Хрупкая тайна

Я люблю красивую одежду, но предпочитаю ей удобные свитера и штаны, стараясь и в этом не выделяться.

– Прошу тебя, надень черный костюм, – она кидает в мою сторону юбку и пиджак с белыми полосками по бокам. – У тебя красивые ноги, и Люку они точно понравятся.

– Я не надевала его уже год. Мне кажется, он будет маловат.

Я соглашаюсь с ее идеей, потому что мне хочется впечатлить Люка. Ханна права: у меня красивые ноги, которые достались мне от мамы. Единственное, что перешло от нее. Моя внешность привлекает внимание людей, но характер отталкивает, поэтому кажется правильным сделать акцент на ногах и лице ради Люка.

– Ты не потолстела ни на грамм, и, да, я завидую твоей фигуре, – ворчит Ханна, когда я надеваю на себя костюм. – И хоть еще одно слово о том, что ты не подойдешь к Люку в школе, – и мне потребуется помощь твоей мамы!

Я шикаю, останавливая ее. Если мама услышит нас, она сойдет с ума, пока мы не расскажем ей во всех подробностях о Люке. А я пока не уверена, что у нас с ним может что-то получиться.

– Молчи, – я поправляю на себе костюм и подхожу к зеркалу. – Ну, как?

Ханна рукой показывает, чтобы я повернулась. Она еще долгие секунды рассматривает меня, а потом отходит к туалетному столику.

– Не хватает только ее, – она вешает мне на шею подвеску, подаренную папой на день рождения. – А вот теперь идеально. Ты красива, Кэнни. И заслуживаешь того, чтобы это знали и остальные.

Произнесенная Ханной фраза сразу отпечатывается на подкорке, как выжженная огнем печать, и должна иметь исцеляющий эффект. Только органы сразу связываются в неприятный узел, словно предчувствуя катастрофу. На секунду кажется, что она проговорила это на будущее, а не на сегодня. Дала послание, которое через несколько лет я должна буду вспомнить.

Я киваю в ответ, ощущая, как губы расплываются в улыбке от одного «Кэнни». Это прозвище придумала она, когда нам было по восемь, а Гаррет с Джереми переняли его от нее. Только они так меня называют, остальным я не позволяю.

– Спасибо.

Через несколько минут мы спускаемся на кухню. Первый урок начнется через час, поэтому у нас в запасе еще около десяти минут перед тем, как папа отвезет нас. Ханна часто остается ночевать у меня, как и я у нее. Наши родители привыкли к тому, что мы живем на два дома.

– Гвен, посмотри, как выглядит Кэнни, – гордо проговаривает Ханна, словно я – ее произведение.

Мама никому из моих друзей не разрешает обращаться к ней на вы и уж тем более называть ее «миссис Митчелл». Она говорит, что «слишком молода для этой херни».

–  Ханна, как у тебя это получается?! – восхищенно произносит мама, хватаясь рукой за округлившийся живот. – Все мои попытки приодеть ее заканчивались твердым отказом.

– Я могу рассказать тебе секрет, если ты пообещаешь, что снова испечешь те самые печеньки, которыми кормила нас вчера, – на ее губах появляется хитрая улыбка.

Мама смеется, поглаживая живот. Она находится на пятом месяце беременности. Я уже представляю, каким милым ребенком будет мой будущий братик, потому что от такого количества любви, вложенного в него еще до его появления на свет, невозможно стать другим. Мама долго не могла забеременеть из-за проблем со здоровьем, поэтому мне сложно описать ту радость, которую испытала вся наша семья, когда доктор подтвердил беременность. Даже Ханна расплакалась, узнав.

– Договорились, – мама подмигивает ей и подносит нам две тарелки с хлопьями. – Поторопитесь, отец ждет на улице.

Мы киваем и быстро принимаемся есть.

***

Я не смогла.

Не смогла зайти в кабинет. Мои ноги подкосились, а тошнота подступила к горлу, когда аудитория начала заполняться людьми. Я стояла у двери, пытаясь сделать первый шаг, но с каждой попыткой оторвать ноги от пола в глазах темнело, а сердце готово было выпрыгнуть из грудной клетки.

До ужаса странное чувство дежавю, которое не должно появляться. Студенты смеются, как и в тот день, рассаживаются по местам, ни о чем не подозревая, и раскладывают вещи. Их спокойствие вызывает новую волну паники.

Они не понимают, что может произойти.

Я кручу головой в сторону, когда в воздухе вдруг возникает аромат мужского одеколона Морской бриз… И как только он проникает в тело тяжелым осадком, я резко поднимаю глаза в поисках него.

Он?! Снова пришел за мной?

Студент останавливается напротив, замечая мой пристальный взгляд, и вопросительно выгибает бровь.

– Эм… Привет?

Но я не обращаю внимания ни на тон, ни на его ухмылку. Все, что меня интересует, – это глаза. Карие с зеленым отливом. Я быстро моргаю в надежде, что через несколько секунд они трансформируются в другой цвет.

Нет.

Не могу остановить поток собственных мыслей. Все, что мелькает перед глазами, – он.

– Ты что-то хотела? – парень складывает руки на груди, возвышаясь надо мной.

Я не могу пошевелить ни одной частью тела. Страх морозит двигательную систему. Лишь хватка на сумке увеличивается в разы. Я вцепляюсь в нее так, словно она защитит меня.

Защитит от него.

– Ладно, пока, – надменно смеется он и заходит в аудиторию.

Движения студента находятся под моим пристальным вниманием. Я, приоткрывая рот, всматриваюсь, как он идет, потому что подсознательно понимаю, где и как начнется катастрофа.

Стоит ему лишь нагнуться над сумкой – и все будет потеряно. Но студент не делает ничего. Он бросает сумку на ряд сзади него и садится к компании парней, которые громко приветствуют его.

Я прислоняю пальцы ко рту, сдерживая громкий всхлип, и отворачиваюсь к стене.

Он ведь – просто обычный студент. Он не хочет причинить вред. Это не он.

Я разворачиваюсь и делаю пару шагов в сторону.

Мне нужно уйти.

Ощущение надвигающейся бури дышит в спину. Я делаю глубокий вдох и мысленно обещаю себе держаться. Руки трясутся, как и все тело. Неужели лица каждого незнакомца будут напоминать его?

Не знаю, когда и как мои ноги находят под собой холодную поверхность. Я прижимаюсь спиной к двери кабинки и прикладываю руки к ушам, не позволяя крикам вылиться наружу. Спустя столько лет во мне не появилось сил бороться с ними. Каждый прожитый день после смерти Ханны связан не только с горем от ее потери, но и с неизмеримым чувством вины и ощущением нерушимой связи между мной и ним. Как чертова веревка, связывающая меня с мертвецом.

Может, это и есть мое наказание? Разве я не заслужила его?

– Замолчи, замолчи, – мой кулак прислоняется к голове, отбивая в такт его голосу. – Хватит!

Это какая-то чертова несправедливость. Я столько раз просыпалась в холодном поту и проводила последующие дни у видеопроигрывателя, потому что голос Ханны постепенно угасал. И с подкатывающей к горлу истерикой слушала, как она говорит, запоминала на последующие месяцы.

Но его…

Его голос мне не забыть никогда. Он вытеснил мой собственный и говорил за меня.

Я хватаюсь рукой за горло из-за нехватки воздуха. Красные пятна выступают на теле, а шерстяная поверхность свитера обжигает кожу.

– С тобой все хорошо? – внезапно раздается голос по ту сторону кабинки.

Он принадлежит мужчине. Раздается стук. Я резко прижимаю колени к груди в защитном действии, не в силах справиться с собой.

– Слушай, это, конечно, не мое дело, но вообще-то ты в мужском туалете. Я не подглядывал, просто часть твоей юбки находится прямо перед моими глазами, – застенчиво продолжает кто-то. – Может, тебе нужна помощь?

Я качаю головой, словно он способен увидеть это движение через дверь.

– Не хочу выглядеть сумасшедшим, но просто подай признаки жизни – и я уйду, хорошо? – не отстает незнакомец.

Я с трудом сглатываю и пару раз стучу кулаком по двери.

– Спасибо, – слишком облегченно выдыхает он. – Тебе нужна помощь? Постучи два раза, если да, и один, если нет.

Я постучала один раз.

– Хорошо, может, тогда ты хочешь поговорить? – спрашивает незнакомец за дверью.

Нет. Я не хочу, чтобы в мой первый день в университете кто-то разговаривал со мной через дверь в мужском туалете, когда слезы не перестают скатываться по лицу.

– Тогда я посижу здесь, пока ты не выйдешь и я собственными глазами не удостоверюсь, что с тобой все хорошо, – раздается грохот, от которого я вскрикиваю, прислоняя руки к ушам. – Чертов телефон!

Он поднимает его, а после садится прямо на пол, прислонившись спиной к кабинке с другой стороны.

Что ему нужно? Почему он не может просто уйти?

– Мама не простит, если узнает, что я оставил плачущую девчонку в одиночестве. Манеры… – деловито сообщает он. – Как тебя зовут?

Я не отвечаю, лишь стучу один раз по двери.

– Хорошо. Меня – Джонатан. Но эта форма имени пугает. Знаешь, сразу представляю, как учительница в младших классах отчитывает перед всеми. Поэтому лучше просто Джо.

Рукой провожу по лицу, стирая слезы.

Незнакомец не чувствует никакой неловкости. Он говорит со мной так, будто мы не находимся в ужасной ситуации, и звучит при этом искренне.

– Хочешь правду, хм? – юноша затихает, думая, что прозвучат два стука, но я ничего не делаю. – Ладно, можешь не отвечать. Все, что я хотел сказать, так это то, что первая лекция по праву утомительна. Я надеялся, что Вселенная подаст мне знак, чтобы не идти. И вот он!

Я качаю головой, не разделяя его веселье. Дыхание выравнивается, но сердце все еще колотится в бешеном ритме.

– Прости, – усмехается он. – Пытаюсь разрядить обстановку и поднять тебе настроение, но у меня это явно плохо получается. Так что случилось? Тебя кто-то обидел?

Тяжелый вздох выходит из меня, прежде чем я один раз стучу по двери.

– Хорошо, потому что тебе бы пришлось назвать мне имя своего обидчика. Опять же манеры, – незнакомец ненадолго останавливается, а после прижимается головой к двери кабинки. – Плохой день?

Два стука.

– На первом этаже университета есть кофейня, где делают самый вкусный латте в городе. Кофеин повышает настроение с утра. Согласна? – один стук. – Да, этого стоило ожидать. Может, пицца? – один стук. – Дай угадаю: если я спрошу, поднимет ли тебе настроение мой уход, то ты скажешь «да»? – два стука. – Ты предсказуема, незнакомка. Хорошо. Если девушка уже в десятый раз за несколько минут говорит «нет», мне стоит наконец понять намек и уйти.

Я с облегчением вздыхаю, когда слышу, как он поднимается, а через пару секунд раздается хлопок двери.

Нужно выбираться отсюда как можно скорее, чтобы кто-то еще не увидел меня здесь. На дрожащих ногах встаю, придерживаясь руками за стену, и открываю кабинку.

– Да, а ты и впрямь предсказуема.

Я отпрыгиваю к раковине, прижимая сумку к груди, и со страхом смотрю на того, кто стоит около двери. Высокий парень с каштановыми волосами облокачивается о стену и изучает меня, невинно улыбаясь. Его рубашка наполовину расстегнута, а галстук сползает. Невыспавшийся вид незнакомца кричит о неплохо проведенной ночи.

Я тяжело сглатываю и отворачиваюсь к раковине, быстро включая холодную воду.

– Прости, – шепчу и прислоняю мокрые руки к щекам.

– Тебе не за что просить прощения. Это мне нужно. Не хотел тебя напугать, но это был единственный способ вытащить тебя из кабинки и убедиться, что с тобой все хорошо.

Со мной не все хорошо. Я смотрю на себя в зеркало и не ужасаюсь, когда кожа покрывается красными пятнами: слишком уж часто я вижу именно такое отражение.

– Все нормально, – качаю головой, устремляя взгляд на струю воды. – Просто первый день.

– Да, первый день всегда самый ужасный, – соглашается Джонатан. – Моя сестра перед переходом в старшую школу извела всю семью.

Не только первый день. Все дни ужасны. А этот просто входит в топ-5 худших.

Джонатан все еще не уходит, стоит около стены и выжидающе осматривает меня с ног до головы, уделяя юбке Ханны больше внимания, чем моему заплаканному виду. Я быстро выключаю кран и направляюсь в сторону выхода.

– Как тебя зовут, хм?

Я останавливаюсь в метре от него и зависаю. Слишком странно, что кто-то пытается познакомиться. Еще в детстве это выглядело бы как сбой в сознании, а сейчас похоже скорее на страшный сон.

– Давай я попробую угадать, а ты кивнешь, когда я буду двигаться в правильном направлении. Алисия? Алекс? Александра?..

– Кэнди Митчелл, – обрываю его попытки и выхожу из туалета, оглядываясь по сторонам.

– Так ты первокурсница или перевелась из другого университета, Кэнди Митчелл? – Джо идет за мной, держа дистанцию в полметра.

– Первый курс. Архитектурный. Ничего необычного.

– Второй курс. Социология. Тоже ничего необычного, – отвечает Джонатан, хоть я и не спрашивала. – Ты…

Не успевает он договорить фразу, как около нас раздается громкий голос. Я инстинктивно закрываю глаза и сжимаюсь.

– Кэнни!

Джереми и Гаррет бегут по направлению к нам. Их лица встревожены, и я делаю шаг назад от неожиданности.

– Отойди от нее, Харрис! – Джереми толкает Джонатана в грудь. – Что ты, мать твою, творишь?

– Эй, о чем ты говоришь?

Гаррет же в это время оказывается у моего лица. Его глаза темнеют, когда он замечает припухлость и красноватые пятна. Гаррет ругается себе под нос.

– Это сделал он?!

Что?

– Пошел ты, Росс, – Джонатан вцепляется в рубашку Джереми, когда они практически сталкиваются лбами. – Я не трогал ее!

– Какого хрена она вышла из мужского туалета вместе с тобой, хм?! Снова взялся за старое?!

Джереми с первого замаха попадает ему в челюсть. Джонатан, не сдерживаясь также ни секунды, валит его на пол. Что происходит?!

Я не произношу ни слова, не шевелю ни одной мышцей, чтобы остановить происходящее. Не говорю, что причина не в Джонатане. Я продолжаю смотреть, как замороженная, на своих бывших друзей, которые прибежали за мной, а сейчас один из них избивал того, кто, по их мнению, причинил мне боль, а другой оттаскивал.

Эта картина заслуживает награды за сюрреалистичность.

– Хватит, – Гаррет наконец оттаскивает Джереми от Джонатана, но второй, быстро поднявшись, снова делает шаги по направлению к ним. – Не хватало в первый день оказаться в кабинете секретаря и отбывать наказание вместе.

– Мы не закончили, – Джонатан выплевывает эти слова вместе с кровью, которая скопилась во рту.

– Держись от нее подальше, Харрис, – Джереми кричит ему вслед.

Что. Здесь. Происходит?

Я не успела отреагировать, как все закончилось. Вдали коридора виднеется удаляющаяся спина Джонатана.

– С тобой все хорошо? – Джереми преодолевает расстояние между нами и оглядывает меня с ног до головы, обхватывая пальцами щеки. – Что он успел сделать?

Глазами бегаю по лицу Джереми и вспоминаю детали его внешности. Над правой бровью все еще виднеется белесый шрам, который он получил в одиннадцать лет. С каждым мгновением я все больше узнаю в нем своего друга детства. Будто пять лет были обязаны изменить его внешность вместе с личностью. Гаррет изменился гораздо сильнее. Темно-русые волосы больше не пострижены коротко, как в детстве, – теперь их можно заправить за ухо. Черты лица стали острее, а взгляд не просто грустный – в нем поселилась хроническая усталость.

– Тебе не нужно ничего скрывать от нас, – также вступает в разговор Гаррет. – Расскажи нам, что он сделал.

Я делаю шаг назад от их напора и вздыхаю.

– Он ничего не делал.

– Кэнни, но ведь ты вышла из туалета вместе с ним вся в слезах! Как он может быть ни при чем? – в голосе Джереми не угасает злость, хоть он и пытается подавить ее.

– Джонатан правда ничего не делал. Вам не стоило бить его, – качаю головой, ощущая себя странно рядом с ними. – Он всего лишь хотел убедиться, что со мной все хорошо.

Брови Гаррета взлетают вверх, а Джереми отворачивает голову, словно до конца не верит.

– Мы увидели, что тебя нет в кабинете, поэтому решили, что что-то произошло. А тут ты выходишь с гребным Харрисом из туалета, да еще и в слезах. Мы испугались за тебя.

Какой смысл в их заботе? Разве они не ненавидят меня?

– Джонатан не виноват, – твердо повторяю. – Никто не виноват, поэтому вы можете вернуться обратно в кабинет.

– Кэнни… – Гаррет делает шаг ко мне, но я отступаю.

– Не нужно.

Это нечестно со стороны Джереми и Гаррета – показывать, что мое состояние заботит их спустя пять лет. Я привыкла к отсутствию друзей в жизни и не хочу ничего менять.

– Все нормально, правда, – как только фраза слетает с моих губ, разворачиваюсь и ухожу.

Глава 3

Коул

Американский футбол с каждым днем становится самым ненавистным мною спортом. И причина заключается не в бессмысленной беготне с мячом по полю, а в гребаных игроках.

Возможно, у них особый отбор в команду. Например, тренеры рассматривают только тех, кого родители в детстве часто роняли, или тех, чьей врожденной чертой является идиотизм. В любом случае наше с ними взаимодействие не заканчивается ничем хорошим. Нам следует держаться подальше друг от друга, потому что гребаные ублюдки заразны.

И перед началом регулярного чемпионата последнее, что мне необходимо, – это стоять в кабинете тренера вместе с Джо и выслушивать, что нам «следует вытащить голову из задницы и включить мозг. Или попросить других объяснить, почему перед началом сезона игрокам нельзя получать отстранение».

Тренер Флорес не стесняется выражаться при учениках. За сорок лет жизни пять из них он играл за «Брюинз»; после три провел в «Филадельфии Флайерз», пока не получил черепно-мозговую травму и не сделал целью своей жизни превратить нас в невротиков.

– Первый, мать его, день, Харрис, – злобно выплевывает тренер. – Первый. День. И через двадцать минут после моего появления в кабинете мне уже звонит секретарь, сообщая о драке с двумя «львами».

«Брукфилдские львы» – университетская команда по американскому футболу, состоящая преимущественно из умственно отсталых.

– Тренер… – начинает Джо, делая шаг вперед.

– Закрой рот, восьмой! – на лице Флореса выступают красные пятна от злости. – Мне плевать, что у вас произошло, кто с кем переспал или кто чью девушку увел! Вы что, не можете решать ваши гребаные проблемы за воротами университета? Это сложно?!

Все в университете осведомлены о наших «теплых» отношениях со «львами» после того, как в прошлом году на вечеринке обе команды устроили массовую драку, и впоследствии все закончилось приездом полиции. Единственную просьбу тренера —разбираться за пределами университета – мы нарушили уже около пятидесяти раз за тот год.

– Я могу начать говорить?

Закрой рот, Джо…

У моего друга совершенно отсутствует радар на опасности: он наотрез отказывается понимать, что мы должны молчать всякий раз, когда тренер кричит. А ведь это простое правило могло бы помочь выходить с тренировки без желания поскорее отключиться.

– Я дам тебе знать, Харрис, когда ты сможешь говорить. Но, будь уверен, случится это не раньше твоих похорон! Мне абсолютно плевать, по какой такой гребаной причине ты посмел вступить в драку! – тренер проводит рукой по лбу, стирая капли пота, а после поворачивается ко мне. – А ты, Найт, хм? Ты капитан команды! Если ты не можешь донести до своих одну простую мысль, то как я могу доверять тебе на льду?!

Я убью их всех.

Не важно, кто окажется виноват: Джо или Джереми Росс.

Это предпоследний год обучения в университете и мой заветный шанс попасть в НХЛ. И я не собираюсь больше стоять перед Флоресом, как двухлетний мальчик, нагадивший в чужой горшок. Даже если для этого мне придется пару раз ударить Джо или Джереми «за воротами». Пусть будут уверены, я сделаю это с искренним удовольствием.

– Простите, тренер, – выговариваю заученную за год своей должности фразу.

– Засунь свои… – он останавливается, не заканчивая, и прочищает горло. – Знаешь, что я планировал делать сегодня вечером?

Я качаю головой.

– Трахать свою жену, Найт! А знаешь, что я буду делать вместо этого? Сидеть в кабинете университетского психолога и обсуждать вместе с тренером «львов», как нам выбираться из того дерьма, в которое вы нас окунули.

Изо рта Джо вылетает смешок. Я еле сдерживаю себя, чтобы не засмеяться вместе с ним. Лишь мысль о мертвых котятах возвращает мне серьезное лицо обратно.

– Харрис! Выйди из кабинета! – взрывается тренер, замечая его улыбку. – Лучше найди себе шлем покрепче до следующей твоей тренировки.

Джо качает головой, но все же выходит.

– Найт, твоя цель?

– Простите?

– Твоя цель в этом году?

Я расправляю плечи, глядя ему в лицо.

– НХЛ, тренер, – уверенно отвечаю, ничуть не сомневаясь.

– Что для этого нужно сделать? – понижает голос Флорес, словно разговаривает с пятилетним ребенком.

– Попасть в финальный «Турнир Четырех» и занять место не ниже третьего.

Эта цель стоит у меня перед глазами с первого дня обучения в Брукфилде. Скауты хоккейных команд выбирают лучших из лучших, и шанс проявить себя появляется именно на финальном турнире. Если для многих в команде хоккей – способ повысить уровень спроса среди девочек, то для меня не существует жизни без льда.

Обе мотивации весьма действенны, но только моя гарантирует попадание в НХЛ.

У меня нет заниженной самооценки или того дерьма, что присутствует у большинства подростков. Я знаю, что являюсь лучшим форвардом команды, потому что каждый день начиная с раннего детства работаю над этим.

У меня нет выходных.

Не важно, как я чувствую себя или что вчера ночью происходило, – ровно в семь утра я оказываюсь либо в тренировочном зале, либо на льду. У меня нет времени на отдых и на жалость к себе после очередной вечеринки.

– Ниже третьего наша команда сможет занять только в том случае, если вы все одновременно сломаете себе шею! – рявкает он. – Повторюсь еще раз: ЧТО. ДЛЯ. ЭТОГО. НУЖНО. СДЕЛАТЬ?!

– Попасть в финальный «Турнир четырех» и занять первое место, тренер.

– Правильно, – Флорес поправляет галстук, который явно завязан туже, чем необходимо. – И если вы не принесете кубок мне в руки, я возьму ваши головы и поставлю их в холле университета. Понятно?!

– Да.

– Тогда выйди из кабинета и донеси это до остальных, – тренер резко садится на свой стул и утыкается головой в бумаги.

Я сразу разворачиваюсь и выхожу, не собираясь задерживаться ни на секунду.

Флорес – лучший тренер для нашей команды, которого только можно представить. Он знает нас и находит подход к каждому игроку. Ему не составляет труда за две минуты полностью поменять стратегию и суметь правильно донести ее до нас.

Флорес чувствует лед. И это лучшее качество, которое может быть у тренера, поэтому никто из нас не станет жаловаться, как пятилетка, на его манеру общения, зная, что именно благодаря ей наша команда занимает лидирующие позиции.

– Ну, Коул, задница сильно болит? За эти две минуты вашего разговора наедине я уверен, что слышал, как он шлепал тебя, – смеется Джо и отлипает от стены, приближаясь ко мне.

Джонатан Харрис – восьмой номер, защитник и тот еще идиот, у которого вместо рта заезженная пластинка.

– Пошел ты, Джо, – на моих губах выступает легкая улыбка. – Тренер сказал, что повесит каждого из нас за яйца, если такое повторится.

– Он извращенец, – морщится парень. – Прям так и сказал?

– Да. Только добавил, что если восьмой не перестанет болтать, его яйца он оставит себе как сувенир и будет пугать им первокурсников, – я толкаю его в плечо, когда мы направляемся в сторону кафетерия.

– Проверь мой пульс, чувак: мне кажется, от одной мысли о подвешенных яйцах мое сердце остановилось, – после своей тирады он прикладывает руку к члену и облегченно вздыхает. – Фух, они на месте.

– …но вскоре их не будет, если мне придется снова стоять в кабинете Флореса и выслушивать о драке со «львами». Я лично вырву их, – проговариваю предупреждающим тоном.

– Мы можем закрыть тему моих подвешенных яиц, хм? Это жутко.

– Что у вас произошло с Россом?

У меня не было времени расспросить его о драке. Меня выдернули после окончания первой лекции и повели в кабинет тренера, где я уже встретил Джо.

– Ублюдок решил, что я довел до слез его подругу, – в его голосе мгновенно начинают звучать нотки злости. – И напомнил о Джослин.

– Тебе не стоило целовать его сестру.

Тот случай стал последней каплей, после которого мы оставили любые попытки наладить отношения со «львами», как и они с нами.