Руны земли

Скинув личины с окаменевших лиц, люди подсаживались к длинному костру, кивали друг другу, оглядывались в поисках родственников.

Девчонки разносили ковши с олу, вареные яйца и пироги с рыбой. Люди, отпивая из чаш, передавали их соседям. Вскоре зазвучали слова, поначалу тихо и робко, сложились в разговоры. Люди вернулись в мир людей.

Невдалеке от Инги уселся брат Илмы Тойво. Инги кивнул ему, тот отвернулся. Мышцы Тойво еще дрожали от мертвенной холодности, а ладони горели от веревки, которой душили избранных.

Мужчины передавали друг другу братины[88] с олу, заедали хмельной напиток пирогами и, все больше оживляясь, заводили разговоры о будущем, о прошлом, о своих предках и погибших друзьях. Оцепенение после жертвоприношения прошло, люди оттаяли. Встали старухи и старики, разошлись по куйваксам, чтобы остаться наедине со своими мыслями, остальные участники действа уже веселились у теплого костра, спины их защищали косые навесы, шкуры и подушки, мрак ночи был отодвинут светом и теплом.

Вот уже мужчины принялись вспоминать случаи на охоте, и в этих рассказах все выглядело смешным и веселым, несмотря на отмороженные пальцы, рваные раны, сломанные кости и потерянных друзей. Глухой смех стал перекатываться вдоль костра.

Инги, глядя на языки пламени, на теплые лица людей, успокоился, но вдруг сообразил, что все это время не видит юного Вильки, который никогда не упускал возможности чем-нибудь перекусить. Инги смотрел и влево, и вправо, но непоседы Вильки не было видно. Бледное лицо Гордой Илмы насторожило его. Он позвал Тойво и спросил у него, где его брат, тот лишь пожал плечами. Ужас догадки пробил сердце Инги.

Кругом, за краями навесов, стоял черный лес, и оттуда, из окружающего мрака на людей смотрел сам Велс. Там все еще звучали бубны-каунусы, там в темноте нойды завершали свое действо.

Инги замер, прислушиваясь к себе, но не успел поймать мысль, как рядом с ним уселась Илма, ткнулась лбом в плечо. Весь день она готовила вечернее угощение, намывала посуду, готовила скатерти и подушки, только что разносила пироги, брагу и олу. Теперь ей хотелось просто спокойно посидеть рядом с любимым.

Инги не стал спрашивать ее про Вильку, укрыл своим плащом, сам прислушался к тому, о чем говорят Гутхорм и Хельги.

Они рассуждали о пути Сигмунда к Алдейгье и о том, как много препятствий придется преодолеть сыну конунга. Инги стал внимательным, запоминая названия далеких мест, попытался увязать свои обрывочные знания о большом мире с тем, что сейчас услышал. Даже переспросил отца о волоке на Соолане-реку[89] и о ветрах на озере Ильмери, затем стал расспрашивать о далеком Хольмгарде.

Илме было уютно и хорошо, она не сразу сообразила, о чем говорят мужчины, их голоса успокаивали и усыпляли, но когда она поняла, насколько подробно Инги расспрашивает отца и херсира, то насторожилась, а затем тихонько скользнула к матери.

Гордая Илма улыбнулась дочери, обняла одной рукой.

– Я говорила с Хельги, скоро будем принимать сватов, дочка…

– Аити, я тоже думаю только об этом; но о каком походе толкуют Хельги и Гутхорм?

– Обычное дело, мужчины говорят об охоте, рыбалке, походах и войне.

– Аити-матушка, они говорят о походе вверх по Лауга-йоги…

– Гутхорм каждую осень проходит вверх по течению до Орьяд-йоги – что странного, дочка?

– Они говорят о волоке, о ветрах на Ильмери, о норвежцах на Олхаве-реке, – разозлилась Илма. – Они явно собираются забрать моего Инги! Мне кажется, вы все сговорились против меня. Вчера Альгис вел странные речи с Инги, так, словно уже решено, что они идут с Сигмундом, а Инги после этого был тих и задумчив и утром лежал, думал о чем-то.

– Кто же пойдет в такой путь на зиму глядя, через волоки и буйное Ильмери, да еще на Олхаву-реку с ее порогами? – попыталась успокоить дочь Илма.

– Мое сердце ноет, матушка! Уйдет, уйдет Инги с ними. Улетит, как домашний гусенок улетает вслед за стаей диких гусей! – Илма помолчала и добавила: – Тогда я пойду с ним!

– Нет ничего проще для женщины, чем отправиться в дорогу, ища ветра перемен, каждый предложит ей и пищу, и кров… Она даже может стать наложницей великого конунга и иметь золота и рабов больше самой богатой хозяйки из племени вадья или всех эстов. Только это не твое предназначение, дочь, и твой Инги не ребенок, чтобы быть с ним все время рядом. Сила твоя и ветер, который поможет ему, там, – Гордая Илма коснулась живота дочери. – В твоем животе, отсюда ты поможешь ему куда лучше всякого мельтешения под ногами.

– Но как же я? – На глаза Илмы опять навернулись слезы. – Я надеялась жить…

– Твоего брата сегодня забрал Велс, – прошептала Гордая Илма в ответ на хныканья дочери.

Та не сразу поняла слова матери, посмотрела на нее, обернулась на Тойво.

– Как… зачем? – Илма зарыдала, уткнувшись в подмышку матери, та сидела с каменным лицом, слегка похлопывая ладонью по спине дочери.

– Надеюсь, затем, чтобы с Инги ничего не случилось, и с нами, и с нашими соседями. Надеюсь… Если он стоящий человек, он уйдет в этот поход! И, надеюсь, вернется живым и здоровым.

Подняв заплаканное лицо, Илма утерла слезы.

– Но как же я?

– Не строй из себя простушку, – огрызнулась Старшая Илма. – Ты все умеешь, ты сможешь сберечь его даже отсюда! Или ты хочешь, чтобы я пожалела тебя?

– С войны не возвращаются живыми и здоровыми, ты сама говорила, аити!

– Это уже не наше дело. Каждому выкована своя судьба. Твое дело вырастить свою, а не хныкать.

* * *

На следующее утро Гордая Илма была на ногах еще затемно. Много дел у хозяйки, когда столько людей собирается к ее дому, но, когда Хельги наконец спустился к ручью умыться, она оказалась рядом.

– Я приказала своим отнести в твое святилище свежего олу.

– Спасибо, Илма! В эти дни эля потребуется много.

– Гутхорм привез пару девушек, – продолжила Илма, подавая Хельги полотенце. – Хорошо бы одну из них выкупить. По осени рабыни не так дороги.

– Верно, не в цене дело, – проговорил Хельги, вытираясь.

– Среди них дочь Саукко с Саба-йоги, я обещала ее матери, что оставлю девчонку в этих краях.

– Зачем? Саукко не уберегла своих, чем ее дочка лучше?

– Для нашей земли будет лучше, чтобы ее род продолжился на ней.

– Хорошо, сделаю.

Они вместе вернулись к дому Илмы. На поляну как раз выносили скамью для херсира. Продолжался суйм лесных людей. Херсир сел на подушку, рядом встал Оттар, с другой стороны Хельги, тут подошел и Инги. Отец не смотрел на сына, лишь представляя, как смешно тот выглядит со своим синяком вокруг глаза.

Пошли обычные разговоры, мужчины обсуждали будущие дела. Землепашцы говорили о совместной подсеке и пожоге для расчистки полей; заслышав это, лоппи возмутились, мол, там хорошие места для охоты. Бонды предложили отложить решение на другой день, зная, что лоппи легко отдают свою землю, если их хорошенько напоить. При этом лоппи и вадья самостоятельно сговорились, кто на каких порогах будет брать лосося. Вадья обсудили зимний постой скота и забой в ближайшие дни, лоппи наметили большие охоты зимой и места сбора. Тут же начали сговариваться о торговле, но Гутхорм вмешался, сказав, что сделки требуют разговоров с глазу на глаз, нечего тратить общее время на свои торговые дела. Херсир добавил, что торговля требует мира, а хочешь мира, будь добр, участвуй в военных делах. Херсир еще раз сказал о походе Сигмунда на Алдейгью и о том, почему он его поддерживает, сославшись на право дочери убитого конунга Алдейгьи на справедливость.

Мужчины покивали головами, но слов решения так и не было сказано.

По дороге домой, когда руотси возвращались к усадьбе Хельги, на развилке тропинок отец коснулся плеча сына, мотнул головой, приглашая за собой. Инги с недоумением последовал за отцом в сторону священного двора с раскидистым дубом. Остальные молча пошли вслед за Гутхормом в сторону гарда Хельги.

Отец и сын прошли через луг. Глядя на погребальный холм, Хельги поднял руку и приветствовал Ивара и Гудрун, мать Инги.

– Привет, мам! Привет, дедушка, – улыбнулся Инги.

Они вошли сквозь ворота за темные плахи изгороди под широкие ветви дерева. Годи приветствовал дерево, небо и камни. Затем разжег на одном из кострищ огонь.

– Время сжалось, – сказал Хельги, подкладывая веточки. – Еще весной я думал, что да, наверное, ты в этом году должен стать тем, кем предназначено, но все откладывал. Хотел сделать это красиво, потратив пару дней, пригласив достойных людей, а делаю все в спешке, без свидетелей, да еще и ты с подбитым глазом. Но откладывать дальше некуда, так что приступим.

Хельги поставил тяжелую дубовую скамью между костром и деревом, сел на нее верхом, расстелил на ней кусок светлого холста, рукой указал сыну сесть перед собой. Инги уселся напротив, отец вынул из ножен на поясе небольшой нож.

– Сделаем для тебя Слейпнира[90]. Давай левую руку.

Инги подал руку ладонью вверх. Хельги сделал легкий надрез в основании ладони сына и собрал его пальцы в горсть, кровь стала наполнять ее, а Хельги, макая в нее свой палец, нанес на ткань пересекающийся узор, ничуть не похожий на коня. Затем нанес руны на запястье сына. Кровь перестала течь. Хельги облизал свой палец и, положив на ранку пучок мха, согнул пальцы сына.

– Это поле игры, размеченное твоей кровью, – сказал годи, плавно встряхнув ткань. – Слушая кровь внутри себя, ты услышишь шепот рун. Думаю, ты догадался, почему это поле называют Слейпниром?

– Три атта[91] по восемь рун, восемь ног по три руны.

Хельги кивнул.

– Да и мы с тобой сидим на четырехногой скамье, добавляя свои четыре. На севере для этого используют восьмирогие бубны, но Ивар, твой дед, любил простоту, я тоже. Поэтому вот тебе кусок ткани, твой Слейпнир. Сможешь разложить?

Тишина обволокла Инги, а предчувствие скорости наполнило ознобом пальцы. Он одну за другой достал из поясной сумки деревянные плашки с вырезанными на них рунами. Безошибочно разложил все руны по перекрестьям узора, образуя правильный расклад. Хельги оценил, какие руны вышли последними, улыбнулся, глядя на явленный порядок рун, и кивнул сыну:

– Хейлс, эрилаз! Хейлс!

– Уже? – спросил в недоумении Инги, все еще не осознавая себя настоящим эрилом.

– Эрил не тот, кого называют таким или ради которого совершают сложный обряд, а тот, кто идет по пути знания, не останавливаясь из-за лени, предрассудков или общепринятых устоев. Помни, что ты все знаешь и ты ничего не знаешь. Будь внимателен и тих, чтобы услышать шепот рун. Исследуй каждую из них, исследуй их связи и корни. Это долгий путь, ты уже на нем, и, если не уклонишься с него, он сделает твою жизнь долгой.

Хельги встал, шагнул к Инги, заставил его сесть лицом к дереву и, стоя за спиной сына, поднял руки:

– Я, Хельги, сын Ивара, призываю всю свою свентаз-силу, всю свою хайлагаз-целостность и всю свою аудагз-удачливость сюда в это мгновение и в эти руки, и передаю тебе, Инги, моему сыну! – годи возложил ладони на голову Инги. – Да будет наполнена силой твоя жизненность, непоколебима целостность и неотъемлема удачливость!

Высоко-высоко над вершиной дерева звенела морозная тишина.

* * *

Во время осеннего суйма, как давно уже порядились люди округи, передавались и дары для херсира руотси. По кунице с лука взрослого охотника или с сохи землепашца. В обычные годы их принимал Хельги-годи, но он был не особенно требователен к точности исполнения, часто прощал до следующего года, а там и просто забывал. В этот раз на суйм прибыл сам херсир с дружиной, и все старались принести все в полном объеме. Это были давно установленные дары, которыми обмениваются руотси с вадья и лопарями ради мира и порядка. Как два рода, обмениваясь дарами, в конце концов объединялись через свадебный обряд, так и народы, обмениваясь дарами, упорядочивали мир. Древнее слово «ряд» в такое время воплощалось в видимый обряд по созданию порядка. В обмен на меха руотси поддерживали мир, а где мир, там продолжалась жизнь.

Гутхорм с дружиной вышел из гарда Хельги и двинулся к святилищу. От усадьбы Гордой Илмы подошли главы родов и старшие в семьях мужчины леса. Все расположились прямо на лугу, перед оградой священного места. На могильном холме, насыпанном над прахом Ивара, мальчишки поставили скамью, положили на нее подушку. Херсир в плаще и красной рубахе уселся на нее. С одной стороны от него встал знаменосец со стягом херсира, с другой – в синей рубахе Хельги, годи округи. Вкруг холма расположилась вооруженная дружина Гутхорма. Отдельно встали: Туки из дружины Скули-ярла и Альгис-прусс, Оттар со своими дренгами, Инги с Эйнаром, сосед Торд и гость Грим с сыновьями.

После недолгих слов, подтверждавших, что все делается по старине, лучшие люди вадья и лоппи передали херсиру вязанки мехов от лесных людей. Дренги Гутхорма сложили подношения на расстеленные кожи и так, чтобы всем было видно.

Казалось бы, о чем спорить в лесу, но люди всегда найдут, из-за чего сцепиться чуть ли не до смерти. Лесные люди могли бы решить эти дела на своем суйме, но раз уж так повелось, что руотси со своими дружинниками утверждали решения, то мало кто хотел сопротивляться ходу вещей. На этот раз споров особых не было, Гутхорм вел разговор миролюбиво, терпеливо слушал о местных делах, судил по законам северян, но с учетом местных обычаев.

– Время нынче опасное, – сказал Гутхорм, завершая обряд передачи даров. – Везде по Восточному морю, от Западных проливов до Кирьялаботнар[92], раздолье для всякого сброда и викингов. Курши нападают на береговых виру. Венды на юге воюют с тормой. Торма недавно напали на ваших родственников, живущих за Лаугой. Все лезут друг на друга, никакого порядка.

– Мы за долгие годы научились здесь жить мирно, но наш мир мал, и в случае вторжения викингов с запада или вендов с юга мы вряд ли сможем противостоять им. Нам нужно быть под властью и защитой конунга, который сможет дать всей этой земле порядок. Мирное время удерживается только силой, такой большой силой, которой либо доверяют, либо боятся. С хорошим конунгом на земли бондов приходит мир и достаток. Возможно, Сигмунд, сын конунга гётов, сможет стать конунгом Алдейгьи и наведет порядок на границах этой земли.

Мужчины одобрительно закивали головами.

Херсир объявил, что местным семьям было бы почетно дать людей Сигмунду в ополчение. Добавил, что сам отправляет в поход своего сына Оттара, и похвалил нового поселенца Грима, который решил послать двоих своих сыновей. Хельги уже хотел поддержать Гутхорма и сказать о своем Инги, как его опередил Торд и сказал, что он, безусловно, поддерживает херсира и заморского Сигмунда и готов своими силами снарядить в поход своего сына Эйнара. Тут уж и Хельги объявил, что готов выдать оружие всем из их годорда, кто выступит в поддержку Сигмунда, и добавил, что его сын Инги тоже изъявил желание идти в поход.

Херсир, услышав такое, с облегчением вздохнул и сказал, что во имя мира на этой земле и ради удачи ополченцев в походе он готов передать для жертвоприношения пленника.

– По пути сюда мы разгромили отряд тормы, который вырезал деревню Саукко, ваших родственников. Одного из взятых в плен я привез сюда, его и отправим к Одину-асу ради удачи наших воинов!

На волне всеобщего воодушевления Хельги объявил о сватовстве к дочери Гордой Илмы и о том, что малую свадьбу сыграют хоть завтра, а большую – по возвращении Инги из похода. Если он не вернется через год, к следующему осеннему тингу, а Илма не родит ребенка, то Инги теряет все права на нее, и она вправе снова принимать сватов. Мужчины, предвкушая большой свадебный пир, развеселились.

Тут попросил слова Тойво, сын Гордой Илмы. Так как его отец Техти из рода Лисицы давно погиб, он сам потребовал для себя права объявить решение и сказал, что тоже должен идти в поход. Парень объяснил:

– Если моя сестра Илма родит сына, то именно мне придется учить его всему и наставлять не только в охоте, но и в военном деле. Чего я буду стоить как наставник, если не схожу в поход с его отцом Инги?

Хельги ради своей соседки начал было отговаривать подростка, но остальные вадья, забыв о недавней участи Вильки и о том, что Гордая Илма может лишиться еще и второго сына, вдруг шумно поддержали Тойво. Воин из вадья тоже идет в поход! Какая честь для нас всех!

* * *

Солнце как раз подошло к вершине своего дневного подъема. Пленника с Сабы вытащили наконец из ямы в риге и вывели на луг. Он шел, расправляя плечи и вдыхая свежий воздух. Онемевшие ноги плохо слушались после долгой неподвижности. Холодный воздух обжигал ноздри, но солнце согревало плечи.

О его первом походе никто не споет песню, разве что погорюет вечно заботившаяся о его здоровье мать, а отец расстроится, что не вернулся он к дедовским дням. Пойдут они на могилы предков без него, помянут заодно и непутевого сына. Спасся ли кто-нибудь из их ватаги? Кто-нибудь да доберется до берега Пейпси-озера и расскажет, как плачевно закончилось задуманное на той свадьбе.

Вот оно, это место. Залитый солнцем забор вокруг святилища с толпой людей перед ним. Ржавые листья на вершине дуба, где его отдадут чужим богам. Древо жизни требует смерти.

Мужчины в красивых рубахах с копьями в руках ждали его у ворот – и те, что его привезли, которых он знал в лицо, и незнакомые, местные, лесные люди, говорящие с ним почти на одном языке.

Он слабо улыбнулся настороженным взглядам встречающих. Ему, как гостю-чужестранцу, подали чашу крепкого меда, и он долго пил из нее, празднуя каждый глоток. Вокруг стояли большие серьезные дети, и он вдруг оказался старше их всех. Его ждали боги, он был к богам ближе всех столпившихся вокруг него детей. Впереди была тайна смерти, поглощавшая все. Все эти боги охоты, рыбалки, урожая, которым он поклонялся всю жизнь, были ничем по сравнению с накатывающей на него безраздельной и всемогущей тайной. Глазницы черепов бессмысленно темнели на шестах.

Гость прошел под резной перекладиной ворот внутрь ограды. Местный нойда, стоящий справа, перед дверями священного дома, окинул его взглядом. Синяя рубаха из плотной шерсти с вышивкой по краю ворота, кожаный ремень с красиво расшитыми поясной сумкой и ножнами. Борода коротко подстрижена, вокруг шеи блестящая гривна, волосы на висках заплетены в косички, закинутые за уши. Желтые глаза приветственно улыбнулись, рука с бронзовым обручьем пригласила проходить дальше.

Гость-чужестранец прошел к кострищам, все молча двинулись за ним. Почему он не пытается бежать, не плачет, не кричит перед этой тайной, до которой остался один шаг? Он остановился у дров, выложенных на каменных ложах. Огонь не был разожжен, и гость нахмурился из-за непорядка. Мужские спины согнулись перед ним, из-под их рук посыпались искры, быстро занялись комки ро́зжига, наконец дым заструился вверх.

Местный нойда взял за руку гостя и вошел с ним в дым, провел его змейкой между очистительных костров, затем они оказались перед деревом, и нойда отпустил его руку. Гость сам двинулся в обход ствола.

Он шел медленно, ощущая каждый шаг, каждое соприкосновение с землей. Стопы пели от наслаждения под его весом. Он вытянул правую руку, пытаясь прикоснуться к складкам коры, но у корней были выложены камни, и рука повисла в воздухе, очерчивая круг его последней прогулки. У плоского камня, над которым, видимо, режут животных, он хотел развернуться и еще раз пройти вокруг дерева в обратном направлении, как это делают в его краях, но мужчины остановили его, сноровисто подняли на камень и накинули петлю на шею. Он огляделся. Тот самый человек, что взял его в плен на берегу реки, где так близка была удача, поднял руку с копьем и заговорил на морском языке.

Гость, уроженец озерного побережья, знал мало слов морского языка, но это уже не имело значения. Внутри все замолкло и остановилось. Скоро зима. Хорошо, что крышу успел с отцом починить. Холодно, холодно. Взрослые дети смотрят на него, и за них у неведомого просит этот человек с копьем. Руотси говорил ясным голосом, без завываний и распевов, просто заключая договор с правителями мира. Без страха и без униженности.

Веревка шершаво затянулась – и потянула его вверх. Легко подтолкнуло под сердце копье, и глаза детей, смотрящих снизу… Какое солнце!

* * *

Собираясь на тинг или суйм, люди всегда не только общались, но и соревновались – в богатстве одежды и в щедрости по отношению к союзникам, в умении вести переговоры и в знании законов, в навыках телесной борьбы и в точности владения оружием. Все это была большая игра, включая само жертвоприношение, поэтому, собираясь вместе, люди играли каждое мгновение.

Старшие еще обсуждали свои дела, а мальчишки уже разбились на два отряда для игры в лапту[93]. Парни постарше втыкали ореховые ветви в землю, сооружая круги для борьбы.

Женщины, смекнув, что торжественная, мужская часть тинга закончилась, потянулись и от эльдхуса Хельги, и со стороны усадьбы Гордой Илмы на священный луг. Их песни перекликались и взлетали в голубое небо, в котором высоко-высоко летели осенние птицы.

Знаменосец Гутхорма выбрал место и воткнул знамя. Назначенные на поднесение еды и питья мальчишки тут же поставили рядом скамьи, постелили покрывала.

Гутхорм, усаживаясь на скамью, спросил у Хельги, почему же они сами не хотят отправиться с Сигмундом. Правда, тут же оправдал себя, сославшись на эстов и прочий сброд, мешающий спокойно жить и торговать на Лауге и Нарове. Хельги сказал, что у него тоже много дел дома.

– Мы с тобой постарели! – рассмеялся Гутхорм и показал Хельги на скамью рядом.

– Сыновьям пора. В их годы мы с тобой побывали не в одном походе, – согласился Хельги и сел.

– В жизни гребца самые главные походы – первый и последний. Хорошо, если в первом не погибнешь и обретешь друзей на всю жизнь, а в последний стоит отправиться самому, чтобы не сгнить в постели, – Гутхорм с шумом втянул воздух сквозь щель в зубах.

Хельги посмотрел на друга и промолчал.

Инги проиграл борьбу Оттару и уступил круг Тойво. Хельги нахмурился на мгновение, но Инги, сверкая синяком под глазом, удачно пошутил над собой, и все рассмеялись в его поддержку. Легко проигрывать в том, в чем не очень силен.

В круге наконец стали сходиться сильнейшие борцы, и Хельги с удивлением увидел, что не слишком крупный Альгис, отдав рубаху девкам, явно липнущим к нему, победил и Оттара, и еще пару могучих борцов Гутхорма. Мальчишки поднесли ковш с элем херсиру и встали за его спиной с кожаной флягой.

– Надеюсь, сыновья сделают больше нас! – проговорил Гутхорм и отпил пенного напитка. – На этом стоит мир. Так что и для твоего Инги, и для моего Оттара первый поход с человеком такого древнего рода, как Сигмунд, будет хорошим началом на дороге славы.

– Ты говоришь так возвышенно, – ответил Хельги, принимая ковш. – Что сдается мне, ты имеешь в виду дорогу к золоту, старый хрен!

– Конечно, я не могу упустить такой случай, а вдруг Сигмунд выиграет! – рассмеялся Гутхорм.

Солнце пригревало, как летом. Друзья заговорили о лошадях, Гутхорм обещал добыть для Хельги через знакомого купца тюрингских лошадей. Хельги вспомнил, что хотел бы купить еще и пару смышленых мальчишек для кузницы, так как Хотнегу пора жить отдельным домом и они уже заготовили древесину для строительства.

– Не знаю, – продолжил Хельги, – где смышленых трэллей найти. Может быть, у тебя на берегу поискать, или в Хольмгард податься, или к ливам на их рынки у Пиискавы. Кстати, я видел, ты рабынь привез?

– Хочешь взять? Недорого отдам.

– Может быть, одну отдашь победителю в стрельбе? Люди запомнят твою щедрость. А вторую я, так и быть, прикуплю.

– Ну, я знаю, что твой Инги хороший стрелок, тихоня!

– Щедрость украсит любого хёвдинга! – проговорил Хельги.

Гутхорм отпил немного эля и вытер усы. В это время Туки из Алаборга победил и Альгиса, и других сильнейших. Победителя подвели к херсиру и годи. Гутхорм одарил его серебряным запястьем, но многим показалось, что это не очень щедро.

А Хельги, глядя на опухший подбородок Туки, подумал, что вряд ли рискнул бы сцепиться с этим парнем, и чуть улыбнулся, посмотрев на сына. Инги, покричав со всеми в честь победителя, теперь звал народ соревноваться в стрельбе из лука. После объявления, что он идет в поход с Сигмундом, Инги стал шумным и веселым.

Вот и Эйнар уже готовится, надевает щиток на левую руку, смотрит узлы на тетиве, рядом вертится его сестрица, девушка ладная, как говорится, на выданье. Гутхорм искоса глянул на Хельги:

– Что за девка такая?

– Хочешь посватать Оттару? Это Салми, дочь Торда, сестра Эйнара.

– Хороша! Но Торд не лучшая родня, хотя Эйнар у него парень что надо.

– Он не его сын. Торд взял в жены его мать уже тяжелой. Помнишь Гудлауга? Это он с ней порезвился перед отъездом.

– Тот весельчак, что погиб на порогах по пути к Миклагарду?

– Тот самый. Поэтому Торд так легко отправляет мальчишку от себя подальше.