Возвращение в СССР. Книга вторая. Американский пирог

Взглянув в зеркало, я увидел незнакомого мне человека. Нет, он был похож на меня и даже очень. Тот же овал лица, тот же нос, уши, глаза́, но брови были не мои, вернее в глаза́ бросилось странное отсутствие одной из них.

Я растерянно смотрел на странного человека в зеркале, а он смотрел на меня. И только через минуту до меня дошло:

– Это же я!

– Чёрт побери, не может быть! У меня, что осталась только одна бровь?! Вторую начисто срезало электрической машинкой.

Парикмахерша в ужасе смотрела на мое однобровое лицо, в раз сделавшимся незнакомым и странным. В парикмахерской тут же повисла гробовая тишина. Я молча смотрел на свое отражение, пытаясь осознать масштаб трагедии. Трейси, виновница моего несчастья, закрыв лицо руками, судорожно шептала извинения, с трудом сдерживая распирающий ее гомерический смех. Парикмахерша, до этого момента уверенно орудовавшая машинкой, теперь стояла как вкопанная, с ужасом глядя на содеянное.

Я медленно поднял руку и провел пальцами по гладкому месту, где еще минуту назад была моя бровь.

– Чисто! Охренеть, как чисто срезано, даже щетины нет! – в изумлении растерянно пролепетал Джеймс.

Гробовую тишину нарушил судорожный всхлип Трейси, которая больше не могла сдерживаться. Она отняла руки от лица, и сквозь пальцы прорвался ее сначала тихий смешок, затем более громкий, и вот уже она заходилась в истерическом хохоте, сотрясаясь и сгибаясь пополам в своем кресле. Парикмахерша, словно очнувшись от транса, бросилась к шкафчику и начала судорожно рыться в нем, вытаскивая какие-то тюбики и баночки.

– Не волнуйтесь, Джеймс! Мы это исправим!

– У нас есть карандаш для бровей, тени, гель!

– Мы сделаем новую бровь, еще лучше прежней! – нервно бормотала она, поднося ко мне палитру с косметикой.

Я молча смотрел на нее, чувствуя, как внутри поднимается волна отчаяния.

– Карандаш?

– Тени?

– Гель?

– Твою мать! Неужели она думает, что это поможет?

Трейси, вытирая слезы, встала с кресла и подошла ко мне. Положив свою руку мне на плечо, она попыталась говорить серьезно:

– Джеймс, ну, правда, не переживай!

– Это же всего лишь бровь!

– До свадьбы отрастет!

– А пока…

– Ну, будешь всем говорить, что ты такой родился и ты у нас с рождения – однобровый!

И ее снова прорвало на смех.

В голове Джеймса проносились обрывки мыслей:

– Через час свидание с Майей!

– Завтра встреча Майкла и девочек в аэропорту!

– Да, чёрт возьми! О чем я думаю?!

– Да в таком виде простой выход на улицу или поход в магазин теперь казались невыполнимыми задачами.

– Как я покажусь людям в таком виде?

– Что я им скажу?

– Простите, это был несчастный случай в парикмахерской, в результате которого, меня лишили одной брови? Звучало абсурдно.

Парикмахерша, видимо, придя в себя, робко предложила решение:

– Может, мы вам вторую тоже сбреем?

– Будет симметрично!

Я вздрогнул от этой идеи.

– Стать безбровым? Добровольно?

Это было даже хуже, чем быть просто однобровым. Отчаяние заполнило меня.

Но стоило только мне в тяжелом раздумье нахмурить свою оставшуюся бровь. Как Трейси начинала корчиться от истерического смеха. Наконец она не выдержала и сквозь смех, душивший ее, взмолилась:

– Ради бога! Покажите мне, где у вас туалет!

– Я сейчас обоссусь от смеха!

Это было последней каплей и я решился!

Тяжело вздохнув, я откинулся на спинку кресла.

– Ну что ж, хуже уже не будет!

– Делайте, что должны! – обреченно пробормотал я, закрывая глаза́.

Впереди меня ждал новый эксперимент над моим лицом, и, возможно, новая глава в моей жизни. Глава, в которой я – безбровый, как персонаж манги «Магический стрелок» – директор Академии мушкетёров No-Brow, должен буду научиться жить и выглядеть достойно в современном мире, или, хотя бы, не вызывать у всех истерический хохот.

В это раз жужжание электрической машинки показалось мне угрожающий и я закрыл глаза́. Когда жужжание машинки стихло, я продолжал сидеть с закрытыми глаза́ми. Боясь их открыть и увидеть в зеркале не себя, а какого-нибудь инопланетянина.

Наконец, я решился и открыл глаза́. Без бровей мое лицо показалось мне незнакомым и зловещим. В это время из туалета появилась Трейси. Увидев меня она вздрогнула.

– Твою ж мать, Джеймс!

– Ну, ты и урод!

– Ты точно, мой брат?!

– Может тебя в детстве нам подкинули младенцем?

– Ты сейчас похож на злодея из старого французского фильма!

– Помнишь, его еще папа любил смотреть?

– Ну, как там его?

– Фантомас!!!

И ее снова согнуло пополам от смеха.

Трейси имеет ввиду фильм «Фантомас против Скотланд-Ярда» премьера, которого в США состоялась 16 марта 1967 года.

– Может быть, попробуем нарисовать вам брови карандашом? – не уверено спросила парикмахерша, склонив голову набок и вглядываясь в отражение Джеймса в зеркале. В голосе её звучало легкое сомнение, смешанное с профессиональным интересом. Джеймс, сидевший в кресле, с грустью смотрел на свое новое отражение в зеркале. Паника подступала к горлу.

– Через тридцать минут у него свидание с самой красивой девушкой в Лос-Анджелесе.

– Как он появится перед ней в таком виде?

– А вдруг получиться? – промелькнула в его голове робкая надежда

– Нужно попробовать, – наконец, решился он.

– Ладно, уговорили! – обреченно произнес Джеймс.

– Только… аккуратно, пожалуйста. Чтобы никто ничего не заметил.

Парикмахерша улыбнулась, стараясь приободрить Джеймса. Взяв со столика черный карандаш, парикмахерша подошла к Джеймсу и развернув его к себе начала рисовать ему брови. Легкими, едва заметными штрихами она стала прорисовывать контур бровей, затем она стала постепенно заполнять его черным гелем, придавая объём.

Когда работа была закончена, она развернула Джеймса к зеркалу. Джеймс уставился на свое новое отражение, которое за каких-то тридцать минут поменялось уже трижды.

Трейси подошла поближе.

– Кого-то ты мне напоминаешь? – задумчиво произнесла она, внимательно вглядываясь в новый облик Джеймса.

Вдруг лицо ее прояснилось и Трейси уверенно произнесла:

– Чит, Джеймс! Ты сейчас стал похож на мексиканскую художницу Фриду Кало!

– Ну, точно!

– Просто одно лицо!

– Помните ее? – обратилась она к парикмахерше.

– Фрида Кало?

– Эта та мексиканка, которая отказывалась выщипывать себе брови, отрастив себе густую, сросшуюся на переносице монобровь?

– Да, да! Она тоже оформляла свою монобровь по контуру, используя карандаш чёрного цвета от любимой марки Revlon. Она еще утверждала, что это ее фирменная фишка.

– Кто ж из парикмахеров ее не знает?

– Это же своего рода легенда!

Парикмахерша прищурилась, пристально вглядываясь в лицо Джеймса.

– Да, пожалуй. Что-то есть, – протянула она, быстро прикрыв свой рот ладонью, стараясь скрыть от Джеймса свою улыбку,

Джеймс густо покраснел, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Он никогда не обращал внимания на свои брови, считая их вполне обычными. Но теперь, после слов Трейси и пристального взгляда парикмахерши, ему казалось, что они занимают пол-лица.

***

Джеймс нервно поправлял воротник рубашки, глядя на свое отражение в мутном стекле витрины антикварного магазина. В его голове роились тревожные мысли:

– Заметит ли Майя, что его брови нарисованы?

– А если заметит, то будет ли она смеяться над ним как его сестра Трейси?

– Глупо было приходить на свидание с нарисованными бровями.

Он ругал себя за эту авантюру, но отказаться от свидания с Майей он не мог. Он так долго добивался этой встречи. Одна мысль о Майе заставляла его сердце бешено колотиться, а его лоб покрываться испариной. Он мечтал об этом свидании неделями, планировал каждую деталь, но ни в одном из его тщательно продуманных сценариев не было места нарисованным бровям.

После второго звонка дверь распахнулась и на пороге появилась Майя. Не обратив внимания на нервное состояние Джеймса. Майя радостно поприветствовала его.

Заметив испарину на лбу Джеймса она быстрым движением достала свой платок и попыталась протереть ему лоб. Но край платка задел нарисованные брови Джеймса и его брови вместе с платком поползли вверх.

Заметив, как меняется выражение лица Джеймса вместе с поплывшими вверх бровями, Майя испуганно отпрянула и с удивлением спросила Джеймса:

– Что с тобой, Джеймс?

Почувствовав неладное Джеймс, попытался нахмуриться, но остатки его нарисованных бровей, неумолимо сползали в стороны и вниз, открывая участки выбритой кожи. Он машинально потер свой лоб, тыльной стороной ладони, усугубляя ситуацию. Его брови, превратившись в невнятную мазню, оставили после себя грязный след. Майя, не в силах сдержать изумление, прикрыла рот ладонью.

– Джеймс, что это?

– У тебя… у тебя брови размазались? – прошептала она, боясь нарушить хрупкую тишину момента. В голове ее проносились обрывки фраз их разговоров: «Голливуд», «Клип», «Грим», «Неужели он…?»

Джеймс, осознав весь комизм ситуации, попытался сохранить достоинство.

– Эм… это… временные брови. Для роли, – промямлил он, чувствуя, как краска смущения заливает его лицо. Он не был готов к такому повороту событий. Его надежды на то, что Майя нечего не заметит, рассыпались в пух и прах.

Майя не выдержала и тихонько прыснула со смеху. Ее глаза́, полные сочувствия и веселья, смотрели на растерянного Джеймса.

– Джеймс, ты потрясающий!

– Ты еще и снимаешься в кино?

– Но, может, в следующий раз ты выберешь более надежную краску? – сказала она, пытаясь сдержать смех.

Джеймс, видя искренность в ее глаза́х, не смог удержаться и рассмеялся вместе с ней. В конце концов, что оставалось делать? Он понял, что в этот момент стал ближе к Майе, чем за время их телефонного общения. И возможно, это был лучший провал в его так и не начавшейся актерской карьере.

Глава 7.

Осиротеть можно не раз и не два. И именно так оно и происходит. И с каждым разом твоя боль меньше и меньше, а потом наступает момент, когда ты уже ничего не чувствуешь.

You can be orphaned not once, not twice. And that is exactly what happens. And each time your pain grows less and less, until the moment comes when you no longer feel anything.

Fight Club – Бойцовский клуб

В аэропорту нас ждала толпа репортеров, вспышки камер ослепляли, а крики фанатов заглушали всё вокруг. Это было, похоже, на сон, сюрреалистичное и невероятное зрелище. Тут же в аэропорту нам устроили пресс конференцию. Охрана с трудом пробивала нам путь сквозь эту бушующую стихию. Каждый шаг вперед давался с неимоверными усилиями, словно мы плыли против течения. Лица репортеров сливались в одно размытое пятно, а вопросы, выкрикиваемые ими, накладывались друг на друга, образуя неразборчивый гул. Я старался держать голову выше, сохранять спокойствие, но адреналин бурлил в крови, заставляя сердце биться быстрее.

Мы не успели понять, в чем дело, как оказались в зале для пресс-конференций. Который был организован тут же в аэропорту в лаунж-зоне. Яркий свет софитов резал глаза́. За столом уже стояли микрофоны, а перед ними – десятки камер, направленных прямо на нас. Я оглядел девчонок, в их глаза́х читалось такое же изумление и волнение, как и в моих. Мы переглянулись, словно ища поддержки друг у друга. Все они с надеждой смотрели на меня и мне пришлось принять удар на себя.

Постаравшись, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно, я коротко поблагодарил всех за поддержку и внимание.

И тут же посыпались вопросы один за другим. Репортеры интересовались всем: Как нас встречали в Нью-Йорке? Понравился ли нам Нью-Йорк? Кто автор песен прозвучавших на нашем концерте? Какие самые яркие впечатление у нас от нашего концерта? Планируем ли мы переезжать в Нью-Йорк? И мне пришлось отвечать на каждый вопрос.

Я старался говорить четко и лаконично, подбирая каждое слово. Рассказал, что Нью-Йорк встретил нас очень тепло, и мы были поражены радушием публики. Город, безусловно, произвел на нас неизгладимое впечатление своей энергией и масштабом.

На вопрос: Кто автор песен прозвучавших на нашем концерте?

Неожиданно ответила сидящая рядом со мной Бекки. Она сказала, что автором большинства песен является ее талантливый брат, и, что она очень любит своего брата и гордиться им. Когда она чмокнула меня в щеку, тут же засверкали вспышки фотоаппаратов. Самым ярким впечатлением от концерта мы все назвали единение с залом, ту невероятную энергетику, которая возникла между нами и зрителями.

Вопрос о переезде в Нью-Йорк не застал меня врасплох. В самолете я уже обдумывал этот вариант, поэтому ответил так:

– В среде джазовых музыкантов есть пословица: «На древе успеха много яблок, но если тебе удалось завоевать Нью-Йорк, тебе досталось самое большое яблоко». (The tree of success has many apples, but if you've made it in New York, you've got the Big Apple.)

– Мы очень любим свой родной город и не променяем его, ни на, какие яблоки. Да же самые большие! – сказал я, Чем вызвал бурю одобрительных голосов.

Казалось, репортеры не собираются останавливаться. Вопросы сыпались градом, касаясь нашего творческого пути, планов на будущее, личной жизни. Я чувствовал, как нарастает напряжение, но старался сохранять спокойствие и отвечать максимально искренне. После официальной части мы немного расслабились, и атмосфера стала более непринужденной. Репортеры, казалось, тоже выдохнули и начали задавать вопросы, не связанные с творческой деятельностью. Спрашивали о наших увлечениях, любимых книгах и фильмах, о том, как мы проводим свое свободное время. Было приятно осознавать, что люди заинтересованы не только в нашем творчестве, но и в нас самих, как в личностях.

Я заметил, как девочки начали смеяться и шутить, отвечая на вопросы о своих домашних питомцах. Кажется, упоминание о любимых котиках и собачках окончательно растопило лед между нами и представителями прессы.

– Так, а где у нас А́йрон? – неожиданно осенило меня.

– Неужели этот сукин сын свалил под шумок?

Я нервно провёл рукой по волосам, сдерживая нарастающее раздражение. Пресс-конференция наконец-то пошла хорошо, но отсутствие драммера могут заметить. И репортеров могут появиться не хорошие вопросы, которые ударят по репутации группы.

– Ладно, получит у меня этот, мать его, «командный игрок»! – подумал я про себя, уже представляя, как его отчитаю.

В этот момент я заметил наших родителей с Бекки родителей и маму Дженнифер они стояли вместе, чуть в стороне. Мой взгляд скользнул дальше и замер. Чуть поодаль стоял отец Эшли, по-хозяйски обнимая свою стройную секретаршу, которая свой лучезарной улыбкой сверкала не хуже, чем вспышки фотоаппаратов собравшихся здесь журналистов. На ней было легкое летнее платье, выгодно подчеркивающее все ее женские достоинства. Я инстинктивно посмотрел на Эшли. Она как раз заканчивала свою милую историю, и ее взгляд, скользнув по залу, на секунду тоже выхватил эту картинку. Я видел, как дрогнул уголок ее глаза́, едва заметное движение, которое никто, кроме меня, знающего правду, не уловил бы. Но она не сломалась. Ее смех не стал фальшивым, улыбка не сошла с лица. Она просто сделала глоток воды, давая слово Дженнифер, и ее взгляд стал отстраненным, будто она смотрела куда-то далеко-далеко, поверх голов всех этих людей. В этот момент я понял, что Эшли сильнее всех нас вместе взятых.

Не все представители прессы были настроены позитивно, среди дружелюбных вопросов иногда проскальзывали и провокационные. Репортеры пытались вытянуть из нас сенсационные заявления, касающиеся конфликтов с другими артистами или скандальных ситуаций в нашей жизни. Я старался обходить острые углы, отвечая уклончиво и переводя разговор в более нейтральное русло.

В конце концов, пресс-конференция подошла к концу. Мы попрощались с репортерами, поблагодарив их за интерес к нашей группе. Вышли мы из зала, ослепленные светом и шумом, но с чувством выполненного долга. В воздухе витало ощущение усталости, но в то же время и удовлетворения. Мы справились с этим испытанием, и, надеюсь, смогли донести до людей наше послание. Оставалось только ждать, какие заголовки появятся в завтрашних газетах. А нас впереди ждал новый виток нашей жизни, полный возможностей и приключений. На выходе из зала к нам наконец-то пробились родители. Начались обнимашки, поздравления, гордые улыбки. Мама Бекки что-то шептала ей на ухо, гладя по голове, а наш отец уже хлопал меня по плечу, перед этим крепко обняв меня. И тут мое внимание привлекла Эшли. Отец Эшли с напускной нежностью привлек ее к себе, громко, чтобы слышали все, произнеся: «Доченька, я тобой так горжусь!».

Эшли же застыла в неловких объятиях отца, который уже отпустил свою спутницу, но та всё равно стояла рядом с этой дежурной, сияющей улыбкой. Я видел, как спина Эшли напряглась, а ее взгляд, только что живой и смеющийся, стал стеклянным и пустым, уставленным куда-то в пространство за его плечом. Ее объятия были быстрыми и формальными, будто она обнимала незнакомца. Что-то едкое и горькое подкатило к горлу от этой картины.

Она что-то быстро сказала отцу и, резко отвернувшись, пошла к нам. В ее красивых глаза́х, подведенных стрелками, блестели предательские слезы, но она отчаянно моргала, не давая им скатиться и выдать ее состояние. Было неприятно видеть, как ее лицо, только что сиявшее радостью и счастьем, теперь меняется, обнажая внутреннюю душевную боль, которую она так долго пыталась скрыть от всех, в том числе и от нас.

Когда она подошла к нам мы с Бекки и Дженнифер молча обступили ее, инстинктивно создав вокруг нее живой щит от любопытных взглядов и объективов. Дженнифер тут же сунула Эшли в руки бутылку с водой, сделав вид, что та просто хочет пить, а Бекки, приобняла ее, и начала что-то живо рассказывать о каком-то глупом вопросе репортера, пытаясь отвлечь и закрыть ее собой от окружающих.

Я же встретился взглядом с ее отцом. На его лице застыла маска раздражения и смутного недоумения, будто он не понимал, чем заслужил такую реакцию. Его спутница с той же застывшей улыбкой что-то шептала ему на ухо, вероятно, успокаивая. В воздухе повисло тяжелое, густое молчание, разительно контрастирующее с общим радостным гулом.

Вся та теплота и легкость, что мы почувствовали за последний час, испарилась в одно мгновение, оставив после себя лишь горький осадок и холодок в груди. Мы справились с пресс-конференцией. Но для некоторых из нас настоящее испытание только начиналось.

Повернувшись ко мне Эшли сказала:

– Майкл, я поеду к тебе.

– Надеюсь, твои родители не будут против?

– Да, конечно!

– Эшли, но может быть мы, с тобой перед этим заедем к твоей матери?

– Ты не хочешь ее повидать?

Эшли на мгновение закрыла глаза́, и по ее лицу пробежала тень бесконечной усталости. Когда она снова посмотрела на меня, в ее глаза́х была только пустота. Она горько усмехнулась и грустно произнесла:

– Мама… Она сейчас в больнице под препаратами, у нее очередной срыв.

– Так что нет, Майкл, я не хочу ее повидать.

– Я не хочу возвращаться домой, там меня никто не ждет. Пожалуйста, просто забери меня отсюда.

Она посмотрела на меня с такой бездонной, тоской, что сердце сжалось. Вся ее показная сила, вся стойкость, которую она демонстрировала на конференции, испарилась, оставив лишь израненную девочку, у которой на глаза́-х рушится весь мир.

Я молча взял ее гитарный гофр из ослабевших рук, обнял за плечи и твердой походкой направился с ней к машине, не оглядываясь на вспышки камер и растерянное лицо ее отца. Как пелось в одной известной песне:

«Мы покидали поля боя, залитого светом славы,

чтобы зализывать раны в тишине своего дома

Это было не бегство.

Это было отступление для того, чтобы сохранить себя…».

Еще издали, на парковке аэропорта, я увидел машину Джеймса и показав на нее своему отцу крикнул ему, что мы поедем с ним. Отец понятливо кивнул, закидывая чемодан Бекки в багажник своей машины.

Вдруг меня сзади кто-то окликнул по имени.

Мы с Эшли остановились и, оглянувшись, я увидел мужчину в одежде католического священника. На нем была короткая чёрная ряса с небольшим клириканским воротничком, который называют колоратка.

– Это что еще на хер за Пастер Шлак? – промелькнуло у меня в голове, пока я пытался сохранить хоть какое-то подобие приличного выражения лица.

– Или Пастер Шлак должен быть на лыжах?

– Простите за беспокойство, дети мои, – он догнал нас, слегка запыхавшись. Его лицо было моложавым. Типичная для внешности мулата, темная кожа и европейские черты лица, широкий лоб и сужающийся к подбородку овал, образующий перевернутый треугольник. Про людей с такими угловатыми лицами говорят, что они умные, глубоко мыслящие. Используют свой ум и доброе сердце, чтобы покорять мир. Обладают развитой интуицией, и внутренней силой. Однако упрямы как ослы, напористы и часто испытывают финансовые трудности. В общем, этот человек был совсем не похож на суровые лики святых с католических витражей.

– Я отец Мэтью, – представился он.

– Извините, но мы не знаем никакого Мэтью! – удивлённо и немного раздражённо сказал я.

– Вы не поняли, это моё имя. Мой сын А́йрон играет в вашей группе.

– А вы… этот… как его там… аббат?!

– Ну, что вы, молодой человек! – оживился он.

– Аббат – это во Франции. В XV веке там так называли всех молодых людей духовного звания, даже не имевших священнического сана. Проще говоря, любой юноша в рясе был аббатом. А с XVI века звание стало титулом, который покупали за взятку королю. Обычно – для младших сыновей из древних родов. Но монастырём-то управлял не аббат, а назначенный им приор, сам же аббат лишь получал доход. Титул упразднили во время Великой французской революции. Ныне же «аббат» – это просто вежливое обращение к белому духовенству, начиная с диакона.

Я же – пресвитер. Старейшина, глава общины, вторая степень священства…

– Стоп-стоп-стоп! – прервал я его монолог.

– Обещаю, я обязательно приду на вашу лекцию в «Общество знаний», когда выдастся свободное время.

– Но что вы собственно хотели?

– Мы очень устали и спешим.

– А́йрон говорил мне, что у вас прекрасное чувство юмора, – нисколько не обидевшись, улыбаясь, проговорил отец Мэтью.

– Я просто хотел попросить вас не ругать А́йрона за то, что он не пошёл с вами на пресс-конференцию.

–Он последовал моему настоятельному совету.

–Слава – это опасное испытание для молодой неокрепшей души, – он сделал паузу, глядя на нас с Эшли.

– Полагаю, он ещё не готов к испытанию славой, которая обрушилась на вашу группу.

– Понимаете, – мягко продолжил отец Мэтью, – когда слава приходит слишком внезапно, это может опалить крылья даже самому талантливому музыканту.

–Я видел, как А́йрон терял сон после ваших концертов.

Он перевёл взгляд на Эшли, которая слушала его с растущим интересом.

– Поверьте, это не отсутствие преданности группе. Это попытка уберечь дар, который все вы так щедро делите с миром. Иногда лучшая поддержка – дать человеку время найти опору внутри себя.

– Если вам, дети мои, будет нужна духовная поддержка и добрый совет, двери нашего храма всегда открыты для вас.

– Благодарю вас, отец Мэтью, – неожиданно произнесла Эшли тихо, но твёрдо, прежде чем я успел что-то сказать.

– Ладно, – вздохнул я, чувствуя, что моё раздражение начало таять, уступая место пониманию.

– Передайте А́йрону, что мы ждём его на репетиции в четверг. Без упрёков.

– И… спасибо. За заботу о нём. И за совет.

Пресвитер улыбнулся своей доброй, всё понимающей улыбкой.

– Я обязательно передам!

– И помните: мирская слава преходяща, а искренняя музыка – нет.

– Храни вас Господь! Мягким, плавным жестом он осенил нас крестным знамением, поставив точку в нашем разговоре и оставив в воздухе невесомое благословение. Затем пресвитер развернулся, и неспешной, твердой походкой направился прочь.

Я взглянул на Эшли – она не отрываясь смотрела вслед отцу Мэтью, и в её глазах застыла смесь благодарности и лёгкой грусти. Я нежно приобнял её за плечи, и мы молча направились к автостоянке.

Увидев нас, Джеймс, стоявший у машины, озарил пространство радостной улыбкой и быстрым шагом направился к нам.

– Что у тебя с бровями Джеймс? – заметив полоски пластыря, наклеенные у него там, где были его брови, удивленно спросил я.

Джеймс усмехнулся, поправляя бейсболку, надвинутую почти на самые глаза́.

–Не спрашивай, Майкл, – буркнул он, забирая у девочек чемоданы и укладывая их в багажник.

–Долгая история, да и рассказывать особо нечего.

–Джеймс, ты, что тут без нас на бровях ходил?

–Как это? – удивленно спросил Джеймс, покосившись на хихикающих девочек.