Группа 14

– Эй, у вас есть на что поменяться? – Их остановил бодрого вида человек с огромным даже по походным меркам рюкзаком – У меня чего только нет! Быть может, мы чем-то поменяемся? А может за… монетки? Купите?

Марк сверил торговца безразличным взглядом. Фегелейн задумался, а Генрих охотно кивнул головой и подошел чуть ближе к невысокому наполовину седому человеку с улыбающимися зелеными как трава глазами. Освещение было блеклым, но небольшие фонарики исправляли обстановку в лучшую сторону.

– У нас есть небольшой запас еды.

– О, у вас есть еда…? Лекарств не нашлось?

– Зачем тебе? – Спросил, нахмурившись, старик.

– У меня дочь болеет. Сон на катакомбных сквозняках до добра не доводит.

– Генрих.

– М?

– Отдай ему наши лекарства. Мы новые потом получим.

Фольгер поправил очки и полез в рюкзак группы. Достал оттуда аптечку и нашел таблетки антибиотиков и жаропонижающих. Убедившись, что это точно то, что нужно, он передал это Марку. Тот, в свою очередь протянул два крупных, почти полных, блистера торговцу. Тот улыбнулся и было собрался давать нечто ценное, как Марк его остановил.

– Если семье нужна помощь, то мы поможем и не надо расплачиваться.

– Очень, – торговец сделал паузу – благодарен. Такие днем со днем не найти даже в аптеках… вы, я так понимаю, фольгеры? Оружие, свернутые под руками шинели и нашивки, теплая одежда… Холодновато тут, вы хорошую одежду выбрали.

– Но все же одну просьбу мы вынуждены озвучить.

– Говорите, я внимательно вас слушаю.

– Наверху сейчас гремят бои. Наша группа длительное время в заданиях бродила, и нам бы не помешало здесь отдохнуть. Есть ли какой-нибудь вариант?

– Можно отдохнуть у меня. Как постоянный торговец и искатель, я держу у себя маленькое помещеньице, где живу. Я вас плохо знаю, но смогу выделить вам спальное место. Часто таким занимаюсь, ребят тут много – все нормальные.

– Мы не разочаруем – произнес сговорчиво и мягко Генрих, поправляя очки. Фегелейн улыбнувшись кивнул, коснувшись подбородком туловища, ну или хотя бы был близок к этому. Марк же ответил лишь кротко, тем же жестом.

Местный житель ориентировался на удивление в подобных помещениях отлично. Что удивляло легионеров, так это то, какое большое количество людей тут прячутся во время ударов сверху. Воздуха было маловато, но при том конкретного дефицита не наблюдалось. Запах стоял – специфический, но избежать его в таких условиях жизни было попросту нельзя – война накладывала на большинство населения рамки, причем, дурно пахнущие, во всех смыслах.

– Попить бы, – проговорил слабовато торгаш, и Генрих, пусть и не сильно хотел располагать к группе этого человека, несмотря на свой альтруизм он понимал: дело затратное, он нашел в рюкзаке их водный запас, не столь богатый, ведь рассчитывалось, что они придут быстро, и протянул его мужчине. Он повел жилистой спиной, хмуро, но благодарно принял воду и приложился к горлышку. Пил недолго. Экономно, долго полоскал рот, уже вернув фольгеру его воду.

– Пойдет? – Решил осведомиться Остер

– Естественно, на иное и не рассчитывал. Большинство фольгеров помогали нам в первые дни – многие это до сих пор ценят. Вы все люди хорошие, нас никто не обижал, по крайней мере без повода. А обиженные – сами кого хочешь могли обидеть.

– Неприятно, что такие случаи все же могут происходить – пробормотал Фегелейн, оборачиваясь по сторонам, теряя взгляд среди людей и огоньков, вдыхая аромат пота и легкие нотки известняка – типичного запаха подземелий. Тут суховато, но в остальных местах еще и сыро.

Группа шла неторопливо, но размеренно и почти ритмично, лишь сбиваясь в шагах. На них косились люди, несмотря на то, что даже шли они не в полной выкладке. Может дело в том, что они одеты слишком тепло для последнего месяца лета?

Но напряжение было. Это чувствовал Генрих в косых взглядах, Фегелейн в коротких шепотах, Марк – просто, потому что знал: не все считают легионеров союзниками или хотя бы потенциальными друзьями, но еще более многие пользуются их поддержкой. Несмотря на напряженную атмосферу, она не должна была взорваться резким насилием, как это могло случиться где-нибудь в городе, в тихом, на первый взгляд райончике. Фольгеры чувствовали за долгое время возможность выдохнуть. Раньше она не представлялась, и то, что удалось, наконец, найти людей, что не желают снять с тебя голову – приятно.

Через время, не столь большое, сколько насыщенное после накрученной как стальная лента городской вереницы неудач. Небольшое помещение открыло перед фольгерами очень маленький, слабо обставленный уют. Маленькая шкона, застеленная старой одеждой, хлипкий вручную сколоченный столик, покосившийся шкафчик и дряхлое креслице, на спинке которого была сложена одежда – ценные полки шкафа были заполнены товарами, как редкими, навроде музыкальных пластинок, зеркал и туалетных принадлежностей, до очень распространенных вроде еды. Все было очень аскетично, но по меркам большинства жителей города, что уже порядка года пытаются сохранить свое имущество, но проедают запасы, продают реликвии, сжигают мебель во время холодов, торговец из подземного города жил не так и богато, как предполагало его социальное положение. В тусклом свете лампы, на том самом кресле-вешалке сидела маленькая девочка. Может быть, лет 10 или немногим меньше.

– Привет! – Мягко, добро, немного поддавшись вперед, произнес Генрих, привлекая к себе внимание девчонки, чтобы она не подумала испугаться людей с оружием.

– М? – она напугано подняла голову, уставила в блестящие стекла маленькие голубенькие глазки, выглядывающие из-под рыжей челки. Девочка не была похожа на своего кареглазого отца-шатена ничем, но все же было у них и родственное – длинные шеи и мягкие остренькие черты лица, будто нарисованные ласково тонкой кисточкой с краской, сильно разбавленной водой.

Фегелейн посмотрел на торговца, остановился вне дверного проема, чтобы никого не стеснять. Марк оценил действия Остера, покачал головой и решил не тревожить молодого фольгера, если тому захотелось пообщаться с малой. Сам старик по этому чувству истосковался, но к чужим детям не льнул – ему нужна была его семья.

– Пока можете здесь отдохнуть, не буду возражать, только не трогайте ничего из пожитков, хорошо?

– Мы фольгеры – не бродяги – обозначил разницу с небольшой обидой, больше насмешливой, Фег.

– Лучше перебдеть, чем недобдеть – качнул тот головой, неловко, с некоторой озадаченностью говорил торговец. Его черные провалы зрачков почти в полной мгле этой коморки осматривали легионеров. В его взгляде фольгеры не почувствовали поддержки, но и осуждения тоже. Рядом с ним, в этой полувраждебной среде, ощущалось подобие безопасности, а в теплой от дыхания и пребывания тут маленького солнышка тут было еще и тепло, не то, что наверху, где дул холодный ветер при тусклом светиле.

– Как отдохнете, можете пройти на «рынок». Там сможете купить себе что-нибудь. Денег мы не берем, только меняемся. Высоко ценим еду и медикаменты, услуги. Если интересно, то можно поиграть в Хлаггу со ставками – никакого влияния холодно сказанные слова на фольгеров не произвели, но вот Марк, услышав про свою любимую игру очень оживился.

– Не помешало бы сбросить стресс да пошерстить колодой, если что – он обратился к группе, блестя глазами, что было ему не свойственно – вы знаете, где меня искать.

– Я понимаю ваше желание – торговец уважительно наклонился в сторону грузного и высокого Марка, и казалось, почему-то, что тот его сейчас ударит, но это было абсурдом, мыслями, что своим приходом в голову заставляют задуматься о своей собственной адекватности – и я ручаюсь за многих хороших игроков, но отнюдь, ручаюсь не за всех, далеко не за всех.

– Я играл и не с такими, так что будет не впервой – ухмыльнулся и потянулся Марк, хрустя костяшками и вынимая из внутреннего кармана широкую потрепанную колоду с потускневшими, треснувшими картинками, на которых можно было увидеть картины, изображающие грознавские военные части. Марк играл только за Грознавскую Сторону, не мог мириться с тем, когда в качестве выигрыша ему давали карту из Ярнской, противоположной колоды. Скорее менял ее на очередную грознавскую у коллекционеров, даже если качество выигрывало. Ярния была извечным противником империи, тоже в свое время управлялась монархом, но после очередной, несчетной войны между двух гигантов, в Ярнии вспыхнула ярким пламенем революция, чей огонь горит и до сих пор, в душах людей и в душах солдат, готовых защищать свои земли, плоды труда и народ трудящийся. И решили изобразить это умельцы в виде карт. Товар ценный, много кто собирал большие коллекции, ведь с обеих сторон можно было встретить великое множество знаменитых полков, батальонов, дивизий и личностей. Помимо знаковых «битв», повторяемых на столе, многим игрокам Хлагги нравилось разминать мозги тактикой. Но отношение к игрокам с ярнской колодой было специфическое, хотя быстро установился нейтралитет по отношению к игрокам. Но были и вопиющие случаи. Ведь много кто считает, возможно, и не безосновательно, что ярнские коммунисты разожгли эту гражданскую войну и периодически подливают керосина.

Отдых шел вяло. Генрих присел рядом с девочкой, вместе с ней старался читать книжку, детского писателя, имя которого в свое время заполняло полки вверенного ему когда-то книжного магазинчика. Льстивский. Всегда писал мягко и добро, только о хорошем или смешном, озорном. Хотя сам он был ветераном нескольких конфликтов и жил до конца дней своих в одном из самых диких и опасных кварталов Гьера, в Ильзии.

Фегелейн молча смотрел в никуда, то и дело зевая и клюя носом, но осознавая, что если он уснет пусть и в одежде, но на холодном полу, то ему точно достанется и от владельца, с которым он об этом не договаривался, так и от его ослабшей иммунной системы, что накличет беды вроде того бронхита, который мучал его два месяца в самом начале войны.

Марк поболтал со своими товарищами и пока те переводили дух, решил удалиться поиграть, ведь отдых для него был не просто «ничего-не-деланием» а лишь сменой деятельности с более серьезной на какую-то легкую и непринужденную. С собой он взял рюкзак группы. Кто-то бы стал возмущаться, но все знали Марка и его мастерство. Он скорее принесет еще один рюкзак, чем лишится одного лишь маленького покрывала из верхней части груза, переносимого на комфортных тряпичных ремнях. Фегелейн пусто проводил свое время, будто бы дремал, но на мгновение просыпался и еще несколько минут не поддавался соблазну закрыть усталые, увенчанные свинцовыми синяками недосыпа глаза.

– Вы, легионеры, не плохие? – Вырвал он тонкой частью слуха фразу из разговора Генриха и девочки, а потом прислушался.

– Мы не плохие. Мы хотим, чтобы вся эта война закончилась. Но у нас есть враги, которые точно такие же люди как и мы, просто мыслят по-другому. Было бы хорошо, если бы мы могли договориться, но иногда так случается, что слова, какие мы говорим, не имеют смысла. Только сила, и это ужасно на самом деле, я тоже хочу жить у себя дома – говорил размеренно и понимающе Генрих, чуть наклонившись к девочке, стараясь не перегружать ее.

– Война – это плохо, – заключила та – из-за нее мои друзья спрятались в школе, и, и… едят люди невкусные консервы, такие безвкусные и вонючие, прятаться по таким темным и страшным местам – по ее коже было видно, что она совсем мало времени проводит на солнце. Чаще в укрытии или же этом злачном месте.

– Мне жалко тебя и твоих друзей. Ужасно, что вы должны переживать это. Но мы и вы справитесь и все обязательно будет хорошо. Ты только верь в это, и старайся не обвинять кого-то в том, что они плохие.

– Но ведь есть люди, которые действительно плохие, – нахмурилась она – как отличить хорошего от плохого?

– Очень сложно, но иногда они сами себя выдают

– Как?

– Ругаются много, носят оружие и иногда даже, им пользуются.

– Это я знаю. От таких надо прятаться. Папа учил. Они злые.

– Твой папа правильно тебя научил. Вооруженные люди часто злые. Но иногда они хорошие, как и мы, и вовсе не причиняют вреда, а наоборот, защищают – Фегелейн следил за улыбкой Остера, что иногда мерцала на очках, и на легкую и неуверенную улыбку девочки, которой довелась возможность поговорить хоть с кем-то, ведь отец и так постоянно на работе. После этого отрывка, Фегелейн снова ушел в прострацию, думая одновременно обо всем и ни о чем. Думал: Когда же Густавцы наконец сдадутся и перестанут губить людей…? Быть может когда мы захватим Народную? Потом им обороняться будет негде, так и разберем их… да сколько жизней положить придется на это? Выживем ли в этом всем мы? Выживут ли мои друзья? А что станется с этими людьми? Увижу ли я их когда-нибудь, когда закончится война?… – так и думал ни о чем – А ради чего это все ?

Было странное ощущение того, что жизнь из того мира, мира годом ранее вернулась сюда. Местами она и не кончалась, жаль, только что перед глазами у всех, кто оказывался в наиболее спокойной среде постоянно проскакивали напоминания о том, что война еще не кончилась и не известно, когда и чем она закончится: объявления на стенах, ошеломленные последним боем компании бандитов или дезертиров, ослабших и утративших волю к борьбе людей без оружия, мрачные силуэты, вечный запах немытости, голода, крови и ее потери последствия – смерти – все это было вредным, назойливым напоминанием и без того не забывающим людям: «ты на войне», и пугало, отрезвляло не хуже чем разорвавшийся где-то вдалеке снаряд или гремящая трелью очередь из пулемета. Переведя дух после напряженного спуска вниз, после того, что им пришлось увидеть недалеко от подземного города, в котором во время боев появлялось все больше и больше обитателей. Перед глазами все еще стояла картина того мертвеца, тайник которого обчистили. Странное предчувствие не отпускало проводника группы и заставляло его чувствовать подвох. В говоре людей, в их взглядах, которые были уставлены даже не на него. А на Марка.

– С тебя очередная обойма – приподнял бровь фольгер, глядя на своего оппонента, зажиточного торговца, у которого, как и у ранее встреченного, вероятно, можно было купить что угодно, а может быть – даже больше.

– У тебя действительно прекрасная грознавская колода. Слушай, ты, сколько играешь, дед?

– Тебя это так волнует?

– Да

– Меня не слишком волнует то, что тебя волнует, – подмигнул Марк торговцу – но играю я точно больше чем ты.

– Дед, только проблема в том, что играю я уже пять лет и такой сильной колоды в таких руках я не видел ни разу. Кажется мне, что ты, дед, карты кропишь. Кто только с тобой играть не садился – все отдавали тебе что-то свое.

– Надо значит, колоду собирать компактнее и играть получше, чтобы более хорошие карты отдавали.

– Лады, тогда пусть с тобой сыграет Эгель, как раз с поста вернулся – покашлял торговец и поднялся со стола. Старик задумался над тем, кто это такой, и, в кутерьме среди людей, выполняющих какие-то обязанности, других игроков, что были как зрители, стал искать своего следующего соперника, где-то припоминая именно это имя и именно…

– Сомнения развеялись. Не так давно виделись – ухмыльнулся Марк. Перед ним сел русоватый длинноносый неухоженный парень, уставший от жизни, кажется, больше Фегелейна, у которого скоро кончатся нервные клетки от постоянного стресса и недосыпа. Мыкнув и свистнув по воздуху картами, тот уселся напротив победителя всех торговых турниров.

– Я не любитель играть на мелочь. Что ставишь?

– Я? Предпочту поставить… – Марк пораскинул содержимым рюкзаков группы – жира.

– Мало даешь, я за такое даже колоду доставать не хочу – потянул уголки губ и скаля зубы Эгель

– Как скажешь по поводу спичек? – Прищурился Марк. Остальные наблюдали за ходом их разговора и предвкушали, что партия состоится интересная, больше отдавая предпочтения своему знакомому, нежели фольгеру.

– Дешево.

– Одеяло, теплое, удобное, в хорошем состоянии.

– Накинь что-то еще и сторгуемся

– А что ты готов поставить?

– Карту из своей колоды

– Одеяло за карту, которая у меня уже вероятно есть?

– Уж не знаю, быть может уточнение, что это карта командира, Гельмута Хейгера, тебя удивит?

– Паук Фронта, Гельмут Хейгер… добротно, я согласен играть, если ты докинешь еще карту, но естественно номиналом пониже

– Устроит штурмовая бригада?

– Пожалуй – ответил Марк, перемешивая в руках отработанными движениями колоду, н сводя глаз со своего оппонента, что выглядел расслабленно. Тот отсек себе на руки 12 карт острым как бритва движением, как того предписывала игра за Ярнию, а Марк отсчитал и плавно взял в руки положенные Грознавии 10. Промешав в руках карты, они оба сложили их побок от себя. Старик с любопытством заглянул в собственные карты, а после проскрипел зубами в непростой мине. Эта рука была не самая лучшая, и уж тем более, не такая хорошая, чтобы обыграть парня, выигравшего у кого-то Хейгера.

Увидев смятение на лице старика Эгель ухмыльнулся, но тут раздался голос.

– Что, опять имущество легиона просаживаешь? – Голос проводника отвлек Марка и тот положил карты на стол рубашкой вверх. Примерно то же самое сделал и постовой, расслабившись и решив попить из небольшого стаканчика рядом, граней которого касались губы всех соперников легионера. Жидкость судя по легкой тягучести была сладкой или пьянящей, но вникать не хотелось.

– И что? – между занимавшими стол установился пристальный зрительный контакт.

– Не надо так просаживаться. Мало ли, станется так дурно?

– Верно – проговорил Эгель, заметивший смятение в глазах своего соперника. Следовало бы ожидать реакцию на продолжение игры, но существовал негласный этикет, которого все играющие старались придерживаться.

– Может, что-то на поесть?

– Может быть – мыкнул усталым взглядом Эгель в сторону Фегелейна, что, судя по всему, пришел с рюкзаком полным всяческого добра, быть может, для обмена. Кинув рюкзак у сколоченного уже здесь столика, видимо, убежище это было постоянное, хотя надолго в нем задерживались очень немногие, Фегелейн расположился рядом со своим стариком. Напротив него, распространяясь по сторонам, смыкая в круг располагались обитатели «подземного города»

– И долго вы здесь? – Задал вопрос проводник

– По правде, – начал самый зрелый, морщинистый и кривоносый дедушка – Мы все здесь были давно. Видно ты не местный

– Частично, а что?

– Местные катакомбы не так избирательны. Шесть сотен лет назад, они спасали карпийских хозяев земли от иенфлорских проповедников, за которыми всегда шествовали вооруженные фанатики. Три сотни лет назад они скрывали здесь Мольд`иннских горожан, беженцев со всей Карпии и эльмийских солдат во время «Войны Коалиции и Грознавии». Сто лет назад они таили в себе древние знание культа Нэяш, иных верующих, что не стали слушать закона верховного кайзера, выславшего за ними карательные отряды. Двадцать лет назад они прятали активистов и красные флаги. Теперь они прячут нас.

– А от кого вы прячетесь? – Немного подняв бровь спросил проводник, слышавший и даже видевший подтверждения сказанному старцем.

– От всех. Не нужна нам социальная революция Антонио Вегана, не хотим мы строить новый мир с теми, кто говорит на ярнском, не хотим боготворить красную тряпочку. Но и помирать, чтобы убить кого-то еще, кто не хочет умирать… пусть лучше все разберутся без нас. Город позволяет нам спрятаться, вот мы и прячемся. Только жаль, что далеко не всем так повезло…

Старика не с самым приятным видом, ободранного и истощенного от голода и жажды, окинули подозрительными взглядами несколько человек, в том числе и Эгель.

– Он постоянно все повторяет одну и ту же историю… всегда – тихо проговорил в адрес гостей подземного города постовой – без изменений.

– Сынок, история должна держаться в памяти даже у такого склерозника как я. Иначе смысла не было бы ни у памяти, ни у истории – поправив треснувшие очки на кривом носу прозудел дед, был он не в лучшие свои годы. На этой записи диктант и окончился – Память и история не могут существовать отдельно друг от друга. Они тесно сплетены и очень легко поддаются правкам, даже когда мы говорим и не делаем вида того, что на наших руках нет ни крови, ни грязи. Обвинения? Он же не будет прятать это все там.

– В философию ударился? – Съязвил Эгель.

– Именно. Перекусить бы чего, а то мы здесь все замолчали да в карты режетесь.

– Не возражаем – еще несколько человек опустились за стол. Всех их объединяло крепкое телосложение и наличие холодного оружия при себе. Наверное, это группа, которая пойдет вскоре в караул.

– Как живется? – Решил начать первым разговор именно Фег. Его инициативу поддержали

– Хреново, иного не брякнешь – гортанно выдавил из себя потрёпанный однорукий боец, весь замотанный бинтами, но еще не снявший формы – Мы здесь мрем каждый день, снова и снова жрем похлебку, иногда сбегаемся сюда через подвалы.

– Война штука суровая, кому как ни тебе знать.

– Да что ты? – процедил через зубы какой-то ветеран, сидящий рядом с одноруким. Он напоминал по возрасту Марка, так что вероятно тоже помнил как грознавская молодежь массово записывалась в военкоматы, убивать точно такую же патриотичную молодежь ярнского происхождения…

– Мы все как минимум по одной войне знаем – продолжил Фегелейн .

– А о смысле их догадаться до сих пор не можем – с печалью проговорил тот же ровесник Марка, почесывая седую бороду, колючую более чем иглы у ежа

– Расскажи нам, легионер, зачем? Зачем убиваешь нас?

Над столом повисло молчание. Фегелейн не знал, что ответить, Марк тяжело вздохнул, посмотрел на Фегелейна, потом глянул на Эгеля, разделяющего недовольство окружающих. Стало тускло, атмосфера стала более мрачной. Пахло осуждением, смешанным с сыростью и отчаянием, которое вряд ли бы рассеял даже правильный ответ на этот вопрос. Его же, априори быть не могло.

– Если бы мы знали, какой ценой нам дастся сохранение власти в нашей Империи, то половина из нас бы никогда не подняла оружие в руки.

– А смысл сохранять порядок жизни, если так много людей им недовольны, м, легионер? – стукнул несильно по столу единственной рукой израненный.

– Тем, что никто из «реформаторов» не хотел договориться.

– Так и Кайзер когда был жив всем осточертел. Люди же боялись того, что произойдет, если снова ему перечить. Будет как после восстания красных флагов, кровавые поля, а о погибших постараются стереть память…

– Но как бы то ни было, площадь, станция, район откуда я, названы в честь тех, кто погиб тогда там.

– И когда про них вспомнили? Когда Кайзер чувствовал, что если не даст дань уважения, и его никто не вспомнит? Жест доброй воли, наивысший, я считаю – сострил однорукий, хмуря редкие выжженные брови, наклонился в сторону фольгера, едва не валясь на стол.

– Мы могли и признать свои ошибки, исправиться. Если бы они не взяли оружие и не пытались разрушить то, что строилось больше чем три сотни лет, конкретно здесь.

Инвалид осекся, присел на свое место и откинулся на стуле

– Может быть, ты и прав – вступил в речь ветеран – я сам положил свою жизнь на то, чтобы Империя оставалась великой. Бился сначала в Шварцландии, а потом в Бёрхёёнде, всех одноклассников положил на проклятых Цветочных Полях, Гинденгаде, Фоловице. Один вернулся.

– И поэтому не хочется, чтобы то, что было построено такими жертвами, рухнуло.

– Но нужно ли это…?! – спросил с горечью в голосе однорукий, потрясая замотанной в кровавый бинт культей – нужно ли строить что-то такой кровью? И еще большей кровью защищать?

– Стоит – проговорил ветеран – иначе все, что делали наши общие предки будет напрасным.

– И они бы тоже не хотели, чтобы то, за что они умерли, обернулось этим – вставил Марк, влезши в разговор

– Мы ведь все просто могли переговорить между собой и прийти к согласию – ответил ему ветеран

– Да, Лендер, мы могли прийти к согласию, не будь все люди вокруг нас так глупы.

– Но любой конфликт неостановим после первой жертвы. Если грызня возможна хоть до посинения, до драки, то ее можно остановить, или она сама стухнет, идеи имеют смысл по большому счету только в этот момент – отозвался тот

– Когда же кто-то сделал первый шаг, но не с пустой рукой, а с оружием в ней, больше никто не хотел искать мирного решения проблемы – проговорил в ответ старый фольгер. Они знали друг друга

– И мы если увидим какие-то призраки прошлого, мы захотим отомстить, несмотря на то, что раньше сидели в одном и том же окопе месяцами и боролись за одно и то же – кивал тоскливо головой старец, кутаясь в одежду, несмотря на то что было совсем не холодно, хотя сыро, да и пахло…

– Когда-то это все кончится и я уверен, что мы сможем снова поиграть в шахматы в парке.

– До этого когда-то надо дожить, не убив друг друга.

Напряжение за столом немного спало

– Мы такие противоречивые, – начал Фег рассуждать, вытаскивая из рюкзака их провиант – что из-за одного непонимания друг друга у нас и происходят конфликты, что уносят жизни тех, кто к этому непониманию и не был никогда причастен.