Руны земли

Народ вадья – сами переселенцы – знали толк в мире, давно жили рядом с древними хозяевами этих лесов, так что западные соседи стали называть их самих тем именем, которым когда-то называли лесных охотников. Теперь вадья стали посредниками в торговле между лопарями и эстами, сами были не то эсты, не то лаппи, не то особый народ – уже не разберешь. Как всегда в таком союзе, важное значение имели так называемые лучшие люди, знатные семьи, к которым прислушивались и те, и другие. Гордая Илма унаследовала такое положение от своих предков, они же приняли пришедшего сюда много лет назад Ивара из Гётланда. Он мало того что был кузнецом, но также обладал способностью оговаривать и устанавливать ряд[72] между людьми. Его сын Хельги оказался не менее способным в деле поддержания устроения и взаимного мира.

Этим вечером Гордая Илма была вся в заботах. Сегодня прибыли нерева, и в эти же дни с молодой луной начали толпами приходить соседи с округи. Гостей из племени вадья она селила и в свой дом, и в клети, и в кладовых, и на сеновале. Семьи лопарей сами строили навесы для ночлега и даже ставили свои островерхие куйваксы[73]. Многие из них собирались остаться здесь на зиму, поэтому обустраивались всерьез, ставя зимние ко́ты[74]. Место это было давно известно лесным людям своим торгом с неревой, затем тут появилась семья кузнеца, у которого всегда можно выменять на мех куницы хороший нож, наконечники для копий и стрел. Но главное – здесь обменивались новостями и проводили праздники, которые создавали единство людей этой земли.

* * *

В темном пространстве большого дома Хельги мерцал огонь, в земляном очаге краснели угли. Тени от рук, разливающих эль, дрожали на резных столбах и балках, за которыми была непроглядная тьма.

Старшие воины Гутхорма были большей частью хорошо знакомы хозяину дома. Со многими из них он бывал в молодости в викингских набегах, вместе терпели походную нужду и непогоду, вместе трудились на море и на суше. Теперь они стали успешными бондами, хорошо одетыми и вооруженными. Сейчас, потягивая в теплом доме эль из чаш и рогов, они вспоминали последние слова своих погибших друзей и удачные ответы в боевых перепалках. Как обычно у бондов, разговор быстро скатывался на хозяйственные дела, благо и Хельги был человеком, умеющим работать на земле и в кузнице, и его мнения и советы ценили.

Но вокруг, в темных углах, теснились женщины и работники, подростки и ребятня – все хотели услышать последние новости из большого мира. Разговор то и дело возвращался к рождениям, именам, свадьбам и договорам, а от них к смертям и поминкам, после чего переходил к наследству, имуществу, ссорам и снова к ловким ударам, ранениям и смертям, замыкая в застольной беседе земной круг жизни…

Хельги, по старому обычаю, сидел напротив Гутхорма, между ними светилась яма с углями, столы для еды давно убрали. Гутхорм был в красной рубахе с вышивкой, ворот расстегнут, под стриженой бородой ярко сверкала гривна, охватывающая крепкую шею. В руке у него покоился красивый турий рог с серебряным окладом.

В стороне от старших сын Гутхорма Оттар играл в тавлеи с сыновьями приезжего гёта, а около женской скамьи молодежь вела свои беседы, и среди приятного и успокаивающего гомона Хельги и Гутхорм могли тихо разговаривать о важном. Тринадцать лет назад они вместе ходили в свой последний большой поход по рекам Остервега, вплоть до Данпа, и далее за пороги в море и по нему на Миклагард, столицу державы ромеев. Тогда они уже не опекали молодого Сигмунда, как в первых походах, но были в ближней дружине молодого хёвдинга.

– Кто бы мог подумать, что через столько лет мы все вновь соберемся здесь, на Лауге.

– Последний раз я видел его лет десять назад, Сигмунду тогда было семнадцать лет, самый расцвет. Да и мы были еще бойцы что надо.

Гутхорм и Хельги переглянулись.

– О братьях моих что-нибудь слышал?

– Ничего. Наверное, все в порядке. Смерть – она быстро вести разносит.

– Ладно, хотел спросить тебя, – Хельги опустил глаза на спокойный огонь. – Хотел спросить: после прихода Сигмунда ты собирал ополчение, извещал, как положено, Эйстейна-конунга?

– Нет, – хмуро ответил Гутхорм. – Ты ведь знаешь, он не настоящий конунг Алдейгьи. Эйстейн захватил власть в стране без одобрения тинга, без согласия бондов. Единственное, что он правильно сделал, – это женился на Исгерд, вдове Хергейра, но женитьба на хозяйке земли не делает его истинным конунгом.

Хельги посмотрел на друга, снова опустил глаза на огонь.

– Если в стране правила соблюдаются по желанию, ты знаешь, чем это закончится, – проговорил Хельги. – Ну хорошо, а Ингигерд, дочь Хергейра, как тебе?

– Сыновей у Хергейра не было, значит, наследница дочь, и теперь ее права защищают Сигмунд, ее дядя, и Скули-ярл, ее воспитатель! Кто-то ведь должен был начать мстить за старика Хергейра, которого и мы с тобой выбирали!

– Да я не о том! – Хельги улыбнулся, глядя на простодушное лицо Гутхорма. – Все знают, что она замужем в Алаборге за Ульвкеллем, человеком Эйстейна! Ты, надеюсь, слышал про их свадьбу? Как она оказалась рядом с Сигмундом?

– Конечно, слышал, – вздохнул Гутхорм. – Но Скули-ярл говорит, что в Алаборге находится ее служанка, похожая на нее.

– Тогда еще вопрос, а самого Скули-ярла ты узнал?

Гутхорм удивленно взглянул на Хельги.

– Понимаешь, Ингигерд – девчонка, она за три года могла стать другой, поэтому не спрашиваю, узнал ли ты ее, но ярла-то ты помнишь?

Гутхорм почесал висок рукой, запястье сверкнуло серебром. Пожал плечами.

– Вот ты о чем! Не самозванцы ли они? Мне как-то не приходило это в голову. А ведь Сигмунд их тоже давно не видел!

– Вот-вот. Ты нарушаешь клятву верности, данную Эйстейну-конунгу, ради странных гостей из-за моря, а это может дорого стоить всем нам, всей округе! Поэтому и спрашиваю.

– Я плохо знал Скули-ярла. Он воевал под знаменами Хергейра в том большом походе и был моложе нас, а когда вытолкали отсюда Рорика и Хергейр был выбран конунгом Алдейгьи, то Скули стал ярлом Алаборга и уехал туда. С тех пор я с ним не встречался. Я точно не видел его лет десять, если не больше!

Хельги покачал головой в сомнениях. Гутхорм пересказал слова ярла: якобы с людьми Эйстейна, убийцей Хергейра, под Алаборгом бился не сам ярл Скули, а верный трэлль, переодетый в доспехи ярла. Этот трэлль погиб, а сам ярл вроде как лежал и болел во время битвы. Когда же войско ярла было разбито, Ингигерд, тогда еще совсем девчонка – тринадцать или четырнадцать лет ей было, – уволокла своего приемного отца в лес. Они выбрались тропами к доверенным людям ярла на Свери-эльф[75]. Оттуда на лодье вышли в Аламери, затем на островах в Эйстрасалт нанялись на торговый корабль вэрингами[76]. С купцами они проскочили мимо свейских морских охотников и пришли в Большой вик, так принесли злые вести об Исгерд ее брату.

Сигмунд, сын одного из последних конунгов Гётланда, воевал тогда с отрядом гётов на стороне Харальда Косматого, который пытался подчинить себе весь Норвег. Брат матери Ингигерд, как положено, с честью принял беглецов, но сразу отправиться сюда он не мог, так как дал слово Харальду. Наконец, год назад Харальд Косматый дал большую битву конунгам из западных фьордов и отпустил Сигмунда.

Хельги выслушал друга в молчании. Его заботило и нарушение клятвы, и подлинность ярла с его воспитанницей. Хёвдинги вдруг поняли, что в халле установилась тишина и все прислушиваются к их разговору.

– Ладно, норны решили так, а мы выпьем за то, чтобы возвращение сюда Скули-ярла и Ингигерд не обернулось большой резней! – Гутхорм поднял свой рог.

Хельги поднял руку с наполненным рогом.

– За мир!

* * *

Оттар проиграл сыновьям Грима в хнефатафл[77] и шумно возмущался по этому поводу. Девчонки подтрунивали над проигравшим, а тот отсчитывал серебряные деньги для Офейга и Вигфуса.

Долго молчал Хельги, думая о своем, и опять завел речь об Ингигерд, дочери конунга Хергейра.

– Ей лет семнадцать, должно быть? Красавица?

– Ну, волосы и глаза ее не посветлели. Гётская, темная порода. Высокая, как парень. Играла на равных у нас на берегу в мяч с моими сыновьями, да и оружием владеет прилично. Чтобы встретиться с Сигмундом, ей пришлось вместе с ярлом многое пройти. Ты слышал о Хаврсфьорде? Наш Сигмунд был впередсмотрящим на корабле конунга! Большая честь.

– Да, да, – Хельги восхищенно мотнул головой. – Большая честь и большое дело. Будет о чем расспросить Сигмунда при встрече.

Гутхорм продолжил:

– Только после победы в этой битве Харальд отпустил Сигмунда, и тот смог собрать людей для похода в Остервег. Они прошли до Гутланда, оттуда к Курланду, далее мимо Эйсюслы и Хлюнскогар, пришли к нам, за Клюфанданес, здесь мы и встретились. Сам понимаешь, рассказать ему было что. Пили неделю, вспоминали не только его битву во Хаврсфьорде, но и наши приключения. Могли бы пить и дольше, но он сказал, что хочет идти на Алдейгью, чтобы отомстить за Хергейра и восстановить права своей племянницы. Он спросил совета, какой путь выбрать, и я посоветовал не идти через Новую реку[78], прямиком, а обойти Алдейгью с юга, вначале по Лауге-реке, дальше через Ильмери и по Олхаве вниз.

– Хороший совет, – Хельги поднял рог с медом. – За Гутхорма, доброго советчика! На большой воде, как я понимаю, ему с Эйстейном не потягаться, у викингов около тридцати кораблей. А вот на реке да неожиданно – все возможно.

– Думаю, мы добавим ему людей, на волоках он договорится с вендами, с тем же Миронегом, все-таки тот ходил с нами на Миклагард, ну и подсоберет людей вокруг Хольмгарда. Кружным путем он придет к цели с гораздо большей силой, чем сейчас. Ну а дальше валькирии и Один-ас раздадут удачу.

Хельги и Гутхорм выпили за удачу. Хельги отер усы и спросил:

– Харальд, он ведь из Инглингов?

– Я не силен в родословных, – пожал плечами Гутхорм. – Но знаю, что его отцом был Хальвдан Черный, которого разрубили после смерти на части для придания удачи той земле, где он правил. А его дедом был Гудред, которого убил трэлль собственной жены – так она отомстила за смерть своего отца, Харальда Рыжебородого, которого прежде убил ее муж. Свое имя Харальд Косматый получил как раз в честь ее отца, а вот дальше я не помню.

– Харальд происходит из рода, потерявшего власть в Свеаланде, он из Инглингов, старых врагов гётов. Почему же он помогает нашему Сигмунду, сыну конунга гётов? – уточнил свой вопрос Хельги.

Гутхорм склонил голову, вспоминая все то, что слышал об этом.

– Харальду Косматому давно еще предсказывали большое будущее, даже моя жена говорила об этом. Теперь видно, что предсказание сбывается. Ведь он начал войну в возрасте десяти лет, а сейчас ему двадцать… или двадцать два, и он уже многое сделал, а теперь эта битва, про которую все говорят. Так что Эйстейн, убивший нашего Хергейра, недаром сбежал из своих земель, Вальдреса и Хадаланда[79]. Вероятно, он уже тогда понял, что для него как конунга все кончено… Хотя жена Эйстейна была сестрой матери Харальда Косматого! Так что их сын Хальвдан – родственник самому Харальду!

– А говоришь, не силен в родословных! – восхитился Хельги.

– Это не я, а моя жена Ингрид, – Гутхорм опять шумно втянул воздух через дыру меж зубов.

– Женщины помнят больше нашего, – промолвил Хельги и помолчал некоторое время, глядя на извивы огня между углями. – Я так понимаю, что Эйстейн сбежал из своей страны как раз после смерти жены, так как Харальда больше ничего не сдерживало. Эйстейн скитался по морям и восемь лет грабил на море, пока не узнал, что у нашего Хергейра слабая дружина. Теперь в Алдейгье у него появилась крепкая опора. Это не нравится Харальду, вот почему он помогает Сигмунду – ему надо выбить отсюда Эйстейна-конунга!

– Вот оно в чем дело! – удивился Гутхорм. – Этого Харальда не зря зовут Косматым, в нем есть эта непреклонность йотунов[80]. Значит, за Сигмундом большая сила?

Хельги пожал плечами.

– Думаю, его используют, а сил у него ровно столько, сколько есть. Этот Харальд Косматый действительно обладает прозорливостью настоящего конунга, или у него неплохие советники.

Хельги опять замолк, глядя на огонь. За морями шла большая игра. Видимо, не зря появился и человек связи. Мир делили конунги, как встарь, но происходило и нечто большее.

Со стороны дверей слышался женский смех – Звенка ловила свое короткое счастье с приезжими гребцами.

Голоса хёвдингов стали совсем тихими, они угадывали речь друг друга по губам. Хельги, сделав глоток хмельного меда, вдруг совсем шепотом произнес:

– Хотел тебя попросить быть сватом за сына моего Инги…

– Во как! Я надеялся свою дочку выдать за твоего парня. Или ты присмотрел кого-то познатнее в Алдейгье? – Гутхорм сощурил глаза. – Что за семья?

Хельги рассказал о дочери Гордой Илмы, о связях ее рода с соседями, о необходимости скрепить союз людей моря с народами леса. Гутхорм покачал головой, соглашаясь с другом – связи с местными родами надо укреплять, ну а для своей дочери он найдет жениха не хуже. При этом известии Оттар, сын Гутхорма, скривил презрительно лицо, но дружинники Гутхорма оживились в надежде на свадебный пир.

Сказав Гутхорму о сватовстве, Хельги вдруг задумался, когда же это он так решил. Или Гордая Илма решила все за него?

* * *

В старые времена люди определяли время для праздников по солнцу и луне. Год делился на четыре главных события – зимнее и летнее солнцестояния, весеннее и осеннее равноденствия. С новой луной после каждого из этих небесных изменений люди прерывали свои повседневные дела ради праздности и осмысления времени. Во время таких праздников они совершали жертвоприношения, не обязательно кровавые. Большинство жертвоприношений совершалось лишь возлиянием хмельного напитка на камни и возжиганием огня, но непременно сопровождалось словом и песней.

Жертвоприношение было древним способом разговора людей с будущим, с неумолимо надвигающейся неизвестностью. Конечно, весенний праздник отличался по настроению от осеннего, а зимний от летнего. Но в любом случае праздник солнечно-лунного перехода был важным событием для объединения людей и созидания совместного будущего.

В то время как Сигмунд собирал на Лауге-реке с помощью херсира Гутхорма ополченцев и заложников из сыновей местных хёвдингов для похода на Алдейгью, молодая луна указала местным людям приближение осеннего перехода и приуроченного к нему суйма[81].

Поэтому, пока Гутхорм пировал со своей дружиной у Хельги, вокруг усадьбы Гордой Илмы тоже собирались многочисленные гости, ставили палатки и куйваксы, десятки костров горели возле ее усадьбы, а семьи лесных людей прибывали и прибывали, как и все последние дни.

Для пира и жертвоприношений жителями леса собиралось заранее приготовленное хмельное олу, и недавно подстреленная дичь, и иные гостинцы для общего пира. Охотники несли с собой добычу, скотоводы гнали коров и овец, так что в загоне Гордой Илмы было уже тесно. Сгрудившиеся животные грустно взирали на людей. Темный лес, казалось, тоже следил за освещенной кострами поляной. Летели искры, дымные столбы, сливаясь, поднимались высоко в звездное небо.

Скоро зима. Оттуда, из ясной и бесконечной бездны, к земле приблизит свой взгляд первозданный холод, от которого деревья растрескиваются до сердцевины и птицы замерзают на лету. Не каждый человек переживет это трудное время. Поэтому и веселье осенью с рябиновым привкусом.

Многочисленные гости осторожно перебирались от костра к костру, встречались с родственниками и дочерями, отданными в другие семьи, обменивались новостями и терлись носами со своими внуками, растущими в других родах. У одних костров перебравшие яблочного бьёра уже горланили песни, у других слушали долгие рассказы о прошлом, иные знакомцы беседовали подальше от шума, а молодежь, быстро знакомясь друг с другом, объединялась в свои костровые круги. Любой праздник – это и встреча, и смотрины, и воспоминание.

Представив неревцев Гордой Илме, Инги перестал о них беспокоиться. Воинов херсира принимали с уважением и почетом, каждый лесной человек хотел выпить с ними и угостить чем-либо вкусным, старшие знакомили с ними своих сыновей и дочерей, дети просили показать оружие и заморские вещички. К ночи неревцы перестали держаться друг друга и разбрелись по стоянкам лесных людей. Воины, превратившись в охотников и строителей, пастухов и землепашцев, мешая слова разных языков, болтали, смеялись и пили вместе с лесными людьми.

Еще засветло Эйнар привел на осеннее стойбище пару барашков, своих диковатых братьев и сестрицу Салми. Об этом Младшая Илма, скривив рот, поведала Инги, тот в ответ лишь пожал плечами, правда, скоро сам за собой заметил, что ищет глазами Эйнара, явно надеясь отыскать рядом с ним Салми. Наконец Эйнар нашелся. Как всегда причесанный, в красивой льняной рубахе с вышивкой вокруг ворота, поверх которой надет крашеный шерстяной кюртиль, перехваченный поясом с бронзовыми накладками.

Эйнар развлекал толпу девчонок рассказом, как они с Инги делали запруду для рыбы, возвращали разбежавшихся коров, ловили быка и обнаружили хитрых гестиров Гутхорма. Сын Хельги только позавидовал, как легко Эйнар может из всего сделать всеобщее развлечение. Салми рядом с ним не было, зато были младшие братья, такие же серые и угрюмые, как обычно, хотя и нарядно одетые. Старшие женщины скоро увели девчонок помогать на кухнях, парни остались одни, и Инги оставил их и отправился к Илме.

Некоторое время он пытался держаться поближе к ней, она же, взяв на себя счастливую заботу о гостях, почти не сидела на месте. К ночи Инги уже валился с ног, а Илма все встречала новых людей, гоняла младших девок за выпивкой и лепешками, мальчишек – ставить приведенный скот и помогать старшим; следила, чтобы никто не остался без внимания и места.

Наконец и ее мать успокоилась, села вместе с главами семей у длинного костра старейшин. Старики больше молчали, восседая на шкурах, расстеленных для тепла поверх низеньких скамей. Огонь подсвечивал их древние обереги и украшения, темные лица бороздили морщины, а в глазах светилось любопытство и внимание. Говорили они мало, хотя понимали друг друга с полуслова. Несколько раз Гордая Илма пыталась усадить Инги рядом с собой, чтобы познакомить сына соседа с мудрыми людьми, с нойдами и великими охотниками, но тот рвался то помогать ее дочери, то убегал к молодежи, то блуждал по усадьбе, словно кого-то искал. Явно не понимал мальчишка, как важно познакомиться с уважаемыми людьми округи.

Но Инги просто стеснялся сидеть со стариками, да и не совсем понимал говоры всех этих одетых в шкуры людей. Когда они вдруг глухо смеялись, хлопая друг друга по плечу, он не сразу улавливал причины смеха и просто вторил, а когда замолкали, погружаясь в свои мысли, – терялся. А вот сидевший рядом с Гордой Илмой Туки из дружины ярла Скули, судя по всему, очень хорошо знал лесные языки и даже вставлял слова в разговор.

* * *

Сбежав от стариковского костра, Инги побродил меж гостевых стоянок и в конце концов подсел к маленькому костерку, где сидели знакомые ему сыновья одного из напарников Хельги. Их родители где-то пили с друзьями, а они, впервые оказавшись на таком сборище, чувствовали себя потерянными. Инги стал развлекать их рассказом об Альгисе и так увлекся, что не заметил, как появились братья Эйнара. Они встали вчетвером за его спиной, кто-то из них ткнул то ли нож, то ли палку ему в спину и процедил, что если он попробует заговорить с Салми, то его кишки скормят щукам.

Инги медленно поднялся. Он, конечно, был неправ, что все лето и осень охотился за Салми, но и они не правы, решая за свою сестру. Он не сказал ничего, но взглянул им в глаза по очереди и ухмыльнулся. Двое старших холодно смотрели на него. Крепкие ребята, да и младшие, хоть ростом гораздо ниже Инги, в драке окажутся неплохой подмогой для старших, но Инги был уверен в себе.

– Посмотрим, – только и сказал он. Тут за его спиной поднялись рудокопы-вадья, и Инги стало совсем спокойно.

– Еще пожелания будут? – он положил руки на пояс.

– Мы предупредили, так что следи за собой, – братья Эйнара развернулись и побрели меж костров дальше.

Теперь уже рудокопы решили развлечь и успокоить Инги – они стали рассказывать сказку о древнем конунге народа вадья, игравшем в давние времена с болотным ящером в загадки не на жизнь, а на смерть. Инги не однажды слышал этот забавный обмен словами, но и в этот раз выслушал с благодарностью. Тут к ним подсел Вилька, а вслед за ним его малолетние друзья, сыновья родственников Гордой Илмы. Когда старшие стали укладываться спать, молодежь косяком потянулась к костру Инги, где не было занудных стариков, требовавших тишины и покоя.

Костер рос вширь, все больше людей грелось у его тепла. Рядом с Инги вертелся Вилька, чуть в стороне пел старинные лесные песни Тойво, старший сын Гордой Илмы. Наконец, прервав свою работу по приему гостей, появилась и их сестра Илма. Правда, вскоре она убежала, так как без нее, конечно, ничего не могло происходить правильно, но все же стала время от времени возвращаться к стоянке. Вместе с ней у костра стали появляться ее подруги, за девчонками подтянулись молодые охотники и рыбаки, рудокопы и углежоги, пастухи и бортники – такие разные мальчишки и девчонки, молчаливые и разговорчивые, красивые и неказистые. Среди подростков затесались совсем мелкие детки, похожие на изумленных зверьков, которые такое скопище людей видели, возможно, впервые в жизни. Стало шумно и весело.

Но какая вечеринка без Эйнара! Он появился из темноты вместе со своими братьями, уселся прямо перед Инги, с другой стороны костра. Друзья улыбнулись друг другу, но не успели обменяться и парой слов, как девчонки набросились на Эйнара с просьбой спеть новые песни. Тойво замолк, а Эйнара долго уговаривать не пришлось. На ремне за его спиной оказалось многострунное каннеле[82], и как воин перед схваткой перекидывает щит со спины в руку, так и Эйнар ловко перекинул его себе на колени. Он запел песню об осени. Прошли праздники урожая, и ей пора возвращаться в родительский дом, к своей темной реке, текущей в глухом лесу, где до середины зимы она будет трепать лен и думать о нем. Будет помнить она о его руках, о его словах и грустить от той сладкой боли, которая теперь в ее сердце. Прошли праздники урожая, ей пора возвращаться в родительский дом.

Девчонки подпевали Эйнару с такой искренностью, словно эта песня была про каждую из них. Инги-то знал, что песню сочинил Эйнар, но все остальные думали, что это новинка из Гётланда.

Наконец, закончив все дела, вернулась к костру Илма. Потрепав головы братьям – Вильке и Тойво, она села рядышком с Инги. Теперь Тойво и рудокопы запели грустную песню о лосенке. Набегавшаяся за день Илма, положив голову на плечо Инги, тихо подпевала, закрыв уставшие глаза и вложив ладошку в его руки. Инги перехватил взгляд Эйнара на Илму, и тот добродушно улыбнулся в ответ.

Нельзя сказать, что Инги отбил Илму у Эйнара, хотя именно тому повязала она первый свой платок в прошлогодние осенние праздники. Просто Эйнара любили все вокруг, и кто только не повязывал на вечеринках ему платков, так что это получилось как-то само собой. Но зимой, во время празднования йоля, когда, по гётскому обычаю, скальды рассказывают о старых временах, Илма разглядела Инги, вернее, расслышала его. Так что еще во время зимних праздников, когда в доме тесно от множества гостей, они оказались под одним одеялом, и она искусала ему шею, стараясь не закричать от его ласк.

Тут у костра появилась Салми, решительно раздвинула братьев и села рядом с Эйнаром, устало прикрыла глаза. Как видно, она тоже помогала женщинам в доме Гордой Илмы и во время работы подвязала тесемки рукавов выше локтей, теперь все парни косились на ее обнаженные руки. Инги, лишь на мгновение взглянув на нее, отвел глаза.

Лосенок из песни Тойво встретил синицу и спросил ее о потерянной маме, потом куницу, и спросил ее о том же. Инги старательно не смотрел в сторону Салми, наконец поднял взгляд и, пользуясь тем, что она сидела опустив ресницы, долго смотрел на нее. Тут уж Эйнар и его братья перехватили взгляд Инги, и он медленно опустил глаза.

Год назад Салми была еще очень дерганой девчонкой с безумно блестящими глазищами. Тогда Инги больше в шутку пытался прихватить ее в каждом темном углу и говорил ей злые глупости. Какая-то хищная уверенность внутри него знала, что Салми легко ему достанется. Поэтому он играл с ней в кошки-мышки. Она бледнела и краснела в его присутствии и бегала за ним как хвостик под общие издевательства все дни осенних праздников. Это случилось у них на этом же поле, прямо у костра. На йоль, в середину зимы, когда все принимают у себя девушек-адив[83] и днем устраиваются смотрины, а вечерами жаркие игры в прядильнях, она не приехала погостить ни к ним, ни к их соседям, а отправилась с подругами в самые далекие поселения.