Aurental. Volumen II: Saeculum virti et silentii

Колба снова потрескалась, жидкость свернулась в мутную вязь. Не было ни вспышки, ни тепла, ни дрожи в груди. Только тусклый пар и вонь неудачи.

– Слишком чисто, – прошептала она. – Слишком правильно.

Она откинулась назад, стиснув зубы. Бессильный смех слился с горлом, пересохшим от попыток. В этом месте нельзя было ошибаться – но именно ошибка давала жизнь. Формула Готье никогда не была точной. Она была живой. Она создавалась в безумии, боли, жажде. А здесь – стекло, камеры, тишина.

Ориэлла ударила по столу. Пробирка с треском разлетелась. Стекло рассекло кожу, но она не моргнула.

– Без тьмы он бы никогда не добился идеала, – выдохнула она, – а у меня – нет ничего. Ни страха, ни хаоса. Ни даже боли.

Она медленно встала, подошла к раковине, смыла кровь. Но смотрела не на воду, а в своё отражение.

– Я не он. И я не та, кем была. А значит, это… не сработает.

Лаборатория осталась за её спиной – пустая, мёртвая, безопасная.

Звук шагов – чётких, размеренных, приближающихся – ударил по сознанию, как по натянутой струне.

Ориэлла замерла.

Мгновение – и она уже в движении.

Пробирки – в раковину. Осколки – в ткань, ткань – в карман. Форма – чуть взъерошена, но она быстро приглаживает складки. Кровь на пальцах – смыта. Запах – прикрыт антисептиком.

Её лицо – идеально пустое. Как у тех, кто родился, чтобы лгать.

Дверь открылась.

– Мира Норд? – прозвучал ровный мужской голос.

Офицер с планшетом вошёл внутрь, глядя строго, но без особой враждебности. Просто один из тех, кто привык следить за порядком.

– Я, – коротко ответила она, обернувшись.

Он провёл взглядом по комнате. Ничего. Ни следа. Только одна перегретая лампа, кипяток в воздухе и запах резины от перчаток.

– У вас… была внеурочная активность? – спросил он, чуть склонив голову.

Ориэлла улыбнулась – быстро, по-военному.

Подготовка к тесту по биохимии, – отозвалась она. – Думаю, мне надо лучше справляться с графиком.

– Учёт за вами, – отрезал он. – И не забывайте, что базовые материалы не выдаются дважды без разрешения. Камеры пишут всё.

– Конечно, – сказала она спокойно, не мигая.

Он постоял ещё секунду, затем кивнул и вышел.

Дверь закрылась.

Ориэлла осталась в тишине. Только теперь позволила себе выдох – неглубокий, сдержанный, как у раненого зверя, который знает, что кровь может привлечь хищников.

Она посмотрела на руки.

– Больше нельзя. Не здесь. Не так.

Это место было слишком стерильным, слишком прозрачным. Любая ошибка – и всё рухнет. Если кто-то увидит, если они узнают, что она не просто студентка, а создаёт это, – всё кончено.

Она присела на край стола, зажала рану на ладони и прошептала, почти беззвучно:

– Мне нужно другое место. Мне нужен… хаос.

Комната Шион была такой же, как в первый раз – нейтральной, стерильной, выкрашенной в серо-бежевую пустоту. Воздух пах лекарствами и пыльными бумагами, а на столе – всё та же чашка, в которой никогда не бывало чая.

Ориэлла вошла молча. Ни стука, ни приветствия. Села. Сложила руки. Смотрела в пол.

Шион, не поднимая головы от планшета, произнесла:

– У тебя сегодня запах стерилизующего геля, сгоревшей резины… и крови. Ты хочешь, чтобы я задала вопрос?

Ориэлла молчала. Лицо её было как маска: ни вызова, ни усталости. Только тень в уголках губ.

– Или хочешь, чтобы я сделала вид, что ничего не чувствую?

Тишина. Несколько секунд.

– Что ты хочешь, Ориэлла?

Имя упало в воздух с тихим звоном. Оно было как выстрел – не по телу, а по прошлому.

Паулин подняла глаза. Медленно. В её взгляде не было паники. Лишь отголосок чегото старого, почти вымершего.

– Ты хочешь честность, Шион? – спросила она тихо. – Я… пыталась сделать то, что раньше делала с лёгкостью. Баланду. Вещество. Ты знаешь, какое.

Шион кивнула.

– И?

Ориэлла склонила голову набок.

– Не получилось. Слишком чисто. Слишком безопасно. Всё вокруг… как витрина. Без боли. Без тьмы. Без живого.

Шион не перебивала. Только слушала. Это было редкое искусство – слышать то, что говорят, не задавая ненужных вопросов.

– Я думала, смогу повторить путь. Разобрать на части. Но формула – это не химия.

Это я. А я теперь… другая.

Она замолчала.

Шион наклонилась вперёд:

– Тогда скажи – кто ты?

Ориэлла усмехнулась, чуть склонив голову вбок:

– Ты думаешь, ты мне поверишь? Что я скажу – и всё встанет на места?

– Нет, – отозвалась Шион. – Но я хочу услышать, как ты сама это сформулируешь.

Паулин на мгновение закрыла глаза. Затем открыла их – и они были другими: глубже, старше, спокойнее.

– Я – человек, который больше не чувствует страха. Но ощущает, как его хотят заставить бояться.

– А тебе страшно? – спросила Шион мягко.

– Только от мысли, – прошептала она, – что я забуду, ради чего я жива.

Шион замолчала, впервые не зная, что сказать.

Шион встала. Слишком резко.

Планшет на столе качнулся. Она схватилась за край стола, как будто только сейчас вспомнила, где находится.

– Мне тяжело, – прошептала она. – Тяжело держаться между мирами. Я… Я не успеваю перестраиваться.

Ориэлла не ответила. Лишь наклонила голову чуть в сторону – слушала.

– Ты говоришь с моим прошлым, Паулин. А я должна смотреть на тебя и звать тебя иначе. "Ориэлла"… "Мира"… – Шион обернулась к окну. – Всё путается. И ты, и он. Лирхт. Имя есть, а лицо… прежнее.

Она прошлась по кабинету, сдерживая дрожь в голосе.

Когда ты сидишь передо мной… я снова слышу Советы. Тот зал. Гул. Запах крови и света. И ты – там. А теперь – здесь. Как будто это всё не закончилось.

Ориэлла спокойно смотрела в лицо женщине, которая всё ещё пыталась дышать сквозь прошлое.

– Значит, ты всё ещё злишься, – тихо сказала она. – Не на меня. На то, что тебя не предупредили. Что не спасли. Что ты выжила, когда остальным не дали шанса.

Шион села на край кресла. Руки сжаты.

– Я злюсь, потому что вижу в тебе живую память. И мне страшно. Потому что если ты действительно вернулась – значит, всё это было не зря.

Она подняла глаза. Глухо добавила:

– И значит, всё может повториться.

Ориэлла ответила не сразу. Потом – с лёгкой иронией, но без насмешки:

– Тогда не забывай, Шион. Лучше помнить, чем снова гореть.

Шион молчала. Лицо её было выжженным внутри, будто каждое слово Ориэллы вырезало новый символ на сердце. Она пыталась сохранить контроль, но руки снова дрожали. Слова Паулин звучали слишком точно. Слишком узнаваемо.

Ориэлла смотрела на неё – без злобы, но и без прощения. Словно судила. Или, что хуже, – просто запоминала.

– Значит, ты всё ещё веришь, что сможешь остаться в стороне? – спокойно произнесла она.

Шион чуть повернулась. Тихо.

Словно на исповеди.

– Я… я связана клятвами. Я врач. Я не участвую.

Ориэлла прищурилась.

– Так, значит, твои клятвы – пустые? Или ты теперь с ним заодно?

Шион вздрогнула. – Нет.

– Нет? – переспросила Ориэлла. – Но ты же слушаешь его приказы. Смотришь мне в глаза и пытаешься назвать это анализом. Ты же знаешь, кто я. Но молчишь. Почему?

Пауза. Тяжёлая. Глубокая.

Шион хотела что-то сказать, но не смогла. И тогда Ориэлла сделала шаг вперёд.

Один.

И ещё один.

Тень её тела изменилась.

Контуры стали мягче. Волосы – чуть длиннее.

В глазах исчезло равнодушие, и вспыхнуло пламя – то самое, древнее, бессмертное. Появилась Паулин.

Без слов.

На одно дыхание.

Прямо перед Шион.

– Я здесь, – прошептала она. – Но только ты это знаешь.

Облик вернулся к прежнему. Тень Ориэллы вновь стала гладкой, строгой, дисциплинированной.

– Ты скажешь им? – спросила она.

Шион опустила глаза. – Нет.

– Почему?

– Потому что если я скажу… они начнут войну.

Паулин – Ориэлла – тихо улыбнулась. – Они её уже начали.

Шион стояла, не шевелясь. Казалось, даже воздух в комнате стал плотным, как вода – густой от правды, которую нельзя было выговорить.

– Но как? – прошептала она наконец. – Как ты выжила? Мы видели, как тебя разрывает… Ты должна была погибнуть.

Ориэлла молчала. Потом медленно подошла к окну, повернувшись к нему спиной, будто говорить проще, когда не нужно смотреть в глаза.

– Я должна была, – отозвалась она. – Но не захотела.

Пауза. Затем – чуть тише, с оттенком усталости:

– Когда Элара… когда её свет рванул мне в грудь, я поняла, что это конец. Что она пришла не ради приговора – а ради казни. Не публичной. Не формальной. Окончательной. Без остатка.

Шион медленно опустилась в кресло, не сводя с неё взгляда.

– Но у тебя не было времени… Не было сил…

– Именно поэтому, – перебила Ориэлла, – я использовала то, что не должна была использовать. Последнее из запретных заклинаний. Слова, которые я сохранила в памяти ещё до падения Храма. Слова, которые даже Безымянная называла слишком дорогими.

Она повернулась.

Голос её был сух, ровен, но глаза… в них плескалась невыносимая глубина:

Это не телепортация. Это разрыв. Я разорвала себя на фрагменты и рассеяла в пустоте. Мой дух, моё тело, моя суть – всё разошлось, как пепел. Если бы хоть одна из нитей оборвалась – я бы не вернулась.

– И где ты была?

– Вне мира. Вне себя. – Она отвела взгляд. – Полтысячелетия, проведённые между дыханиями. Без времени. Без тела. Без имени. Я собирала себя обратно по крохам. Шаг за шагом. Пока вы – вы считали, что я исчезла. Или умерла. Или просто проиграла.

Шион прикрыла глаза.

– Мы не считали. Мы надеялись. А потом… мы боялись, что если ты вернёшься – ты станешь тем, что хотела уничтожить.

Паулин – впервые за всё время – чуть усмехнулась.

– Ты права бояться. Я вернулась не для того, чтобы возглавить старое. Я вернулась, чтобы разрушить всё, что осталось.

Пауза.

Шион смотрела на неё долго. Потом, почти шёпотом:

– Почему сейчас?

– Потому что я снова могу. Потому что Лирхт жив. Потому что Мордрагон бродит за границей миров, и потому что… – она замолчала, затем почти беззвучно – …всётаки остались те, кого стоит защищать.

Шион долго сидела молча. В её взгляде боролись страх, сомнение и что-то ещё – возможно, усталость. Усталость от всех сторон, которые вечно требуют, чтобы она выбрала одну из них.

– Тогда скажи, – наконец произнесла она, – чего ты хочешь от меня?

Паулин подошла ближе, присела на край стола. На лице – никакого высокомерия, только странное, хрупкое спокойствие.

– Мне нужно к Готье, – спокойно ответила она. – Не для побега. Не для шантажа. Для разговора. Для встречи, которую никто другой не должен видеть. И он не должен знать, что это я – до самого конца.

Шион сжала пальцы, приподняла подбородок.

– Это невозможно. Он даже не в Академии. Он перемещается между базами – по приказу Лирхта. Если я выведу тебя из-под наблюдения – всё посыплется. Он не поверит.

Паулин покачала головой.

– Не нужно выводить. Мне нужно, чтобы он сам инициировал это. Чтобы Лирхт обратил внимание. Чтобы он сам захотел провести Готье мимо меня – под предлогом наблюдения, испытания, даже случайности.

Шион непонимающе нахмурилась:

– Лирхт не поверит совпадениям.

– Значит, не надо совпадений. – Паулин встала и прошлась по комнате, руки сложены за спиной. – Я дам ему повод. Я сделаю то, что заставит его посмотреть на меня, как на аномалию. Как на возможную уязвимость. И ты поможешь, Шион. Ты – ключевой фактор доверия. Ты скажешь ему, что видишь во мне признаки нестабильности. Укажешь на несоответствие психотипов. На сдвиг. На обострение.

Шион поднялась, голос её стал чуть тише:

– Ты хочешь, чтобы я солгала?

Паулин посмотрела прямо в глаза.

– Нет. Просто скажи, что ты заметила что-то. Намёк. Тень. Эхо. Внуши Лирхту идею – что облик Ориэллы начинает… проседать. Пусть он думает, что я трещу по швам. Пусть боится. Он сам позовёт Готье, чтобы «сравнить материал».

– А потом?

– А потом я попаду туда, куда должна. – Голос Паулин стал почти шёпотом. – В дом, где меня когда-то убивали. В дом, где я жила. И в дом, откуда я выйду – либо с ответом… либо с приговором.

Шион медлила. Очень долго. Потом тихо сказала:

– Я сделаю это. Но если ты солжёшь мне – я не пожалею. Ни себя, ни тебя.

Паулин кивнула:

– Ты всё ещё веришь в верность. Это красиво.

Через несколько минут после того, как Шион осталась одна, дверь снова приоткрылась. В проёме возник Лирхт. Он не вошёл, просто стоял, опершись плечом о дверной косяк, с тем напряжённым выражением, которое появлялось у него всякий раз, когда речь шла о Паулин.

– Ну? Как она? – коротко бросил он.

Шион медленно подняла взгляд, оторвавшись от своих записей.

– Прекрасно, – ответила она без тени иронии.

Лирхт нахмурился, пытаясь распознать в голосе ложь или сарказм. Но Шион была пуста, как белый лист. Абсолютно профессиональна.

– Прекрасно? – переспросил он, сделав шаг ближе. – Ты уверена?

Шион кивнула.

– Более чем. Она стабильна. Хладнокровна. Осторожна. И абсолютно опасна.

Они встретились взглядами.

Она играет в эту игру лучше, чем мы с тобой, Лирхт.

Он ничего не сказал. Лишь закрыл дверь и ушёл, оставив Шион в тишине, где снова шевельнулись призраки старых ошибок.

ГЛАВА 9. Материал нестабильный

День начинался медленно. Осеннее солнце едва пробивалось сквозь жалюзи, отбрасывая на стены полосатые тени – тени решёток, нарисованных светом.

Ориэлла стояла у окна казармы, на ней была форма Вольфгарда – идеально выглаженная, без единой складки, но слишком чуждая. Словно на манекене, а не на живом теле. Взгляд – стеклянный, отстранённый. Она наблюдала за тренировочной площадкой, где новобранцы проходили утренний марш-бросок.

Кто-то выронил автомат. Кто-то споткнулся. Кто-то засмеялся.

– Шумные, – прошептала она. – Неповоротливые. Обычные.

В этот момент дверь распахнулась – без стука, без предупреждения. Один из офицеров, сухоплечий, с квадратной челюстью, сделал шаг внутрь.

– Норд, – сказал он, – вас вызывает капитан Вельт. Прямо сейчас. Идёте?

Она обернулась. Лицо оставалось ровным.

– Иду.

Комната допросов была непривычно пустой. Ни камер, ни лишних бумаг. Только стол, два стула, и один – для наблюдения.

Лирхт сидел в полумраке, в тени, не спеша заглядывая в бумаги, будто ждал сигнала.

Ориэллу усадили напротив. Она не стала задавать вопросов. Молчала. Вглядывалась в его профиль, в резкий изгиб скулы, в морщину между бровями – всё то, что когда-то казалось почти священным.

– Тебя заметили, – произнёс он, не отрываясь от документов.

Она не ответила.

– Ты не реагируешь на дисциплину. Не теряешь самообладание. Даже когда вызываешь страх у сверстников. Старшие считают тебя «материалом нестабильным».

Он поднял взгляд.

– А я считаю – материалом интересным.

Ориэлла чуть склонила голову.

– Это диагноз или приглашение?

Лирхт смотрел долго. Словно пытался достать иглой до самой сути её молчания.

– Это наблюдение, – наконец произнёс он. – Слишком хладнокровна. Слишком отчуждённая. Не студент. Структура сознания больше похожа на бывшего боевого агента или… – он замялся. – Или фанатика.

Она усмехнулась. Почти ласково.

– Спасибо. Я приму это за комплимент.

– Это не комплимент, – резко сказал он. – Это тревожный отчёт. Потому что такие, как ты, либо ломаются, либо… что хуже – управляют чужими поломками.

Он встал. Подошёл ближе.

– Поэтому тебе назначен внешний наблюдатель. Эксперт. Мы вызвали его с другой базы.

– Кто он?

– Специалист по формированию девиантного поведения. Его зовут доктор Альвескард. Он приедет сегодня. Устроим вам встречу. Академический разбор.

Она не вздрогнула. Ни одним мускулом.

Лишь кивнула:

– Убедительно.

– Это не просьба, – тихо добавил он. – Это – приказ.

Он вышел. Ориэлла осталась одна в комнате.

И только тогда позволила себе закрыть глаза – на полсекунды – и прошептать:

Готье.

База Вольфгард притихла к вечеру. Воздух стал плотнее, как будто чувствовал напряжение. Казалось, само здание сдерживает дыхание.

Чёрная машина с затемнёнными стёклами въехала на территорию, не издав ни лишнего шума, ни сигнала. Только сопровождающие солдаты на мгновение переглянулись – слишком узнаваемый номер, слишком редкий визитёр.

Дверь открылась, и из машины вышел мужчина. Высокий. В меру хрупкий, но точный в движениях. Костюм безупречный. Перчатки – чёрные. Взгляд – обжигающе холодный.

Доктор Готье Альвескард.

Он шёл по коридорам, как будто помнил каждый шаг, каждую плитку. Хотя здесь он не был много лет. Или был – но не как гость, а как тот, кто ищет слабости в системе.

Офицер остановился у двери и произнёс:

– Она ждёт внизу. Комната допроса номер четыре. По поручению капитана.

Готье кивнул. Ни благодарности. Ни раздражения. Только сухое:

– Хорошо.

В комнате было тихо. Слишком тихо.

Ориэлла сидела, сложив руки, как образцовая студентка. Формально. Но в её теле не было ни покорности, ни страха.

Дверь открылась.

Он вошёл.

Она не подняла взгляда.

– Здравствуйте, – произнесла она холодно, как будто видела перед собой обычного наблюдателя.

– Здравствуй, – ответил он, оглядывая её как вещество, с которым работал раньше. – Удивительно, что тебе дали шанс. После всего.

– После чего именно?

– После того, как ты оказалась в центре двух нападений. После того, как одна из твоих подруг исчезла. И после того, как ты… слишком спокойно молчала.

Она приподняла бровь, наконец глядя ему в глаза.

– Может, потому что мне нечего сказать. Или потому что вы задаёте не те вопросы.

Готье молчал, и это молчание было опаснее слов. Он обошёл её, взглянул на её плечи, волосы, на то, как ровно она дышит.

– Ты похожа на… очень старую формулу, – наконец сказал он. – Не идеальную. Но такую, которую я когда-то пытался повторить. Безуспешно.

Ориэлла усмехнулась.

– Может, формула пыталась повторить себя без вас.

Он застыл.

Они встретились взглядами. Впервые.

Он ещё не знал. Но ощущение, что знает – пронзило его, как яд в вене.

– Кто ты? – тихо произнёс он.

– Материал. Нестабильный, – ответила она.

За стеклом наблюдали двое. Лирхт и Шион.

– Ты видишь? – сказал Лирхт, не отрываясь. – Он колеблется. Он чувствует. Значит – она что-то значит.

Иначе бы он уже ушёл, – отозвалась Шион.

Они молчали.

А внизу – началась новая партия. И если раньше это была симуляция, теперь всё было понастоящему.

Паулин вернулась домой.

Под другим именем. В другой оболочке.

Но формула внутри снова начинала дрожать.

Первый разговор закончился в тишине. Ни признания. Ни вывода. Ни вопросов, которые могли бы проломить стену между ними.

Готье ушёл, не попрощавшись. Его шаги стихли в коридоре так же, как и начинались – идеально ровно. За ним захлопнулась дверь, оставив Ориэллу в полумраке бетонной комнаты, наполненной эхом несказанного.

Шион наблюдала за Лирхтом, но он не проронил ни слова. Только взглянул на монитор и, не комментируя, выключил запись. Что-то не сложилось. Что-то не вышло наружу. Что-то сдерживалось.

Ночь. Глубокая, вязкая. С застывшими окнами и глухим холодом в стенах.

Ориэлла сидела в своём новом жилье – то ли комната, то ли клетка. Слишком чисто, слишком ровно, слишком безопасно. Она привыкала к этим краям – как зверь привыкает к ошейнику, пока не научится душить самого дрессировщика.

Стук. Один. Второй.

Неофициальный. Простой.

Она не поднялась – просто посмотрела в сторону двери.

– Открыто, – бросила.

Дверь медленно открылась, и в проёме появился он.

Готье.

Без сопровождения. Без формы. В простом сером пальто, чуть влажном от ночной прохлады. На лице – сдержанность. В глазах – то, что не должен был показывать.

Она не двинулась. Только подняла взгляд и сказала спокойно, почти ласково:

– Здравствуйте, доктор.

(пауза)

– Я скучала.

(ещё пауза)

Иди же ко мне.

Он замер. Привычный взгляд – холодный, научный – дрогнул. Одно движение ресниц – и он стал не врачом, а кем-то, кто пришёл на зов.

– Ты знаешь, что я не должен быть здесь, – сказал он. Голос его был ровным, но дыхание – нет.

Она медленно поднялась, не торопясь поправляя складки тонкой ткани на плечах. Ни капли страха. Ни тени притворства.

– Ты пришёл. Значит, уже должен. Значит, что-то внутри тебя гниёт и требует ответа. Или воспоминания.

Он закрыл за собой дверь. Остался стоять у стены, словно дистанция могла спасти его.

– Это ловушка? – спросил он. – Или игра?

– А ты в ней разве не с самого начала?

Ориэлла прошла к столику и налила себе воды. Поставила вторую чашку рядом – молча, без приглашения, но с подтекстом.

– Скажи мне, доктор, – произнесла она, глядя через плечо, – что ты думаешь, когда видишь меня в полутьме? В этой клетке? Ты боишься? Или…

Он шагнул ближе. Неосознанно. Рука прошла по краю стола. Он не садился.

– Я думаю, – медленно сказал он, – что в тебе слишком много неправды. Что ты можешь быть кем угодно. Но даже когда врёшь – ты настоящая.

Она развернулась. Смотрела прямо в глаза. Говорила шёпотом, но каждый слог был выверен:

– А ты ведь скучал, да?

(молчание)

– Так скучал, что не спишь. Что бреешься слишком аккуратно. Что приходишь ночью – без цели, без приказа.

Он напрягся. Но не ушёл.

– Хочешь знать правду? – добавила она. – Я не узнаю тебя. Ты стал… мягким. Или просто научился носить броню под кожей.

– А ты? – резко спросил он. – Ты кем стала?

Она подошла ближе. Почти вплотную.

– Тем, кого ты боишься. Тем, кого ты любил. Тем, кого ты уничтожил.

Он не выдержал – отступил.

Завтра я приду снова, – бросил глухо. – Но не один.

– Приведи кого хочешь, – отозвалась она, опускаясь обратно на кровать. – Всё равно говорить будем мы.

Дверь уже почти закрылась за ним, когда её голос прозвучал чётко – низко, без просьбы, но с той нотой, которую он не мог игнорировать:

– Готье.

Он замер. Его рука всё ещё лежала на ручке, но пальцы сжались.

– Мне нужна твоя помощь.

Несколько секунд – тишина. Только слабый гул вентиляции напоминал, что они всё ещё в настоящем мире, где нельзя повернуть время вспять.

Он медленно повернулся. Глаза прищурены, губы – в насмешке, но взгляд… Взгляд был на грани дрожи.

– О, вот это я понимаю, – произнёс он, заходя обратно и аккуратно закрывая дверь. – Великая Паулин. Не успела вернуться – уже что-то просит.

– Не просит, – резко ответила она. – Требует. Потому что иначе не осталось ни одного способа добраться до сути.

Он рассмеялся. Глухо, как будто в горле застрял яд.

– Ты не изменилась. Всё так же думаешь, что можешь приказывать. Всё так же смотришь, будто держишь меня на поводке.

Она подошла ближе. Ни угрозы, ни флирта – только неумолимость. Как будто сама тьма пришла за ним, но с лицом той, кого он знал до боли.

– Потому что я тебя знаю, Готье. До костей. Я знаю, что ты не спал. Я знаю, что ты хотел увидеть меня, чтобы понять – правда это или нет. А теперь стоишь здесь и цепляешься за язвительность, как за щит.

– Я пришёл посмотреть на "аномалию", – процедил он. – Не для того, чтобы снова…

– Чтобы снова начать чувствовать? – перебила она. – Поздно. Это уже началось.

Он подошёл вплотную. Их разделяло только дыхание.

– Что тебе нужно, Паулин?

Она смотрела в глаза. И впервые – без иронии.

– Мне нужен ты. Но не как мужчина. Не как прошлое. А как создатель. Мне нужен тот, кто знает, как сделать невозможное.

Он хотел сказать что-то резкое. Хотел уйти. Но не смог.

Потому что в её голосе была не слабость.

А вера. В него.

Готье молчал. Его пальцы дрожали так слабо, что, возможно, никто бы и не заметил – но она заметила. Она чувствовала каждую вибрацию воздуха между ними, как будто стены снова начинали дышать.

– Я скучала по тебе, – прошептала она. – Но не по тебе… внешне.

Он отступил на полшага – она не позволила. Один шаг – и она уже рядом.

Контуры её тела начали растворяться, как дым. Плавно, без звука. Волосы удлинились, черты лица заострились, взгляд – углубился. Возвращалась Паулин. Та, чьё имя нельзя было произносить. Та, которую он сам разрушал.

Она провела рукой по его шее – медленно, не как женщина, а как жрица, прикасающаяся к реликвии. Её пальцы были холодными, как омовение перед ритуалом.