Губы на Сигареты

– Ещё хоть раз поднимешь руку – сломаю её. Серьёзно.

Женщина ахнула – не от боли, а от самой дерзости. Какое-то мгновение она не могла поверить, что кто-то осмелился… прикоснуться к ней так. Тем более – обороняя эту девчонку. В её взгляде вспыхнула не ярость, а чистая, хищная злоба. Грязная, хладнокровная, как змеиный укус.

– Ты не знаешь, с кем говоришь, – процедила она, но Вуд лишь фыркнул, не отпуская её запястья.

– А ты – не знаешь, с кем играешь. Это тебе не Лондон.

Он резко отпустил её руку, будто сбрасывая грязь. Мачеха отшатнулась, пытаясь сохранить остатки достоинства, но её высокие каблуки предательски щёлкнули по асфальту, выдав дрожь в коленях.

Бонни всё ещё стояла за его спиной, не веря, что кто-то – кто-то – вступился за неё.

Миссис Рид перевела на девушку испепеляющий взгляд.

– Ты пожалеешь об этом, – прошипела она. – Оба пожалеете.

– Лучше я пожалею о том, что осталась собой, – тихо ответила Бон, – чем буду жалеть о том, что позволила тебе меня добить.

Шарлотта больше ничего не сказала. Разворачиваясь, она смерила их высокомерным взглядом, унося за собой холод и ненависть.

А Бонни, медленно выдохнув, почувствовала… не свободу. Пока нет. Но глоток воздуха – настоящий.

***

Остаток дня тянулся крайне медленно. Девушка сидела на парах, облокотившись на руку, и пыталась сосредоточиться на лекциях, но каждая минута растягивалась, словно жвачка – тягучая, вязкая, будто намеренно дразня её усталое сознание.

Однако в груди больше не бушевал ураган. Липкий, парализующий страх, державший её с самого утра, начал медленно – почти неохотно – отступать. Не исчез, нет. Он всё ещё сидел в подкорке, затаившись, шепча про себя: «Ты не знаешь, на что она способна. Она вернётся.» Но с каждой парой, с каждым взглядом Мэй, с каждой запиской Джесс – его голос становился тише. Словно в голове зажигался тусклый фонарь.

Я всё ещё здесь. Я осталась. Я не сдалась.

Рид машинально поглаживала синяк под рукавом, будто проверяя – на месте ли он. Он был. Но теперь он просто… напоминал.

Выйдя из университета и сделав пару неуверенных шагов вперёд, Бонни уловила знакомый запах табака. Он тянулся со стороны лестницы. Подпирая себя костылями и стараясь не морщиться от боли в боку, девушка направилась туда и остановилась перед Вудом.

Майк сидел на ступеньке, прикрыв глаза и лениво пуская дым. Увидев Рид, он приподнял бровь и с интересом замер, будто дожидаясь, когда она уже перестанет топтаться на месте и, наконец, скажет то, ради чего подошла.

– Я хотела сказать спасибо, – произнесла Бон серьёзно, глядя на него снизу вверх.

– За что? – лениво спросил Вуд, затянувшись. Правая бровь у него и правда была чуть выше, как будто насмешка у него в лице жила по умолчанию.

– За то, что не позволил… моей матери ударить меня, – проговорила она и тут же опустила взгляд.

Майк слегка дёрнулся. Сигарета зависла между пальцами.

– Это была твоя мамаша? – вытянулся в лице парень. – А вы похожи. Обе – донельзя стервозные и при каждом удобном случае распускаете руки.

Слова впились в неё, как тонкие, острые иглы. Он, сам того не осознавая, попал точно в кровоточащую рану. Слёзы тут же подступили к глазам – горячие, предательские, такие, что обжигают не кожу, а душу.

– Я действительно… так ненавистна тебе? – неожиданно для самой себя выдохнула Рид.

Подбородок чуть задрожал, а по щекам, не спрашивая разрешения, скользнули тонкие дорожки боли. Она сжала руки в кулаки – до побелевших костяшек, будто эта хрупкая попытка контроля могла удержать её от того, чтобы окончательно не треснуть по швам.

Майк остолбенел. Он, выдохнув дым, просто сидел и смотрел, не зная, что сказать. Перед ним стояла не резкая, колючая девчонка, с которой они не раз обменивались колкостями, а кто-то другой. Настоящая. Сломанная. Живая. Он явно не ожидал такого поворота – ведь был готов к привычному яду, а не к этой тишине, наполненной болью.

Она не хотела, чтобы Вуд знал, что она чувствует. Не хотела, чтобы знал, где болит. Но Бонни ничего не могла с собой поделать – она показала ему свою слабую сторону. И, что хуже всего – это действительно имело для неё значение.

Что, чёрт возьми, с ней происходит? Почему его слова вдруг стали такими острыми, такими личными?

Не сказав больше ни слова, Бон резко развернулась и, прихрамывая, побрела прочь. Смахивая ладонью с лица мокрые следы, она даже не оглянулась.

А Майк так и остался сидеть на ступеньках – в молчании и с недокуренной сигаретой в руке, которая вот-вот обожжёт его пальцы.

Глава 10

На небе сгущались тёмные краски, и ночь медленно опускалась на Ванкувер. Бонни шла по пустынной улице, осторожно опираясь на костыли. Нога, едва начавшая возвращать силу, предательски ныла при каждом шаге, а пронизывающий осенний ветер бил в лицо, вынуждая зябко сжаться в плечах.

Дом отца, где теперь хозяйничала миссис Рид, давно перестал быть тёплым уголком детства. Чужое, холодное пристанище – и ничего больше. Поэтому девушка направлялась к своей старой квартире, подаренной когда-то Шарлоттой. Больше ей идти было некуда. Там, за светлыми стенами, она ещё могла чувствовать себя в безопасности.

Добравшись до третьего этажа, Бон глубоко вдохнула холодный воздух, достала связку ключей и, слегка дрожа, вставила ключ в замок. Металл мягко вошёл в скважину, но при первом же повороте что-то упёрлось, будто изнутри дверь держала чья-то невидимая рука. Бонни попробовала снова – безрезультатно. Лёд, до этого лишь обжигавший пальцы, теперь разлился по груди. Замок был сменён. Мачеха вычеркнула её из этого места, как вырывают страницу из книги.

Не дав себе времени на долгие раздумья, девушка достала телефон и набрала номер Мэй.

– Можно я у тебя поживу пару дней? – спросила Бон, глядя в холодный металл двери. Она постаралась придать голосу легкомысленную нотку. – В квартире… трубу прорвало.

На другом конце послышался короткий смешок.

– Трубу, говоришь? – рыжеволосая явно что-то поняла, но решила не уточнять. – Конечно! Даже рада буду. Тут слишком тихо, а ты умеешь шума навести.

– Мэй… спасибо.

– Не начинай, – мягко отрезала подруга. – Просто приходи.

Положив трубку, Рид выдохнула, но в глубине души жгло понимание – это лишь передышка. Настоящие испытания ещё впереди.

***

Два года назад 

Бензин, гарь и рокот моторов висели в воздухе, будто сама ночь под ними дрожала. Мотодром жил своей жизнью – рев, смех, запах выпивки. Байки выстраивались у ограждений, их хром блестел в свете огня и фар, а где-то за трибунами уже шла драка – шумная, но никому не интересная, ведь в центре внимания были они.

Вуд и Перс шли рядом, не торопясь, будто весь этот гул принадлежал им. Шлемы болтались в руках, ботинки стучали по асфальту. Толпа, словно подчиняясь невидимому закону, расступалась, не встречаясь с ними взглядами. Здесь их знали – не как гонщиков, а как людей, за которыми стояла целая стая.

Но жизнь Майка не всегда звучала ревом моторов и пахла бензином. Когда-то он был просто ребёнком, таким же, как все – с яркими мечтами и неразрывной связью с родителями.

Дом, где он вырос, стоял на окраине небольшого городка, в окружении старых вязов и густых садов. Там было тепло, пахло мятным чаем, свежим хлебом и детским смехом, который наполнял комнаты. Его мама всегда пела, готовя завтрак, а отец – сильный и спокойный – учил, как чинить старый велосипед и смотреть на звёзды, рассказывая о том, что нет ничего невозможного.

Мальчик мечтал стать кем-то большим, чем просто “ребёнок из двора”. Он хотел найти свой путь, своё место. Майк верил, что семья – это опора, что любовь всегда будет рядом, даже если мир вокруг рушится.

Но всё изменилось в одно мгновение.

В тот вечер, когда дорога забрала их, Вуд сидел на заднем пассажирском сиденье, сжав в ладони тёплую руку матери. За окном барабанил дождь. Лобовое стекло было покрыто тысячами мерцающих огней, отражённых уличными фонарями.

Отец за рулём сидел неподвижно, его челюсть была сжата, руки напряжённо держали руль, глаза пристально смотрели вперёд – на мокрый и скользкий асфальт. В салоне стояла тишина, лишь скрип дворников и равномерный стук дождя по крыше автомобиля нарушали мрак.

Вдруг в зеркале заднего вида появился яркий, слепящий свет фар встречной машины. Он рос, превращаясь в угрозу, которая вырывалась из мглы.

Отец резко выкрутил руль, пытаясь уйти с траектории, но колёса пробуксовали.

– Уильям! – вскрикнула мать.

Вслед за этим послышался пронзительный визг тормозов, резкий и беспощадный.

Мальчик вжался в сиденье, пытаясь спрятаться от неизбежного.

Столкновение произошло мгновенно. Сначала – грохот, как раскат грома. Затем – звуки треска и скрипа, когда машина переворачивалась на бок.

Внутри салона всё закружилось, и Майк почувствовал, как его тело подбрасывает, словно тряпичную куклу. Его рука выскользнула из маминых пальцев. В ушах стоял гул, поглощавший всё вокруг.

Потом наступила темнота.

Вуд очнулся в больничной палате, окружённый стерильным запахом лекарств и холодом чужих стен. Бледный свет лампочек падал на полированное железо кровати, а через окно виднелось серое небо, тяжелое и низкое, как будто оно тоже скорбело.

В палату входили врачи и медсёстры, их лица были сосредоточенными, но холодными, как будто они давно привыкли к чужой боли. Они говорили тихо, глухо, словно боялись потревожить хрупкую тишину.

Но для мальчика эта тишина была невыносимой – она кричала громче любого шума. Его маленькое сердце не могло понять, почему никого из родных нет рядом, почему мама и папа не откликаются на его слабый голос.

Время будто остановилось, и в эту пустоту ворвались слова – сначала тихие, а потом всё громче и громче:

«Родители погибли в автокатастрофе…»

Эти слова упали на Майка тяжёлым камнем, раскололи его мир на миллионы осколков.

Похороны прошли в серый, дождливый день. Городская церковь была полна людей, которых Вуд не знал, но которые шептали о том, какие хорошие были его родители.

В его руках был маленький букет – скромный, увядший, как и его детство.

Стоя у могилы, он смотрел на землю, которая навсегда поглотила его родителей, и чувствовал, как мир рушится окончательно.

После похорон Майка забрали в детский дом – место, где надежды умирают в первую ночь.

Коридоры были длинными и холодными, освещёнными тусклыми лампами, которые мигали и излучали серый, мертвенный свет. В воздухе стоял запах пота, сырости и отчаяния – смесь, которая пропитывала всё вокруг, словно невидимая паутина.

Встретили Вуда жестоко. Несколько ребят схватили его за руки и ноги, бросая на грязный пол, хихикая и выкрикивая грязные слова. Уже тогда мальчик понял, что слабость – это смертный приговор.

В следующие дни он пытался не привлекать внимания, но это не помогало. Старшие ребята отбирали еду, били без причины, ломали книги, оставленные кем-то из предыдущих постояльцев. Каждый день для Майка был борьбой – за кусок хлеба, за место на койке, за хоть какую-то крошку человеческого уважения.

Мальчик видел, как младшим ломали носы, как кровь шлёпалась на пол, оставляя тёмные пятна, которые никто потом не убирал. Видел, как сдирали кожу с рук, заставляя стоять в упоре, пока ладони не превращались в мясо. Слышал, как кто-то рыдает в туалете, а через секунду плач обрывается – значит, кулак нашёл цель.

Вуд помнил, как однажды в морозную ночь один из старших ударил его так сильно, что он упал лицом в ледяной пол и не мог подняться несколько минут. Никто не пришёл на помощь. Никто не спросил, жив ли он.

Взрослые смотрели сквозь пальцы, когда по ночам в спальнях раздавались стоны и глухие крики. Для них это была обычная рутина – «наказание» и «дисциплина». Словно боль была частью воспитания, а страх – единственным способом держать порядок.

И в этих старых стенах отчаяния Майк встретил Ника Персингтона – мальчишку, что жил здесь почти с самого рождения. Его отец исчез, даже не попрощавшись, а мать пропила себя до точки, когда уже не помнила имени сына. Все здесь звали его просто «Перс».

Этот мальчик не был не похож на остальных. Его голубые глаза, холодные и острые, словно лёд, отражали весь накопленный годами гнев и разочарование. Его худощавое тело казалось закалённым жизнью, а жесткие черты лица говорили о том, что он видел гораздо больше, чем должен был в свои годы.

Перс не плакал, не жаловался, и, если кто-то пытался поднять на него руку, то либо сам оказывался в крови, либо уже на следующий день находил свои вещи в унитазе.

Постепенно они с Вудом стали держаться вместе – не потому что доверяли друг другу, а потому что в этом месте без союзника ты долго не протянешь.

И когда наступал вечер, а кто-то из старших приходил «поиграть», Перс и Майк вставали рядом. Они быстро научились отвечать ударом на удар, унижением на унижение. Здесь не было друзей в обычном смысле. Были только те, кто бил вместе с тобой – и бил до конца.

Каждый удар, каждый оскорбительный взгляд, каждая бессмысленная жестокость взрослых и сверстников отбрасывали ребят всё дальше от детства.

Майк научился скрывать боль, запирая её глубоко в себе, превращая в холод и ненависть. Он стал жестоким, потому что понимал: только сильный выживет. Его кулаки – это были единственные слова, которые он мог позволить себе.

Ник, в свою очередь, вырос в ловушке гнева и мщения. Его безразличие к чужим страданиям стало бронёй, а холодный расчёт – оружием. Он научился играть по правилам этого жестокого мира, став одним из самых опасных детей в доме.

Мир этих бетонных стен сделал из них не просто выживших – он сделал из них бойцов, готовых идти по головам, чтобы никогда больше не оказаться в положении жертвы.

И когда они наконец выбрались – они уже не были теми мальчиками, которых сюда привели. Их души были закалены огнём боли и предательства.

У них не было ни семьи, ни дома, ни денег. Только улицы, холодные ночи и злость, накопленная за года.

Сначала Вуд и Перс болтались по окраинам, перебивались мелкими кражами, драками и случайными подработками. Им не нужно было много слов, чтобы понимать друг друга: если один заводил драку, второй был рядом.

Мотоциклы пришли в их жизнь случайно. Однажды Ник притащил старый, убитый байк, который, по его словам, "нуждался в новых хозяевах". Майк помог оживить его и когда двигатель впервые заурчал, это был не просто звук металла – это было ощущение свободы.

Скоро у каждого был свой байк. Они гоняли по ночам, пролетая мимо городских фонарей, будто пытаясь обогнать свою прошлую жизнь. И там, на мотодроме, они впервые ощутили вкус власти: толпа, рев моторов, запах бензина и уважение в глазах других.

Они не просто участвовали в гонках – они начали организовывать свои заезды, определять правила, ставить ставки. Побеждали всегда.

Постепенно к ним начали тянуться другие – те, кто устал быть жертвой, те, кто искал силу. И вскоре у них появилась своя "ста́я" – группа молодых, дерзких и готовых на всё.

Их боялись не только на мотодроме. В барах, в подворотнях, даже на городских улицах – имя Майка Вуда и Ника Персингтона знали все, кто хоть раз имел дело с ночной жизнью. Они не прощали обид, а тех, кто пытался их обмануть, находили в любом углу города.

С каждым днём их влияние росло. Люди понимали: если ты с ними – тебя никто не тронет. Но если против – лучше уезжай, пока можешь.

И в этой новой жизни, полном адреналина, скорости и силы, они чувствовали себя хозяевами мира.

До того дня, когда их пути начали расходиться.

– Всё готово, – сказал Перс, в голосе которого сквозил азарт, смешанный с опасностью. – Машина на границе ждёт. Сумма – как мы обсуждали. Мы войдём в историю.

Вуд, склонившийся над перилами трибун, перевёл взгляд на него и нахмурился.

– Ты серьёзно? Это же не гонка, не подпольный заезд. Это совсем другое.

Перс усмехнулся – коротко, хищно.

– Это деньги, Майк. Деньги, которые сделают нас хозяевами города.

– Это наркота, Ник, – холодно бросил парень. – Я в это не лезу.

На лице Перса мгновенно исчезла ухмылка. Его взгляд стал тяжёлым, стальным. Он сделал шаг ближе, так что между ними остался только густой запах сигарет и бензина.

– Ты что, решил играть в святого? – голос Персингтона был низким, но в нём звенела злость. – После всего, что мы делали?

Майк задержал взгляд, выдохнул, словно пробуя слова на вкус.

– После всего, что мы делали… я ещё хочу видеть, как восходит солнце. Без решётки перед глазами.

Тишина между ними натянулась, как цепь, готовая сорваться и хлестнуть. Внизу ревел победный мотор, толпа визжала от восторга, но здесь, на трибунах, время застыло.

Ник шагнул ближе, его тень легла на Вуда.

– Знаешь, – медленно произнёс он, словно вбивая каждое слово как гвоздь в воздух, – в жизни бывают моменты, когда надо выбирать, на чьей ты стороне.

Майк посмотрел в сторону мотодрома, потом отступил назад, к лестнице.

– Я выбрал, – коротко сказал он и пошёл к байку, не дав Персу увидеть свои глаза.

Тот остался стоять неподвижно. Лицо – камень, взгляд – лёд. Только кулак, сжимающий окурок, предательски дрожал. Пепел осыпался на бетон, и в этом тихом, почти незаметном жесте уже рождалось то, что однажды превратится в войну.

В ту ночь, уже за полночь, мотодром погрузился в пустоту. Отдалённый рокот моторов затихал где-то далеко, на трассе, а в гараже Майк сидел на стуле, перебирая ключи. Тонкий звук капающего масла ритмично разбивал тишину, словно отсчитывая секунды до неизбежного.

Сначала он подумал, что ошибается, – но глухой вой сирен нарастал, заполняя воздух всё плотнее и плотнее. Красно-синие вспышки мелькнули в проёме ворот, блеснули на хромированных деталях байка, и так же внезапно исчезли, уносясь в сторону границы.

Вуд сжал кулаки, и сердце застучало быстрее – эта ночь уже не будет спокойной.

Спустя пару часов дверь гаража со скрипом распахнулась, и влетел Калеб – весь взмокший, глаза горели тревогой.

– Всё… – выдохнул он, хватая воздух ртом, – Перса накрыли.

Майк поднял взгляд, как будто пытаясь вытащить правду из теней.

– Копы?

– Да. Груз поймали на границе. Вся та контрабанда, которую он так хвалил… теперь у них.

Парень молчал. За стенами барабанил дождь.

– А он?

– Сбежал.

На рассвете город проснулся гудящим и беспокойным, словно ульи в самый знойный день лета. В каждом гараже, в каждом баре, на каждой заправке шептались одни и те же слова: «Перс – теперь никто. Без денег, без статуса, без уважения.»

Ник Персингтон потерял всё. Авторитет растаял, как дым в холодном воздухе. Деньги, которые должны были сделать его хозяином улиц, исчезли вместе с грузом. А статус, на котором держалась вся его власть, рухнул под неудачей.

И во всём этом он винил Майка Вуда. Винил потому, что тот отказался войти в эту игру вместе с ним.

Перс был уверен – если бы Вуд согласился, всё сложилось бы иначе. Вместе они могли бы держать в своих руках весь город, править улицами, словно боги в тенях. Но отказ Майка стал для Ника предательством. Он считал: именно Вуд заложил его копам. Что именно он отнял у него деньги, статус, уважение, жизнь. Майк стал для Перса не просто бывшим другом, а врагом, разрушившим всё, что тот строил.

Теперь Ник Персингтон был уверен – Вуд должен ему. Должен вернуть те деньги, которые мог бы получить за ту контрабанду. Должен вернуть статус, который был отнят вместе с громким провалом. Должен вернуть авторитет, который тот разрушил своим предательством. Должен вернуть жизнь, которая могла быть другой.

***

Майк медленно прошёл в ванную, не включая свет – не хотел видеть себя в зеркале. Куртка упала на пол, и он, стиснув зубы, стянул с себя футболку. Ткань липла к свежим ранам, отрываясь с тихим, мерзким чавканьем, и парень едва не зашипел от боли.

Он повернул кран, и из душа вырвалась горячая, почти кипящая струя. Шагнул под неё – и первое мгновение было, будто его кожу режут раскалённым ножом. Но Вуд не отступил. Наоборот, наклонился под поток, позволяя ему прожечь всё – грязь, кровь, чужие удары.

Тёмно-красные нити стекали с его лица, груди, скользили по ребрам, исчезая в сливе. Запах железа смешался с паром, и он закрыл глаза.

Майк провёл ладонью по лицу, смывая остатки крови, и на секунду позволил себе просто стоять, слушая, как капли бьются о кафель.

В голове всплыла фраза:

«Привет от Перса».

Она прозвучала так же отчётливо, как и пару часов назад. Четверо ублюдков в масках вынырнули из тьмы и обрушились на него без предупреждения. Первый удар врезался в рёбра, другой – в висок. Дальше всё слилось в сплошной гул боли.

Кулаки, ботинки, локти – всё летело в него, без паузы, без права на вдох. Удары сыпались, как град. Тяжёлые, холодные, безжалостные.

Вуд знал – это не конец. Перс всегда играл в долгую. То, что произошло на Хэллуин и сегодня – всего лишь разминка. Завтра он придёт ближе. Жёстче.

Но страха у парня не было. Лишь холодное, упругое упрямство. Он готов держать удар. Готов встретить Перса лицом к лицу. И если Ник пришёл за войной – войну он получит.

Выйдя из душевой кабины, Майк обмотался полотенцем и прошёл в комнату.

На кровати, поджав ногу и лениво жуя клубничную жвачку, его ждала Мэнди Джонс. В данный момент эту девицу он хотел видеть меньше всего.

– Закрывать дверь моего мальчика не учили? – она поднялась с кровати, в упор глядя ему в глаза. Тёплые пальцы скользнули по его щеке, оставив на коже запах клубники, смешанный с влажным паром от его тела.

Разбитая губа, синяки под глазами, распухший нос – всё это она отметила, но ничуть не удивилась. Майк дрался часто, и рыжеволосая к этому уже давно привыкла.

– Если бы знал, что ты придёшь, закрыл бы, – пробасил он, глядя поверх её головы.

Девушка захлопала ресницами, чуть отстранилась, но в уголках губ снова мелькнула та самая хищная улыбка. Она медленно провела пальцем по его груди, очертив линию татуировки, и тихо произнесла:

– Ты не в настроении… – её голос стал мягче. – Может, я помогу скрасить тебе вечер? М-м?

Не дожидаясь ответа, она впилась в губы Вуда, целуя жадно, с нажимом, вонзая ногти в его спину. Но он тут же отстранился, словно оттолкнул лишнее.

– Я вызову тебе такси, – бросил парень и отошёл к столу, взяв телефон.

– Это всё из-за этой суки, да? Из-за Рид? – голос Мэнди дрогнул, но злость перекрыла обиду.

Майк усмехнулся, даже не обернувшись:

– А ты видишь в ней соперницу?

– Ты не ответил! – крикнула она громче.

– Мэнди, мне начинают надоедать твои истерики, – его лицо стало жёстким, слова – как отточенный металл. – Всё, что между нами было, – просто секс. Ты меня любишь, а я позволяю себя любить.

Эти слова врезались в Джонс словно холодный удар – гораздо больнее, чем она могла предположить. Губы пересохли, глаза наполнились слезами, а сердце сжалось в горькой пустоте.

Она всегда знала, что для Вуда она – всего лишь игрушка, удобная девушка на одну ночь. Мэнди соглашалась на это, надеясь, что однажды он увидит в ней больше, чем просто тело, что его чувства пробудятся хотя бы чуть-чуть. Она верила, что между ними может быть что-то настоящее, что её любовь найдёт отклик.

Но услышать правду – услышать, как он говорит об этом вслух, без прикрас и жалости – было куда больнее.

Рыжеволосая сжала зубы, пытаясь сдержать горечь, и до крови прикусила щёку, чтобы не дать слезам прорваться. После рванула к двери, бросив в спину колючее:

– Ненавижу!

Но Майка это не задело. Он цокнул языком, выдохнул с облегчением и опустился на кровать, запустив пальцы в влажные волосы. Джонс была лишь игрушкой, а у него были дела поважнее. В мыслях уже вертелось только одно – встреча с Персом.

Глава 11

С последней встречи Бонни и Майка прошёл почти месяц. Он и раньше не ходил на пары, но теперь превзошёл самого себя: если пропустит ещё несколько занятий, его без особых сомнений отчислят из университета.

Даже по растерянному взгляду Мэнди Джонс – которая изо дня в день приезжала в университет на байке, когда-то принадлежавшем Бон, – было заметно: рыжеволосая ждёт его и совсем не понимает, куда он пропал.

Отсутствие Майка не осталось незамеченным и для Рид, но она была этому только рада. После тех слов, когда он сравнил её с мачехой – слова, что навсегда въелись ей в память, – она больше не хотела его видеть от слова «совсем».

И всё же… Когда он встал между ней и Шарлоттой, не позволив силой увезти в Лондон, внутри что-то дрогнуло. Слабое, тёплое, ненужное. Оно жгло изнутри и раздражало, потому что не вписывалось в её картину мира. Бонни ненавидела Майка. И не собиралась признавать, что может чувствовать к нему хоть что-то кроме презрения.