«Черный Дракон на моей коже»

«Это место… немногие знают о нем. Здесь зародился мой род. Здесь бьется сердце нашей силы. И здесь… тихо. Здесь твоя Тьма умолкает. Ей нечего сказать в месте, где правит лишь покой и чистота.»

Он медленно, с неожиданной грацией для своего размера, опустился на землю, свернувшись кольцом вокруг меня, словно гигантская, теплая, чешуйчатая стена, защищающая от всего мира. Его голова лежала на земле рядом, и его дыхание согревало мои замерзшие ноги.

«Отдыхай. Здесь тебе не снится кошмаров. Здесь я рядом.»

Я стояла, прислонившись к его горячему боку, и смотрела на отражающиеся в озере звезды. Дрожь окончательно утихла. Ужас кошмара отступил, развеянный мощью его полета и неземной красотой этого места.

И тогда по его коже снова пробежала рябь. На этот раз это было не яростное преображение, а скорее мягкое таяние. Гигантские очертания начали светиться изнутри, становясь все более прозрачными, словто сделанными из дымки и лунного света. Чешуя растворилась в воздухе, крылья свернулись в клубящийся туман, и через мгновение на траве передо мной сидел он. Просто Рейвен. С взъерошенными волосами, босиком и в тех же простых штанах, с которых все и началось.

Он потянулся, как большой кот, и усмехнулся, глядя на мое все еще ошеломленное лицо.

– Что, никогда не видела, как дракон раздевается? – его голос был немного хриплым, но в нем уже звенела привычная насмешка он знал что ни один человек не видел драконов в их реальной ипостаси, либо это было последним что они видели.

– Предпочитаю не комментировать процесс, – нашлось у меня, наконец. – Особенно масштабы. Это травмирует психику смертных.

Он фыркнул и плюхнулся на траву рядом, опершись на локти.

– Ага, конечно. А сама смотришь во все глаза. Признавайся, впечатлило?

– Видала и получше, – я сделала вид, что рассматриваю ногти. – Один тролль в порту Блэкстоуна мог превращаться в целую баржу. Очень практично для контрабанды.

Он рассмеялся – низко, искренне, и этот звук странно гармонировал с тихим звоном этого места.

– Ну, баржа из меня так себе, – он поднял руку, и на ладони вспыхнула маленькая, игривая молния. – Зато я могу поджарить рыбу для ужина без всяких дров. Хочешь, продемонстрирую?

В его глазах плескался озорной, почти мальчишеский огонек. Этот контраст – между тем исполинским божеством, что только что парило в небе, и этим уставшим, насмешливым мужчиной на траве – сразил меня наповал. Кошмары отступили, уступив место странной, легкой шалости.

– Рыбу? – я подняла бровь. – А если я хочу не рыбу? Если я, например, хочу… искупаться?

Не дав ему опомниться, я резко вскочила на ноги, скинула скомканную шелковую рубашку оставшись лишь в белье и сделала пару шагов к воде.

– Эй, постой! – он поднялся вслед за мной. – Там может быть холодно! Или глубоко! Или… черт, Мери, там могут быть русалки! Злые!

Но я уже разбежалась и прыгнула в озеро с криком.

Ледяная вода обожгла кожу, заставив сердце выпрыгнуть из груди. Я всплыла, отфыркиваясь и откидывая мокрые волосы с лица.

– Идиотка! – закричал он с берега, но в его голосе слышался смех. – Ты вся дрожишь!

– Зато я чистая! – крикнула я в ответ и, набрав полные ладони воды, шлепнула ими по поверхности, послав в его сторону веер брызг.

Капли попали ему прямо в лицо. Он замер на секунду, смотря на меня с преувеличенным негодованием, с водой, стекающей по щекам и подбородку.

– О, так ты решила начать войну? – он медленно, с хищной ухмылкой, сделал шаг в воду. – Ты знаешь, что драконы такого не прощают?

– Знаю! – позвала я, отплывая подальше. – Еще знаю, что они страшные зануды и боятся промочить свои драгоценные чешуйки!

Это было уже слишком. С рычанием, больше похожим на смех, он рванулся вперед и нырнул. Я вскрикнула, пытаясь уплыть, но он был невероятно быстр даже в человеческой форме. Его сильные руки обхватили мою талию под водой и резко подтянули к себе.

Мы всплыли вместе, я – задыхаясь от смеха и холодной воды, он – прижимая меня к своей груди, с победным блеском в глазах.

– Ну кто тут заноза? – прошептал он, его губы опалили мое моченое плечо.

– Все равно ты! – попыталась вырваться я, но его объятия были как стальные обручи.

Он легко подхватил меня на руки, и я обвила его шею, все еще смеясь. Вода стекала с нас ручьями, его волосы были темными и пушистыми от влаги, а на скулах играл румянец. Мы были как два дурачащихся ребенка, забывшие о кошмарах, о долге, о войне, что ждала нас за пределами этой долины.

Мы плавали, гонялись друг за другом, брызгались, утаскивали друг друга под воду не давая выплыть, а когда силы стали заканчиваться мы вывалились на берег, тяжело дыша, как выброшенные штормом рыбаки. Легкие горели, мышцы ныли от напряжения, но на губах играли безумные улыбки. Мы лежали на спине на мягком, упругом мху, растущем у самой кромки воды, и смотрели на звездное небо, отражающееся в идеальной глади озера.

– Признавайся, – выдохнула я, перекатываясь на бок, чтобы посмотреть на него. Вода с его волос стекала на мох, образуя темное пятно. – Ты поддавался. Такой большой и грозный дракон, а позволил смертной… ну практически, чуть не утопить себя.

Он повернул голову, и в его глазах, все еще светящихся от возбуждения погони, вспыхнули знакомые искорки.

– Поддавался? – он фыркнул, поднимаясь на локти. Вода с его торса стекала по рельефным мышцам, и я с трудом отвела взгляд. – Милая, я просто боялся, что если буду сопротивляться по-настоящему, ты воспользуешься своей грязной некромантской магией и призовешь на помощь стаю пираний. Или, того хуже, своего друга-тролля в образе баржи.

– О, это идея! – я привстала, подперев голову рукой. – В следующий раз так и сделаю. Устроим гонки. Ты на своих двоих, я – на барже. Или ты боишься проиграть?

– Драконы ничего не боятся, – он проворчал, но уголки его губ задрожали от сдерживаемой улыбки. – Особенно неповоротливых плавучих посудин.

– Неповоротливых? – я сделала оскорбленное лицо и резко вскочила на ноги. – Это ты сейчас мой флот оскорбил! Готовься к возмездию, чешуйчатый!

Смеясь, я прыгнула ему на спину, обхватив ногами его талию, а руками – шею, пытаясь взять его в захват и повалить на мох. Он издал удивленный, хриплый звук, но устоял, его спина напряглась подо мной, как натянутый лук.

– Атака сзади? – он покачал головой, хотя я чувствовала, как его грудная клетка вибрирует от смеха. – Низко, Крафт. Очень низко. Даже для некромантки.

– Война все спишет! – пропела я ему на ухо, пытаясь сбить с ног.

Но он был невероятно силен. С легким, почти небрежным движением он развернулся, сорвав меня со своей спины. Мир кувыркнулся, и через мгновение я уже лежала на спине в мягком мху, а он нависал надо мной, прижимая мои запястья к земле по обе стороны от головы. Его коленом он мягко, но неумолимо раздвинул мои ноги, устроившись между ними. Его влажное тело прижимало меня к земле, а в глазах плясали чертики.

– Война войной, – прошептал он, наклоняясь так близко, что его губы почти коснулись моих. Его дыхание, все еще учащенное, пахло озером и чем-то диким, неизведанным. – Но у любого сражения есть правила. И главное из них – не нападать на дракона с голыми руками. Или ногами. Это чревато последствиями.

Я попыталась вырваться, но его хватка была железной. Он смотрел на меня сверху вниз, и весь его вид – влажные волосы, собранные в напряженных мышцах, темный, голодный взгляд – заставлял кровь бежать быстрее. Детская возня мгновенно переросла во что-то иное. Что-то напряженное, знойное, полное невысказанного влечения.

– Какими последствиями? – выдохнула я, перестав сопротивляться. Мой голос звучал хрипло и вызывающе, но внутри все трепетало от предвкушения.

Его ответом был не слова, а действие. Он обрушился на мои губы с такой яростью, что у меня перехватило дыхание. Это был не поцелуй – это было завоевание. Жесткое, властное, безжалостное. Его губы двигались с первобытной жаждой, его язык вторгся в мой рот, словно помечая свою территорию. В этом поцелуе не было ни нежности, ни вопросов – только голодное, животное утверждение.

Я ответила ему с той же дикостью, впиваясь пальцами в его мокрые волосы, притягивая его еще ближе, встречая каждое его движение своим. Вкус его был как гроза – острый, электризующий, опьяняющий. Мы сражались ртами, как минуту назад сражались в воде – яростно, азартно, до полного изнеможения.

Одной рукой он все еще прижимал мое запястье к мху, а другой скользнул вниз, к моей груди. Его пальцы грубо сжали тонкую мокрую ткань моего лифа и без лишних церемоний сорвали ее с меня. Холодный ночной воздух опалил кожу, но его ладонь, жесткая и горячая, мгновенно прикрыла обнаженную грудь, и от контраста по телу побежали мурашки.

– Рейвен… – тихо прошептала я в смятении.

Он оторвался от моих губ, его дыхание было тяжелым и прерывистым. Глаза пылали в полумраке, отражая свет далеких звезд и светящихся цветов.

– Правила нарушены, – прохрипел он, его голос был низким, как рычание. – Теперь ты моя добыча. И я не намерен выпускать.

Его губы обжигающим влажным путем двинулись вниз – по моей шее, к ключице, оставляя на коже следы, которые завтра точно не скрыть высоким воротником. Он не целовал – он искушал, кусал, впивался в плоть с драконьей жадностью, и каждая боль смешивалась с волнами нарастающего наслаждения, сводя с ума, внизу стало очень горячо и мокро.

Его свободная рука скользнула между наших тел, к поясу моих трусиков. Холодный воздух коснулся оголенной кожи живота, и я вздрогнула, выгнувшись навстречу его ладони, которая уже скользила ниже, под край белья.

– Ты вся дрожишь, – он прошептал мне в ухо, его зубы слегка задели мочку.

Он рассмеялся – низко, глухо, и этот звук вибрировал у меня в груди.

– Я чувствую твой запах, чувствую твое желание. Ты дрожишь, потому что хочешь этого. Так же, как и я.

Его пальцы нашли то, что искали. Я вскрикнула, впиваясь ногтями в его плечи. Его прикосновение было умелым, уверенным и безжалостным. Он знал, что делал. Он знал, как заставить мое тело реагировать, как вышибать из меня все мысли, оставляя только чистое, животное желание.

Он отпустил мое запястье, и его рука пошла вниз, срывая с меня остатки белья. И вот мы оба были обнажены под ночным небом, кожа к коже, жар к жару. Его тело было твердым и рельефным под моими ладонями, каждое движение мышц под кожей говорило о сдерживаемой силе.

Он ненадолго отстранился, чтобы скинуть с себя последнюю преграду, и я воспользовалась этой секундой, чтобы перевернуться, поменявшись с ним местами. Теперь я оказалась сверху, оседлав его бедра, глядя на него с высоты. Его глаза расширились от удивления, но затем в них вспыхнула похоть и неумолимое желание.

– Решила вернуть себе контроль? – он положил руки мне на бедра, его большие пальцы провели по выступающим косточкам.

– Всегда, – я наклонилась к нему, касаясь его губ своими, но не целуя, а лишь дразня. – Дракон или нет, но подо мной будешь ты.

Я почувствовала, как подо мной вздымается его грудь от низкого смеха.

– Посмотрим, – он резко приподнял бедра, и я с писком потеряла равновесие, снова оказавшись под ним. – Но не сегодня.

И прежде чем я успела что-то возразить, он вошел в меня неожиданно и резко, одним мощным, разрывающим движением. Острая, обжигающая боль, словно раскаленный нож, пронзила меня насквозь, вырвав из горла короткий, подавленный крик. Слезы брызнули из глаз сами собой, помутневшее зрение выхватило из полумрака лишь блики звезд в его расширенных зрачках. Все мое тело, еще секунду назад пластичное и откликающееся на его ласки, вдруг одеревенело, инстинктивно попыталось отстраниться, сжаться в комок, но его железная хватка, еще недавно казавшаяся игрой, удерживала меня на месте с неумолимой силой.

Рейвен замер, всем существом почувствовав сопротивление там, где ожидал встретить страсть. Его тяжелое, горячее дыхание, что секунду назад обжигало мое ухо, прервалось, застряв в горле.

– Мери? – его голос прозвучал непривычно хрипло и смущенно, потеряв всю свою привычную властность. Он приподнялся на руках, оторвавшись от меня, чтобы разглядеть мое лицо в сумраке, и в его глазах промелькнул ужас осознания, черты заострились от внезапного, стремительного понимания. – Ты… Ты никогда…? – он не договорил, не в силах вымолвить слово.

Я не могла ответить, лишь мотнула головой, сжимая зубы до хруста, чтобы не расплакаться от пронзительной боли и странного, щемящего стыда, который подкатил к горлу комом. Я видела, как в его глазах, еще мгновение назад пылавших необузданной, дикой страстью, промелькнул шок, затем – стремительная, холодная волна понимания, а следом – жесткое, беспощадное к самому себе раскаяние.

– Черт… – он выдохнул это слово с таким горьким отчаянием, будто совершил нечто непоправимое, надругался над самым священным. Он попытался отстраниться, сделать шаг назад в самом буквальном смысле, но я инстинктивно сжалась от нового болезненного спазма, и другой, более громкий вскрик сорвался с моих губ.

– Не двигайся, – прошептала я, почти не узнавая свой собственный голос, хватая его за предплечье и впиваясь пальцами в напряженные мускулы. – Просто… не двигайся. Пожалуйста.

Он застыл, превратился в изваяние. Каждая мышца его тела напряглась до дрожи от нечеловеческого усилия сохранять абсолютную, идеальную неподвижность. Его взгляд метался по моему лицу, вычитывая боль в каждой черте, в каждой слезе, застрявшей на ресницах, в напряженной линии сжатых губ.

– Прости, – его голос сорвался, стал низким, надтреснутым, почти сиплым. – Я не знал… Я не подумал… Боги, Мериана, прости меня. Я слепой идиот.

Он медленно, с невероятной, почти неземной осторожностью, склонился ко мне снова, но не для поцелуя. Он прижал горячий лоб к моему виску, и его дыхание теперь стало намеренно ровным, глубоким, успокаивающим, как будто он пытался своим ритмом задать ритм моему собственному, сбившемуся и прерывистому.

– Дыши, – прошептал он, и это прозвучало как команда, но в интонации сквозила мольба. – Просто дыши. Вдох и выдох. Расслабься. Я не тронусь. Я никуда не денусь. Я здесь.

Мы лежали так, сплетенные в этой мучительной, болезненной близости, пока острая волна первоначального шока и боли медленно, очень медленно не начала отступать. Жгучая вспышка сменилась тупой, ноющей тяжестью, ощущением инородности, а затем… затем стало появляться нечто иное, пробивающееся сквозь боль. Тепло. Тепло его тела, окружающего меня, согревающего, защищающего даже в этой сокрушительной ошибке. Его неподвижность была не просто терпением – это была полная, абсолютная концентрация, вся его титаническая воля была направлена на то, чтобы не дрогнуть, не причинить мне ни малейшего дополнительного дискомфорта.

Постепенно, капитулируя перед его железным спокойствием, мои собственные мышцы начали расслабляться сами собой, непроизвольно подчиняясь мерному ритму его дыхания и тому низкому, успокаивающему гулу, что исходил из самой глубины его груди – это был почти что драконий рык, но не грозный, а тот, что предназначен для успокоения, для усмирения, глубокий и вибрирующий. Словно чувствуя мое изменившиеся состояние он начал двигаться. Бесконечно медленно, с такой бережностью и трепетом, что слезы снова навернулись мне на глаза, но на этот раз – от странного, щемящего умиротворения и чего-то такого, что было похоже на благодарность. Не было и следа прежней ярости, животной, поглощающей жажды. Каждое его движение теперь было немым вопросом, молитвой, посвящением. Он не брал – он дарил. Он следил за каждым моим вздохом, за каждым биением моего сердца под его ладонью, лежавшей у меня на груди, подстраивая свой ритм под мой, улавливая малейшие изменения. Его глаза не отрывались от моего лица, вычитывая в нем каждую эмоцию, каждый оттенок ощущения.

И где-то в этом море безмолвного внимания и бережности остатки боли окончательно растворились, уступив место чему-то новому, незнакомому и ослепительно яркому. Тепло разлилось по жилам, сменяясь нарастающими, упругими волнами удовольствия, которое было тем острее и ценнее от контраста с начальной болью.

Он чувствовал это, читал в моем теле, как в открытой книге. Его губы снова нашли мои, но на этот раз поцелуй был бесконечно нежным, полным безмолвных извинений, обещаний и чего-то такого, что было глубже простого желания. Его доминирование, его сила теперь проявлялись не в грубой власти, а в абсолютном контроле над моим наслаждением. Он знал, как и куда двигаться, с какой силой и нежностью, чтобы каждая клеточка моего тела запела для него. Он держал мои руки, но теперь его пальцы не сковывали запястья, а сплетались с моими в тугом замке, принимая мои пальцы в себя.

Когда пик настиг меня, волна оказалась не яростной и дикой, а глубокой, всепоглощающей и очищающей. Он не заглушил мой тихий, изумленный стон своим победным рыком. Он лишь прижал меня к себе крепче, поглощая каждой клеткой своего тела каждую мою судорогу, каждую дрожь, принимая это как самый ценный и хрупкий дар. И только тогда, когда последняя волна удовольствия отступила, оставив после себя приятную истому, он позволил себе последовать за мной, издав тихий, сдавленный, почти сломанный стон у меня в губы.

Он не рухнул на меня всем весом, а сразу же, собрав последние силы, перекатился на бок, но не отпустил, а притянул меня к себе, прижав спиной к своей груди, закрыв своим телом от ночной прохлады и от всего мира. Его губы прикоснулись к моему влажному плечу – нежно, почти благоговейно, с бесконечной нежностью.

– Моя! Отныне и навсегда! – прошептал он в мои волосы, и в этих словах не было прежней дикой требовательности. Это была клятва, произнесенная на грани голоса, тихая и оттого еще более непреложная. Звук его голоса вибрировал где-то в глубине моей груди, сливаясь с мерным, теперь уже спокойным стуком его сердца у моей спины.

Я не ответила словами. Не могла и не хотела. Вместо этого я расслабилась в его объятиях, прижалась спиной к его горячей коже, чувствуя, как каждый мой вдох синхронизируется с его дыханием. Его рука лежала на моем животе, большая, теплая, тяжелая – не сковывая, а утверждая свое право быть здесь. Это уже не было пленением. Это было… убежище.

Ночь вокруг нас затаила дыхание. Звезды, казалось, мерцали чуть ярче, заглядывая в нашу скрытую долину. Вода в озере ласково плескалась о берег, напевая колыбельную. Даже светящиеся цветы, эти немые свидетели нашей первой битвы и первого перемирия, будто замерли в почтительном молчании.

Он не отпускал меня ни на секунду. Его пальцы время от времени совершали едва заметные движения, проводя по моей коже легкие, почти невесомые линии – то по животу, то по бедру, то по руке, будто заново узнавая каждую клеточку, но теперь с безграничным терпением и нежностью. Это был немой язык, на котором он говорил «прости» и «больше никогда» и «ты в безопасности».

Рейвен

Тишина в моих покоях была абсолютной, нарушаемой лишь потрескиванием дров в камине и мерным, убаюкивающим биением моего собственного сердца. Сон, однако, не шел. За закрытыми веками стояли образы: холодная ярость отца, ядовитая усмешка мачехи, бледные, испуганные лица родни. И среди них – она. Мериана. В платье цвета ночной грозы, с чешуей моего предка на груди, неприступная и прекрасная, как сама Смерть, сошедшая на наш жалкий пир. Ее запах – кедр, ночные цветы и горьковатая сладость темной магии – все еще стоял в моих ноздрях, сводя с ума.

Я ворочался на шелковых простынях, пытаясь изгнать ее образ. Эта женщина была проблемой. Головной болью. Риском, который я на себя взвалил, руководствуясь каким-то непонятным, животным импульсом, а не холодным расчетом. И почему-то мысль о том, что она сейчас спит за стеной, одна, в моем доме, заставляла кровь бежать быстрее.

Именно тогда до меня донесся первый звук.

Тихий, приглушенный стон. Едва уловимый, но от него по спине пробежали мурашки. Я замер, прислушиваясь. Звук повторился – уже громче, отчаяннее. Это не был звук удовольствия или простого беспокойства. Это был звук чистого, животного ужаса.

Некромантка. Ей, наверное, кошмары про ее мертвых дружков снятся, – попытался я язвительно отшутиться сам с собой. Но шутка не удалась. В следующее мгновение раздался крик. Сдавленный, разрывающийся, полный такого немого отчаяния, что у меня сжалось все внутри. Это был не крик воина. Это был крик ребенка, заблудившегося в кромешной тьме.

Прежде чем я успел обдумать свои действия, я уже был на ногах. Мое тело действовало само, повинуясь какому-то древнему, глубинному инстинкту, который был куда старше моих личных обид и предрассудков. Чей-то крик о помощи. На моей территории. Это был вызов, на который я был обязан ответить.

Я не стал стучать. Резко распахнул дверь в ее покои.

Комната была погружена в полумрак, и сначала я увидел лишь скомканные простыни на огромной кровати. А потом разглядел ее. Она металась в постели, вся в поту, с лицом, искаженным гримасой невыразимого страха. Ее пальцы впились в подушки, будто пытаясь удержаться за реальность. По щекам текли слезы, смешиваясь с потом. Она что-то беззвучно шептала, и в этом шепоте сквозил леденящий душу ужас.

В тот миг вся моя надменность, все мои стены рухнули в прах. Передо мной была не опасная некромантка, не главарь банды, не орудие в предстоящей войне. Передо мной была хрупкая, измученная душа, разрываемая изнутри демонами, по сравнению с которыми мои собственные казались жалкими шалостями.

– Ты кричала, – произнес я хватая ее и вытаскивая из ужаса в ее голове, и мой собственный голос прозвучал хрипло и непривычно тихо.

Она пыталась что-то сказать, отнекиваться, но ее трясло так, что зубы стучали. Стыд, дикий и жгучий, читался в ее глазах. И это ранило меня сильнее, чем любое проявление слабости. Потому что я понимал, она ненавидела эту свою уязвимость больше, всего на свете.

Я подал ей воды, наблюдая, как ее тонкие пальцы дрожат на хрустальном бокале. Внутри меня бушевала буря. Жалость? Нет. Жалеть ее – значило бы оскорбить. Это было нечто иное. Жестокое, собственническое желание защитить. Укрыть. Убить того, кто посмел так ее терзать, даже если этим кем-то были ее собственные воспоминания.

– Уходи, – просипела она. – Это ничего.

Вранье. Идиотское, прозрачное вранье. От которого мне захотелось тряхнуть ее. Или прижать к себе так крепко, чтобы все кошмары разлетелись в прах.

Я не ушел. Я остался. Потому что уйти значило предать тот немой договор, что возник между нами в Бездне. Договор, который гласил: я тебя не брошу.

А потом… потом я ее поднял. Решение пришло мгновенно, интуитивно. Слова были бесполезны. Ей нужен был шок. Нужно было показать, что ее тьма – ничто по сравнению с иной, иной мощью. Что можно быть монстром и при этом не быть его рабом. Что можно принять свою суть и сделать ее силой.

Я вынес ее на холодный ночной воздух. Она была легкой, как пушинка, и вся дрожала мелкой дрожью в моих руках. И тогда мой дракон, всегда дремавший под кожей, встрепенулся. Он чуял ее страх, ее боль. И он требовал действия. Требовал показать себя. Не для устрашения. Для… признания?!

Преображение всегда было взрывом – боли, силы, абсолютной власти над реальностью. Ломающиеся кости, растущие крылья, чешуя, прорезающая кожу. Это было больно, дико, экстатично. Но в тот раз это было иначе. Это было ради нее. Чтобы она увидела. Чтобы перестала бояться.

И когда я предстал перед ней во всей своей истинной форме, когда увидел ее лицо – не с ужасом, а с благоговейным трепетом – что-то во мне щелкнуло. Мой дракон, обычно такой надменный величественный и эгоистичный, подчинился ей. Он не увидел в ней угрозу или добычу. Он увидел… родственную душу. Такую же израненную, такую же сильную, закованную в броню из колючек и сарказма. И он захотел ее утешить. Защитить.

Мысль о том, чтобы взять кого-то на спину, была неслыханной. Для дракона это высшее проявление доверия, близости, сравнимой разве что с… нет, даже выше. Это было предложение разделить саму суть полета, свободы, силы… подчиниться…

И она приняла это. Взобралась на меня с доверием, от которого сжалось мое огромное сердце. И когда мы взмыли в небо, я чувствовал не просто вес ее тела. Я чувствовал ее доверие. Хрупкое, безрассудное, абсолютное.

Полет к озеру был инстинктивным. Это место было моим убежищем с детства. Единственным местом, где я мог быть просто собой, без масок и ожиданий. И я повел ее туда. Поделился с ней самым сокровенным.

А потом… потом была вода, смех, дурацкая возня. Я видел, как уходит напряжение с ее плеч, как страх в ее глазах сменяется азартом, а потом и чем-то более теплым, более томным. Ее улыбка, настоящая, без привычной едкости, ударила меня в сердце с силой, сравнимой с ударом молнии. Я забыл обо всем – о войне, о долге, о прошлом. Был только этот момент, она и я, мокрая, смеющаяся, невероятно прекрасная в лунном свете.