Руны земли

Инги так бы и забыл ее, но в дни весеннего солнцестояния, когда они вместе с родителями были на блинах в усадьбе Торда, случайно встретился с ней во дворе. Она стала совсем другой – повзрослела и превратилась в красавицу. И хотя они не перекинулись даже несколькими словами, он загорелся желанием снова с ней встретиться. Правда, сколько раз он ни заходил к Эйнару, увидеться с Салми так и не смог.

При этом Инги любил Младшую Илму, ждал встреч с ней, радовался ее радости, но с весенних праздников его постоянно тянуло к сестре Эйнара, и он мало что мог с этим поделать.

Лосенок из песни Тойво встретил лисенка, затем волчонка и спросил того о своей маме, но волчонок привел лосенка к своей матушке, на чем вопросы лосенка закончились. Всем было жалко потерявшегося лосенка, все снова и снова повторяли последние слова песни.

Салми подняла ресницы, посмотрела на Тойво, затем на других певцов. Движения ее были плавны и спокойны, темные брови над удлиненными серыми глазами весело морщились от удовольствия, когда голоса мальчишек выводили особенно жалостливые переливы. Инги пробежал глазами по ее сверкающим подвескам и украшениям на груди, скользнул к обручьям на обнаженных руках и опять опустил глаза на круг кострища, полный ярких углей.

Девушки затянули старую северную песню о том, как мастерит жена боевой стяг, и каждый ее стежок – как верный шаг и точный удар, и видит она судьбу знамени – либо оно принесет победу и славу вместе с гибелью, либо оставит жизнь, но принесет бесславие. Гадает жена, и стежок за стежком шьется знамя темными зимними вечерами. Сыновьям нужна слава отца, жене просто жизнь, и каждый ее стежок – как гадание и выбор судьбы.

Взгляд Инги следил, как язычки пламени перебегают по серым бревнам с красными прожилками, когда кто-то напротив стал палочкой подталкивать недогоревшие угли к середине кострища. Сквозь языки поднявшегося пламени Инги узнал руку и долго не поднимал глаз, с трепетом следя за ее движениями. Наконец его взгляд скользнул вверх по руке к поднятым до локтей рукавам, к наклонившимся вперед плечам, у которых, покачиваясь, блестели свисающие от висков подвески. Серебро задевало тесемки раскрытого из-за жара костра ворота ее рубахи, и там между краями отставшей от тела ткани отчетливо виделась тень между ее неожиданно полными грудями. Он смотрел на эту подвижную тень в раскрытом вырезе платья, не подымая ресниц, пока насмешливый подбородок ее не заставил посмотреть ей прямо в глаза. Они долго не отводили друг от друга взгляд.

* * *

Изрядно выпивший Альгис отошел от своего костра к устроенному на берегу ручья отхожему месту, домику над ямой с настилом, в котором тянулась длинная щель. Навстречу ему попался Туки, затягивающий на ходу тесемки на штанах, высоко подобрав при этом полы своей куртки из тонко выделанной кожи. Вепс, покачиваясь, остановился перед Альгисом и на смеси языков вадья и лопарей приветствовал прусса:

– Тере, тиррв! Говорят, твое путешествие закончено, всадник? Ты уже решил, куда направишься дальше?

Альгис удивился такому прямому вопросу.

– Не знаю, стоит ли это обсуждать, – Альгис заговорил на ливском языке. – Тем более я иду туда, откуда ты только вышел!

– Ах да! Давай-давай, я подожду у ручья, – вепс наконец справился с тесемками и оправил свою кожаную куртку.

Сделав свои дела, Альгис спустился к воде помыть руки. Вепс сидел на скамье у мостков и сразу заговорил, увидев его:

– Скули-ярл, когда мы нашли тебя в море, сказал, что для такого случая нужно много удачи!

– Или цель, чтобы двигаться дальше! – усмехнулся в ответ Альгис, вытирая ладони о подол рубахи.

– Все хотят жить, не у всех получается! Это точно удача. Судя по всему, у тебя ее хоть отбавляй!

– Может быть, – пожал плечами Альгис.

– Вот наш ярл и говорит, хорошо бы ты пошел с нами в поход на Алдейгью! – прямо сказал Туки.

– Это приглашение? Ты для этого отправился сюда, к Хельги? Чтобы помочь мне принять нужное вам решение?

– И для этого тоже, – широко улыбнулся Туки.

Они двинулись обратно, к кострам. Альгис нашел свое место, где уже спало несколько неревцев, и уселся у едва тлеющих углей. Накинул на плечи плащ. Рядом устроился Туки, которому, казалось, ночной холод был нипочем. Альгис раздул огонь, подбросил дров.

– Послушай, дед мой Витовт рассказывал старую, ливскую быль, – сказал Альгис. – Жил-был один очень удачливый рыбак, а его сосед был очень удачливым охотником, и жили они дружно, встречаясь на песчаных дюнах между лесом и морем. Все соседи говорили, что нет лучше этих двоих в своем деле. Все шло хорошо, но решили они поделиться удачей друг с другом. Рыбак пригласил охотника порыбачить, только рыба не захотела ловиться в тот день, охотник посмеялся над рыбаком и на другой день пригласил рыбака поохотиться, но и зверь не захотел попадаться под их стрелы, и теперь рыбак посмеялся над охотником.

– Обычное дело – похвастаешься, и рыба не поймается, зверь не попадется, – пожал плечами Туки.

– Все гораздо хуже. Все последующие дни они так и не смогли ни рыбу поймать, ни зверя добыть!

– А порознь получалось? Возможно, желая друг другу понравиться, они слишком старательно объясняли, почему не выходит. А ведь не стоит слишком пристально вглядываться в то, что, скорее всего, от тебя не зависит.

– Ты проницательнее, чем кажешься, – кивнул Альгис. – Быть может, смысл этой сказки как раз в этом, хотя ливы заканчивали ее по-другому. Каждый посмеялся над приятелем, и когда после нескольких попыток они разошлись, к удивлению соседей, оба стали обычными людьми, которые, как и все, ходят на рыбалку или на охоту, но при этом не имеют той сказочной удачливости, которой обладали ранее! Как сказал дед, смысл сказки в том, что не стоит смеяться над неудачей другого – сам станешь неудачником.

– В твоих словах есть правда, – задумчиво проговорил Туки. – Удача – вещь таинственная. Только я не понимаю, зачем ты рассказал мне эту сказку, которую наши ливы с Аити-реки рассказывают по-другому.

– Если уж друзья лишили друг друга удачи, то чего мне ожидать от незнакомцев?

– В таком случае за знакомство! – проговорил Туки, поднимая кожаную флягу.

Альгис подставил свой рог, Туки налил ему браги, затем Альгис подержал рог Туки, пока тот наливал себе. Они подняли в приветствии свои руки, и оба выпили одновременно.

– Илма говорит, что сын Хельги настоящий нойда, умеющий понимать знаки времени, – сказал вдруг Туки.

– Мне хвалили его отца, про сына ничего не знаю.

– А я слушал сегодня Инги у костра старейшин. Он рассказывал о тебе, и, по его словам, твое появление здесь означает некое завершение. Хорошее завершение, – сказал Туки.

– Хорошее завершение – это то, что сулит начало? – спросил Альгис.

– Ну не смерть же, – рассмеялся Туки.

– Хельги о чем-то похожем мне говорил. Инги просто передал слова отца.

– Неважно, кто и что сказал. Важно принять приглашение и отправиться в новый путь с новыми попутчиками. Скули-ярл зовет тебя в свою дружину! Это очень почетное приглашение, он хорошо платит и держит свое слово, – еще раз повторил свое предложение Туки и опрокинул рог себе в глотку.

– Я подумаю, – ответил Альгис, глядя на все более пьянеющего Туки.

Туки выжал из опустевшей фляги всю брагу, тщательно деля остатки жидкости пополам.

– Давай, за совместное путешествие! – предложил Туки.

Альгис приподнял рог. Они выпили до дна, благо уже мало оставалось. Туки попробовал налить еще, но, поняв, что, сколько ни жми, толка не будет, стал шарить в поисках выпивки под покрывалами спящих неревцев, ничего не нашел и с трудом поднялся.

– Хозяйка здешних ветров Илма гадала мне на тебя, нам с тобой по пути и предстоит дальняя дорога, – проговорил он и нетвердой походкой двинулся меж костров.

Альгис остался, размышляя о предложении ярла. От большого молодежного костра доносилась песня о знамени. Просветы огня между спинами людей были похожи на раскаленные прожилки в углях. Альгис поднял глаза на нависающую над ним тьму.

* * *

Совсем опьяневший Туки далеко не ушел: он явно позабыл, где оставил свои вещи для ночевки, и теперь попытался улечься там, где, как ему показалось, лежали свободные шкуры. Оказалось, что под ними спят охотники со своими женами и дочерьми, невеликие ростом, но в большом количестве. Туки поднял одну шкуру, другую, обнаружил, что все места заняты, и вздохнул.

– Развелись тут, лесные людишки, – руотси уселся на бревно, горестно опустив голову на колени.

Рядом с ним, икая с перепоя, сел разбуженный охотник, хмуро оглядел похожего на гору гребца. Туки поднял голову, повернул лицо к охотнику и вздрогнул, увидев рядом с собой маленького лопаря со всклокоченными волосами…

– Пшел вон, малорослик! – пихнул он своего соседа.

Лопарь отшатнулся, встал и молча двинул в ухо Туки, который и сидя был вровень со стоящим лопарем. Туки отмахнулся длинной ручищей и опрокинул охотника через бревно. Тот, лежа, пнул Туки пяткой, но руотси поймал его ногу, перекинул, как куклу, поближе к углям, затем встал на четвереньки и, удерживая левой рукой на земле, стал молотить по лицу тяжеленным кулаком.

Тут на Туки толпой бросились мальчишки от молодежного костра, и на руотси посыпались удары, от которых тот в легком недоумении стал прикрываться, как от дождя. Но бездействовал Туки недолго – крутанулся по-звериному и снес тяжелыми ударами и Тойво, и Инги, и мальчишек помельче.

Альгис медленно встал от своего костра и пошел к дерущимся. Его наметанный глаз успел заметить, что Инги не слишком хорош в драке и подставляется под удары даже такого пьяного, как Туки. Следующим ударом верзила явно мог добить Инги, но тот, нырнув ему под руку, тычком головой в челюсть сбил вепса. Правая бровь Альгиса приподнялась от удивления – парень оказался проворнее, чем он ожидал!

Альгиса опередили двое неревцев, спавших у его костра, они раскидали толпу детей вадья, охотников и рудокопов. Тойво, брат Илмы, вступил в неумелый обмен ударами с одним из них. На втором повис Эйнар, а трое его братьев руками и ногами пытались свалить «стреноженного», но тот, не останавливаясь, продрался к Инги, который уже оказался верхом на Туки, и достал его ногой в ухо – голова Инги тряхнулась как мяч, и он отлетел в сторону. Как пришедший с неревцами, Альгис должен был бы драться на их стороне, но он был все-таки гостем Хельги…

Альгис отбросил лесных мальчишек и заорал на неревцев Гутхорма, рявкнул на морском языке Эйнару, чтобы тот остановил братьев, похватавших дровины. Вряд ли ему удалось бы остановить свалку, но в толпу драчунов ворвалась Гордая Илма, раздавая, как медведица, оплеухи направо и налево. Даже Альгис вздрогнул, когда она грозно предупредила его взглядом от лишних движений. Ее неожиданно твердый голос успокоил всех, кто был рядом. Прибежали другие женщины, молодежную потасовку загасили. Альгис наклонился над Туки – тот уже спал с улыбкой на лице.

* * *

Инги проснулся затемно. Огромное кострище еще светилось тусклым светом, вокруг спали люди. Слева, уткнувшись в плечо Инги, сопела Илма, почти с головой укрытая шкурой. Инги лежал на спине, положив опухшие кулаки на живот. С внутренней стороны губ болтались какие-то лохмотья, и язык раз за разом непроизвольно их вылизывал. Левый глаз совсем заплыл, Инги неловко было смотреть прямо перед собой, и видел он лишь те звезды, что горели над самой кромкой леса между вершинами лопарских куйвакс.

Вчера после драки, когда все утихомирились и Илма с девчонками обтирала мальчишкам ссадины, собрав всех драчунов вокруг себя, подсевший к ним Альгис завел, словно в шутку, так что было понятно только Инги, речи о рунах Ослушницы Отца древних песен[84].

Инги, конечно, знал от Хельги о людях связи, тот рассказывал, что такие люди мало поддерживают взаимные торговые или дружеские дела в обычной жизни, каждый из них как бы в одиночку занимается познанием чего-либо так глубоко, насколько может, но при этом они слышат друг друга через реки и леса, словно находятся рядом. Один задумается о чем-либо, а другой остановится и подумает о том же. Именно так они откликаются на вызов времени, когда вдруг затевают священную игру, в которой решается будущее целых стран и народов.

Весть о начале такой игры проходит, как неожиданно замеченная строка в древнем сказании или полученное прорицание. Простой человек и не обратит внимания на всего лишь слова, а люди связи вдруг снимаются с места и едут за многие дни пути, чтобы подробнее узнать мнение себе подобных. Хельги говорил Инги, что пока лишь ожидает – не получится ли из него истинный человек связи. Отец ждал, но не настаивал на вовлечение сына в древнюю игру. Да, Инги умел читать и древние и нынешние руны, да, он задумывался о прошлом и будущем, но кто знает, сможет ли он стать тем, кому можно рассказать и который сможет услышать.

Альгис же стал говорить с Инги так, словно тот уже один из них, сказал, что его зовет ярл Скули в дружину, но главное, он хочет найти в Хольмгарде Ахти, о котором ему рассказал Хельги. Альгис сказал, что старики слишком осторожны, а тайна требует смелости. Еще он предложил обучать Инги боевым навыкам, сказав, что голые руки и умение двигаться порой опаснее, чем руки с железом. Инги с пьяным воодушевлением ответил, что с радостью отправился бы в поход – когда еще в их глуши будет столько славных людей, к которым присоединиться мечтает любой парень!

Но теперь он лежал, смотрел на звезды и думал о том, как же он, сын бонда, оставит хозяйство? Кто будет помогать отцу? Кто выйдет с ним на охоту по первому снегу, кто станет заботиться о скоте, гонять волков от овец, кто начнет с ним шить лодку, которую тот наметил доделать зимой? С кем будет ставить силки и капканы на пушного зверя? Кто в конце зимы заготовит дрова на год вперед? С кем он будет ловить рыбу на весеннем ходе, кто будет пахать поле, сеять ячмень и рожь, рассаживать и подвязывать хмель, с кем поедет он за рудой, крицей и древесным углем? С кем прокует заготовки, с кем заготовит сено и, главное, с кем он будет встречать друзей и недругов? Только с трэллями-рабами да с вольноотпущенником Хотнегом и его сыновьями?

В темноте просвистели крыльями невидимые утки. Инги смотрел в темноту неба и молча прислушивался не то к лесу, не то к себе.

Где они – эти пути, на которых судьба не провалится, как на болоте с гати нога? Где дороги, на которых судьба не заснет дурным сном, как в зарослях багульника, и где тропы, на которых судьба, обманувшись в тумане, не затешется в невозвратные топи.

Когда они в такой же ранней предутренней темноте сидели с Эйнаром на реке, кто бы сказал, что спустя всего несколько дней он будет думать о том, уходить или нет из дома. Все казалось простым, лишь мысли о Салми беспокоили его тогда. А теперь звезды сверкали над кромкой леса совсем по-другому.

Вновь проснулся он уже в рассветных сумерках. Инги почувствовал какое-то движение и приподнял голову, оглядываясь.

Темный сильный зверь скользил бесшумно в тумане по серо-зеленой траве с юга. Его текучее движение лишь дрогнуло на мгновение, словно зверь почувствовал, что замечен, и, тут же прильнув к земле, он будто растворился в траве. Инги, уже готовый вскочить, проследил колеблющийся след в воздухе, тянущийся к главному дому Гордой Илмы, но тут дверь распахнулась, и на порог дома вышла сама хозяйка, топнула ногой, словно отпугивая лисицу, и, оглянувшись по сторонам, снова закрыла дверь.

Улегшись снова, Инги даже не успел обдумать, что такое увидел, как вновь уснул.

* * *

Утреннее солнце едва проглядывало сквозь дымку высоких облаков, освещая темные груды вещей, людей и жилищ. Старшие женщины и старухи, забыв свои вечные склоки и страхи по поводу сплетен, обид и сглаза, как-то тихо сговорившись, ушли все вместе к лесному роднику и соседствующему с ним камню-сейду[85], чтобы совершить свои тайные женские обряды.

Мужчины, оставшиеся у костров, тихо разговаривали и созерцали тлеющие угли. Дети и собаки блуждали по огромному стойбищу, между сонными людьми, и скулили, не понимая, что происходит и почему вчерашнее веселье сменилось тишиной. Взрослые не объясняли им, что к вечеру будет происходить большое осеннее жертвоприношение. В ожидании перехода к зимнему Чужому времени все замерло и остановилось.

К полудню на стойбище к Гордой Илме зашли Гутхорм с сыном Оттаром, Хельги-годи, его напарник Торд и новый поселенец Грим с сыновьями Вигфусом и Офейгом. Эйнар тут же увел Оттара и сыновей Грима к молодежи, а старшие долго говорили со старейшинами родов. Так сюда, на берега Лауги и Лемо-йоги, пришли вести из большого мира.

Гутхорм рассказал многое из того, что слышал от купцов и узнал от хёвдинга Сигмунда. Заявил, что Сигмунд достойный человек и идет на Алдейгью защищать права дочери Хергейра, убитого три года назад. Добавил, что Сигмунду нужны люди в этом деле.

Ответа не последовало, так как не было здесь, кроме Хельги, людей, которые ходили бы с Сигмундом в походы, пировали с ним после побед и делили с ним удачу.

Хельги, видя, что старейшины и соседи помалкивают, перевел разговор на нового поселенца и попросил Гутхорма представить его. Херсир, разочарованный молчанием старейшин, представил переселенца совсем кратко:

– Его зовут Грим, он гёт из Восточного Гётланда. Дальше он расскажет сам.

Грим, крепкий мужчина с темно-русыми волосами, вышел вперед и, заложив большие пальцы за ремень, простыми словами поведал о себе:

– Я жил у моря, где трудились мой отец, дед и прадед. Но на наших берегах становится все меньше порядка и уважения к старшим. Толпы молодежи, которые раньше стремились воевать с франками и островными англами, норовят теперь пограбить на берегах Восточного моря. У меня год назад викинги перебили большое стадо коров, да еще я не поладил с новым свейским херсиром, поэтому я не стал ждать, пока сожгут дом вместе с людьми в нем. Я оставил свои земли в опеку соседям и ушел за море, с купцами на остров Гутланд. Там мне и рассказали то ли правду, то ли небылицы о ваших краях. Мол, земля тут плодородная, растут дубы, липы и орехи, есть отличные луга для скота, хороший народ, чтущий законы и мир.

Присутствующие покивали головами про чтущих законы и мир – это он хорошо сказал. Грим, увидев поддержку, продолжил:

– В поездке по Лауге-реке я многое увидел: дубы и липы действительно тут растут, и луга вдоль реки отменные, так что за эту зиму приму решение, где поселиться. У меня трое мальчишек, двоих вы видели, малой остался с матерью, еще с ней два племянника и три племянницы, короче, три девки на выданье. И еще с ней тетки, сестры и работники. Одних только свиней привез штук тридцать, еще и овец. Сейчас это все у Гутхорма, в его усадьбе. Он предложил мне остаться на берегу, но я хочу пахать землю и поменьше видеть морских бродяг. Думаю, подальше от моря будет спокойней.

Услышав о девушках на выданье, да еще из Гётланда, соседи оживились, особенно Торд. Взглянул на Хельги, мол, давай найдем землю для этого человека. Хельги кивнул, соседским парням хорошие невесты нужны. Мужчины стали расспрашивать Грима о его умениях, предложили сесть, поднесли олу. Оказалось, что Грим продавал в Гётланде бочки, разного размера и назначения, которые сам умеет делать. Хельги тут же прикинул, что они с округи смогут вывозить по реке сыр, эль, деготь и все что угодно, и сказал окружающим, что обязательно надо выделить землю и уговорить Грима поселиться здесь, в округе.

Наконец дождались вернувшихся из леса женщин. Старшие среди них позвали Гутхорма и Хельги к широкой скатерти, усадили мужчин на подушки и шкуры. Садились старухи напротив, говорили неспешно, вынимали и раскладывали камни, гадая, обходили хёвдингов по кругу, пели тихие песни, возлагали руки им на плечи.

От женщин леса с размягченными лицами отошли Гутхорм и Хельги – гадание о будущем было благоприятным, слова успокаивающими, прикосновения и заговоры потушили все мысли и тревоги. Гутхорм мечтательно смотрел своими голубыми глазами поверх кромки леса, когда они подошли к костру, где сидел Инги с подростками. Тут Хельги остолбенел, увидев подбитые рожи встающих перед ними мальчишек, а Гутхорм просто заржал, опустив взгляд на их опухшие лица.

Хельги жестко спросил у сына, что произошло. Тот начал мямлить о том, что пришлось защищать лопаря от Туки, ну вот и получили от неревцев. Тут уж и Туки, и неревцы стали хвалить мальчишек за то, что заступились за охотника и дрались хорошо. Хельги продолжал хмуриться, но за сына вступился Оттар, сын Гутхорма:

– Не подерешься – не познакомишься! Ну, помахались, теперь вон бьёр вместе попивают.

– Да, похоже, они не держат зла друг на друга! – поддержал сына херсир и похлопал Инги по плечу. – Красивые такие дренги отправятся в дружину Сигмунда!

– С такими рожами не к Сигмунду отправляться, а к самим троллям[86] на ужин! И те испугаются! – проворчал Хельги.

* * *

Когда воздух тронули ранние сумерки, в лесу застучали бубны-каунусы, протяжно загудели мунхарпы[87]. Это мудрые нойды звали людей на большое осеннее жертвоприношение. Сегодня вместе со стариками и старухами, решившими еще до зимы уйти по своей воле, уйдет по жребию кто-нибудь из участников действа.

Потянулись на зов гости Гордой Илмы. Шли они по тропе в личинах из бересты и кожи, в вывернутых мехом наружу шубах, распевая древнюю песнь, перекликавшуюся с зовом из леса.

Тропа вывернула на большую поляну, где плясали за прогоревшим кострищем нойды. Сгрудилась толпа перед ними, тогда один нойда, позвякивая нашивками и колокольчиками, взял заготовленную бадью с водой и, произнося слово за словом, залил остатки костра. Зашипела вода, белый дым плотным столбом пошел вверх. Тут разгреб нойда золу ногой, поставил на черное пятно бадью вверх дном и установил сверху небольшой короб, переданный ему помощником.

Пришедшие, не переставая тихо петь, внимательно следили за движениями нойд. Люди пришли совершить плату за тайну времени, за несколько лет жизни вперед. Речь не о зиме, перед которой каждую осень приносилась жертва, на этот раз совершалось большое жертвоприношение, чтобы тьма будущего не взяла лишнего.

С просьбой о жизни взметнулись ввысь голоса. Пошел нойда вокруг погашенного костра, увлекая за собой пришедших, закручивая вокруг короба с жребиями и людей, и поляну, и лес, и небо над ними. Перед тайной смерти и жизни их предки когда-то выстроили обряд, который помогал им выжить столетиями в этом лесу, под этим небом, на этой земле.

Крутилась толпа, стучали арпы-колотушки по каунусам-бубнам, и пятки стучали о землю, в небо поднималась древняя песня. Ведущий-нойда схватил с кострища короб, перетряхнул его несколько раз, двинулся в обратном направлении, петляя между людьми. В коробе клацали темные и светлые клинья. Их мало, на всех пришедших не хватит, но тем, кто рискнет, светлый знак подарит удачу на годы вперед. Кого-то духи заставят выбрать темный знак; кто знает, сколько их там?

Пляшущие люди начали увязываться вслед за нойдой, струились друг за другом сквозь встречную толпу. Топот ног становился все сильней, короб звучал все громче, бубны били быстрей, и песня кричалась веселей.

Вдруг нойда обернулся и выставил короб на вытянутых руках идущим за ним людям. Многие шарахнулись в стороны, но один смело выхватил и предъявил знак. Вот и другие смельчаки радостно запрыгали, и следующие, и еще… От человека к человеку метался нойда с коробом, многие не решались, большинство, видя всеобщую радость, забыв о том, что есть и смертный знак, начали давиться, пытаясь заполучить удачу.

Но вот одна рука замерла, сжимая темный клин. Оборвалась песня. Несколько рук вытолкнули на загашенное кострище избранника в берестяной личине, по росту мальчишку, усадили его на бадью и набросили ему на голову светлую холстину.

Пошли в пляске нойды вокруг кострища, зазвучали опять слова юойгама, древнего языка камланий. Сделавшие свой выбор старики и старухи сели рядом с избранным на золу, сами закрыли себе лица платками. Вокруг неподвижных людей, расправляя веревки, засуетились участники действа – и вдруг бросились к ним. Захлестнули петли вокруг их шей, потянули с силой концы веревок в стороны. Один за другим сникали сидящие, задушенные силой десятков рук. Запели нойды над сникшими, еще сильней застучали арпы-колотушки по расписным бубнам.

Темнело, и темная толпа людей, сливаясь, все более походила на одного большого зверя. Стучали звучные бубны, гудели мунхарпы, взлетала к появившимся на небе звездам песня на забытом языке. Темный лес стоял неподвижно.

* * *

Когда-то Ивар, отец Хельги, был допущен старейшинами леса к такому ночному пиру после осеннего жертвоприношения, но ни он, ни его сын не участвовали в самом игрище, лишь дожидались, как свидетели, вечернего возлияния. Теперь Гутхорм-херсир сидел рядом с Хельги, молчал и посматривал на лица людей, выходящих из сумерек. Подле отцов были и сыновья, Оттар и Инги. Сын Хельги пытался высмотреть среди возвращающихся из леса знакомых, наконец, увидев Тойво и Гордую Илму, успокоился.