Лесная обитель

– Но как, почему? – прошептала она, глядя на огонь. – Ты чужой здесь. Ты впервые увидел меня только две недели назад. Или я тебе тоже снилась?

– Я здесь еще более чужой, чем ты думаешь, – мрачно объявил Гай. – Но я докажу тебе свою любовь. – Он помолчал немного, собираясь с духом. – Вручаю свою жизнь в твои руки. Я – римлянин, Эйлан. – Девушка испуганно отпрянула, и он поспешно добавил: – Я не то чтобы солгал. Гавен – имя, которым звала меня мать; но мое настоящее имя – Гай Мацеллий Север Силурик, и я не стыжусь своего происхождения. Моя мать – дочь вождя силуров, а отец – префект лагеря II Вспомогательного легиона. Если после того, что ты узнала, я стал тебе ненавистен, позови стражу, и пусть они убьют меня.

Девушка вспыхнула – и побледнела как полотно.

– Я никогда тебя не предам.

Гай не сводил с нее глаз. «А вот мать меня предала…» Внезапно юноша осознал, как нелепа подобная мысль: конечно же его мать вовсе не хотела умирать, не хотела бросить сына! Но только сейчас, снова окунувшись в ее теплый, многоцветный мир, юноша понимал, каким мучительным потрясением оказался для него резкий переход от материнских объятий к суровой дисциплине армейского лагеря. Не поэтому ли он не сумел открыть душу ни одной девушке-римлянке – так, как разоткровенничался сейчас с Эйлан?

– Завтра я возвращаюсь к своим, но клянусь тебе, если я уеду отсюда живым и невредимым и если ты не против, я честь по чести попрошу у Бендейгида твоей руки!

Сердце рвалось у юноши из груди, но никакие другие слова на ум не приходили.

– Я не против, Гавен… Гай, – наконец произнесла Эйлан. Голос ее звучал еле слышно, но девушка глядела ему в лицо, не опуская глаз. – Однако не думаю, что отец согласится отдать меня римлянину, тем более легионеру. И даже если отца и удастся уломать, то воспротивится мой дед; а Кинрик… Кинрик убил бы тебя, если бы знал правду! – выпалила она.

– Да, наверное, договориться будет непросто, – промолвил Гай. В юноше взыграла гордость, хотя те же самые мысли приходили в голову и ему. – Но так ли это невозможно? С тех пор, как мы пришли на этот остров, многие наши офицеры женились на бриттках из хороших семей, дабы скрепить союз между нашими народами. Я, в конце концов, сам наполовину бритт.

– Пожалуй, – с сомнением протянула она, – но в нашей семье такого не случалось!

– Мой род по обеим линиям ничем не ниже вашего!

Эйлан посмотрела на него как-то странно, и Гай понял, что в нем говорит гордость римлянина. Но девушку его слова вроде бы не оттолкнули, хотя и не убедили, а урезонить ее сурового отца окажется еще труднее.

– Я в жизни не встречала никого, кто понравился бы мне так, как ты – и за такое короткое время, – беспомощно промолвила Эйлан. – Я сама себя не понимаю, – призналась она, – но почему-то мне кажется, будто я знаю тебя от сотворения мира.

– Может, так оно и есть, – проговорил Гай почти шепотом. В тот момент он чувствовал себя таким же чистым и непорочным, как и юная девушка в его объятиях.

– Некоторые греческие философы считают, что душа возвращается в мир опять и опять, чтобы до конца исполнить свое предназначение, и снова узнает тех, кого любила и ненавидела в прошлых жизнях. Возможно, сама судьба свела нас вместе в продолжение нашей прошлой жизни, моя Эйлан. – Произнося эти слова, юноша дивился сам себе. Как может он, Гай Мацеллий Север, говорить такое женщине? Но Эйлан, оправдывался он, не просто какая-то женщина: он никогда и ни с кем не был настолько близок. Впервые в жизни его чувства к девушке наполнились мистическим смыслом, которому и объяснения-то не подберешь.

– Друиды тоже так учат, – тихо откликнулась Эйлан. – Величайшие из наших жрецов прожили на земле множество жизней – воплощаясь в оленя, и лосося, и кабана, чтобы понять все живое. Герои, чья жизнь оборвалась в самом расцвете, тоже зачастую возрождаются снова. Но что до тебя и меня… – Девушка свела брови, и Гай с трудом выдержал взгляд ее ясных глаз. – Однажды я видела в озере свое отражение, но с иным лицом, непохожим на мое нынешнее, – и все-таки это была я. Думается, тогда я была жрицей. Сейчас я смотрю на тебя – и не вижу ни римлянина, ни бритта. Сердце подсказывает мне, что ты когда-то обладал великим могуществом в своем народе – под стать королю.

Гай вспыхнул. От таких разговоров ему всегда делалось неловко.

– Сейчас я не король, а ты не жрица, – грубовато возразил он. – Я люблю тебя в этой жизни, Эйлан, ты нужна мне! – Юноша завладел ее рукой. – Я хочу видеть тебя рядом, когда просыпаюсь утром, и засыпать, держа тебя в объятиях. У меня такое чувство, что мне всю жизнь чего-то недоставало, а ты меня исцелила! Ты разве не понимаешь? – Гаю казалось невероятным, что завтра он отправится обратно в легион и, чего доброго, никогда больше ее не увидит.

Какое-то время Эйлан неотрывно глядела в огонь, а затем обернулась к нему.

– Ты снился мне еще до того, как мы повстречались, – тихо проговорила она. – В моем роду много ясновидцев, и сны мои часто сбываются. Но вот о чем я не говорила никому. Ты уже вошел в мое сердце. Не знаю, что за сила влечет нас друг к другу, но думается мне, я любила тебя когда-то в прежней жизни.

Юноша склонился и поцеловал ее ладонь; она прерывисто вздохнула.

– Я люблю тебя, Гай. Мы с тобою связаны незримыми узами. Но сможем ли мы быть вместе, я не вижу…

«Если сейчас я овладею ею, им придется нас поженить!» – подумал Гай. Он уже хотел привлечь девушку к себе, как вдруг между ними и кругом света скользнула какая-то тень. На площадке вокруг костров собирался народ. Взглянув на звезды, юноша понял, что близится полночь: луна стояла высоко. Как быстро пролетели часы! Эйлан с тихим возгласом поднялась на ноги.

– Что такое? – спросил Гай. – Что происходит? – Издалека доносились разнузданные крики и хохот, но здесь, у костров, люди словно бы присмирели во власти радостного ожидания. От волнующего предвкушения по коже побежали мурашки. Молодой римлянин шагнул к девушке и встал рядом.

– Тссс! – шепнула Эйлан. – Грядет Великая Богиня…

Где-то за пределами круга света зазвучали переливы флейт. Эйлан застыла недвижно. Во внезапной тишине отчетливо слышалось потрескивание огня. Костры уже догорели до углей, и теперь площадку освещало ровное зарево, в прохладном лунном свете померкшее до бледно-золотого свечения. Гай смотрел во все глаза, завороженный невиданным зрелищем.

За пределами круга света замерцал тусклый блик. Приближались друиды в белых одеждах: старцы с развевающимися бородами, в венках из дубовых листьев, с золотыми торквесами на шее. Они обошли костры посолонь и замерли в ожидании. Выстроились они на равном расстоянии друг от друга, точно часовые по периметру военного лагеря, но движения их были лишены выверенной четкости, усвоенной Гаем в армии. Друиды просто пришли туда, где им должно быть, – как звезды в небе.

Послышался серебряный перезвон колокольцев; напряжение нарастало. Гай заморгал: невозможно было рассмотреть хоть что-нибудь, и однако ж в темноте что-то двигалось – некая бесформенная тень. Внезапно юноша осознал, что видит женские силуэты в ниспадающих одеяниях оттенка полночной синевы. Плавной, скользящей поступью женщины вступили в круг друидов и образовали внутри него еще одно кольцо. Тихонько позвякивали серебряные украшения; под покрывалами смутно белели лица.

Внезапно Гай понял: это – жрицы Лесной обители, священнослужительницы, уцелевшие при разграблении острова Мона. При виде такого множества друидов у молодого римлянина встали дыбом волосы, а глядя на призрачные фигуры в синих одеждах, он испытал неодолимый ужас – и словно бы услышал неотвратимую поступь рока. Неужели судьба его как-то связана со жрицами Лесной обители? При этой мысли кровь застыла у него в жилах – и он судорожно стиснул руку Эйлан.

Последние три жрицы двинулись к высокому трехногому табурету, установленному между костров. Та, что шествовала впереди, стройная и хрупкая, словно бы чуть сутулилась под тяжестью одежд. Две другие шли справа и слева от нее: одна – высокая и статная, вторая – коренастая и крепкая. Обе были темноволосы; на обеих поблескивали серебряные украшения. Обе были без покрывала; у каждой над переносицей темнел синий полумесяц – нанесенная вайдой[8] татуировка. Гаю подумалось, что рослая жрица в бою оказалась бы достойным противником, а в глазах второй женщины словно бы читается недовольство.

Жрицы остановились; последовал какой-то ритуал с золотой чашей – молодой римлянин не понял, что происходит. Затем прислужницы усадили Верховную жрицу на трехногий табурет и понесли ее на вершину кургана. Переливчатый звон колокольцев звучал все громче и громче – и вдруг разом стих.

– Дети Дон, для чего вы здесь? – вопросила статная жрица, называя собравшихся именем мифической праматери племен.

– Мы взыскуем благословения Богини, – откликнулся один из друидов.

– Так призовите Ее!

Две женщины кинули на угли по горсти каких-то трав. Ноздри Гая затрепетали: заклубился сладковатый дым – и поплыл над площадкой, заволакивая ее мерцающим маревом. Молодой римлянин был привычен к благовониям, но сейчас им владело странное ощущение, будто что-то давит на него извне. Он бы предположил, что погода меняется, – но небеса были ясны.

Повсюду вокруг зашептались бессчетные голоса: в приглушенном гуле слышались слова заклинаний и молитв. Негромко запели друиды, и юноше показалось, будто земля под его ногами вибрирует в ответ. Гай снова почувствовал страх. Он оглянулся на Эйлан: девушка не сводила восторженного, благоговейного взгляда с трех фигур на возвышении между кострами.

Жрица под покрывалом тихо застонала и принялась раскачиваться из стороны в сторону.

«Она все равно что Сивилла или Дельфийская пифия, про которых мне рассказывал наставник», – подумал про себя Гай. Юноша даже предположить не мог, что однажды ему доведется увидеть подобное своими глазами. Невнятное многоголосие набирало силу; внезапно женщина под покрывалом замерла неподвижно – а две другие отступили назад. Гай затаил дыхание: жрица словно сделалась выше ростом. Она выпрямилась, оглянулась по сторонам, словно чего-то высматривая. А затем тихонько рассмеялась и откинула покрывало.

Гай слыхал, что Верховная жрица Вернеметона стара, но эта женщина сияла ослепительной красотой, и каждый жест ее был исполнен страстной, неуемной силы, не подвластной годам. Присущий римлянам скептицизм развеялся; в юноше заговорила кровь матери. «Выходит, это правда… легенды не лгут… это сама Богиня…»

– Я – плодоносная земля, колыбель ваша, я – лоно вод, – произнесла она: тихий отзвук ее голоса раздавался словно бы у самого уха юноши. – Я – серебряная луна, я – море звезд. Я – ночь, от которой рожден первый свет. Я – матерь богов; я – непорочная дева; я – всепожирающая змеиная утроба. Вы видите меня? Я вам желанна? Вы признаете меня?

– Мы видим тебя… – зашелестело в ответ. – Мы видим тебя и преклоняемся пред тобою…

– Так возрадуйтесь: пусть жизнь продолжается! Пойте, танцуйте, пируйте, предавайтесь любви – мое благословение почиет на вас; скот даст приплод, и созреет зерно.

– Госпожа! – прозвенел внезапно женский голос. – Моего мужа забрали на рудники, мои дети голодают. Что мне делать?

– Моего сына тоже увели! – выкрикнул какой-то мужчина, и многоголосый хор подхватил: – Когда же ты избавишь нас от римлян? Когда взовьется стрела войны? – Поднялся возмущенный ропот. Гай всей кожей ощущал нарастающую напряженность. Достаточно Эйлан произнести одно только слово, и его разорвут на куски. Он оглянулся на девушку: в глазах ее блестели слезы.

– Разве мои дети, слыша плач сестры своей, не поспешат ей на помощь? – Богиня резко обернулась: взметнулись и опали темные одежды. – Позаботьтесь друг о друге! В сокровенных свитках небес я прочла имя Рима, а напротив него начертано: «Смерть!» Воистину, Риму суждено пасть, но не вам решать его участь. Так я рекла, внемлите моему слову! Помните о круговороте жизни. Однажды вы обретете все, что утратили; все, что у вас отняли, вернется к вам. Се, я призываю силу небес, дабы возродить землю!

Она воздела руки, и Гаю показалось, что луна разгорается ярче, одевая фигуру слепящим заревом. Жрицы, обступив Богиню, запели:

На вековой священный лесПролей сребристые лучи;Яви средь облачных завесСвой лик, сияющий в ночи!

Гай поежился. Он и не знал, что женские голоса могут быть так прекрасны. На краткий миг весь мир завороженно умолк. Затем Верховная жрица взмахнула руками, две жрицы-помощницы бросились к ней, и в ту же минуту к небесам с ревом рванулось пламя костров. На угли что-то бросили? Гай не успел разглядеть – мысли у него мешались. Толпа разразилась неистовыми криками.

– Пляшите! – Богиня возвысила голос. – Ликуйте и радуйтесь, разделите мое упоение, опьяняйтесь моим восторгом! – На мгновение она выгнулась дугой, широко раскинув руки, словно пыталась обнять весь мир. А затем бессильно обмякла – рослая жрица подхватила ее и поддержала.

Но того, что произошло дальше, Гай уже не видел. Его толкнули; юноша крепче стиснул руку Эйлан; кто-то незнакомый схватил его за вторую руку. Загрохотали барабаны; и внезапно все пришли в движение, круг стронулся с места – и вот уже в целом мире не осталось ничего, кроме барабанного боя. Рокочущая музыка подхватила его, закружила и понесла вперед; в какой-то момент он заметил в хороводе Кинрика с Диэдой – точно напротив. Гаю показалось, что лицо девушки мокро от слез.

Казалось, танец длился целую вечность – но наконец закончился и он. Кинрик с Диэдой отыскали своих спутников в толпе. Но теперь, когда исступление восторга схлынуло, эти двое, будучи во власти собственного горя, даже не задумались, о чем таком беседовали друг с другом Гай и Эйлан в канун Белтайна. Под кров Бендейгида молодежь вернулась очень поздно, и никто из домочадцев, по всей видимости, не заподозрил, что две молодые пары провели ночь отдельно друг от друга. Гая это только радовало: ведь куда надежнее просить руки Эйлан из Девы, опираясь на поддержку влиятельного отца. А пока Гай всецело во власти друида, еще не хватало, чтобы старик решил, будто гость опозорил его дитя!

Однако ж, если бы только Гая признали и одобрили в качестве жениха, ему бы наверняка позволили повидаться с Эйлан перед отъездом. Но хозяйка дома затеяла большую уборку, и все женщины трудились, не разгибая спины. Реис заверила гостя, что передаст дочери его тщательно продуманные, осторожные слова прощания. Это обещание да мелькнувший отблеск золотистых волос Эйлан – вот и все, чем вынужден был утешаться Гай по дороге к Деве и к миру римлян.

Глава 6

Мацеллий Север Старший, префект лагеря II Вспомогательного легиона, расквартированного в Деве, был уже немолод, но и не стар: высокий и представительный, он умел скрывать яростный гнев под внешним спокойствием. Его мягкая обходительность была обманчивой. При всем своем могучем росте он никогда не выходил из себя, не буйствовал и не повышал голоса; он скорее сошел бы за ученого книжника. Иные из тех, кто плохо его знал, считали его никчемным рохлей – и глубоко заблуждались.

Эта мнимая мягкость была чрезвычайно ценным качеством в человеке, занимающем такую должность, как префект лагеря, или Prefectus Castrorum на звучной латыни. В придачу к тому, что он отвечал за лагерь как таковой, он еще и служил своего рода связующим звеном между легионом и местным населением; он подчинялся не командующему легионом, но лишь наместнику Британии и судебному легату, Legatus Juridicus (эту должность учредили совсем недавно). А поскольку наместник отбыл с войском в Каледонию, а резиденция судебного легата находилась в Лондинии, здесь, на задворках империи, слово префекта было законом во всем, что касалось гражданской жизни. К счастью, он хорошо сработался с командующим легионом – когда-то давно Мацеллий Север воевал под его началом в нескольких военных кампаниях, а тот всячески поощрял его в стремлении накопить денег и вступить в сословие эквитов, то есть всадников – средний класс, на который главным образом и опиралось римское правительство.

Мацеллий Север занимался снабжением и расквартированием в том, что касалось всего легиона, а также выступал как офицер-посредник в отношениях между армией и местными жителями – как бриттами, так и римлянами. Собственно говоря, он представлял также интересы гражданского населения. Реквизируя продовольствие для нужд легиона, он должен был следить за тем, чтобы у людей, поставляющих съестные припасы и рабочую силу, не отнимали все подчистую, ведь иначе мог вспыхнуть бунт. Так что в мирное время землями ордовиков в окрестностях Девы управлял скорее Мацеллий Север, нежели командующий легионом.

Через его небольшой, тесный рабочий кабинет, обставленный с аскетичной простотой – ничего лишнего! – всякий день каким-то непостижимым образом проходил целый поток посетителей, как гражданских, так и военных, с бесконечными списками жалоб, просьб и требований. Порою Мацеллий, при всем своем немалом росте, чувствовал, что его буквально втиснули в угол.

С утренним наплывом просителей Мацеллий уже почти разобрался. Устроившись на складном стуле, он хмуро косился на пергаментный свиток, который держал на коленях, и делал вид, будто терпеливо слушает дебелого, женоподобного горожанина в тоге римского гражданина – а тот, ни на секунду не умолкая, тараторил вот уже почти двенадцать минут. Мацеллий мог бы в любой момент оборвать его болтовню, но на самом-то деле он слышал едва ли одно слово из двадцати: он изучал список поставок. Невежливо было бы выставить просителя за дверь, чтобы заняться списком; пусть себе разглагольствует, читать-то не мешает! В любом случае Мацеллий уже услышал достаточно, чтобы понять: что Луций Варулл талдычит одно и то же, уснащая свою речь все новыми риторическими повторами.

– Ты же не хочешь, чтобы я обратился к легату, Мацеллий, – нудел проситель капризным фальцетом. Мацеллий свернул свиток, отложил его в сторону и решил, что с него довольно.

– Обращайся, если угодно, – мягко предложил он, – но очень сомневаюсь, что он уделит тебе столько же времени, сколько я, если вообще примет. – Мацеллий хорошо знал командующего легионом. – Не забывай, времена сейчас неспокойные. Все мы вынуждены чем-то жертвовать…

Проситель возмущенно оттопырил пухлую нижнюю губу.

– Да-да, конечно, разумеется, – заверил он, изящно помавая рукой. – Дорогой мой, я это все понимаю как никто в целом свете, но как мне прикажете налаживать работу на фермах и в саду, если в округе мужчин вообще не осталось – всех позабирали на рудники? Разве не следует в первую очередь заботиться о благополучии и спокойствии римских граждан? Да мне пришлось поставить своих ландшафтных архитекторов полоть грядки с репой! А видел бы ты, во что превратились мои цветники! – страдальчески закончил он.

– Право слово, налог людьми придумал не я и не я решаю, где и как этот налог взимается, – небрежно бросил Мацеллий, проклиная про себя тень того императора, который вздумал давать римское гражданство таким идиотам. – Мне очень жаль, Луций, – подвел он итог (и, разумеется, солгал – он ни о чем не сожалел), – но сейчас я ничем не могу тебе помочь.

– Но, дорогой мой, ты просто обязан…

– Послушай, ты даром тратишь время, – коротко отрезал Мацеллий. – Ступай к легату, если угодно; очень сомневаюсь, что он будет хотя бы вполовину так же терпелив, как я. Выпиши рабов из Галлии или плати наемным работникам больше. «Или, – добавил он про себя, – возьмись-ка за лопату сам, глядишь, жирок порастрясешь». А теперь прошу извинить, я очень занят. – Он покосился на пергамент и многозначительно кашлянул.

Варулл запротестовал было, но Север уже обернулся к секретарю, тощему унылому юнцу. – Валерий, кто там следующий?

После того, как Варулл, ворча, удалился, секретарь впустил гуртовщика, который продал свой скот легиону. Тот, комкая в руках берет, на ломаной площадной латыни стал умолять сиятельного господина о прощении за то, что его побеспокоил, но ведь дороги кишмя кишат разбойниками…

Мацеллий бегло заговорил с просителем на его родном силурском диалекте.

– Говори, не бойся. Что случилось?

Селянин принялся многословно изливать душу: как выяснилось, его наняли перегнать купленное у него же стадо к побережью, а ведь повсюду грабители и воры, а скотина-то уже принадлежит легиону, а он – человек бедный, и чем же ему рассчитываться-то, если лихие люди его ограбят?..

Мацеллий поднял руку, обрывая поток слов.

– Ясно, тебе требуется охрана, – не без сочувствия произнес он. – Я дам тебе записку к одному из центурионов. Валерий, займись. – Он кивнул секретарю. – Подготовь для него письмо к Павлу Аппию, пусть обеспечит сопровождение армейскому мясу. Нет-нет, не извиняйся, это моя работа.

Когда за гуртовщиком закрылась дверь, Мацеллий раздраженно бросил:

– О чем только думает Павел? Почему, ради всего святого, нужно было обращаться ко мне? С таким пустяком любой декурион[9] мог бы разобраться! – Мацеллий вдохнул поглубже, пытаясь успокоиться, и взял себя в руки. – Ладно, зови следующего.

Следующим оказался бритт по имени Таскио: он пришел договариваться насчет продажи ржи. Мацеллий нахмурился.

– Я его не приму; последняя его партия оказалась с гнильцой. Но эта рожь нам нужна; зерна всегда не хватает. Вот что. Предложи этому сквалыге вдвое меньше того, что он запрашивает, но, прежде чем подпишешь приказ на оплату для казначея, позови с кухни пять-шесть поваров, пусть проверят мешки. Если зерно гнилое или заплесневелое, сожги его; от гнилой ржи у людей изжога приключается. Если все хорошо, заплати оговоренную половину; а коли прохвост вздумает скандалить, пригрози, что прикажешь высечь его за то, что поставил армии заведомо негодный товар. Секстилл мне жаловался, что в прошлый раз этим его треклятым зерном пять человек отравились. Если не уймется, отправь его к Аппию, а я подам жалобу в курию друидов; вот они с этим жуликом церемониться точно не станут. Да, кстати, если и новая партия окажется гнильем, внеси негодяя в черный список и скажи, чтобы больше сюда носа не казал. Все ясно?

Валерий, чье унылое лицо вытянулось еще больше, кивнул. Тощий – одна кожа да кости! – исполнительный секретарь тем не менее превосходно справлялся с делами такого рода. Он повернулся уходить. Уже в дверях раздался его хриплый бас, до странности не вяжущийся с тщедушным обликом:

– Приветствую, юный Север! Ну наконец-то!

В ответ послышался хорошо знакомый голос:

– Salve[10], Валерий. Эй, поосторожнее, рука еще не зажила. Отец у себя?

Мацеллий вскочил так стремительно, что опрокинул стул.

– Гай! Славный мой мальчик, я уж начал было беспокоиться! – Он обошел стол и на мгновение прижал сына к груди. – Что тебя так задержало?

– Я вернулся, как только смог, – извинился Гай.

Юноша поморщился от боли в крепких отцовских объятиях, и Мацеллий поспешно разомкнул руки.

– Что случилось? Ты ранен?

– Ничего страшного, уже почти все зажило. Отец, ты занят?

Мацеллий окинул взглядом скромный кабинет.

– Валерий отлично справится и без меня. – Он неодобрительно покосился на пропыленную одежду сына и не без строгости отметил: – Так ли надо расхаживать по лагерю, одетым как какой-нибудь вольноотпущенник или дикарь из местных?

Гай на миг поджал губы – словно бы его больно задели слова «дикарь из местных».

– В дороге так безопаснее, – сухо отозвался он, даже не удосужившись извиниться.

– Хм! – Мацеллий не мог не согласиться с сыном. – Но неужели нельзя было хотя бы вымыться и переодеться в приличное платье, прежде чем являться ко мне на глаза?

– Я подумал, ты волнуешься, отец, – промолвил Гай, – я ведь на пару дней опоздал из отпуска. А теперь, с твоего позволения, я и впрямь пойду помоюсь и переоденусь. Всю последнюю неделю я довольствовался рекой вместо бани.

– Не торопись, – проворчал Мацеллий. – Я пойду с тобой. – Он молча стиснул ладонью предплечье юноши. Всякий раз, как Гай куда-нибудь уезжал, его отец мучился нелепыми страхами: а вдруг мальчик не вернется! Он сам в толк не мог взять почему; ведь Гай всегда был таким самостоятельным. Вот и сейчас при виде перевязанной руки сына Мацеллий испугался не на шутку.

– Ну, рассказывай, что случилось. Что еще за рана?

– Я свалился в ловчую яму, поставленную на кабана, – объяснил Гай. – Напоролся плечом на один из кольев. – Отец его побледнел, и Гай успокаивающе добавил: – Да все уже почти зажило; плечо побаливает, только если стукнуться обо что-нибудь. Месяца через полтора я снова смогу взять в руки меч.

– Но как?..

– Как я выкарабкался? – Юноша скривился. – Меня нашли и выходили бритты.