Лесная обитель

– Я тоже слышала, – прозвучал в темноте негромкий голос Кейлин. – Снаружи кто-то есть.

– В такой час? – Девушка прислушалась, но вокруг царило безмолвие: лишь со свесов крыши падали капли да потрескивали головешки в очаге.

– Тише, – поспешно одернула ее жрица.

Кейлин выскользнула из постели и бесшумно проверила запор на двери. Щеколда была надежно задвинута до конца, но спустя мгновение Эйлан снова услышала разбудивший ее звук: кто-то надавил на дверь снаружи, и засов чуть прогнулся.

Эйлан поежилась. Девушка выросла на страшных рассказах о разбойниках, но она с рождения жила в большом доме Бендейгида, под защитой вооруженных воинов своего отца. Двое работников, помогающих в поле и по хозяйству, ночевали в соседнем круглом доме, а хутора всех прочих вассалов, присягавших Родри на верность, были разбросаны там и тут среди холмов.

– Вставай – только тихо! – и одевайся по-быстрому, – прошептала Кейлин. Дверь снова заходила ходуном. Эйлан, дрожа, послушалась.

– Отец всегда говорил, что если придут грабители, надо прятаться в лесу…

– Сейчас это нам не поможет: дождь льет ливмя, а Майри еще слаба после родов, – чуть слышно объяснила Кейлин. – Подожди.

Дверь затрещала – кто-то навалился на нее всей тяжестью. Проснулась Майри и забормотала что-то себе под нос. Но Кейлин, уже полностью одетая, закрыла ей рот ладонью.

– Молчи, если тебе дорога твоя жизнь и жизнь твоего ребенка, – шепнула она. Майри, охнув, затихла; малышка, по счастью, спала.

– Может, спрячемся в погребе? – прошептала Эйлан. Дверь опять затряслась. Те, кто был снаружи, явно вознамерились вломиться в дом силой.

– Ждите здесь и, что бы ни произошло, не вздумайте визжать, – вполголоса велела Кейлин и подошла к двери. Майри вскрикнула: Кейлин взялась за задвижку. – Тебе так хочется чинить эту дверь после того, как они ее выломают? Мне так нет! – свирепо заявила жрица.

Она рывком отодвинула засов – и дверь с грохотом распахнулась. С десяток мужчин ворвались внутрь, как будто их зашвырнул в дом ветер – и остановились как вкопанные, едва Кейлин выкрикнула одно-единственное, прозвучавшее приказом словом. Это были дюжие здоровяки, одетые в шкуры и лохматые плащи из грубой шерсти поверх рубах в еще более яркую клетку, нежели у бриттов; всклокоченные, нечесаные космы в беспорядке рассыпались по плечам. Рядом с ними Кейлин казалась хрупкой как ивовый прутик. Ее темные распущенные волосы ниспадали поверх неподпоясанного синего платья до самой талии; ветер, задувая в дверной проем, чуть шевелил длинные пряди. Сама жрица застыла недвижно как изваяние.

Майри, крепко прижимая к груди дитя, нырнула под одеяло. Один из незваных гостей рассмеялся и негромко что-то произнес. Эйлан содрогнулась. Ей отчаянно хотелось последовать примеру Майри, но девушка оцепенела от страха.

Звенящий голос Кейлин раздался снова – и жрица шагнула назад, к очагу. Взгляд ее словно бы завораживал незваных гостей: они приросли к месту, во все глаза глядя на жрицу. Кейлин опустилась на колени и погрузила руки в золу и угли. А затем внезапно встала и швырнула горсть угольев в чужаков. Опять прокричала что-то – разбойники, задохнувшись, отпрянули, и вдруг, повернувшись, кинулись прочь из дому, в спешке сшибая друг друга с ног и ругаясь на неслыханной смеси бриттского и еще какого-то незнакомого девушке языка.

Жрица с хохотом последовала за ними до порога – голос ее, высокий и пронзительный, как клич сокола с небес, летел чужакам вслед. Кейлин с шумом захлопнула дверь, отгородившись от ярости ветра. И снова воцарилась тишина.

Убедившись, что недруги в самом деле ушли, Кейлин обессиленно опустилась на скамью у очага. Эйлан, дрожа всем телом, подошла к ней.

– Кто это был?

– Разбойники… сдается мне, в этой банде были и северяне, и мои соотечественники, – промолвила Кейлин. – Так что мне вдвойне стыдно, ведь я сама родом с Эриу, а сюда меня привезла Лианнон. – Она встала и принялась вытирать лужицы дождевой воды, нанесенной ветром.

Эйлан поежилась.

– А что ты такое им сказала?

– Я им сказала, что я – бандруи, женщина-друид, и если они только посмеют тронуть меня или одну из моих сестер, я прокляну их огнем и водою; и я показала им, что действительно обладаю такой властью. – Кейлин вытянула руки. Эйлан своими глазами видела, как жрица зачерпнула горстью раскаленные уголья, но на ее тонких белых пальцах не осталось ни следа ожогов. Или все это девушке только приснилось?

Вспоминая, как Кейлин что-то прокричала вослед чужакам, Эйлан робко переспросила:

– Почему сестер?

– Согласно принесенным мною обетам, все женщины мне сестры. – Губы ее саркастически изогнулись. – А еще я сказала, что если они уйдут и оставят нас в покое, я дарую им благословение.

– И ты их благословила?

– Нет; эти люди все равно что дикие лесные волки или даже хуже, – вызывающе заявила Кейлин. – Благословить их? Да я скорее благословлю волка, который впился зубами мне в глотку!

Эйлан вновь задержала взгляд на пальцах жрицы.

– Как это у тебя получилось? Друиды умеют наводить морок – или ты на самом деле держала в горсти огонь? – Девушка уже задавалась вопросом, не обманули ли ее глаза.

– О, все было по-настоящему, не сомневайся! – Кейлин коротко рассмеялась. – На такое любая обученная жрица способна.

Эйлан уставилась на нее во все глаза.

– А я смогу?

– Если пройдешь обучение, то конечно! – нетерпеливо отозвалась Кейлин. – И если у тебя достанет силы воли и веры в себя. Но здесь и сейчас я тебя наставить не смогу. Может, позже, в Лесной обители, если ты в самом деле там поселишься.

Только теперь Эйлан с ужасающей ясностью осознала, какой опасности они избежали. Дрожа крупной дрожью, девушка рухнула на скамью рядом со жрицей.

– Они ведь… они бы нас… – Эйлан сглотнула. – Мы все обязаны тебе жизнью.

– О нет, не думаю, – отмахнулась Кейлин. – Роженица – невеликое искушение даже для таких, как они. От себя я бы их отпугнула; но вот ты – дело другое; ты бы стала жертвой насилия, и это еще не самое страшное. Они не убивают красивых девушек; но, скорее всего, тебя ждала бы участь жены-невольницы, назовем это так, на диких берегах Эриу. Если такая судьба тебе по душе, тогда прошу прощения, что вмешалась.

Эйлан содрогнулась при одном воспоминании о звероподобных разбойничьих лицах.

– О нет, только не это! А у тебя на родине все мужчины таковы?

– Не знаю. Я ведь уехала оттуда совсем маленькой. – Кейлин на мгновение умолкла, но тут же продолжила: – Я не помню ни отца, ни матери, помню только, что в нашей хижине было еще семеро детей, и все – младше меня. Однажды мы пошли на ярмарку, и там была Лианнон. Я в жизни не видывала никого красивее.

Видимо, Лианнон что-то такое почувствовала – как моя душа потянулась к ней, не иначе: она набросила на меня свой плащ, по древнейшему обряду призвав меня к служению богам. Спустя много лет я спросила Лианнон, почему из всех прочих девочек она выбрала меня. Она сказала, что все прочие девочки были опрятно одеты и родители не спускали с них глаз. А на меня никто и не глядел, – не без горечи добавила Кейлин. – Лишний рот в родительском доме – невелика ценность! Да и звали меня не Кейлин; моя мать – на самом деле я ее почти не помню – называла меня Лонду, Черный Дрозд.

– Выходит, имя Кейлин тебе дали при посвящении в жрицы?

– Нет, – жрица с улыбкой покачала головой. – Кейлин на нашем языке означает всего лишь «дитя мое, девочка моя». Так всегда обращалась ко мне Лианнон; так я мысленно сама себя называю – другое имя мне даже на ум не приходит.

–  Можно, я тоже буду тебя так звать?

–  Можно; хотя на самом-то деле у меня есть и другое имя: его дали мне жрицы. Я поклялась никогда не произносить его вслух, даже шепотом: я могу открыть его только другой жрице и никому больше.

–  Понимаю. – Эйлан неотрывно глядела на жрицу, и вдруг сморгнула: на мгновение имя эхом отозвалось в ее голове – так же громко, как если бы прозвучало вслух. «Изарма… когда ты была мне сестрой, тебя звали Изарма…»

Кейлин вздохнула.

– Что ж, до рассвета еще далеко. Смотри-ка, твоя сестрица опять заснула… Бедная девонька, роды так ее измучили. Тебе бы тоже надо поспать…

Эйлан встряхнула головой, гоня наваждение: перед глазами у нее все плыло.

– После того, что нам довелось пережить, я теперь глаз не сомкну, даже если очень постараюсь.

Кейлин окинула девушку взглядом – и вдруг рассмеялась.

– Сказать по правде, я тоже! Эти головорезы так меня перепугали, что я словно онемела. Я уж думала, я позабыла их диалект – я так давно его не слышала!

– Но ты вовсе не выглядела напуганной, – удивилась Эйлан. – Ты стояла перед ними, словно богиня. – И снова с губ жрицы сорвался горький смешок.

– Не всегда можно верить глазам своим, маленькая. Тебе еще предстоит усвоить, что люди не всегда таковы, какими кажутся, а уж безоглядно полагаться на слова их и вовсе не стоит.

Эйлан завороженно глядела на пламя – угли, разворошенные жрицей, снова вспыхнули и теперь вовсю потрескивали и искрили в очаге. Юноша по имени Гавен, к которому она прилепилась сердцем, оказался иллюзией, но даже если он – римлянин по имени Гай, то полюбила его девушка отнюдь не случайно – и неважно, как его на самом деле зовут. И он ей не лгал, нет. «Я бы узнала его в любом обличье, даже явись он ко мне прокаженным или дикарем», – думала про себя Эйлан. На краткий миг ей почудилось, будто за образом, внешним обличьем или именем таится нечто гораздо более глубокое и важное – но что же? Громко стрельнул уголек – и ощущение развеялось.

– Тогда научи меня отличать истинное от ложного, – промолвила Эйлан, чтобы заполнить паузу. – Расскажи, как девочка-оборвыш из нищей хижины стала жрицей, умеющей держать в ладонях огонь?

«Научи меня отличать истинное от ложного…» Жрица пристально глядела на девушку, а та, словно испугавшись собственной храбрости, опустила светлые ресницы, затеняя свои удивительные изменчивые глаза. Какие еще истины воскреснут, чтобы терзать и мучить ее, Кейлин, теперь, когда из уст этих кровожадных чудовищ она вдруг услышала слова родного языка? Она в два раза старше Эйлан – она могла бы быть ей матерью, если бы рано вышла замуж, и однако ж в тот миг жрица видела в юной девушке сестру и родственную душу.

– Значит, ты сразу отправилась в Лесную обитель вместе с Лианнон? – не отставала Эйлан.

– Вовсе нет; думается мне, Вернеметон тогда еще не был построен. – Кейлин взяла себя в руки и смогла наконец ответить девушке. – Лианнон приехала на Эриу учиться у бандруи, жриц святилища Бригиты в Друим Клиад. Когда она вернулась в Британию, мы сперва жили в круглой башне на побережье – далеко к северу отсюда. Помнится, вокруг башни выложили кольцо из белых камней, и мужчинам под страхом смерти запрещалось входить в этот круг – всем, кроме архидруида, не Арданоса, а того, что был до него. Лианнон всегда обращалась со мной как с приемной дочерью; как-то раз, когда ее обо мне спросили, она сказала, что подобрала брошенную девочку на берегу моря. Это почти правда; никого из родных я больше никогда не видела.

– А по матери ты не скучала?

Жрица ответила не сразу – ее захлестнул поток видений из прошлого.

– Я так понимаю, у тебя добрая, любящая матушка. А вот моя была совсем не такая. Нет, злобным нравом она не отличалась, но я не питала к ней особой любви, равно как и она ко мне. – Кейлин умолкла и опасливо поглядела на собеседницу. «Что в тебе за сила такая, девушка, если ты способна пробудить во мне эти воспоминания?» – Она вздохнула, пытаясь подобрать нужные слова.

– Для нее я была просто-напросто лишним ртом в семье. Однажды, много лет спустя, на ярмарке в Деве я повстречала старуху, очень похожую на мою мать. Конечно же, это была не она, но я даже не почувствовала сожаления, когда убедилась в своей ошибке. Вот тогда я поняла, что у меня нет родни, кроме Лианнон; а позже моей семьей стали жрицы Лесной обители.

Повисло долгое молчание. Эйлан пыталась представить, каково это – расти без родных и близких. Гостья видела, что за властной требовательностью Майри кроется неподдельная теплота, а Диэда, судя по ее рассказам, была для Эйлан все равно что сестра-близнец. И однако ж Кейлин внезапно осознала со всей отчетливостью: как сама она никогда не открывала сердца другим жрицам, так и Эйлан ни с кем из своих родных не могла поговорить вот так же свободно и без утайки.

«Рассказывая ей о себе, я словно разговариваю сама с собой, – удрученно думала Кейлин, – или скорее с той чистой, непорочной душой, какой я должна была быть – но не стала».

– Здесь, в темноте, у догорающего очага, мне припоминается раннее детство, – произнесла наконец жрица. Перед взором ее мерцал тусклый алый отблеск – и Кейлин словно проваливалась в шахту годов и дней: слова лились с ее уст сплошным потоком – она говорила и не могла остановиться, точно во власти неодолимых чар.

– Все, что я помню о той хижине, – там было темно и всегда дымно. У меня от чада першило в горле, так что я то и дело убегала на взморье и бродила там одна. Я и сейчас как наяву слышу крики чаек; чайки и над башней вились, так что когда, много лет и зим назад, я приехала сюда, в Лесную обитель, я поначалу даже засыпала с трудом – больше года не могла привыкнуть к тому, что не слышу шума моря. Я так любила океан! А вот когда я думаю о нашем… доме… – неохотно выговорила она, – мне представляются только дети, дети повсюду, куда ни глянь: мать вечно кормит грудью очередного младенца, все хнычут, визжат, орут, бегают нагишом, цепляются за материн подол, да и за мой тоже, если не удалось увернуться. Но меня даже побоями невозможно было удержать под крышей – заставить толочь ячмень или возиться с плаксивой малышней. Удивительно, как это я еще терплю младенцев, – вздохнула Кейлин. – На самом-то деле я ничего не имею против таких, как у Майри, – это желанные дети, и о них хорошо заботятся с самого рождения.

Наверное, отец у меня тоже был, но даже совсем маленькой я понимала, что он ничем не помогает матери – вот разве что его стараниями очередной младенец появляется. – Она помолчала. – Полагаю, Лианнон просто пожалела меня – этакого тощего заморыша.

Кейлин словно со стороны слышала свои собственные слова – и дивилась, что в них нет ни тени горечи, как если бы она давным-давно примирилась с прошлым.

– Так что я даже не знаю доподлинно, сколько мне лет. Где-то спустя год после того, как Лианнон меня увезла, в моем теле проявились первые признаки женской природы. Наверное, тогда мне было около двенадцати. – Жрица умолкла на полуслове: Эйлан не сводила с нее изумленного взгляда.

«Я – женщина, я – жрица, – внушала себе Кейлин, – я – чародейка, внушающая страх вооруженным воинам!» Но, завороженная пламенем, она погружалась в воспоминания все глубже и глубже – и теперь чувствовала себя перепуганным ребенком. Что здесь истинно, а что ложно? Или в мерцании огня только обман и ничего больше?

– Должно быть, пережитое потрясение отозвалось во мне сильнее, чем я думала, – сдавленным голосом произнесла она, – а может, это все поздний час и темнота… мы словно бы вышли за пределы времени. – Кейлин подняла глаза на девушку, принуждая себя сказать правду. – Или, может, причина в том, что я говорю с тобой…

Эйлан сглотнула и, призвав на помощь всю свою волю, выдержала взгляд собеседницы. «Правда… скажи мне правду…» – Кейлин услышала ее мысль как свою; она сама не знала, кому из них двоих эта правда нужнее…

– Я так и не призналась Лианнон, и Богиня не покарала меня… – Слова из Кейлин словно клещами вытягивали. – Но, наверное, спустя столько лет нужно, чтобы кто-то узнал правду…

Эйлан потянулась к ней, и жрица крепко стиснула руку девушки.

– Когда я увидела и услышала этих разбойников, я все вдруг вспомнила. Там, где я жила в детстве, был один человек… я иногда встречала его на берегу. Подозреваю, он жил там наособицу от всех прочих, как изгой, – верно, его прогнали из клана. Я бы этому не удивилась, – горько добавила Кейлин. – Поначалу я ему доверяла; он дарил мне разные мелкие пустячки, найденные на берегу, – красивые ракушки, яркие перышки… Глупа я была, что считала его безобидным, но откуда мне было знать? Разве мне хоть что-нибудь объясняли?

Она слепо глядела в огонь, но ни один луч света не проникал к ней в этот уголок памяти – ведь там, в хижине, было темно.

– Я ничего не заподозрила, я знать не знала, что ему от меня нужно, когда однажды он затащил меня к себе в хижину… – Кейлин содрогнулась, истерзанная страшным воспоминанием, для которого даже теперь не могла подобрать слов.

– Что ты сделала? – Голос Эйлан доносился откуда-то издалека, словно свет далекой звезды.

– А что я могла сделать? – хрипло проговорила Кейлин, отчаянно цепляясь за этот лучик света. – Я… я с плачем убежала… я плакала так, что думала, вся изойду на слезы, меня переполняли ужас и омерзение… не могу об этом говорить. Мне казалось, нет никого, кому бы я смогла рассказать о своей беде – никого, кто бы пожалел меня. – Она надолго умолкла. – Я по сей день помню запах той хижины – там разило водорослями, папоротником и гниющими отбросами; он повалил меня на грязный пол, я всхлипывала и стонала… я была слишком мала, чтобы понять, что ему нужно. Мне и теперь становится дурно от запахов моря и папоротника, – призналась она.

– И никто так и не узнал? Никто не вмешался? – возмутилась Эйлан. – Мне кажется, мой отец убил бы любого, кто посмел бы на меня посягнуть.

Наконец-то Кейлин выговорилась: теперь ей дышалось чуть легче. Часть внутренней боли выплеснулась вместе с долгим, прерывистым вздохом.

– Наше племя было совсем диким, это правда, но надругательство над женщиной не допускалось, и уж тем более над малым ребенком. Если бы я обвинила своего обидчика, его посадили бы в плетеную из ивняка клетку и поджарили бы на медленном огне. Он знал это, когда угрожал мне. Но я-то не знала. – Теперь Кейлин говорила до странности отрешенно, как если бы все произошло не с нею, а с кем-то другим.

– А год спустя появилась Лианнон. Ей и в голову не могло прийти, что девочка моих лет уже утратила чистоту, – но к тому времени, как я научилась доверять ей и убедилась в ее доброте, было уже слишком поздно; я боялась, что меня отошлют прочь. Так что, выходит, та божественная сила, которую ты якобы во мне увидела, – это все ложь, – безжалостно докончила Кейлин. – Если бы Лианнон знала правду, меня никогда не посвятили бы в жрицы – но я постаралась, чтобы она осталась в неведении. – Кейлин отвернулась. На миг – на бесконечно-долгий миг – повисла томительная тишина.

– Посмотри на меня…

Взгляд Кейлин, словно против ее воли, обратился на девушку. Лицо Эйлан поделилось как бы надвое: одна его половина сияла, словно лик Богини, другая скрывалась в тени.

– Я в тебя верю, – очень серьезно произнесла девушка.

Кейлин судорожно перевела дыхание: слезы застилали ей глаза, и образ Эйлан расплывался и утрачивал четкость.

– Я жива только потому, что верю: Великая Богиня тоже меня прощает, – призналась жрица. – Я прошла первое посвящение еще до того, как поняла всю чудовищность моего обмана. Но никаких дурных знамений не последовало. Когда меня нарекли жрицей, я ждала, что гром небесный поразит меня, но небеса молчали. Тогда я задумалась: а вдруг никаких богов просто не существует, а если они и есть, то дела людские их вовсе не занимают?

– А может быть, боги милосерднее людей, – проговорила Эйлан и на миг зажмурилась, словно бы поразившись собственной дерзости. Ей прежде и в голову не приходило подвергать сомнению мудрость мужчин, таких, как ее отец и дед. – А почему вы покинули башню у моря? – спросила девушка спустя какое-то время.

Кейлин вздрогнула, разом очнувшись от воспоминаний.

– Потому что было уничтожено святилище на острове Мона – ты ведь знаешь эту историю?

– Мой дедушка – а он бард – поет о гибели Моны. Но ведь это все случилось еще до твоего рождения…

– Ну, не то чтобы, – рассмеялась Кейлин. – Но я была еще ребенком. Если бы Лианнон тогда не уехала на остров Эриу, который вы называете Гибернией, она бы тоже погибла. В течение нескольких лет после трагедии выжившие друиды Британии были слишком заняты, залечивая собственные раны, и о жрицах не особо задумывались. Затем архидруид заключил с римлянами что-то вроде договора и обеспечил тем самым неприкосновенное убежище уцелевшим священным жрицам в пределах римских владений.

– С римлянами! – воскликнула Эйлан. – Но это ведь римляне убили жриц на острове Мона!

– Нет, они только надругались над ними, – горько поправила Кейлин. – Жрицы Моны выносили и родили ублюдков, зачатых от римской солдатни, а потом покончили с собою. А детей взяли на воспитание бриттские семьи вроде твоей – приверженцы древней религии.

– Кинрик! – вскричала Эйлан. Во взгляде ее зажглось понимание. – Вот почему он так озлоблен на римлян и готов бесконечно слушать о трагедии на Моне, хотя произошла она давным-давно. А стоило мне начать расспрашивать, на меня всегда цыкали: молчи, мол!

– В этом твоем Кинрике, яром ненавистнике римлян, ровно столько же римской крови, сколько и в том пареньке, за которого твой отец отказался тебя выдать, – со смехом отозвалась Кейлин. Эйлан, обняв себя руками, неотрывно глядела в огонь.

– Или ты мне не веришь? – переспросила жрица. – К сожалению, это все чистая правда. Ну, может статься, римляне чувствуют вину за то, что натворили, но твой дед такой же хитрый, изворотливый политикан, как и любой римский сенатор: он заключил сделку с Цериалом, который был наместником до Фронтина. Так или иначе, в Вернеметоне возвели Лесную обитель, и в ней укрылись женщины и жрицы со всей Британии. Лианнон наконец-то стала Верховной жрицей, и мне тоже нашлось место среди служительниц святилища, главным образом потому, что никто не знал, куда еще меня пристроить. Я состою при Лианнон с самого моего детства, но не я стану ее преемницей. Это мне дали понять со всей ясностью.

– Почему нет?

– Поначалу я думала, что такова воля Богини… из-за того, о чем я тебе рассказала. Но теперь мне кажется, дело в том, что жрецы понимают: я беспрекословно слушаться не стану. Я всей душой люблю Лианнон, но я слишком хорошо ее знаю: она податлива как воск. Думается, она посмела возражать Совету только один-единственный раз – когда настояла на том, чтобы оставить меня при себе. Но я вижу этих интриганов насквозь и говорю то, что думаю, хотя… – Кейлин невесело покачала головой, – хотя и не так, как сейчас с тобой!

Эйлан улыбнулась в ответ.

– Наверное, это правда – я даже представить себе не могу, чтобы в отцовском доме прозвучала хотя бы половина всего того, что я услышала нынче ночью!

– Они ни за что не позволят мне вещать голосом Богини – они же не будут знать, что я скажу! – Кейлин, неожиданно для нее самой, снова рассмеялась. – Им нужен кто-то более благонадежный. Одно время я думала, что преемницей станет Диэда; но я краем уха слыхала, что сказал Арданос, когда выбор пал на нее. Мне кажется, предполагалось, что это будешь ты.

– Ты уже говорила что-то в этом роде, но сдается мне, мой отец намерен выдать меня замуж.

– В самом деле? – Кейлин изогнула бровь. – Что ж, возможно, я и ошибаюсь. Я знаю только, что твоей руки просил сын префекта лагеря в Деве.

– Отец так рассердился… – Эйлан покраснела до корней волос, вспоминая, что Бендейгид ей наговорил. – Он сказал, что подыщет мужа для Сенары как можно скорее, чтобы сплавить ее с рук прежде, чем она доставит ему столько хлопот. Я подумала, он и мне такую же участь готовит. Но он ни словом не упоминал о том, чтобы отослать меня в Вернеметон. Если я не могу быть с Гаем, наверное, мне все равно, что делать и чем заниматься, – убито прошептала она.

Кейлин задумчиво посмотрела на девушку.

– А у меня к браку сердце никогда не лежало; я ведь так давно связана обетами с Богиней. Наверное, из-за того, что случилось со мною в детстве, мне противна самая мысль о том, чтобы принадлежать мужчине. Полагаю, будь я несчастна в святилище, Лианнон нашла бы способ выдать меня замуж; она ведь желает, чтобы я была счастлива. Я очень ее люблю, – добавила жрица. – Она стала для меня больше, чем матерью.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Римляне обыкновенно имели три имени: личное имя (praenomen), в данном случае Гай; родовое имя (nomen) – Мацеллий Север (так же зовут и отца Гая); прозвище (cognomen) – Силурик (мать Гая – из племени силуров). Иногда человек имел еще и второе личное прозвище (agnomen). – Здесь и далее – примечания переводчика.