведь так хорошо ! Ешь милый, ешь ! Возьми пирожное, оно вкусненькое очень.

– А как же муж, он ведь должен скоро вернуться?

– Он нам не помешает. С ним будет очень весело. Только он …

того.. гей !

Санечка чуть не поперхнулся пирожным.

– А ты ему зачем ?

– Для статуса дурачок, для статуса

Стало быть он – для статуса , а я для удовольствия ?

–А если и так – что в этом плохого ?

– Подловато это..

Это жизнь Санечка. Любовь – не вздохи на скамейке, не припомню, кто это сказал !

Ты что опять надулся глупенький ? Иди же иди ко мне !

И он покорно, как слуга, исполнял все её прихоти, которые день ото дня становились всё более изощрёнными.

«Ну всё, Наташа, – сказал он однажды утром после очередной бессонной ночи. – Мне работать надо. Давай прощаться».

– Зачем же прощаться – живи у меня. Здесь и работай. А по ночам будешь мне служить.

– Я не твой раб.

– А кто тебе это сказал, бедный Санечка ? Раб и есть.

– Нет ! У меня дела.

– Теперь все твои дела – со мной.

– Я не раб.

– Не зли меня. Не порти хорошее утро.

– Ну я пошел ! Пока… Освобожусь – позвоню…

– Ты хорошо подумал ?

– Да.

Так вот, слушай! Ты – гадкий утёнок и всю жизнь таким будешь. А годишься только для одного: меня ублажать, мне служить! Ты вообразил, что я забыла? Я к тебе тогда пришла с отчаяния, а ты меня… как грязную девку? Будешь, будешь служить! Я тебя еще и с мужем познакомлю, он любит таких, как ты, замечательно у нас получится… втроём!

Дальнейшее Гольц не любил вспоминать.

Вроде бы (не вполне достоверно, а детали стерлись из памяти), он схватил ее, повалил на диван и изо всех сил отхлестал ремнем по ягодицам, а угомонился только тогда, когда на ее крик сбежалась охрана.

И далее всплывала картинка несколько комичная: он сидел в кресле, прикованный наручниками к подлокотникам, она лежала на диване с оголенной пятой точкой, а вокруг суетились растерянные гориллы из охраны, и всё это под аккомпанемент ее истошного крика.

«Он, – приговаривала она, задыхаясь от ярости, – этот урод пытался меня… изнасиловать»…

– Врет она всё, – сказал было Санечка, но тут получил такой удар, что на коротко время потерял сознание.

Придя в себя, он увидел, что в комнате никого не осталось, кроме Наташи.

– Ну что , угомонился ?

– Санечка молча сглотнул кровавую слюну.

– Что же ты наделал, герой ? Такое утро испортил.

Санечка молчал.

– Что ж, – сказала она. – Будь по-твоему, забудем друг друга. Домой тебя отвезут.

С этими словами она встала и быстро вышла из комнаты.

И вот он снова сидел всё в том же чёрном автомобиле между двумя амбалами. Машина остановилась на окраине города у заброшенного пустыря.

– Что стоим, чего ждем ? – спросил Санечка

– А ничего, – хозяйка велела угостить напоследок…

– Бить будете ?

Зачем бить, коньячок пить. Они извлек из какого-то ящичка бутылку коньяка и стакан.

– Послушай, – сказал один верзила другому, – зачем добро зря расходовать? Замочим его так, а добро оприходуем!

– Не… не пойдет, узнает – изуродует, ты ее знаешь.

– Ну что, лох, – обернулся он к Санечке, – подставляй хлебало! . И он подал ему полный стакан.

– А за что пьем, братцы разбойники ?

– За твою погибель ! Это поминки, урод …

Нехорошо как-то, ребята, одному такое добро переводить. Присоединяйтесь.

– Нет, лох, мы при исполнении.

– А если я откажусь ?

– Тогда мы тебя трезвого уроем. Ничего личного, хозяйка приказала.

«Ну ладно, господа душегубы, – сказал он смиренно. – За упокой души раба божьего Санечки Треплева». И осушил стакан до дна.

Охранники одобрительно загоготали. – Хорошо держишься, ушлёпок! Теперь давай вторую.

– А закусить не найдется ?

– Рукавом закусишь. Закуска приказом не предусмотрена.

– А за что мне пить?

– За хозяйку пей. Чтоб онаприказ отменила.

Санечка опорожнил и второй стакан, но уже с трудом.

«Молодец! А теперь третий, за хозяина! Чтоб он никогда в жизни не узнал, что ты хозяйку трахал! Ха-ха-ха!»

Санечка выпил. Он как будто потерял ощущение реальности: она то и дело рассыпалась и снова собиралась, как в калейдоскопе. Он был почти уверен, что всё происходящее происходит не с ним.

«Почти готов, – прокомментировал ситуацию охранник, – а теперь на покой!»

И действительно, Санечку уже ничего не волновало.

Последнее, что он услышал, был обрывок какого-то телефонного разговора. Кажется, говорили о том, куда бросить тело. «Уточняют приказ, – решил он. – Сейчас всё кончится. Вот и хорошо».

Очнулся он от холода.

Он лежал на какой-то помойке под фонарем , уткнувшись лицом в грязь.

Над ним склонились двое, но лиц он не видел – видел только одно: хорошо вычищенные сапоги.

– Еще один, – услышал он, – вызывай машину, грузи…

– Милиция, сейчас заберут, – сообразил Санечка.

Он с трудом встал на ноги и отряхнулся.

– Ребята, – обратился он к обладателям сапог, их оказалось всего двое, – ребята, не надо, я в порядке, сам дойду. Он наугад покопался в карманах и неожиданно обнаружил три мятых бумажки.

К его удивлению, одна из них оказалась стодолларовой купюрой.

– «Вот, за беспокойство», – сказал он, облизывая пересохшие губы.

«Маловато, парень, – сказал один из милицейских. – Ну да ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Смотри, больше не попадайся, патрули кругом».

Каким образом он добрался до дома, напрочь стерлось из его памяти.

И уже дома, повалившись от усталости на пол, он развернул вторую бумажку.

«Живи, гадкий утёнок, – прочел он. – Прими 100 баксов за верную службу. Считай, что мы сочлись».

«Сучка», – прошептал он и тут же, не раздеваясь, заснул.

:

.

.

Опираясь на бедну

Нет, этот город не отпускает!

Что за дурацкая ностальгия пригнала его нынче в это сырое, холодное место, под низкое серое небо, в город, где нет уже никого, кого он когда-то знал?

Они либо умерли, либо стали неузнаваемыми.

Как этот губернатор, который был когда-то Колей Стариковым, как тот прилипчивый человек в поезде, который был когда-то его школьным другом Димычем.

Искать их – бессмысленно. Города, где прошла его юность, больше не существует. А этот нынешний только по инерции носит его старое славное имя.

Зачем же он приехал?

Пройтись по улицам его юности? Встретиться с друзьями, которых уже нет, а возможно, никогда не было? Явиться к девушке по имени Наташа уже не гадким утенком, а прекрасным лебедем, и пусть кусает себе локти, что так поступила с Санечкой?

Скучно. Да и существуют лита Наташа и тот Санечка?

Просто отдохнуть? Но с некоторых пор он считал отдых бессмысленным убийством времени. А убивать то, что в свою очередь убивает тебя, не есть ли двойное убийство?

«Ни одной минуты без смысла, ни одной минуты без игры» – еще один девиз Корпорации, который постоянно повторялся в ее рекламных кампаниях.

И вот теперь, оказавшись в некогда родном городе, он внезапно ощутил, что потерял нить. Дело, которое он некогда затеял, прекрасно крутилось и без него. Убогие и бессмысленные развлечения для богатых мужчин никогда не привлекали Гольца.

Другое дело – новая игра! Ну что ж, сыграем. С новыми персонажами и старым, видавшим виды реквизитом.

Он позвонил Насте.

– Как настроение, пиарщица?

– Боевое, начальник.

– Тогда продолжим?

– Продолжим – что?

– Гулять по городу и разговаривать. Сколько вам нужно, чтобы собраться?

– Минут десять.

– Тогда я буду ждать вас внизу.

«Я знаю Настя, – сказал он по дороге в близлежащее кафе, что Вы пишете для одного известного журнала»

– Да.

– Тогда напишите о Корпорации !

– Именно это я и хотела Вам предложить…

– Ну скажем, пусть это будет серия статей, а начать можно с интервью, назовем это просто беседой !

– Можно написать статью в которой будет рассказ об этой беседе.

– Назовем это пересказом, Настя. Лучше, чтобы там не было моей, так сказать, прямой речи.

– Почему же ?

– От пересказа всегда можно отказаться, сославшись на то, что вы неверно истолковали мои слова.

– Исказила?

– Именно. Люблю смышленых женщин!

Она слегка покраснела. Обиделась?

– Не обижайтесь, – сказал Гольц. – Я немного старомоден.

– Нет проблем. Я не феминистка.

– Это хорошо. Терпеть не могу феминисток.

– Это все знают.

– Читали про меня всякую ерунду? Там многое выдумано вашей журналистской братией.-

– Но какая-то правда есть ?

– Есть. Ну вот мы и пришли.

– А где здесь кафе ?

– Надоели мне эти кафешки… Может быть пойдем ко мне ?

– Вот те на ! У Вас здесь есть конспиративная квартира ?

– Да, Настя да ! Сверхсекретная ! И это первое, что можно продать вашему

журналу ! Совершенно эксклюзивный материал !

– Заманиваете начальник ?

– Нет. Соблазняю.

Она засмеялась.

Между тем погода внезапно испортилась.

Небо стало как прохудившаяся крыша, а земля превратилась в ржавую ванну с грязной водой.

Вода лилась сверху, чавкала под ногами, била в лицо, и всё же Гольц настоял, чтобы они шли пешком. Только так можно было узнать душу этого города, города, построенного вопреки и назло, на болотной хляби и под холодным душем небес. Ветер вырывал зонтик из рук, когда они, крепко ухватившись друг за друга, чтобы не унесло, шли вдоль серой гранитной набережной.

«Держитесь, Настя, тут уже недалеко», – сказал Гольц, стараясь спрятать лицо в воротник куртки. Куртка была сделана из какой-то фантастически крепкой дряни, но даже она не спасала от шквального ветра и ледяного дождя. Легче стало, когда они свернули с набережной и пошли вглубь обширного плоского острова, рассеченного на прямоугольники и квадраты тремя длинными проспектами-параллелями и тридцатью перпендикулярами.