Руны земли

– О чем ты хотел говорить со мной, Альгис?

– Для Хельги, гёта, живущего в землях Вялнаса[61], дева, освобожденная из огня Сигурдом, прислала весть через моего деда.

– Своенравная дева, ослушница Отца древних песен, прислала руны через Витовта, славного вайделота[62]?

– Да, деду моему Витовту прислала руны верная Сигурду, положившему меч на брачное ложе…

– Ложе было чужим, а меч был хорош – он рубил наковальню, на которой был выкован. И о чем же соперница Гудрун, месть замыслившая, руками гьюкунгов убившая победителя Фафнира, великого воина, о чем прислала руны мудрому Витовту?

– Любившая Сигурда, клятвы дававшего, пошедшая на костер за ним, за мужем чужим, прислала руны о знаках времени другу Ивара…

– Хорошо, я слышу неподдельную речь знающего. Что же сказали о времени руны славной валькирии?

– О том, что кончилась темная зима, тесное время, и красный орел взлетает над водами за головой мудреца, брошенной в небо. Своенравная дочь Отца древних песен хочет собрать звенья и поменять поток в кольце Андвари…

– Наступает весна, и нам стоит подготовить поле для пробуждения?

– Да, Витовт сказал, что людям связи теперь придется совершить змеиные пляски, как это делают женщины весной на оттаявших лугах.

– Узнаю точные сравнения Витовта! – покачал головой Хельги. – Хорошо, что дракон безвременья убит, хотя я считал, что это случилось еще во время похода на Миклагард…

– Витовт считал так же, но знаков от валькирии тогда не появилось. Много было славных мужей в том походе, но Спящая за огнем никого не избрала.

Они помолчали, глядя на медленное движение желтых листьев по как бы неподвижной поверхности воды.

– Время как бремя, теперь закончился срок беременности, и даже воды уже отошли. Ослушница отца павших сообщает нам, что мы должны принять роды, то есть распознать человека, который создаст будущее для этой земли, – задумчиво проговорил Хельги.

– Нам повезло, – хмуро ответил Альгис. – Мы присутствуем при родах, в которых на свет появится нечто новое, превосходящее человеческую жизнь.

– Да, и от нас зависит, сколько это новое будет жить: три зимы, двенадцать, сорок восемь или больше семисот зим, как это получилось у гётов. Время ромеев длится уже больше полутора тысяч лет… Надеюсь, если выбор будет правильный, рожденное здесь будет жить не меньше, – подыграл собеседнику Хельги.

Альгис уловил нарочитость в голосе Хельги и продолжил более спокойно:

– Человеческая жизнь настолько мала… Хотел бы я, чтобы Витовт пережил эту зиму…

– Как он?

– Почти ослеп и мешает женщинам у очага. Несет всякий бред…

– Многие хотели бы этот бред послушать, – пробормотал Хельги. – Видимо, Витовт прав, нам придется теперь исполнить пляску дракона, разве что наш луг будет побольше – от Гётланда до Курланда, от Курланда до Вадланда и Алдейгьи…

– Пока до края мира весть пройдет и, исказившись многократно, вернется в виде тинга копий и щитов, – припомнил Альгис чужие слова.

– Пляска началась, и стоять в стороне не получится. Витовт ничего не сказал о том, как распознать избранного?

– Нет.

– Хотел бы я посмотреть на эти руны своими глазами, – осторожно заметил Хельги.

– Я вез трехгранные стержни, сплошь покрытые рунами, которые Витовт получил с Гутланда, но, когда прыгнул вслед за купцами за борт, потерял многое из своих вещей. Вот осталась одна рубаха, которую еле отстирал от крови, да эта безрукавка.

Хельги только теперь заметил разводы и заштопанные дыры на рубахе Альгиса.

– Жаль, – сказал Хельги. – Стержни были из дерева? Тогда море найдет того, кому эти руны окажутся понятны.

Вдалеке одиноко прокурлыкал ворон. Осень делала лес все более тихим.

– У меня в доме делают отличный вадмал[63], так что будет новый кюртиль для внука Витовта, – улыбнулся Хельги и добавил: – Видимо, мне придется ехать дальше на восток, тем более что путь той силы, которая нашла тебя в море, лежит туда же, в Хольмгард. Ты слышал об Ахти с Ильмери? Он ровесник Витовта, но еще крепок, я видел его год назад. Поеду к нему… хотя я слышал, что его связь была оборвана.

– Как же так? – Альгис весь подался вперед. От былой его торжественности ничего не осталось. – Ведь только целостность может порождать ответ! Как там, на северном… хайлагаз[64]… кажется, так мне дед говорил.

– Когда изгоняли Рорика, в Алдейгье было неспокойно, тот человек попал под исступление толпы и погиб, так как был западной веры.

– Верил в Распятого бога?

– Почти… Верил в Сына Бога. Верил, как и многие гуты древности, что Бог может усыновить любого достойного, как он сделал это с Распятым.

– Вот уж не думал, что среди людей связи есть… люди такой веры!

– Извини, но мой дед уж совсем не думал, что среди людей связи могут оказаться ливы и венды, а теперь это так, и, поверь мне, среди нас полно уже верящих в Распятого! А скоро среди нас будет полно женщин, во всяком случае, одна точно вот-вот должна появиться.

Альгис с недоумением взглянул на Хельги.

– Женщины, пляшущие весной на лугу, змеятся в пляске, голова кусает хвост, конец переходит в начало. Парень прыгает в самую середину их пляски, разрушая своим прыжком сонного дракона зимы, и освобождает весенние воды, чтобы земля могла разродиться урожаем и приплодом. Сейчас мы все, люди связи, как эти женщины на лугу, и поэтому, возможно, в нашу мужскую пляску должна войти девушка, чтобы мы нашли решение, – объяснил свои слова Хельги.

– Я и Витовта-то не очень понимаю, а тебя и подавно.

– Возможно, если бы ты меньше упражнялся с оружием, а уединился бы под священным деревом, то стал бы всеведущим, как Воден-анс[65], – мягко предположил Хельги. – Но тогда ты вряд ли бы добрался сюда живым.

– Это точно… В наших краях полно таких зрецов под деревьями, они якобы все зрят в себе. Только почему мы все время платим дань то свеям, то данам?

Хельги засмеялся:

– Узнаю слова решительного Витовта. Славный вайделот не слишком жалует братию, живущую за счет подношений. Деятельный человек честнее отшельника – его слова! Но и он с возрастом изменился, и ты с возрастом изменишься. Все ли ты сказал?

– Не знаю. Был бы здесь Витовт, ты узнал бы больше.

Они помолчали, глядя на медленное движение листьев с водой.

– Почему Витовт отправил тебя, а не твоего отца? – спросил Хельги.

– Отец стал торговцем. Уделять время тому, что не приносит серебра, ему кажется бессмысленным, – скривил рот Альгис. – Что будем делать?

Альгису не терпелось понять, куда ему двигаться, за что хвататься, с кем рубиться.

– Настоящий ответ обычно неожиданный… Возможно, мы с тобой и есть ответ. Посмотрим, подышим воздухом, подождем, пока решение созреет.

– Подождем? – вскинул темные глаза Альгис.

– Воды отошли, схватки идут. Не стоит суетиться. – Хельги посмотрел на верхушки деревьев, осень красила их и убивала. – Мы призваны помочь принять решение, а не навязывать свое.

– Хрена тут ждать! Надо передать весть и получить ответ!

– Время беременно событием, и оно случится. И случится – если мы поможем – правильно.

– Да, – попробовал успокоиться Альгис. – Витовт все время приговаривает, что бремя поколений – выносить избранных и вскормить их как детей. При этом посматривает в мою сторону, словно ждет от меня чего-то, а меня это злит.

– Любой отец ждет от своего сына многого. Но лишь мудрый дает сыну возможность стать самим собой. Твой дед мудрый человек, надеется, что, раз сын выбрал иную дорогу, внук продолжит его путь. Как к тебе отнесся Сигмунд?

– А как гора относится к путнику?

– С большими силами он идет?

– На море у него было два больших скейда[66] на двадцать пар весел и три корабля помельче… снеккьи по-вашему, ушкуи по-местному… Человек двести. Еще на одном корабле идет Скули-ярл с дочерью Хергейра. На Лауге Гутхорм-херсир дал Сигмунду несколько ушкуев для похода по рекам.

– Когда-то я думал, что Сигмунд будет тем человеком, о котором сейчас подала знак валькирия.

– Ты заранее знал, что она скажет?

– Не знал, только догадывался. Понимал, что грядут изменения и эти изменения должны собраться вокруг человека, который и определит ход времени. Он должен оказаться в нужном месте, в нужное время, но угадать это стечение обстоятельств сложно! – проговорил Хельги. – Сигмунд тогда был не готов, но с тех пор прошло столько лет; возможно, Сигмунд изменился? Или время изменилось под него? Валькирия выбрала время, нам осталось найти человека. Быть может, Сигмунд и есть тот самый, кого мы ищем? Ладно, мне пора… Хорошо ли в моем доме заботятся о тебе?

– Если ты или твой друг будет у меня в Себорге, вам будет не стыдно за твой прием, – проговорил вежливо Альгис, но на лице его проявилось разочарование от разговора.

– Скоро большое жертвоприношение, после него нам будет легче увидеть будущее, – попытался успокоить его Хельги.

Хельги отпустил весло, которым придерживал лодку у берега, слегка оттолкнулся. Альгис поднялся, проводил взглядом спину Хельги. Равнодушие гёта злило Альгиса, он чувствовал себя обманутым. Пройти такой путь и совершенно не приблизиться к решению – было от чего расстроиться. Он был так воодушевлен, когда Витовт передал ему поручение, когда он слышал речи людей связи. Тогда он вдруг увидел всю цепочку своих предков и их далеких друзей, включенных в узор, который сплетен через время и земли. Он ощутил себя как конунг, знающий тридцать поколений своих предков, родословные соратников и свою ответственность перед временем. Он собирался в поездку с верой в то, что теперь жизнь его исполнена смыслом. Весь путь с запада в эту глушь, с купцами на корабле, в стычках с эстами у Эйсюслы, и там, в море, когда он нащупывал проход по отмели, он знал, что будет жить, пока не выполнит свою задачу. Теперь задача выполнена, слово передано, а лицо Альгиса было хмурым.

* * *

Илма приоткрыла глаза первой. Они лежали на сеновале, над еще пустым хлевом, в который пока не загнали скот. Инги, как и она, в льняной рубахе, спал рядом, до груди укрытый шерстяным покрывалом. Сквозь щели в щипцовой стене хлева светило неяркое солнце. Было непривычно поздно, матушка на дворе разговаривала с поросятами, в стороне помыкивало пригнанное вчера стадо, перекликаясь с бродившими рядом молочными коровами.

Как же хорошо ей было вчера! Все тело ее, еще наполненное прикосновениями и ласками, сладко и медленно просыпалось. Улыбка плавала на ее губах. Она зевнула. Как славно…

Наверное, это и есть счастье – так лежать с любимым, смотреть сквозь ресницы на лучики света и слушать знакомые звуки. Она тихонечко потянулась, промурлыкав вчерашнюю песенку.

Глаза ее блуждали по стропилам и доскам крыши над головой. Сколько неторопливого счастья было в этом просыпании. Чего бы она хотела… наверное… любить… любить его… растить детей… и иметь хозяйство, спокойное и мудрое, позволяющее жить достойно… Зажмурившись от улыбки своим будущим детям, она чувствовала, как все ее тело словно проросло искорками счастья.

Инги, проснувшись, как и все парни, был не особенно ласков. Наспех чмокнул Илму в губы, натянул кюртиль, подпоясался ремнем с висящими на нем ножнами и сумкой, намотал обмотки, натянул сапожки и скатился с сеновала вниз. Илма услышала, как на дворе он приветствовал матушку и, сославшись на занятость, отказался завтракать.

Инги не стал выкликать Хотнега, а отправился скорым шагом по той же дороге, которой вчера шла Гордая Илма. Серебрились стволы осин, золотая листва вспыхивала в лучах неяркого солнца.

За зеленым полем, над которым летали паутинки, возвышался дуб, раскинувший черные ветви почти до самых плах забора, окружавшего священное место. В эту сторону без надобности даже не смотрели, но Инги направился прямо к нему, хотя сначала остановился посреди луга и обратился к могильному холму, где покоился прах его деда Ивара и матери Гудрун. Дед умер, когда Инги был еще ребенком, хотя он помнил и его сказки, и наставления, и его темно-синие глаза, и улыбку. Все удивлялись, что тогда, во время похорон, маленький Инги заставил себя не плакать, но так научил мальчика дед. Не плакал он и тогда, когда умерла мать.

– Привет, дедушка, привет, мамочка, – проговорил Инги. Горечь от смерти матери схватила за горло, но он, как всегда, пересилил себя. Вздохнув, двинулся дальше. С возвышающихся над забором кольев черными глазницами смотрели на него черепа коней, быков и собак.

Войдя в ограду, Инги поднял руки и поклонился дереву, затем взялся за кованое кольцо на двери в вейхус и вошел внутрь. Пока глаза привыкали к темноте, он вынул из поясной сумки мешочек с рунами и поднял руку перед пустым почетным сиденьем между высоких резных столбов. Левой рукой взялся за кольцо, лежащее на каменном столе, и произнес:

– Хейлс, я хочу задать вопросы и получить ответы!

Инги нацепил кольцо на локоть, положил на плоский камень мешочек с рунами, расстелил рядом свой шейный платок, постоял, прислушиваясь к себе. Света из-под острой крыши было уже достаточно, чтобы глаза различали нанесенные на кусочки дерева знаки. Инги произносил вопросы и вслед за ними выкладывал на платок плашки с рунами. С пустого сиденья кто-то пристально смотрел на вопрошающего. Тишина шелестит, небо очень близко, прямо на кончиках пальцев.

Знаки, рожденные Воденом-ансом, говорили сыну Хельги о его скором путешествии, в котором все будет идти не так, как задумано, в котором случай будет не на его стороне и либо лед станет спутником всего похода, либо придется Инги проявлять стойкость. В конце расклада выпала руна, которую он видел при встрече с гестирами. Руна защиты и священного дерева, руна окончания и жертвоприношения.

* * *

К полудню, казалось, все домочадцы Хельги, вплоть до грудных детей и ягнят, каким-то образом знали, что вот-вот придет отряд херсира Гутхорма. Издавна сильных и знатных в этих краях называли нерева, возможно, от имени реки Нарова, у порогов которой происходили общие для восточных эстов, виру и вадья, собрания. Там же проходили общие праздники хранителя ржи Рукотиво.

Нерева, или неревцы, держали весь этот край в подчинении и были в давнем союзе с калбингами, а ныне и с руотси. Воины всегда понимают воинов и предпочитают играть по правилам, зато простой люд относится к таким встречам с опаской – с вооруженными и обученными войне парнями любая встреча может кончиться и весельем, и бесчестьем. Поэтому все были настороже, но занимались, как обычно, осенними делами.

Гордая Илма прислала в помощь Хельги Вильку с друзьями, и они с местными мальчишками, детьми трэллей, чистили хлев под зимовку скота, стелили новую полову, конопатили щели, правили кровлю и отводные канавы.

Руна, старшая жена Хельги, воспользовавшись солнечным деньком, вытащила вместе с другими женщинами постели из домов, служанки прибирали все закоулки эльдхуса Хельги. Ручные жернова крутились безостановочно, для гостей придется непрерывно печь лепешки.

Сам Хельги с работниками постарше перетащил из дома в ригу ткацкие станки, перепроверил все лавки, столы, подправил створки дверей. Толпа мужчин, особенно во время веселья, легко сломает все, что окажется недостаточно крепким.

Под кухонным навесом девчонки готовили еду на пару десятков человек. На заднем дворе, у стены хлева, развесив птиц под низкой стрехой вниз головами, Инги и молоденькая рабыня Звенка резали гусей. Инги, заложив им крылья, выпускал острым ножичком кровь из-за левой стороны нижней челюсти и, подставив под тонкую алую струйку бадейку, придерживал длинные белые шеи. Звенка, пока тушки не остыли, срывала перо и пух, раскладывала в разные короба. Прошлой зимой, да и раньше, Инги заваливал иногда Звенку, но теперь молчал, не обращая, как и все последние месяцы, на нее внимания.

– Скоро ты на меня совсем не посмотришь.

– С чего это? У тебя болезнь какая-то?

– Тебя вот-вот оженят…

– Что за сказки?

– Все женщины говорят! Наши с утра бегали даже узнавать к Гордой Илме. Мужики как всегда – всё узнают в последнюю очередь, – вздохнула Звенка. – Коротко женское счастье.

– Какое счастье может быть у рабыни? – буркнул Инги.

– Взгляд, улыбка, доброе слово. Не так много и надо.

– Повезло этой мелкоте с тобой, Звенка! – смягчился Инги. – Когда я рос, такой девки здесь не было.

– Ты что, две зимы назад уже большим был? – рассмеялась Звенка. – Тоже мне большой!

Инги хотел двинуть Звенку в ухо, но она увернулась.

Заслышав разговор парня и рабыни, мальчишки, бросив свою работу, прильнули изнутри хлева к вычистному оконцу. Вилька, старший среди них, крикнул Инги:

– Да задерешь ты ей, наконец, юбку или нет! У нас тут работа стоит…

– И еще кое-что! – цыкнула на них Звенка. Чумазые лица толклись в оконце у самой земли. Инги бросил в них комок земли, но совету Вильки не последовал. Не хотелось.

– Говорят, она колдунья, твоя Илма?

– Говорят, – пожал плечами Инги, на всякий случай оглядываясь.

– У меня задержка месячных. Вдруг ребеночек будет? Может, возьмешь младшей женой?

Инги не удостоил ответом рабыню, молча продолжил выпускать кровь из гусиных шей. Кровь текла яркими струйками. Звенка, продолжая болтать, ощипывала тушки. Мальчишки раскладывали чистую полову в хлеву, женщины развешивали в доме проветренные ковры, стелили на лавки вышитые ткани, взбивали подушки, а Хельги задумчиво созерцал дверь собственного дома, когда все услышали с реки далекую песню.

Далеко-далеко, но явственно различимая, звучала могучая и грозная песня входящих во фьорды смерти. От далеких мужских голосов мороз побежал по коже…

* * *

Вилька, еще только мечтавший о боевом топорике, не глядя на своих помощников, бросился вон из хлева. У самых мостков уже стояли Альвстейн и Ульв, гестиры Гутхорма.

Слов было не разобрать, но крепкие мужские голоса рвали воздух песней, с которой люди преодолевают слабость и страх. Девочки притихли, мальчишки на всю жизнь впитывали песнь, что будут петь перед темнотой безграничной смерти.

Оглянувшись, Вилька увидел Хельги, вышедшего на верхний берег с исказившимся при звуках знакомой песни лицом, за ним появился Инги в переднике, с окровавленным ножом в руке. На берег выходило все больше домочадцев Хельги.

Вилька уставился на поворот, из-за которого должны были появиться лодки. Боевая песня стала громче, даже слова морского языка стали узнаваться. Наконец показался длинный-длинный струг, в котором сидело человек десять руотскарлар, гребцов.

И вот их веселые рожи уже различимы, за ними выворачивает еще одна лодка; несколько слаженных гребков – и крепкие парни, оборвав песню, вываливаются на берег, складывают на траву весла. Среди молоденьких дренгов[67] краснорожий Гутхорм-херсир в безрукавке мехом внутрь, не сходящейся на широченной груди, войлочная шапочка на русых волосах. Вот он, улыбаясь во всю ширь щербатым ртом, выкатился на тропу. Поймал нежно-голубым взглядом Хельги и, не отрывая глаз от него, весь поперек себя шире, рванул вверх по склону, словно на штурм, так что малышня с визгом бросилась в стороны.

Улыбаясь, Хельги ждал его, по их юношескому обычаю, изготовившись словно для схватки. После мгновенной остановки, когда они для приличия поприветствовали друг друга, друзья бросились друг на друга и, сцепившись, крутанулись, как мальчишки, пытаясь то ли завалить, то ли оторвать друг друга от земли. Люди вокруг с изумлением смотрели на столь неблагочинную встречу. На берегу стало шумно и тесно.

Инги с восторгом следил за отцом и херсиром. Гутхорм берег отца, не пытался заломать его по-настоящему, хотя, конечно, был сильнее. Инги все еще сжимал в руке за спиной окровавленный нож, которым только что выпускал кровь из гусей. Подошедшая сзади Звенка тихо забрала нож и обтерла ему руку платком.

Шуточный поединок закончился.

– Я ждал тебя позже, не обижайся, если что не так! – посетовал Хельги.

– Да ладно… Я и впрямь хотел зайти к тебе, как обычно, после торга на Орьяд-йоги, на обратном пути, но тут ясной ночью на Сабских порогах увидел рога Мани[68] и вспомнил, что как раз наступает срок большого осеннего жертвоприношения, а значит, у тебя соберутся все люди твоего годорда[69]. Ну и сразу скажу, что Сигмунду, пришедшему из Гётланда, нужны люди. Надеюсь, ты все понимаешь.

– Да, гестиры сказали. Обсудим позже. С тобой здесь будет настоящий праздник!

– Вот и хорошо. Как договаривались, я привез и соль, и жернова, и всякого добра… И вон там, в лодке, пара женщин на продажу… Найдутся покупатели?

– Посмотрим, какая цена. Ну, о делах позже, после угощения, – Хельги прищурил глаза, глядя на выбирающихся из лодок людей.

– О, твой Оттар украсит теперь любую дружину!

Инги как раз спустился по берегу и приветствовал Оттара, сына Гутхорма. Тот был почти на голову выше Инги, шире в плечах и сверкал белозубой улыбкой уверенного в себе парня. Легкая поросль украшала его подбородок, отчего он казался еще старше. За ним из лодки вылезли другие дренги, совсем юные и не знакомые Хельги. Из второй лодки выбирались старые знакомцы Хельги, дружинники Гутхорма, лишь один – высоченный, непохожий на остальных своей сплошь кожаной одеждой – привлек внимание годи.

– У тебя в дружине новый человек? – спросил Хельги.

– Это Туки-вепс из дружины Скули-ярла… Напросился с нами в гости к Гордой Илме, сказал, что хочет передать ей какие-то вещи-вести. Откуда он только ее знает? Где Алаборг, и где мы!

Гутхорм представил пришедших с ним людей. Хельги поприветствовал каждого, похлопал по плечу Оттара, порадовался красивому мечу на его поясе, перемолвился парой слов с будущим соседом Гримом, беженцем из Гётланда. Высоченный Туки, оказывается, помнил Хельги: виделись у конунга Хергейра и дроттнинг[70] Исгерд в Алдейгьюборге. Давно это было. Хельги не помнил молодого вепса, но было приятно. Наконец он громко пригласил всех в дом.

* * *

Подавали сыр, тушеную капусту, пареную репу, затем жирную кашу с отварной гусятиной, свежей брусникой и овощами. Яблочный бьёр и темное вино из голубики разливали в чаши непрерывно. Когда все, изрядно выпив и поев с дороги, разделились, ведя отдельные речи, а иные отправились слоняться по двору, осматривать усадьбу, во двор вошла дочь Гордой Илмы в сопровождении своего брата Тойво. Парень остановился поговорить с ровесниками, а Младшая Илма, уворачиваясь от шутливых ручищ развеселых неревцев, проскочила к распахнутым дверям дома.

Здесь подвыпивший Инги перехватил ее, запыхавшуюся и слегка напуганную, затащил в темные сени, прижал к бревнам стены. Руки его горячо пронеслись по ее телу, делая и приятно, и больно, так что она, тронутая его напористостью, и смеялась, и пищала, пытаясь объяснить, зачем матушка ее прислала сюда.

Тут, когда Инги уже чуть ли не задирал ей юбки, дверь в сени отворилась, и на пороге, освещенный со спины, возник Альгис. Все трое на мгновение замерли. Илма ахнула и оттолкнула Инги, тот резко обернулся и, увидев Альгиса, смутился.

– Это дочь Гордой Илмы, – зачем-то сказал Инги. – Она из народа вадья.

– Вижу, что не рабыня, – понимающе сказал Альгис и обратился к Илме, коверкая морской язык под лесной: – Неушели все, что коварят гёты о твоем нароте, праавта?

– У нас не меньше сказок рассказывают о людях с янтарного берега, – отвечала, прикрыв ладошкой рот, Илма – на морском языке. Она сверкала глазками как бельчонок: то в сторону Инги, то на Альгиса.

Прусс, удивляясь хорошему языку и чистому голосу, с сомнением пробежал глазами по ее лесному платью.

– Не все, кто живет на янтарном берегу, знакомы с колдовством горючего камня… Но теперь я понимаю, откуда слава этих лесов, – улыбнулся Альгис, задержав взгляд на вырезе ее платья.

– Слава о калбингах, помощниках Диеваса, о силе Перкунаса и дарах Тримпса идет далеко впереди по лесам и рекам, даже мать моя сегодня шепталась со старухами о силе ваших жребиев.

Альгис выслушал речь Илмы, разинув рот от удивления. Мало того что она сразу поняла, из какого он племени, и что она говорила на чистом северном языке, так она еще знала имена богов его земли.

– Метать жребий – искусство, известное многим народам… Гёты тоже бросают руны и получают ответы… Но откуда ты знаешь имена наших богов?

– Так, одна бабка сказала… Вернее, мать, она почему-то весь день говорит о пруссе по имени Лось. Это, верно, ты… Я пришла пригласить тебя и других людей Гутхорма к нам на постой, а то у Хельги дом вряд ли вместит всех гостей.

– Жребий брошен, – поклонился ей Альгис.

Илма, хихикнув, прошмыгнула мимо него внутрь дома, схватив на ходу Инги за руку.

Скоро Инги и Илма повели часть гребцов на постой к гнезду Гордой Илмы. Это были воины из племен торма, виру и из ливов, то есть все из тех самых чуд[71], преследователей, которых лесные лоппи-охотники веками боялись и ненавидели.

Но начиналось время большого перемирия для осеннего жертвоприношения. К тому же всех сдерживала и объединяла знатная семья племени вадья, которую возглавляла Гордая Илма.