Другая жизнь А.Б.Гольца.

Верил ли Санечка в Космоград? Да, конечно, впрочем, вовсе не так, как его тогдашний друг Димыч.

Как и все миры, в коих пребывал Александр Борисович, Космоград, раз возникнув в его воображении, уже существовал и в дальнейшем воплощении не нуждался.

И потому он быстро охладел и к детальной планировке городских улиц, и к монументальному проекту космодрома, над коими с редким упорством работал неутомимый Димыч.

На том они и разошлись, не поссорились, нет, но охладели друг к другу, тем более школа кончилась и начался совсем другой период его жизни.

Уже умерла тетка, присматривающая за Санечкой после смерти родителей, а других родственников у него не оказалось. Санечка остался один, совсем один, но теперь он и не нуждался в присмотре.

Он работал программистом в одном из тогдашних научно- сследовательских заведений, так называемых НИИ и одновременно учился в некоем Институте высоких технологий, коих в то время образовалось великое множество.

Программист ! Мало кто помнит, что означало тогда это слово.

Программистов считали кем-то вроде чародеев, людей, в чьих умных головах варится волшебное зелье, способное чудесным образом изменить мир. Эти яйцеголовые чудаки, создадут умные машины, закачают в них нужные программы заставят их делать все за нас и лучше нас.

Пусть ненадолго, но такие перспективы захватили воображение правителей огромной страны, необъятной власти которых не хватало на то, чтобы сдвинуть эту страну хотя бы на шаг вперед. Им показалось, что они нашли архимедов рычаг и стоит только наводнить страну вычислительными машинами и программистами-волшебникаи, как она покатится вперед, словно паровоз по накатанным рельсам.

Санечка учился именно в это время. Учился он по-прежнему легко, почти играючи. Его исключительные способности всё более обнаруживались и даже немного пугали учителей.

Работа в НИИ поразила его простотой и прозаичностью решаемых задач, с которыми он справлялся с необыкновенной быстротой.

Его начали просить работать помедленнее, ибо скорость его работы могла навести начальство на мысль, что вместо двух-трех работников достаточно его одного, а это неизбежно вело к неприятностям.

Впрочем, Санечка и сам быстро осознал, что работа НИИ сводится в основном к имитации кипучей деятельности, и сбавил темпы.

Его полюбили, ибо он умел быть покладистым, почти безотказным, не участвовал в текущих дрязгах и потому без особых усилий нравился всем.

Некоторая его странность, некоторая (как выразилась одна из проницательных сотрудниц) потусторонность, взгляд не то чтобы со стороны, а из никому не ведомого пространства, ничуть не мешала и ни для кого не представляла угрозы.

Его жизнь проходила однообразно между работой, учебой и свободным времяпровождением.

Честно говоря, жизнь на работе он не считал вполне реальной, это был род игры, скучноватой, но вполне сносной. Однако и здесь был свой интерес: его первая «взрослая» компания, разговоры за рюмкой и, наконец, девушки!

Обычная вещь, в его юном возрасте !

Вспоминая иногда прошлого себя, такого, какого он старался забыть, Гольц испытывал легкое презрение, ему хотелось прикрыть глаза и не смотреть, как прикрываешь глаза, когда тот или иной эпизод фильма кажется невыносимо фальшивым.

Он тайно жаждал не просто любви, но любви особенной, «настоящей», и позже, когда он вспоминал это слово, ему хотелось провалиться от стыда.

Ибо всё вокруг представляло только пустышку, только оболочку, а в глазах девушек, смеющихся или печальных, он чувствовал то, что может ранить, но не обманет, сделать несчастным, но не предаст.

И когда смотрят на тебя с любовью эта пара глаз карих или голубых… Тогда что? Он не знал, но ждал этого, как ждут чуда…

В свободное время он без устали бродил по улицам или запойно читал, погружаясь в прочитанное так глубоко, что сама реальность казалась одной из прочитанных книг.

И, как все чувствительные молодые люди, жаждал спасения через любовь.

Вспоминая иногда тот розовый период своей жизни, он понимал, что, в отличие от Санечки Треплева, Александра Борисовича Гольца уже ничто не могло спасти.

Тем лучше. Раз надежды нет – можно спокойно двигаться дальше.

Прогулка

«Выглядят они нынче, будто по ним утюгом прошлись», – подумал Гольц, входя в предбанник губернаторской приёмной.

Секретарь губернатора был именно таким: гладко выбритым, крепко надушенным, хорошо сложенным. Ничего лишнего, ничего личного, только дело.

«А! Господин Треплев! Наслышан, наслышан, – сказал он, широко улыбаясь. – Проходите! Николай Иванович Вас ждёт!»

В кресле губернатора уже три года сидел человек, которого Санечка когда-то знал.

Они не были друзьями, но когда-то, лет двадцать назад, пили на общих посиделках и время от времени перекидывались словами.

Гольц хорошо его помнил. Коля Старостин, неутомимый спорщик с отлично подвешенным языком, остроумец, всеобщий любимец и ярый оппозиционер.

«Рад приветствовать Вас, г-н Треплев», – сказал Коля, выдвигаясь навстречу из глубины необъятного губернаторского кабинета.

И улыбка, и рукопожатие ничем не отличались от секретарских. «Куда ж ты делся, славный мальчик Коля», – подумал Гольц, – «никогда бы тебя не узнал».

– Здравствуйте, г-н губернатор! Рад нашей встрече! Мы ведь встречались когда-то, в другой жизни, не правда ли?

Легкая тень пробежала по гладкому лицу Коли Старостина.

– Помню! Разумеется, помню! И рад, несказанно рад, дорогой… эээ… Александр Борисович!

«Губернатор был в отличном расположении духа, – напишет днем позже главная городская газета. – То, что делает Корпорация, заявил он в присутствии собравшихся журналистов, трудно переоценить. Это прорыв в будущее. Высокотехнологичные программные продукты, предназначенные как для детей, так и для взрослых, – важное средство развития интеллекта и повышения качества человеческого капитала. Мы гордимся тем, что Корпорация и ее всемирно известные игры созданы нашими гражданами, а основатель корпорации господин Гольц является уроженцем нашего города».

«На приветственную речь губернатора ответил представитель руководства Корпорации г-н Александр Треплев.

«Ваше превосходительство, господин губернатор! Уважаемые дамы и господа! Я счастлив, что наши скромные, но постоянные усилия столь высоко оценены руководством и общественностью великого города на Северо-Западе. Мы всегда глубоко ценили Ваш замечательный город, который, осмелюсь заметить, мы считаем и нашим городом. По поручению основателя и генерального директора Корпорации г-на Гольца я счастлив передать вашему городу в дар пять миллионов евро на развитие юношеского культурно-спортивного центра, а также две тысячи бесплатных лицензий на использование нашей универсальной игровой среды «Другая жизнь»».

«Ну наконец-то, – сказал Коля Старостин, когда журналисты ушли и они остались одни. – Ты что пьешь?»

– Всё, что дашь.

–Тогда давай коньячку. За встречу. Дверь открылась и официантка проворно подкатила столик с коньяком и легкой закуской.

«Ну что ж, пожалуй, без галстуков, – оживился губернатор. – Со свиданьицем!»

– Поехали! Твое здоровье, Коля!

– Взаимно, Санечка! Как жизнь?

– Ничего себе.

– Видишь, как всё здорово у нас вышло! Подросли мы с тобой, славно подросли! Были против власти, а теперь при власти! Ха-ха-ха! Выпьем за это!

– Выпьем! Только давай уточним: это ты при власти! А я сам по себе.

Да, брат, помню-помню, ты всегда был сам по себе. В уголке сидел, бокальчик потягивал.

– Тогда выпьем за то, чтобы каждый остался самим собой.

– За это охотно, это ты славно сказал…

Они выпили.

А говорят, Санечка, с Гольцем работать тяжело. Крут? В голосе Николая Ивановича Гольц уловил нотки иронии. (Знает! Конечно знает! Информировали!)

– Да, – улыбнулся Санечка. – Ему палец в рот не клади.

–– Но и Санечка Треплев не лыком шит?

– А как же !

– А ты Санечка все такой-же ! Лишнего слова из тебя не вытянешь.

– А Каким же мне еще быть, Николай Иванович? Хотел бы я остаться всё таким же… Но, боюсь, мы все изменились, и не к лучшему!

– А семьей не обзавелся? Помню, запал ты на эту…

– Этой давно и след простыл. Ты же знаешь – я люблю одиночество.

– Так выпьем же, Александр Борисович, за нас прошлых, какими мы больше никогда не будем, и за нас будущих, коими нам е суждено стать!

«Нет, совсем не стоит посещать старых знакомых», – думал Гольц, когда на следующий день они с Настей сидели в кафе и читали отчет о встрече.

Как сказано у кого-то там: «И ты не тот, и я не та…"

Читайте дальше, Настя!

«Сегодня же представитель корпорации г-н Треплев дал обширное интервью представителям главных городских СМИ»

– Читать дальше, Александр Борисович? Тут страницы на две.

– Всё не надо. Прочтите самые выразительные куски. На Ваш взгляд, конечно.

– Извольте.

«Вопос: «Почему не приехал сам г-н Гольц?»

Ответ: «Он собирался приехать. Но, к великому сожалению, перед самой поездкой немного простудился. Вероятно, сказалось напряжение последних месяцев. Впрочем, сейчас он чувствует себя отлично, но времени на поездку уже нет.»

Вопрос: «Господин Треплев! Есть версия, что вы есть Александр Борисович Гольц!»

Ответ: «Это всего лишь версия. Причем далеко не достоверная. Не скрою, мы с г-ном Гольцем – старые друзья, и я рад представлять его интересы в столь любимом им городе. Но мы разные люди, в чем-то даже противоположности. Уверяю Вас, что это только полезно для интересов дела»»

На этом месте Настя засмеялась, просто покатилась со смеху.

«Ну что вы смеетесь, Настя?» – стремясь сохранить серьезность, сказал Гольц. «Всё, что я здесь сказал, – правда и ничего кроме правды. Продолжайте».

«Вопрос: «Многие считают игры, созданные Корпорацией, сомнительными с моральной точки зрения. Что Вы можете сказать по этому поводу?»

Ответ: «Ничего, кроме того, что мы руководствуемся только одним:

сделать человеческую жизнь более яркой, более насыщенной, более разнообразной. Это, если хотите знать, наша миссия. Что же здесь сомнительного?»»

Вопрос: «Многие утверждают что Ваши игры уводят от жизни в мир иллюзий и соблазнов… Вам предъявляют обвинение в антигуманизме, безбожии и даже сатанизме Кстати, как Вы относитесь к религии?»

Ответ: «Мы уважаем любые религиозные взгляды , а также отсутствие таковых. Впрочем, религия – один из вариантов другой жизни. Что до иллюзий так я решительный сторонник иллюзий. Всю жизнь верить в деда Мороза и Снегурочку – это ли не счастье, господа?»»

Стоп-Стоп-Стоп ! Дальше не надо – прервал ее Гольц. ! Это уже скучно.

А есть еще что-нибудь интересное ? По Вашему выбору

– Ну разве что вот это .

«Вопрос: «Можно ли выиграть играя в Ваши игры ?»

Ответ: «Начав в них играть, вы уже выиграли Остальное – не столь важно»

Вопрос: «У вас не набирают очков, у вас не строят империи. У вас не захватывают жизненное пространство и не выигрывают битвы. В чем же выигрыш?»

Ответ: «Вы попали в самую точку! У нас живут. Мы считаем, что так называемая реальная жизнь – это всего лишь ряд игр, часто не слишком интересных. А вот наши игры – это и есть самая настоящая жизнь»».

«Ну хорошо, достаточно, выношу г-ну Треплеву благодарность, – засмеялся Гольц. – А заодно и Вам, Настя. Сегодня нам, пожалуй, делать нечего, может быть, пройдемся по городу?»

… Была редкая в этих местах солнечная погода, и тихий осенний вечер медленно опускался на некогда великий город. Они шли по проспекту и молчали.

Маленькие речушки и каналы пересекали проспект, мосты были украшены фигурами античных героев, немного позеленевшими от времени и сырости.

Прибрежную траву давно вытеснил гранит, а вдоль гранитной набережной обосновались парочки, пришедшие целоваться и смотреть на закат.

«Никогда здесь не была, – сказала Настя. – Как здесь, оказывается, хорошо!»

«А вы где родились?» – спросил Гольц только чтобы поддержать беседу.

– В маленьком городке то ли деревня, то ли нет, ни рыба ни мясо, ни работы ни безделья, и все пьют !

– А, я знаю такие! Был когда-то в незапамятные времена, когда еще в командировки ездил.

– А что такое командировка ?

Тьфу, совсем забыл, теперь это называется деловой поездкой. А называлось – командировкой. Если бы мы с вами жили в то время, мы бы считались «в командировке» или «командированными».

– Как занятно Вы все это так хорошо помните.?

– Так как будто это было только вчера. И городки эти хорошо помню.

Он не стал продолжать. Настя тоже молчала. Вне корпорации и дел корпорации Настя его не особенно интересовала. Да, новая сотрудница. Да, неглупа.

Но это еще не причина, чтобы разговаривать с ней о чем-либо в городе, где он помнил почти каждый камень.

В городе, в котором он неизбежно превращался в себя прежнего, а значит, строго говоря, уже не был главой корпорации, великим и ужасным.

«Александр Борисович», – спросила Настя, – «может, я вам мешаю, так вы скажите, я сразу испарюсь».

«Так испарись и поскорее», – хотел было сказать Гольц, но вслух сказал почему-то совсем другое: «Нет, я просто задумался немного. Вы мне совсем не мешаете, скорее наоборот, я – Вам. Давайте посидим в какой-нибудь уличной кафешке у реки – они еще открыты».

Кафешка оказалась старой баржей, пришвартованной к берегу.

Баржа немного покачивалась на воде, промозглый речной ветерок не давал ей покоя.

Настя завороженно смотрела на мост, на крепость, бывшую когда-то тюрьмой, на ее золотой шпиль, увенчанный фигурой ангела и освещенный красным уходящим солнцем.

«Простудитесь, Настя, – сказал Гольц фальшивым отеческим тоном. – Мне кажется, бокал горячего красного вина нам не повредит! И чашечка кофе впридачу».

– C удовольствием.

– Вот и хорошо. Он подозвал официанта и сделал заказ. В противоположном углу он заметил двух типов в серых куртках, которые изо всех сил старались казаться незаметными.

«Слишком стараются, – отметил он. – Новенькие небось. Надо сказать Петровичу, чтобы усилил работу».

Ему было откровенно скучно. Красное вино, которое оказалось очень недурным, Гольца даже не согревало.

«Мне нравится, как Вы работаете, Настя», – сказал он, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Стараюсь, сэр!

– Продолжайте в том же духе, и Корпорация вас не забудет!

– Надеюсь.

Ого. Девушка-то с характером! Ну, держись!

Наступило тягостное молчание.

Разговор иссякал сам собой . Сидение здесь с этой тридцатилетней барышней казалось ему бессмысленной тратой времени Что может понимать эта нахрапистая пиарщица, родившаяся на двадцать лет позже ? Пусть даже голова есть и в деле толкова. Ну а дальше что ?

– Александр Борисович , Александр Борисович, что с Вами ? …

Они молчали уже минуты три, а он все смотрел и смотрел на нее с тем удивительно спокойным и немного грустным выражением лица которое было так хорошо известно всем, кто с ним работал.

– Ничего, – ответил он.

– А что вы на меня так смотрите?

– Так просто. Любуюсь тобой, Красная шапочка.

– Волк, а волк – почему ты так сер ?

– Потому что бабушку съел.

– «Кого я никогда не понимала, так это волка», – сказала она. Ведь Красная Шапочка несла бабушке пирожки; волк мог бы просто забрать их вместе с горшочком масла, а саму девицу домой отпустить. И никто бы не догадался, что он бабушку съел.

Нет, Настя, это было бы ниже его серо-волчьего достоинства. Поэтому он съел и девочку, и пирожки, и горшочек масла. Я уж не помню, съел ли он шапочку, давно читал.

– Шапочку не съел. Это его и сгубило.

– Значит, зря не съел . Ошибся. Если начал есть – ешь всё. И всех.

– А Вы всё съедаете до конца ?

– Всё и всегда, С косточками. С шапочкой.

– Но ведь возможны дровосеки ?

– Я старый седой серый волк. Опытный. Мне не страшны дровосеки.

– - А все эти покушения на Вас о которых я читала, это был кто ? (Осмелела она, однако !)

– Это не на меня. Это на Гольца.

– Бросьте, шифроваться- тут все свои. Так кто это был ?

– Никто. У них не вышло. Их уже нет. И никогда не было.

– Страшно с Вами, Александр Борисович.

– Страшно не со мной. Страшно вокруг.

Я влезла в эту вашу, то есть нашу игру, ну… про то, как парень отправился в ад, у него может что-нибудь выйти? Он вытащит ее оттуда? То есть… это возможно, возможно?

– А вам зачем Настя ? Это секрет.

– Ну я же должна знать, чем торгует Корпорация.

Не скажу, что это невозможно. Мы торгуем возможностями. Чтобы отправиться туда, нужно верить, что это возможно. Но ад никого не отдает. Никогда. И скорее заберет того, кто пришел. Пообещает и обманет. Тысячи ловушек расставит. Или в душу вползет – заставит все забыть. А потому…

– Потому-невозможно ?

– Есть одна возможность – совсем маленькая, малюсенькая… Совершенно невероятная… Не скажу какая. Тут догадаться надо. То есть тот, кто играет, должен догадаться. Ладно, засиделись. Допивайте кофе и по домам.

– Не хочу по домам.

– Э, да Вас немного развезло, пиарщица. Пара бокалов – и начали дерзить начальству.

– Ничего не развезло. Просто хочу немного поговорить.

– Хорошо, поговорим по дороге. Пройдемся немного пешком, тут недалеко.

– Ладно. Слушаю и повинуюсь!

– То-то , пиарщица.

На этот раз они шли по каким-то темным переулкам, мимо больших доходных домов, построенных двести лет назад.

Настя шла чуть впереди, а Гольц с интересом рассматривал парадные двери и чугунные ворота с причудливым рисунком, ведущие в глубину дворовых колодцев.

Он так увлекся, что не сразу увидел, как группа молодых ребят отделилась от стены и направилась к ним. Один из них, рослый бугай, шел впереди.

– Эй дядя, закурить не найдется ?

– Не курю. И вам не советую.

– Тогда хоть девушку отдай, хорошая девушка.

«Не бойтесь, Настя», – сказал Гольц, заметив, как она побледнела.

В руках у него не было ничего, кроме маленькой бутылки с водой, наполовину опорожненной, и он просто ткнул ею в ближайшего из гопников.

«Гляди-ка, – протяжно, с глумливой ухмылкой проговорил тот, – защитник нашелся! Иди-ка, дядя, по своим делам, пока я добрый! А девушку отдай нам, мы о ней позаботимся».

«Ну ты, – сказал Гольц с какой-то особенной злобой, – вали отсюда! И уродов своих прихвати !"

– Что, а, слизняк? У… Урою. Бугай размахнулся правой, но тут что-то случилось нечто неожиданное. Тело его словно надломилось, и он упал, тяжело, отрывисто дыша.

Один из гопников склонился над поверженным, а другой двинулся прямо на Гольца. Наших бить, урод? Но и ему не повезло, удара не получилось, рука повисла, и он жалобно завыл. Больно!

«Убирайтесь, – сказал Гольц, – убирайтесь, пока не поздно, один еле дышит, у другого рука как плеть!»

Но договорить он не успел… Нож приземлился прямо у его ног.

«Недолет, – меланхолично заметил Гольц, – держитесь, болезные!» Четверо в черном внезапно выскочили из бесшумно подъехавшей машины. Через минуту все гопники уже лежали на асфальте лицом вниз.

«Ребята, я бы и сам справился», – недовольно пробурчал Гольц. – Нет командир, у нас приказ.

– Хорошо. Отвезите нас в отель, потом вернитесь за этими.

– Да, кстати! У одного, по-моему, сердечный приступ, а у второго рука сломана. Отвезёте их в больницу. Ну а третий будет молчать, будешь молчать, урод?

– Б-буду…

То-то. Молись тому, в кого веришь, что жив остался… И убирайся на все четыре стороны! Всем спасибо! Представление окончено. Ему изрядно надоела эта глупая история.

Что это было? – спросила Настя, когда они добрались до отеля.

– Гопники, всего лишь гопники, Настя. А теперь – в свой номер и спать. Вечерняя прогулка закончена, закончена, закончена!

Гадкий утенок

Нет, не любил Александр Борисович Гольц вспоминать Санечку Треплева. Он считал, что Санечка был излишне говорлив, не в меру восторжен и даже чуть-чуть глуповат. Его считали молчуном, но временами его долгое молчание, юношеская застенчивость и какая-то погруженность в себя сменялись бурной говорливостью, которая переходила в утомительное словоблудие.

Тут сказывалось его одиночество. При этом он и десятой части не высказал бы своему ровеснику – мальчишке, а девушкам – выворачивал наружу всё.

И, конечно же, распускал павлиньи перья.

Но он не нравился девушкам.

На взгляд девушек, которые в этом возрасте всегда старше своих ровесников-мужчин, он был почти ребенком, и эту детскость они безошибочно схватывали в нем.

Забавен, занятен, но не более.

Стало быть, шансов понравиться по-настоящему, по-мужски у него не было. А он, бедняга, не понимал.

Он часто водил девушек в кино, особенно на фильмы, которые уже смотрел и которые ему особенно нравились.

А потом они сидели где-нибудь в кафе и разговаривали о том о сём. В эти моменты Санечка становился особенно красноречив и остроумен. Но всё оказывалось тщетным. Девушки охотно ходили с ним в кино, сидели в кафе, разговаривали, но они считали его добрым товарищем, подружкой мужского пола, но и только.

Впрочем, иногда он и сам забывал о своих влюбленностях, кино, кофе, сигареты (дошло даже до сигарет), всё это превращалось в игру, в которую играешь ради нее самой..

Он уже не мог вспомнить когда в череде его увлечений, всегда кончающихся ничем, появилась эта девушка в желтом свитере, которую звали совсем обычно – Наташа.

Впервые он увидел во время одного из тогдашних молодежных сборищ, которые он посещал раза по три в неделю. Среди невероятного гама и неразберихи, танцев и разговоров, взрывов буйного веселья и вспыхивающих то здесь, то там мелких стычек она сидела, казалось, безучастно где-то в уголке.

Ему бросилось в глаза то, что она зажигает спичку, смотрит, как она догорает, выбрасывает и зажигает снова. Спички горели быстро.

Санечка долго молча смотрел на это действо, а потом, раздобыв где-то на кухне небольшую свечку, преподнес молчаливой девушке.

Ему показалось, что она любит смотреть на огонь, а свечка в этом смысле давала больше возможностей.

Но оказалось, что ей нравится именно то, что спички сгорают так быстро.

– Но почему же, почему? – спросил он.

– Потому что и мы также быстро сгораем.

– И что же теперь делать? – спросил Санечка, коего такие мысли не особенно занимали.

– Гореть ярче! Сгоришь быстрее, но всё же лучше, чем долго, мучительно тлеть. Разве ты хотел бы тлеть?

– Не гореть и не тлеть. Жить вечно.

– Но это же скучно!

– Ну почему же. Главное – надо жить разными жизнями. Можно – последовательно. А можно – параллельно.

– Я что-то не понимаю. Как это?

– Например, днем ты один человек, а ночью – другой. Это последовательно. Или – всю неделю одна жизнь, а в выходные – другая. Это тоже последовательно.

А параллельно – это когда ты одновременно и здесь, и там. Примерно так: я сейчас здесь сижу на этом сборище и разговариваю с тобой, но одновременно я там и смотрю на всё это оттуда и вижу, как мы с тобой разговариваем. Как зритель и одновременно – герой фильма. Понимаешь?

Она не нашлась, что ответить, и продолжала зажигать спички.

Кажется, он проводил ее до дому и пригласил ее в кино завтра вечерком.

Чем же она приворожила его ? -

Может быть тем, что мало говорила и много слушала.

В те годы девушки были для него загадочными, почти сказочными существами. Что скрывается за их улыбкой, за их молчанием ?

Вот она идет с тобою рядом после кино и вы держитесь за руки, а ты рассказываешь ей что-то, из жизни Наполеона.

Как он был разбит в Египте и, сжав зубы, шагал по пустыне вместе со своими усталыми, оборванными офицерами. Или рядом с солдатами. И камни под его ногами прожигают сапоги, и солнце бьет прямо в лоб, и горечь поражения не дает уснуть по ночам. И как он изнывает от жажды и жары, и как он дает себе слово всё отыграть, всё вернуть, любой ценой. И как в Египте он бросает погибающую армию, и садится на корабль, и чудом ускользает от англичан, и возвращается в Париж, возвращается, чтобы начать восхождение к власти. А ведь по сути он дезертир, ты понимаешь, дезертир! Но никто, слышишь, никто не осмелился швырнуть ему в лицо этот очевидный факт!

– Ты рассказываешь так, будто был при всём этом.

– Кто знает, иногда мне кажется, что был.

– Ну ты сумасшедший…

Чтобы чего-либо добиться, надо быть немного сумасшедшим. Или верить в себя, как верят сумасшедшие.

– Ну а ты?

– Что я?

– Ты в себя веришь?

Верил ли Санечка в себя ? Не то чтобы нет. Он не метил в Наполеоны, ему было хорошо с самим собой. Но ведь что-то выталкивало его из своей уютной скорлупы, заставляло двигаться и добиваться ее благосклонности ? Или только то, что он был еще очень молод, а она так хороша собой?