Лесная обитель

В лице Мацеллия отразилось все то, что он не мог выразить вслух.

– Надеюсь, ты их щедро вознаградил.

Но Гай, конечно же, понимал, сколько беспокойства кроется за бесстрастными словами.

– Напротив, отец, благородный хозяин оказал мне гостеприимство под своим кровом, а я принял его гостеприимство, как подобает благородному гостю.

– Ясно. – Мацеллий не стал расспрашивать сына подробнее. Гай, в жилах которого текла кровь бриттов, всегда был очень чувствителен на этот счет.

Армейские бани располагались снаружи, сразу за укреплениями. Пока банщики раздевали, скребли и намывали Гая, Мацеллий присел на низкий стул. Отправив своего личного раба домой за свежей одеждой, Мацеллий откинулся к спинке, гадая, что такое у мальчика на уме. Гай неуловимо изменился – и вряд ли только из-за раны. На мгновение Мацеллий пожалел, что не остался в рабочем кабинете, где, разобравшись с очередным вопросом, можно тотчас же выкинуть его из головы.

Наконец Гай вышел из бани: чистый и свежий, в своей короткой шерстяной тунике он выглядел совсем по-мальчишески. Влажные вьющиеся волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Послали за рабом-цирюльником, и пока тот подстригал непокорные кудри совсем коротко, как принято в армии, и соскабливал первый пушок со щек и подбородка, Гай поведал о своих приключениях. А ведь мальчик явно что-то недоговаривает, отметил про себя Мацеллий. С какой стати Клотин Альб не доложил о происшествии? Префект лагеря мысленно возблагодарил судьбу, оградившую его сына от неприятностей, которые повлекло бы за собой любое серьезное нарушение.

– Нужно показать твое плечо армейскому лекарю, – только и сказал Мацеллий, когда рассказ подошел к концу.

– Да все с ним в порядке, – раздраженно отмахнулся Гай.

Но Мацеллий продолжал настаивать, и спустя какое-то время явился старик Манлий, размотал аккуратно наложенные Кинриком повязки и принялся осматривать и ощупывать плечо, нажимая и надавливая здесь и там. Гай побелел как полотно, на лбу у него выступили капельки пота. Только тогда лекарь торжественно объявил, что рана и впрямь почти зажила, как если бы он сам пользовал ее с самого начала.

– Я тебе так сразу и сказал, – пробормотал юноша, стараясь не встречаться с отцом глазами.

«Вот и отлично, – подумал Мацеллий, – мальчик понимает, что спорить со мной не следует».

Гай обессиленно откинулся назад, уронив здоровую руку – ему так и не удалось заколоть фибулу на тунике. Мацеллий, привстав, склонился над сыном и помог ему справиться с непослушной застежкой. Юноша широко усмехнулся и сжал отцовскую ладонь в своей.

– Да говорю же, я здоров как бык, старый ты стоик, – грубовато проговорил он. А Мацеллий снова задумался: мальчуган хорош собой, знать бы, что он там набедокурил? Что ж, молодость имеет право порезвиться малость… Правда, Гаю лучше об этом не говорить…  Мацеллий откашлялся, радуясь про себя, что в это время дня в банях никого, кроме них, нет.

– Ну, так чем ты оправдаешь опоздание из отпуска, сын?

Гай кивком указал на раненое плечо.

– Понимаю; конечно, с такой раной отправляться в дорогу было никак нельзя; я поговорю с Секстиллом. Но следующий раз, рассчитывая время, делай поправку на непредвиденные задержки. Ты не сынок патриция, который может позволить себе лодырничать. Твой дед фермерствовал под Тарентом, а мне пришлось изрядно потрудиться, прежде чем я достиг своего нынешнего положения. Гай, а что, если тебе не возвращаться в Глев?

– То есть меня отдадут под суд за то, что я на пару дней опоздал из отпуска из-за раны? – Вид у юноши был настолько расстроенный, что Мацеллий поспешил его успокоить.

– Нет-нет, я не это имел в виду. Я хотел сказать, не хочешь ли ты перейти в мой штат? Мне нужен помощник; я переговорил с наместником, когда он заезжал в Деву по пути на север, и он согласился в порядке исключения разрешить тебе служить под моим началом. У меня тут сложились обширные деловые связи: пора мне тебя познакомить с этими людьми. Провинция растет, Гай. Умный энергичный человек далеко пойдет. Если я сумел подняться до сословия всадников, а от него только одна ступенька до нобилитета, кто знает, сколь многого достигнешь ты?

Во взгляде Гая промелькнула тревога. «В чем дело, ему больно?» – недоумевал Мацеллий. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем юноша ответил:

– Я никогда не понимал, отец, почему ты остался здесь, в Британии. А не удалось бы тебе возвыситься быстрее, если бы ты поехал служить куда-то еще? Империя-то велика.

– На Британии свет клином не сошелся, но она мне по душе, – проговорил Мацеллий. Лицо его посерьезнело. – Мне однажды предложили должность судебного легата в Римской Испании. Надо было мне соглашаться, хотя бы ради тебя.

– Но почему в Римской Испании, отец? Почему не в Британии? – Едва вопрос сорвался с его уст, Гай понял, что допустил ошибку. Лицо Мацеллия окаменело.

– Император Клавдий был так занят преобразованиями в Риме, начиная с сената и чеканки монет и заканчивая государственной религией, что до военных реформ у него руки так и не дошли, – объяснил Мацеллий, – а императоры, которые правили после него, по-видимому, полагали, что он, как всеми признанный покоритель Британии, знал, что делает.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь, отец.

– Я однажды побывал в Риме, – рассказывал Мацеллий. – На тот Рим, который я с детства привык почитать, сегодня больше похож Лондиний, нежели Рим как таковой. В империи страшный беспорядок, Гай, и это не должно тебя удивлять. – Он нахмурился, а затем с внезапным раздражением обернулся к стоящему рядом рабу и потребовал:

– Принеси нам что-нибудь подкрепиться, не стой тут, открыв рот!

Когда отец с сыном остались одни, Мацеллий снова обратился к юноше.

– То, что я сейчас скажу, недвусмысленно определяется как измена; так что, когда я закончу, тотчас же забудь все услышанное, идет? Но я – офицер легиона, и на мне лежит определенная ответственность. Если какие-то преобразования однажды и случатся, то начнутся они в провинциях вроде Британии. Тит… опасный это разговор!.. Тит действует из самых лучших побуждений, но он, похоже, радеет не столько об империи, сколько о собственной популярности. Домициан, его брат, по крайней мере, человек дела, но я слыхал, честолюбия ему отпущено больше, чем терпения. Если он унаследует пурпур и станет императором, тогда сенат и римский народ утратят даже те жалкие остатки власти, которыми располагают до сих пор.

Мне бы хотелось, чтобы мой род возвысился добрым старым способом – благодаря безупречной службе и весомым достижениям из поколения в поколение, – неспешно рассуждал Мацеллий. – Ты спросил меня, почему я остался в Британии. Еще десяти лет не прошло с тех пор, как Юлий Классик попытался создать галльскую империю. Веспасиан разбил его наголову – и после того постановил, что вспомогательные войска должны служить вдали от тех мест, откуда солдаты родом, а комплектовать легионы следует из жителей разных областей империи. Вот почему мне было так трудно добыть для тебя разрешение служить в Британии, и вот почему нам было бы разумнее попытать счастья в Римской Испании или еще где-нибудь. Больше всего на свете Рим страшится, что покоренные народы взбунтуются снова…

– Но ты воспитал меня в почтении к древним добродетелям Рима. Чего ты хочешь, отец, – раз уж мы говорим откровенно! – и чего ты страшишься?

Мацеллий вглядывался в гладко выбритое юношеское лицо, высматривая черты, которые бы свидетельствовали о грубой, мужественной силе, присущей его собственному отцу. Пожалуй, некоторое сходство угадывается в резко очерченном подбородке, а вот нос – кельтский, короткий и чуть вздернутый, как у матери. Неудивительно, что, увидев сегодня сына в дверях, Мацеллий подумал: ну, вылитый бритт! «Он слаб или просто еще слишком юн? – гадал отец про себя. И еще: – На чьей он все-таки стороне?»

– Я страшусь хаоса, – очень серьезно сказал он. – Страшусь, что мир перевернется вверх дном. Что опять повторятся времена четырех императоров или Кровавой королевы. Ты этого не помнишь, но в год, когда ты родился, нам всем казалось, что настал конец света.

– Ты полагаешь, что восстание римлян и мятеж бриттов одинаково опасны? – заинтересовался Гай.

– Ты читал Валерия Максима[11]? – внезапно спросил отец. – Если нет, почитай на досуге; в здешней библиотеке легиона должен быть экземпляр-другой. Скандальная книга; не следовало ему такое писать. Он едва не лишился головы во времена Нерона, и я ничуть не удивлен. Он взялся за перо во дни обожествленного Тиберия, но ему и про последующих императоров было что сказать – некоторые, мол, столь же небезупречны, как… эгм, если я скажу как боги, это никакая не измена – во всяком случае, сегодня. Суть в том, что даже плохой император лучше гражданской войны.

– Но ты только что говорил, что преобразования, скорее всего, начнутся в провинциях…

Мацеллий поморщился. Во всяком случае, память у мальчика хорошая.

– Преобразования, а не мятеж… Если помнишь, я еще сказал, что в наши дни Лондиний таков, каким когда-то был Рим. Древние римские добродетели, возможно, сохранятся в провинциях, вдали от испорченности и разврата императорского двора. Местные племена во многом похожи на тех простых поселян, среди которых я родился и вырос. Дайте им лучшее от римской культуры, и, возможно, Британия однажды станет такой, каким должен был стать Рим.

– Поэтому ты и женился на моей матери? – спросил Гай в наступившей тишине.

Мацеллий посмотрел на сына – и сморгнул: перед его внутренним взором снова возникло девичье лицо – с тонкими чертами, в обрамлении сумеречно-темных волос; он снова слышал, как она поет, расчесывая роговым гребнем свои густые кудри, искрящиеся алыми бликами в свете очага. «Моруад… Моруад… почему ты меня покинула?»

– Наверное, это одна из причин, – наконец ответил он. – А возможно, я этим оправдывался. Мы в ту пору надеялись, что наши два народа сольются воедино. Но это было до Классика… и до Боудикки. Может статься, это еще случится, но не скоро, и тебе, чтобы выжить, потребуется быть куда большим римлянином, нежели истинные римляне.

– Что такого ты слышал? – нахмурился Гай.

– Император Тит болен. Мне это не нравится. Он еще молод. Он может умереть в собственной постели, но кто придет после него? Домициану я не доверяю. Вот тебе мой совет, сын: постарайся жить так, чтобы не привлекать внимание государя. Ты честолюбив?

– Храни меня боги, – отмахнулся Гай.

Но в глазах его сверкнула гордость, и от внимания Мацеллия это не укрылось. Что ж, для юноши честолюбие – не самое плохое качество, если направить его в нужное русло. Он коротко рассмеялся.

– Как бы то ни было, пора нам предпринять следующий шаг к тому, чтобы возвысить наш род. Нет-нет, ничего такого, что огорчило бы императора… тебе ведь уже девятнадцать, так? Пора бы тебе жениться.

– Через несколько недель мне исполнится двадцать, отец, – подозрительно сощурился Гай. – А что, у тебя есть кто-то на примете?

– Тебе, конечно же, известно, что у Клотина – да-да, у старины Клопа  есть дочь… – начал было Мацеллий и тут же умолк: сын его не сдержал смеха.

– Храни меня боги! Пока я там гостил, мне приходилось чуть ли не пинком выдворять ее из своей постели.

– Клотин, даром что бритт, скоро станет одним из первых лиц в Британии. Если тебе по сердцу его дочь, я бы возражать не стал, – но если она такая бесстыдница, то о ней и речи идти не может. Пусть мой отец был плебеем, но он мог назвать по именам всех своих предков. Честь семьи требует, чтобы сыновья, носящие твое имя, родились от тебя, а не от невесть кого.

Мацеллий поднял глаза: в дверях появился раб, неся на подносе вино и сухое печенье. Мацеллий наполнил кубки, один протянул Гаю и сам сделал большой глоток, прежде чем продолжить.

– Тогда вот тебе идея получше. Ты этого, конечно, не помнишь, но еще в детстве ты был условно помолвлен с дочерью одного моего старого друга, Лициния. С тех пор он стал прокуратором.

– Отец, ты уже говорил с ним? – быстро перебил Гай. – Надеюсь, вы еще ничего не решили?

Мацеллий пристально воззрился на сына.

– А что такое? Тебе приглянулась какая-то девчонка? Так дела не делаются, знаешь ли. Браки заключаются того ради, чтобы возвыситься в обществе и умножить состояние. Ты меня слушайся, сын; а романтические бредни долго не живут.

По лицу Гая разливался густой румянец. Юноша нарочито медленно пригубил еще вина.

– Да, есть одна девушка, но она мне не просто приглянулась. Я просил ее стать моей женой, – ровным голосом проговорил он.

– Что? Кто она такая? – рявкнул Мацеллий, глядя на сына во все глаза.

– Дочь Бендейгида.

Мацеллий с грохотом опустил кубок на стол.

– Невозможно. Бендейгид объявлен вне закона и, если я не ошибаюсь, он – друид. Да, он из хорошей семьи, так что я ни слова не скажу против девушки, раз она его дочь, но тем хуже. Такие браки…

– Ты сам заключил такой брак! – перебил Гай.

– И едва не погубил свою карьеру! Эта девица, возможно, такая же красавица, как твоя мать, и обладает всеми ее достоинствами, но одного неравного брака для семьи более чем достаточно, – воскликнул Мацеллий.

«Моруад, прости меня, – кричало его сердце. – Я любил тебя, но я должен спасти нашего мальчика».

– В тогдашние времена все было иначе, – продолжил он более сдержанно. – Со времен восстания Боудикки попытка породниться с любым бриттским семейством, за исключением самых благонадежных, обернется катастрофой. А тебе нужно быть вдвойне осторожным именно потому, что ты – сын своей матери. Ты думаешь, я верой-правдой прослужил тридцать лет в легионе для того, чтобы ты теперь пустил все мои труды на ветер? – Мацеллий плеснул себе еще вина и жадно осушил кубок.

– С хорошими связями ты чего угодно добьешься, а дочь прокуратора – ценный трофей. Их семья в родстве с Юлиями[12] – шутка ли! Если тебя потянуло на романтические приключения, вокруг полным-полно рабынь и вольноотпущенниц; а от бриттских девушек лучше держись подальше. – Мацеллий ожег сына негодующим взглядом.

– Эйлан – это совсем другое: я люблю ее!

– Твоя Эйлан – дочь друида! – повторил Мацеллий. – Некогда Бендейгида обвиняли в том, что он подстрекал ауксилии[13] к бунту. Доказать ничего не смогли, так что его просто изгнали; этому смутьяну еще очень повезло, что его не повесили и не распяли. В любом случае незачем тебе связываться с такой семьей. Или девчонка беременна?

– Эйлан чиста и непорочна, как весталка, – сухо отозвался Гай.

– Хм, я бы не был так уверен; бритты на такие вещи смотрят иначе – не так, как мы, – заметил префект. Взгляд юноши потемнел, и Мацеллий поспешил добавить: – Не смотри на меня так – в тебе я не сомневаюсь. Но если девушка добродетельна, тем более тебе вредно на нее заглядываться. Прими как данность, мальчик мой, она не для тебя.

– Это решать ее отцу, а не тебе! – запальчиво возразил Гай.

Мацеллий хмыкнул.

– Попомни мои слова, ее отец посмотрит на такой союз примерно так же, как и я, – как на катастрофу для нас обоих. Забудь ее и обрати свои помыслы к какой-нибудь достойной молодой римлянке. Мое положение достаточно высоко, чтобы женить тебя на ком угодно по твоему выбору.

– При условии, что ее зовут Юлия Лициния[14], – с горечью парировал Гай. – А что, если дочь Лициния не пойдет за того, в чьих жилах течет бриттская кровь?

Мацеллий пожал плечами.

– Я завтра же напишу Лицинию. Если эта молодая римлянка воспитана в надлежащем духе, она, конечно же, смотрит на замужество как на свой долг перед семьей и государством. Но тебя я женю всенепременно – прежде, чем ты осрамишь нас всех.

Гай упрямо покачал головой.

– Посмотрим. Если Бендейгид согласится отдать мне дочь, я женюсь на Эйлан. Я поручился ей своей честью.

– Нет, исключено, – отрезал Мацеллий. – Больше скажу: насколько я знаю Бендейгида, он воспримет твое сватовство примерно так же, как я. «Проклятье, – подумал Мацеллий, – беда в том, что сын слишком похож на меня. Неужто он полагает, что я пойду у него на поводу?» Мальчуган, небось, считает, что отец неспособен его понять – юнцы всегда уверены, что только они одни и знают, что такое настоящая любовь, – но, по правде сказать, Мацеллий понимал сына даже слишком хорошо. Он пылко любил Моруад, при одном взгляде на жену в крови у него бушевал пожар, но Моруад, узница за каменными стенами, не была счастлива. Римлянки насмехались над нею, а свои же соплеменники осыпали проклятьями. Он не допустит, чтобы сын его жил, мучаясь сознанием, что он принес любимой женщине только горе.

Мацеллий выгодно вложил деньги, накопленные за годы военных кампаний: он был достаточно богат, чтобы наслаждаться довольством и покоем по выходе в отставку. Но вот сыну этих средств уже не хватит: Гай должен сам сделать карьеру. Он предаст память Моруад, если позволит ее сыну испортить себе будущее.

– Отец, – продолжал Гай таким тоном, какого отец никогда от него прежде не слышал, – я люблю Эйлан; и я женюсь только на ней и ни на ком другом. А если ее отец не отдаст ее мне, на Риме свет клином не сошелся, знаешь ли.

Мацеллий пепелил сына негодующим взглядом.

– Ты не имел права брать на себя такое обязательство. Брак заключают в интересах семьи; если я пошлю просить для тебя ее руки, я поступлю вопреки собственному здравому смыслу.

– Но ты сделаешь это для меня? – настаивал Гай. И Мацеллий против воли смягчился.

– Заставь дурака богу молиться, он и лоб разобьет. Я могу послать гонца к Бендейгиду. Но когда он тебе откажет, чтоб я больше ни слова об этом не слышал. Я сразу же напишу Лицинию – и ты женишься еще до конца года.

«А ведь когда-то отцы были вольны в жизни и смерти даже взрослых сыновей – как не пожалеть о таких временах!» – подумал про себя Мацеллий. Этот закон по-прежнему записан в книгах – да что толку-то? За последние несколько сотен лет ни один отец не воспользовался официально своим правом, и Мацеллий, понятное дело, первым не станет – он слишком хорошо себя знал. Ну да ему и не придется. Пусть удар нанесет отец Эйлан – он справится куда лучше.

Глава 7

После отъезда Гая яркое солнце Белтайна спряталось в тучах; небеса плакали день и ночь, словно лето вообще раздумало приходить. Эйлан бродила по дому словно привидение. Дни шли; от Гая вестей не было. Отправляясь в Лесную обитель, Диэда пожурила девушку: мол, зря она не отдалась Гаю. Может, тогда Гай не позабыл бы о ней? Или, напротив, сразу выбросил бы ее из головы?

В конце концов, великие праздники колеса года существуют в некоем собственном времени. Та ночь, когда они с Гаем сидели рядом и любовались кострами, – она как сон о потустороннем мире. В такое время открываются двери между мирами и все кажется возможным – даже брак между дочерью друида и римским офицером. Но теперь, среди привычной обстановки и звуков отчего дома, девушка засомневалась в себе, в своей любви и больше всего в Гавене – или Гае… наверное, теперь ей следует называть его так.

А хуже всего – никто словно бы не замечал ее горя. Майри решила вернуться в собственный дом и ждать там возвращения мужа, а Реис хлопотала по хозяйству от зари дотемна – с приходом лета работы заметно поприбавилось. Эйлан могла бы довериться Диэде, но та уже ушла в Лесную обитель, где, должно быть, изо всех сил пытается справиться с собственной сердечной болью и сожалениями. Небеса плакали, сердце Эйлан плакало вместе с ними, и всем было все равно.

Наконец настал день, когда девушку позвали к отцу. Бендейгид сидел у остывшего очага в пиршественном зале – хотя хмурое небо и заволокли тучи, погода стояла теплая и нужды разводить огонь не было. В лице друида читалось негодование – и одновременно веселое изумление, что отчасти смягчало его обычную суровость.

– Эйлан, – мягко проговорил он, – я подумал, что тебе следует об этом знать: у меня просили твоей руки.

«Гай! – сразу подумала она. – Как я смела в нем усомниться?»

– Но, разумеется, на это предложение я согласием ответить не могу. Много ли ты знаешь о юноше, который называл себя Гавеном?

– Что ты имеешь в виду? – Отец наверняка слышал, как неистово бьется ее сердце.

– Он назвал тебе свое настоящее имя? Сказал, что его отец – Мацеллий Север, префект лагеря в Деве?

Теперь за внешней мягкостью Бендейгида угадывался гнев. Пытаясь сдержать дрожь, девушка кивнула.

– Что ж, по крайней мере, он тебя не обманывал. – Отец вздохнул. – Но выбрось его из головы, дочка. Ты еще не достигла брачного возраста…

Эйлан протестующе вскинула голову. И как это ей не приходило на ум, что скорее ее собственный отец воспротивится такому браку, нежели Гай откажется от своей любви!

– Я подожду, – прошептала девушка, не смея поглядеть отцу в глаза.

– Я не привык тиранить своих детей, Эйлан, – продолжал между тем Бендейгид. – По правде сказать, я всегда обращался с вами слишком мягко. Если бы ты меня боялась, ты бы со мной так не говорила. Но этот брак невозможен, дочка, – нет, подожди, – приказал он. – Я еще не закончил.

– А что тут можно добавить? – воскликнула Эйлан, поморщившись от боли: железные пальцы отца сомкнулись на ее запястье. – Ты ведь отказал ему, так?

– Я хочу, чтобы ты поняла, почему я ему отказал. – Голос Бендейгида смягчился. – Я ничего не имею против мальчика: будь он одним из наших, я бы охотно отдал тебя ему в жены. Но масло с водой не соединить, равно как и свинец с серебром, и римлянина с бритткой.

– Он только наполовину римлянин, – запротестовала девушка. – Его мать была из племени силуров. Пока он гостил здесь, все принимали его за бритта.

Ее отец покачал головой.

– Тем хуже. Он – ублюдок, рожденный в браке, законность которого я не признаю, – и в жилах его течет кровь предателей, ведь силуры были предателями еще до того, как из-за моря пришли римляне: они угоняли наш скот и браконьерствовали в наших охотничьих угодьях. Это не просто сумасбродство, это чистой воды безумие – выдать тебя замуж за сына наших исконных врагов. Я даже поговорил об этом с Арданосом, и хотя он уверяет, что такой брак стал бы залогом мира, как будто ты – дочь одной из наших королев, а он – сын цезаря, я-то знаю, что тому не бывать.

Глаза девушки расширились при мысли о том, что за нее вступился сам архидруид – вот уж от кого она ничего подобного не ждала! А Бендейгид между тем продолжал:

– Судя по тону его письма, Мацеллию Северу все это нравится ничуть не больше, чем мне. От такого брака ничего хорошего ждать не приходится: вы оба будете разрываться надвое между преданностью своим и чужим. Если Гай готов ради тебя отречься от Рима – мне такой родич не нужен. Но если он останется верен империи, тогда от тебя отрекутся твои же соплеменники, а я не хочу для тебя такой участи.

– Ради него я вынесу все что угодно, – прошептала Эйлан, не поднимая глаз.

– Да-да, в безумии своем ты согласна на все, – неумолимо произнес отец. – Юность всегда готова бросить вызов целому свету. Но наша кровь – не кровь предателей, Эйлан. За каждое мгновение, что ты проведешь в его объятиях, предавая свою родню, ты расплатишься невыносимой болью: вóроны втайне исклюют твое сердце. – Голос его смягчился. – Более того, не ты одна, но все твои близкие вынуждены будут рвать одну связь за другой.

Эйлан, ты вот что должна понять: я не держу зла на Гавена, он был гостем в моем доме, и я погрешил бы против истины, заявив, что юноша меня обманул, – ведь никто не спросил его о настоящем имени. Если я и питаю к нему недобрые чувства, так только за то, что он тайком настроил тебя против твоей родни.

– Он вел себя благородно и порядочно и со мною, и с тобой, – еле слышно отвечала Эйлан.

– Я разве спорю? – откликнулся Бендейгид. – Но тот, кто задал вопрос, должен смириться с ответом. У меня честь по чести попросили твоей руки; я ответил честь по чести и прямодушно. И хватит об этом.

– Человек менее благородный поступил бы со мною так, что ты был бы только рад от меня избавиться, – сдавленным голосом произнесла девушка.

Лицо друида потемнело от гнева. Впервые на своей памяти девушка всерьез испугалась отца. Бендейгид рванул дочь к себе и ударил ее по губам – хотя и не сильно.

– Довольно, – рявкнул он. – Я сказал, довольно! Если бы я чаще бил тебя в детстве, сейчас мне не пришлось бы отвечать ударом на такую бесстыдную речь.

Бендейгид разжал руки, и Эйлан рухнула на скамью. Еще десять дней назад, если бы отец заговорил с ней так грубо, она бы разрыдалась; сейчас ей казалось, что она никогда больше не прольет ни слезинки.

– Ты не станешь женою римлянина, пока я жив; да и после тоже, насколько это от меня зависит, – твердо заявил он. – А если ты скажешь, что не соблюла себя и теперь либо вынуждена идти замуж за этого сына предателей-полуримлян, либо притащишь мне в подоле ублюдка, который станет звать меня дедом, никто в целой Британии меня не осудит, если я утоплю тебя своими руками. И нечего так смущенно краснеть, дочка, минуту назад ты о скромности и не вспоминала!