Лесная обитель

Гай задохнулся от изумления. Этих кошмаров ему не рассказывали. Римляне упоминали только про друидов с их горящими факелами и про ведьм в темных одеждах, изрыгающих проклятия. А еще говорили, что легионеры боялись переправляться через бурлящие воды залива Менай; только после того, как офицер хорошенько пристыдил их, римляне бросились в атаку. Остров Мона был последним оплотом жрецов-друидов. До того, как Гай познакомился с Бендейгидом и Арданосом, он полагал, что с друидами покончено. Уничтожить Мону требовала военная необходимость. Но хороший командир должен держать своих людей в узде, негодующе думал Гай. Или солдаты так распоясались, потому что женщины внушали им страх?

– А что сталось с женщинами? Хороший вопрос, – промолвил Кинрик. Вообще-то Гай ни о чем его не спрашивал. Но юноша понимал, что Кинрик рассказывает свою историю так, как его научили, и рано или поздно поведает и об этом.

– Большинство женщин забеременели от римлян, – продолжал Кинрик. – Когда дети появились на свет, всех девочек утопили в Священной заводи, оскверненной римлянами, а мальчиков отдали на воспитание в семьи друидов. Когда они возмужали, им рассказали об их происхождении и научили владеть оружием. В один прекрасный день им предстоит отомстить за матерей и за своих богов; и, поверь мне, они страшно отомстят! Отомстят – клянусь Владычицей Воронов, которая меня слышит! – неистово выкрикнул юный бритт. Он умолк; Гай опасливо ждал продолжения. Кинрик как-то упомянул о тайном движении под названием Братство Воронов. Выходит, он – один из них?

Спустя мгновение Кинрик заговорил снова:

– Вот тогда-то женщин-друидов со всего острова собрали здесь, в Лесной обители, дабы оберегать и защищать.

Гай слушал, гадая про себя, зачем ему рассказали эту историю – чего доброго, не без причины. Но ведь Кинрик не знает, что он римлянин, – и хорошо, что не знает! В тот момент молодой офицер и сам готов был отречься от своего происхождения – хотя прежде несказанно им гордился.

С наступлением сумерек юноши в белых одеждах с золотыми торквесами на шее принялись складывать ветки и сучья в две огромные груды на расчищенной площадке перед могильным курганом. Кинрик шепотом пояснил своему спутнику, что в каждом из костров непременно должна быть древесина девяти священных деревьев. Гай понятия не имел, что это за деревья, но, побоявшись в этом признаться, просто кивнул. Между кострами положили дубовую доску, а на ней стоймя установили деревянный брусок – словно ось. Девятеро друидов, внушительные старцы в белоснежных одеждах, начали по очереди вращать брусок под ритмичный рокот барабанов. Небо темнело, люди стягивались к кострам и завороженно наблюдали за происходящим. Над толпой постепенно воцарялась тишина.

И вот, едва солнце опустилось за деревья, блеснула алая искра. Заметил ее не только Гай. Над толпой поднялся гул, и в ту же минуту один из друидов бросил горсть какого-то порошка в основание бруска – и над дубовой доской с ревом взметнулось пламя.

– Костры не погаснут до рассвета, а народ будет танцевать вокруг них, – объяснил Кинрик. – Нескольких парней назначат нести стражу у древа Белтайна. – Он указал на высокий шест, установленный в противоположном конце плоской вершины холма. – А влюбленные пары будут бродить по лесу до зари и собирать зеленые ветви – или, во всяком случае, они так скажут, – юнец многозначительно усмехнулся, – а наутро вернутся, уберут шест зеленью и станут плясать вокруг него весь день напролет.

Живой огонь уже поднесли к грудам веток и сучьев, и дрова весело затрещали. Быстро темнело; в лицо Гаю дохнуло жаром, и он отступил чуть назад.

Танцоры встали в хоровод и закружились вокруг костра. Кто-то поднес к губам Гая флягу с вином. Веселье становилось все более буйным; все щедро черпали из бочек с элем и хмельным медом. Гаю доводилось видеть такие празднества прежде: он знал, чего ждать. Он отметил, что детей помладше увели по домам; в толпе больше не было видно юных жриц Лесной обители в синих платьях, головных повязках и под покрывалами.

Гай с Кинриком вместе бродили среди хохочущей толпы, пока наконец у самых костров не столкнулись с Эйлан и Диэдой.

– Ах, вот вы где! – воскликнул Кинрик, кидаясь к ним. – Диэда, пошли потанцуем!

От лица Диэды отхлынули все краски. Она вцепилась в руку Эйлан.

– Ты разве еще не слышал? – живо отозвалась Эйлан.

– О чем ты, сестра? – нахмурился Кинрик.

– Ее призвали в Лесную обитель – сама Лианнон избрала ее, не далее как сегодня днем!

Кинрик потянулся было к Диэде – и медленно опустил руки.

– Итак, Богиня изрекла свою волю?

– И ты ничуть не возражаешь? – К Диэде снова вернулась вся ее решимость. – Ты же знаешь, я не смогу выйти за тебя замуж, если приму обет.

– А ты знаешь, какими обетами связан я, – угрюмо отозвался Кинрик. – Я разрывался надвое, не понимая, на что решиться. Я люблю тебя, но я не смогу обременить себя женой и детьми еще многие годы – а может быть, и никогда. Возможно, боги все решили за нас.

Кинрик прерывисто вздохнул, и на сей раз, когда он протянул к девушке руки, она порывисто прильнула к нему. Высокая, статная Диэда в кольце его могучих объятий казалась хрупкой и уязвимой.

– Послушай, родная, еще не все потеряно, – тихо приговаривал Кинрик, отводя ее в сторону. – Три года можешь ты подарить Богине – тебе ведь не обязательно давать пожизненный обет. На северных островах есть школа воинов, я должен ехать туда. Но ты – не воительница; даже если мы обручимся прилюдно, туда ты со мною поехать не сможешь. Может, оно и к лучшему, что ты какое-то время будешь служить Великой Богине в святилище – там для тебя безопаснее. А если начнется война…

Диэда тихо всхлипнула и прижалась к его плечу. Широкие ладони Кинрика легли ей на запястья.

– Три года нас будут связывать иные обеты, но сегодняшняя ночь принадлежит нам, – прошептал он невнятно, уткнувшись в волосы Диэды. – Эйлан, останься здесь с Гавеном.

– Мама велела нам с Диэдой держаться вместе – сегодня же Белтайн… – нерешительно напомнила Эйлан.

Диэда вскинула голову, во взгляде ее сверкнуло безумие.

– Да имей же хоть каплю сострадания! Реис не смеет твоему отцу и слова поперек молвить, а мой отец… – Она сглотнула. – Если бы они знали, они бы нам даже сегодня и то не дали бы побыть вдвоем!

Глаза Эйлан расширились. Она грустно и серьезно посмотрела на подругу – и кивнула.

– Мне не следовало оставлять Эйлан наедине с чужаком, да? – прошептала Диэда, уходя с Кинриком в сумерки. – В конце концов, он живет среди римлян и, чего доброго, перенял их отношение к женщинам.

– Он гость нашего дома; и даже будь он сыном самого прокуратора…

– Он не может быть сыном прокуратора, – прыснула Диэда. – Отец рассказывал, что у прокуратора только одна-единственная дочь.

– …Даже будь он сыном прокуратора, он, конечно же, с уважением отнесется к дочери хозяина дома. А Эйлан еще совсем дитя, – отвечал Кинрик.

– Мы с ней родились в один год, – напомнила Диэда. – Ты считаешь ее ребенком только потому, что она тебе сестра.

– А чего ты ждала? – раздраженно осведомился Кинрик. – Что я стану объясняться тебе в любви на глазах у этих двоих?

– По-моему, между нами все уже сказано… Или тебе есть что добавить?.. – Диэда умолкла на полуслове: сильные руки легли ей на плечи, и Кинрик припал к ее губам.

Диэда на миг приникла к нему – и тут же смущенно высвободилась.

– Это делу не поможет. А если нас увидят…

Кинрик безрадостно рассмеялся.

– Ты ведь еще не приносила никаких обетов, так? А я всегда могу сказать, что целовал Эйлан. – Он подхватил девушку под локти, заставив подняться на цыпочки, и снова потянулся к ее губам. А в следующий миг все ее сопротивление растаяло: Диэда всем телом прильнула к нему, а Кинрик самозабвенно осыпал ее поцелуями.

– Как разумно и здраво рассуждал я минуту назад! Но я ошибался. Я им тебя не отдам! – хрипло проговорил он, оторвавшись, наконец, от девушки.

– О чем ты?

– Я не допущу, чтобы тебя заперли в четырех стенах вместе со всеми этими святошами.

– А что я могу поделать? – Теперь настала ее очередь проявить здравомыслие. – Кинрик, ты воспитан в семье друида, ты знаешь закон не хуже меня. Лианнон сделала свой выбор. На кого указала длань Великой Богини…

– Ты права, я знаю, и все-таки… – Он грубо притянул девушку к себе, но голос его был полон нежности.

– Сегодня Белтайн. Если мы возляжем вместе нынче ночью, твоя семья будет только рада позволить нам пожениться.

Губы ее изогнулись в не по-девичьи горькой усмешке.

– То есть ты не прочь учтиво объяснить моему отцу, как так вышло? А заодно и своему?

– Бендейгид мне не отец, – возразил Кинрик.

– Знаю, – кивнула она. – Не то чтобы это что-то меняло. Однако ж отец он тебе или нет, я – дочь Арданоса, и он придушит меня своими руками, а тебя отстегает кнутом из телячьей кожи. Дело сделано, хочу я того или нет. Отныне я – служительница Священной рощи и связана обетом целомудрия, а ты – сын друида, по крайней мере, тебя так воспитывали; и в любом случае ты – сын жрицы, – быстро добавила она. – Кинрик, ты сам так сказал. По прошествии трех лет я попрошу освободить меня от обетов. И тогда…

– И тогда, – пылко пообещал молодой бритт, – я увезу тебя на другой конец света, если понадобится.

– Не ты ли сказал, что не вправе обременять себя женой и детьми, – запротестовала она – просто ради того, чтобы услышать:

– Мало ли что я сказал; мне нужна ты!

Помолчав, юноша предложил:

– Посиди со мной рядом; давай полюбуемся на костры! Может, это наш последний Белтайн. Или последний на ближайшие три года – что почти то же самое, – удрученно вздохнул он.

Архидруид Британии стоял в воротах Лесной обители, следя, как в небе гаснут последние отблески света. С вершины холма доносился многоголосый шум – на таком расстоянии он звучал музыкой, точно гомон перелетных птиц над озером, а где-то на заднем плане гулко рокотали барабаны. Скоро зажгутся костры Белтайна.

Минуты шли, но Арданосу отчего-то не хотелось трогаться с места. Утром он побывал в Деве и выслушал римского префекта. А вечером ему предстоит внимать жалобам людей, страждущих под властью римлян. Всех их ублаготворить невозможно. Лучшее, на что он может надеяться, – это поддерживать хрупкое равновесие до тех пор, пока… а чего он, собственно, ждет? Чтобы затянулись старые раны?

«Ты к тому времени уже помрешь, старик! – сказал он себе. – И Лианнон тоже». Друид вздохнул. На темнеющем небе вспыхнула первая звезда.

– Госпожа готова, – раздался за его спиной тихий, нежный голос. Арданос обернулся: одна из дев – кажется, ее звали Миэллин, – придерживала для него дверной полог.

Покой Верховной жрицы освещали висячие бронзовые светильники. В их мерцающем свете друид видел: Лианнон уже бессильно поникла в кресле. Рядом стояла Кейлин, не спуская с госпожи глаз. Молодая жрица с вызовом взглянула в лицо гостю; затем шагнула в сторону.

– Она вкусила отвар священных трав, – бесстрастно сообщила Кейлин.

Друид кивнул. Неприязненное отношение Кейлин не было для него секретом, но пока молодая жрица внешне держалась почтительно, Арданосу было все равно, что она там про него думает. Достаточно того, что она безоговорочно предана Лианнон.

Все еще хмурясь, Кейлин оставила их одних. Верховная жрица уже вступила под сень Богини, – а в такое время даже телохранитель в ее покои не допускается.

– Лианнон, – тихо позвал Арданос. По хрупкому, изможденному телу жрицы пробежала легкая дрожь. – Ты меня слышишь?

Повисло долгое молчание.

– Я всегда тебя слышу, – выговорила наконец Верховная жрица.

– Ты ведь знаешь, дорогая моя, я не стал бы взывать к тебе лишний раз, но другого выхода нет, – промолвил архидруид, обращаясь скорее к себе самому. – Как я только что узнал, у нас серьезные неприятности. Зять Бендейгида Родри бросился вдогонку за рабочими, которых римляне набрали из клана друида, и напал на конвой. Завязалась драка, и Родри был схвачен.

Мацеллий сумел скрыть имя пленника, но спасти его не сможет. Этого дурня взяли с оружием в руках, и выступил он против Рима. Если об этом узнают, вспыхнет восстание. Ты должна призвать к миру, моя дорогая. – Голос друида звучал тихо и проникновенно. – Да воцарится в земле мир – такова воля Великой Богини. Рим сгинет, но не сейчас, и не война погубит его. Люди должны помогать друг другу и запастись терпением – скажи им, Владычица. Пусть молят богов о мире.

Лианнон начала размеренно раскачиваться взад-вперед. Арданос знал: его слова проникают в те самые глубины подсознания, откуда жрица и черпает слова пророчеств. Что бы там ни считала про себя Кейлин, на самом деле Арданос никогда не сомневался: когда Верховная жрица впадает в транс, вот как сейчас, ее устами действительно вещает некая сила. Но друиды отлично знали, что способность духа являть свои откровения через человека напрямую зависит от того, что заложено в разуме, который служит духу вместилищем, и от того, насколько этот разум развит и совершенен. Невежественная простушка, какой бы чуткой восприимчивостью она ни обладала, сможет изъясняться только словами простыми и безыскусными. Вот почему, помимо всего прочего, жриц так тщательно отбирали и обучали.

Кто-то, возможно, обвинил бы Арданоса в мошенничестве, но сам архидруид считал, что он, хорошо понимая нужды страны, просто добавляет свои познания к прочим средствам, имеющимся в распоряжении Верховной жрицы. Да, он делает все возможное, чтобы запечатлеть некие сведения в памяти Прорицательницы, но Великая Богиня, если это и в самом деле вещает Она, разумеется, свободна выбирать, что сказать людям.

– Мир и терпение, – медленно повторил Арданос. – Рим падет, когда того пожелают боги, но падет он не от нашей руки.

Глава 5

Диэда с Кинриком скрылись в толпе. Гай смотрел им вслед, борясь с желанием позвать их обратно. Эйлан, внезапно засмущавшись, не поднимала глаз. А юноша не знал, как с ней заговорить. После того, как Кинрик рассказал ему о жрицах Моны, самоуверенности у молодого офицера заметно поубавилось – он больше не ощущал себя властелином мира, как оно и подобает римлянину. Благодарение богам, что Кинрик не подозревает о том, кто таков его гость на самом деле! Юношу не оставляло неуютное ощущение, что старик Арданос обо всем догадался, но если и так, друид его не выдал – что само по себе внушало тревогу.

Гай перебрал в уме несколько безопасных тем для беседы и наконец сказал:

– А расскажи мне побольше о том, как в вашем племени справляют этот праздник! У силуров обычаи немного иные, и я боюсь допустить какой-нибудь промах. – Юноша решил про себя, что придумал отличное оправдание своему невежеству, ведь за всю свою жизнь он побывал на местном празднике Белтайн только однажды, еще шестилетним мальцом!

Девушка зарделась.

– В самом деле? – Вот теперь она смутилась не на шутку. – Это очень древний праздник. Наверное, когда-то у всех племен обряды были одни и те же. Арданос говорит, наши предки принесли этот обычай с собой, когда приплыли на острова. А кому и знать, как не Арданосу!

– И верно, – усмехнулся Гай. – Твой дедушка так стар – он не иначе как приплыл на том самом первом корабле из Галлии? – Девушка прыснула от смеха, и Гай облегченно выдохнул – оба разом почувствовали себя не так скованно.

– Ты видел, как зажигали священное пламя, – промолвила Эйлан. – Сегодня ночью, когда Верховная жрица явится благословить костры, мы все станем приветствовать ее как Великую Богиню. Не знаю, как уж там обстояли дела в южных племенах, но на севере в старину женщины пользовались большей свободой, нежели сегодня. Это сейчас у нас есть Верховная жрица – и есть друиды. А до прихода римлян некоторыми племенами правили королевы. Картимандуя повелевала бригантами, а ицены шли за Боудиккой.

Гай похолодел. Среди римлян именем Боудикки, Кровавой королевы, до сих пор пугали детей. В Лондинии по сей день можно было видеть следы пожара на месте сгоревшей базилики. Рабочие, закладывая фундамент – ведь город стремительно рос, – порою находили кости тех, кто пытался бежать от кровожадных иценских орд. А Эйлан, ничего не замечая, продолжала:

– Только на время войны королева ставила во главе армии военного вождя: это мог быть ее брат или супруг, но в любом случае он не обладал большой властью в народе. Королева правила от своего собственного имени, и, что ни говори, женщины лучше разбираются в делах правления, ведь каждой женщине приходится вести дом и хозяйство! Согласись, главенствовать над племенем пристало скорее женщине, нежели мужчине, который только и способен выполнять приказы военного вождя!

– Над племенем – возможно, – согласился Гай. – Но нелепо и думать о том, чтобы поставить женщину командовать легионом – или править великой империей под стать цезарям.

– Не вижу, почему бы и нет, – промолвила Эйлан. – Уж верно, женщина, привыкшая разумно распоряжаться в большой семье, сумеет править империей не хуже всякого мужчины. Разве среди римлян не было могущественных королев?

Гай поморщился, вспоминая своего наставника-грека, который заставлял его зубрить историю.

– Я слыхал, во времена императоров Клавдиев была одна злобная старуха по имени Ливия, мать обожествленного Тиберия, – осторожно подбирая слова, проговорил юноша. – Она отравила всю свою родню. Может, поэтому римляне и не в восторге от женщин-правительниц.

Молодые люди уже обогнули костры и дошли до дальнего конца праздничной площадки и до подножия могильного кургана с его покатыми склонами.

– Гавен, так, по-твоему, все женщины – зло? – спросила Эйлан.

– В тебе зла точно нет, – заверил юноша, встречая ее ясный взгляд. Глаза Эйлан напоминали озера с кристально – чистой водой – утонуть бы в них навсегда! Эти глаза – светлый источник истины. При мысли о том, что он вынужден будет и дальше обманывать девушку, Гай содрогнулся от отвращения к самому себе. Звучит нелепо, да, – но молодой римлянин был готов доверить этой юной бриттке свою жизнь – то есть открыть ей, кто он на самом деле такой.

Позади возникла какая-то суматоха. Крики и пение зазвучали ближе. Гай обернулся – молодежь тащила чучела из ивовых прутьев и соломы. Иные фигуры походили на людей, иные – на чудищ из ночного кошмара. На одной Гай заметил очень узнаваемое подобие легионерского шлема.

Волосы у римлянина встали дыбом. Он только что объяснял Эйлан, что не помнит белтайнских обрядов, но теперь – рокот ли барабанов тому виной, или мерцающие отблески, или дурманный аромат пряных трав, брошенных в огонь, – Гай внезапно понял со всей отчетливостью, что видел нечто подобное прежде. Юноша зажмурился: перед его внутренним взором возникли татуировки в виде драконов, обвивших могучие руки; послышался чей-то молодой смех. На мгновение рокот барабанов оглушил Гая; видение потонуло в крови – и в скорби, так давно подавляемой, что даже слова для нее не подберешь.

Юноша крепче вцепился в руку Эйлан.

– Дурачок! – рассмеялась Эйлан, заметив выражение его лица. – Это же просто куклы! Летнего короля или кого-то другого вместо него даже в древние времена приносили в жертву только раз в семь лет, чтобы возродить землю.

– Ты – дочь друида, – промолвил Гай, опускаясь на траву. – Тебе лучше знать.

– Я не владею знанием, которому учат в Лесной обители, но это сказание я слышала. Говорят, будто с Избранником обращались как с королем в течение целого года. Семье его воздавали почет. Все его желания исполнялись, его потчевали самыми вкусными яствами и винами, ему приводили прекраснейших девушек. Зачать дитя от бога почиталось за честь; даже служительницы святилища не были для него запретны, хотя любого другого, кто возлег со жрицей, покарали бы смертью. А по прошествии года… – Девушка замялась. – Его отдавали огню.

Эйлан сидела совсем близко. Гай вдыхал свежий, напоенный луговыми цветами аромат ее волос.

– Я слыхал, в Риме появился новый культ: его служители, приверженцы Назарянина, верят, что их пророк – сын бога и умер, чтобы искупить людские грехи, – промолвил Гай. Сам он предпочитал Митру, бога солдат.

– Приверженцы Назарянина есть не только в Риме, – подтвердила девушка. – Отец рассказывал, некоторые из них бежали в Британию от преследований императора. Друиды позволили им построить церковь на Острове Яблок далеко на юге Летней страны. Но здесь у нас отдает свою кровь земле только супруг Богини – или кто-то, кто его заменяет.

С громкими воплями молодежь принялась кидать чучела в костер: языки пламени под восторженные возгласы рвались к небу. Мимо пробежала еще одна шумная орава, Эйлан неуютно вздрогнула, и Гай покровительственно приобнял ее за плечи.

– Это они сжигают злых духов: очень скоро между двумя кострами прогонят скот, чтобы уберечь его от всех опасностей на летних пастбищах среди холмов. Огонь обладает великой властью… – Девушка внезапно покраснела – но не от жара пламени.

– А что еще происходит вокруг костров? – мягко спросил Гай. Он весь дрожал: ему стоило немалых усилий сдержаться и не притянуть девушку к себе. Даже сквозь платье он ощущал нежную мягкость ее стройного, гибкого тела. Впервые увидев Эйлан, молодой римлянин посчитал ее совсем ребенком, но теперь он понимал: рядом с ним – женщина, при всей ее хрупкости; и сознавал, как сильно его влечет к ней.

– Ну… – смущенно начала девушка, неотрывно глядя в пламя, – в эту ночь, пока пылают костры Великой Богини, влюбленные, обменявшись обетами, рука об руку прыгают через огонь, дабы почтить Богиню и попросить ее о детях. А потом вместе уходят в лес. Возможно, в древние времена не знали, откуда берутся дети; но Арданос рассказывает, что люди подметили: дети рождаются после совершения обрядов в честь Владычицы – поэтому люди по сей день соблюдают древний обычай.

– Понимаю, – мягко отозвался Гай. Пульс его участился.

– Конечно, ничего подобного дочери вождей и друидов не делают, – быстро добавила Эйлан.

– Конечно, нет, – тихо откликнулся Гай. Собственное тело подсказывало ему, что сын префекта отлично бы справился с ритуалом, но он надеялся скрыть это обстоятельство от Эйлан. Она – дочь хозяина дома, она для него неприкосновенна, словно родная сестра. – И однако ж, как чудесно было бы… – юноша глубоко вздохнул, – если бы мы с тобой могли вот так вместе почтить Богиню.

В темноте Гай не столько увидел, сколько почувствовал, как запылали ее щеки. Девушка замерла в его объятиях.

– Я никогда не думала… – еле слышно прошептала Эйлан и умолкла. Теперь затрепетала и она – но не отстранилась.

– Вот так хотел бы я выказать свою любовь к тебе, – еще тише промолвил он, словно опасаясь спугнуть лесную птаху, что опустилась на его руку. С каким целомудренным простодушием рассказала она ему про обряды Белтайна! Дочка Клотина недвусмысленно давала понять, что рада ответить на его заигрывания, но Гаю была неприятна ее распущенность. А вот теперь ему казалось, что он ни к одной девушке не испытывал таких чувств, как сейчас к Эйлан, которая так доверчиво прильнула к нему. Она сидела совсем близко: юноша ощущал тепло ее тела и с каждым вдохом впивал цветочный аромат ее светлых волос.

Вопли стихли; теперь вокруг слышались негромкие ночные шорохи: мелкие зверушки шуршали в траве там, где за могильным курганом начинался склон холма; потрескивали и гудели костры, где-то крикнула птица. Но Гай, растревоженный рассказом Эйлан, различал в весенней ночи и другие звуки. Позади них, на склоне, влюбленные предавались страсти.

Гай коснулся щеки Эйлан – словно лепестка цветка. Ласково развернул девушку лицом к себе. В ее огромных глазах плескалось изумление, губы чуть разомкнулись. Поцелуй застал ее врасплох: Эйлан вздрогнула от неожиданности, но не отпрянула. Уста ее были сладки, так сладки, что юноша привлек ее к себе и поцеловал снова – мгновение она сопротивлялась, а потом губы приоткрылись ему навстречу как распускающийся бутон.

Неизъяснимое наслаждение опьяняло юношу. Голова у него шла кругом, в висках стучало. Он не сразу понял, что случилось – и тут девушка с силой оттолкнула его.

– Мы не должны! – прошептала она. – Мой отец убьет нас обоих!

Гай заставил себя разжать руки. Посягнуть на дочь хозяина дома – не худшее ли святотатство? Эйлан должна быть для него так же священна, как родная сестра. Священна… молодой римлянин внезапно понял, что чувство его к этой девушке и впрямь чисто и свято. Гай с удивлением осознал, что, выпустив девушку, тут же погрузил пальцы в траву. Он выпрямился и отряхнул ладони.

– Ты права. – Гай сам себе удивлялся: как ровно звучит его голос! В чувствах его по-прежнему царил хаос, но на сердце было тепло – в груди нарастала и крепла уверенность. То, что произошло сейчас, было предрешено – с того самого мгновения, когда он впервые увидел ее лицо в ореоле солнечного света над краем ловчей ямы. – Мы оба покроем себя позором, а ведь в моих чувствах к тебе нет ничего бесчестного. Я люблю тебя, Эйлан, как мужчина любит женщину, которую хотел бы взять в жены.