Сердце в заливе бабочек

Каан замолчал. Ветер шевелил пряди его волос, солнце касалось лица. Он повернул камеру обратно к себе.

– Видишь вон ту расщелину между горами? – спросил он. – Это Долина бабочек.

Ева чуть наклонилась вперёд, глаза расширились.

– Настоящая долина? Бабочек?

Каан кивнул, усмехнулся уголком рта, как будто слышал этот вопрос не в первый раз.

– Да. Место не очень известное. Вроде бы туристическое, но на самом деле – почти тайна. Весной и летом туда слетаются тысячи бабочек. Они садятся повсюду: на камни, на лодки, на волосы. Они почти прозрачные – словно свет сами излучают.

Он сделал паузу, переводя взгляд куда-то вдаль.

– Я был там в детстве. Мне было девять. Бабушка взяла меня туда на лодке. Это был сюрприз – мы просто сели в старый деревянный катер, и я не знал, куда мы плывём.

Улыбка расплылась по его лицу, мягкая, настоящая.

– Она тогда сказала: «В этом месте даже ветер знает, когда нужно молчать».

– Твоя бабушка… Она как будто из сказки, – прошептала Ева.

Каан слегка наклонил голову.

– Она до сих пор такая. Просто живёт немного медленнее, чем остальной мир. Она учила меня слушать ветер, узнавать приближение дождя по звуку чаек, заваривать чай с чабрецом и мятой. Когда мне было грустно, она говорила: «У тебя внутри есть вода. Она всегда ищет, куда течь. Главное – не держи её взаперти».

Он замолчал, опустил камеру, будто не хотел, чтобы она видела, как серьёзным стал его взгляд.

– Я давно об этом не рассказывал. Но с тобой… будто можно.

Они замолчали. Несколько секунд, в которых не было ни голоса, ни шума – только шум моря, улавливаемый микрофоном.

А потом Ева взяла свой скетчбук.

Когда звонок закончился, она открыла чистую страницу и стала рисовать. Линии ложились мягко, почти без усилия: женщина у окна, силуэт чуть согнут, в руках – чашка. За окном угадывается берег, волны, белая лодка. В позе – покой. И в этой тишине вдруг ожила история, которую ей только что доверили.

Через полчаса она сделала снимок и отправила его Каану.

Ответ пришёл почти сразу.

«Ты видишь тёплым светом. Даже то, что другие просто пролистывают глазами.

Не прекращай рисовать. Пожалуйста».

Ева провела пальцем по краю страницы. На листе была бабушка, которую она никогда не встречала, бухта, где никогда не была – и в то же время всё это стало ближе, чем московская улица за окном.

Она снова взглянула на экран, где ещё оставался его текст.

Сердце сжалось – не от тревоги, а от тишины, в которой бывает место только настоящему.

После ночного разговора Ева проснулась рано – не от будильника, а от света. Он отражался от свежевыпавшего снега и заполнял комнату чуть золотистым сиянием. Было странное чувство – как будто утро наступило внутри неё самой.

На кухне булькал кофе. Она полила растения, включила радио, почистила кисти, переложила карандаши в пенале по градации мягкости – бессмысленно-приятные утренние ритуалы, в которых есть уют.

Кира написала:

«Я тут подумала: тебе нужен проект. Ты слишком мечтательная. Давай вместе снимем что-нибудь. Москва-Фетхие. „Любовь в переводе“. Ну?»

Ева: «Ты вечно превращаешь мою жизнь в контент».

Кира: «Даже кофе с тобой выглядит как артхаус».

Они встретились на короткий кофе на Патриарших. Кира в меховом берете и солнечных очках, будто февраль – это её личный Каннский фестиваль. Ева – в своём длинном чёрном пальто, почти как плащ.

– Ну что, – сказала Кира, делая глоток, – ты сияешь. Это как? Турецкий витамин D через экран?

– Это просто хорошая беседа, – Ева пожала плечами, но глаза у неё действительно светились.

– М-м, «просто», – Кира театрально закатила глаза. – Расскажи мне это ещё раз, когда будешь бронировать билеты на Эгейское море.

Ева только рассмеялась.

Вечером, когда улица за окном окуталась синим февральским сумраком, Ева снова открыла ноутбук. Скайп. Звонок.

Лицо Каана появилось на экране – с той стороны уже стемнело, но позади него слышался мягкий шум волн. Он сидел на веранде, закутавшись в толстовку, чашка чая в руках.

– Ты выглядишь как турецкий поэт, забытый где-то у моря, – сказала Ева.

– А ты – как русская героиня из фильма, где всё слишком красиво и немного грустно.

Она засмеялась.

– Где ты сегодня?

Он повернул камеру. Бухта, скалы, темнеющее небо. Где-то далеко мигал фонарь лодки.

– Это недалеко от Долины бабочек. Но саму долину я покажу тебе позже. Когда будешь готова.

– Готова к чему?

– К тому, что там нет интернета. И только чай на костре.

– А кто сказал, что мне нужен интернет, если рядом чай… и бабочки?

Он посмотрел в экран, слегка прищурившись.

– Ты сейчас улыбаешься.

– А ты откуда знаешь?

– Потому что ты улыбаешься в пикселях. Но я вижу – это настоящая улыбка.

Ева замолчала, немного покраснев, хотя знала, что на экране этого не видно. Или видно?

– Ты специально так говоришь? – спросила она, глядя в камеру.

– Как?

– Так, как будто между нами не тысячи километров.

Он сделал паузу. Потом мягко ответил:

– А если их и нет?

Снаружи шёл снег, а внутри неё – будто цвело море.

Экран чуть подрагивает – новое сообщение.

Ева открывает его и замирает.

Фото: старая потёртая книга с потрескавшейся обложкой. Бумага желтоватая, словно напитана временем. Между страниц – тонкая, почти выцветшая закладка с орнаментом, который кажется нарисованным от руки.

Внизу – короткое сообщение:

«Бабушка читала мне это у костра в Долине бабочек. Я найду для тебя перевод».

Пауза. Ева не дышит. Следующее сообщение:

«Может быть, ты когда-нибудь прочтёшь это там. Со мной».

Её пальцы медленно сжимаются в замок. На секунду – щемяще-ясно: этот человек, этот мир, это всё – не просто утешение. Это – живое.

Когда звонок завершается, экран гаснет медленно, как закат. Комната Евы наполняется мягкой тишиной, в которой будто остаётся его голос – не словами, а теплом.

Она закрывает ноутбук. Но не уходит.

Сидит, глядя в окно. Фонарный свет дробится в мокром стекле, как волны в бухте, которую она только что видела через его камеру. Словно две реальности – московская и фетхийская – пересеклись и на миг не спорили между собой.

В комнате пахнет акварелью, мятой… и чем-то новым. Тонким. Незавершённым. Как будто мир сделал вдох – и ещё не выдохнул.

Глава 8. Сон на крыльях

Ночь в Москве была необычно тихой. Даже ветер будто забыл, что умеет шуршать по подоконнику. За окном медленно оседал снег, и белизна улицы растворялась в молочной мгле.

Ева уснула поздно, с блокнотом на коленях. Последняя зарисовка – контур книги с турецкой надписью и рядом – лёгкий, почти невидимый силуэт мотылька. Она не знала, зачем его нарисовала – просто рука сама повела кисть.

Сон пришёл не сразу. Но когда пришёл – оказался светлым, почти прозрачным.

Сначала было небо.

Широкое, чистое, синее, как морская ткань, натянутая над миром. Ни облака, ни звука. Только лёгкий ветер, от которого её волосы трепались, будто в воде.

Ева поняла, что она летит.

Не падает, не плывёт – именно летит. Свободно, легко, будто её несут крылья, которых не видно, но они есть. Под ней – бирюзовое море. И она знала: это Эгей.

Никаких границ, никаких окон между ней и светом. Внизу виднелись скалистые берега, обрамлённые зеленью. Лазурные бухты. Белые лодки. И одна долина – узкая, как ладонь, уходящая вглубь, в тень гор.

Там, в самой тени, кто-то стоял.

Ева снижалась медленно, как пёрышко. И теперь видела: это был Каан.

Но он выглядел иначе. Не так, как на видео – его лицо было моложе и спокойнее, почти детское. Он держал в руках чашку и смотрел на неё снизу вверх. Не удивлённо – будто ждал.

– Ты всё-таки прилетела, – сказал он по-турецки, но она поняла.

– Где мы?

– Здесь ты поймёшь, что тебе не нужно ничего держать. Даже землю.

Она хотела ответить, но вдруг почувствовала тепло в ладони. Оглянулась – и увидела рядом бабушку Хатидже. Её лицо – в морщинах, в улыбке, в спокойствии. Она не говорила, но из глаз светилось: «Ты не забыла меня».

Хатидже приложила палец к губам, затем – к сердцу.

А потом всё начало медленно распадаться – как акварель в воде.

Проснулась Ева тихо, с ощущением, что в комнате стало светлее.

Над подоконником чуть розовел рассвет. За окнами ещё было темно, но где-то там, на востоке, день уже шёл к ней.

Она медленно встала, потянулась, подошла к скетчбуку – и сразу нашла чистый лист.

Без слов, без эскиза – просто начала рисовать. Крылья. Берег. Тень женщины и мальчика на камне. И море, которое дышит.

На полях, почти бессознательно, она написала:

«Бывают сны, которые не забываются. Потому что в них ты – настоящая».

Вода в чайнике ещё не закипела, а пальцы уже легли на клавиши.

В окне – бледное московское небо, всё ещё усыпано холодной пеленой. Но внутри Евы было светло. Тихо, пронзительно и по-новому.

На экране – зелёная точка.

Каан – онлайн.

Ева колебалась – всего несколько секунд.

Потом всё-таки написала:

Ева:

Привет. Я сегодня летала во сне. Над морем. Над твоим.

Ответ пришёл почти сразу.

Каан:

Ты уснула с головой в моих бухтах?

Расскажи всё. Подробно. Даже не пытайся утаить, что чувствовала.

Она усмехнулась – он будто слышал её мысли.

Ева:

Было не страшно.

Я не падала. Я парила.

Там был ты. И она. Хатидже.

Вы оба молчали, но я всё понимала.

Немного тишины в чате.

Ева представила, как он, наверное, читает это вслух – медленно, как вслушивается в вкус нового слова.

Каан:

Знаешь, моя бабушка говорила, что настоящие сны – это двери, которые приоткрываются, если ты готов.

Кажется, ты готова.

Ева:

К чему?

Каан:

К полёту.

Он отправил голосовое.

Никаких слов – только звук: шорох ветра, лёгкий плеск волн и еле уловимый стук ложечки о край стакана.

Ева закрыла глаза, и на миг ей показалось, что всё повторяется – она снова там, над скалами, рядом с теми, кто говорит с ней даже в тишине.

Она открыла глаза и прикрепила фотографию свежего рисунка:

Крылья.

Берег.

Силуэт.

И надпись внизу: «Sanki kalbimle uçtum». – Как будто я летела сердцем.

Через минуту:

Каан:

Я сохраняю это.

У нас будет альбом, в который попадают только сны.

И ты – первая страница.

Глава 9. Если бы ты был рядом…

Москва.

Ева сидела на кухне, кутаясь в мягкий серый свитер, и смотрела, как в чашке растворяется мед – янтарная спираль в зелёном чае.

Снаружи – всё та же зима, вязкая, упрямая, как тишина в голове, когда не хватает голоса.

Фетхие.

Каан вышел на террасу своего кафе. Ветер тянулся с моря, подхватывая запах кофе и соли. Дальше – море, бесконечное и чуть сверкающее, как будто натянутое между небом и тем, что хочется сказать.

Каан:

Сегодня было особенно красиво. Солнце садилось медленно, как будто знало – я смотрю.

Если бы ты была рядом…

Я бы отвёл тебя в одно место. Не в путеводителях. Даже не на картах.

Только там ты бы поняла, почему я не могу уехать отсюда.

Почему каждый камень здесь – не просто камень.

Он добавил фотографию: его рука держит кружку с турецким кофе на фоне песчаной тропы, уводящей вниз, к бухте. Всё в этом фото – его тишина, его тепло.

И место, которое будто зовёт.

Она долго не писала. Просто держала телефон в руках, словно касаясь не экрана – его пальцев.

Ева:

Если бы я была рядом,

я бы тоже молчала.

И, может, наконец поняла, как пахнет воздух без суеты.

Твой берег, наверное, говорит без слов.

Между сообщениями – длинные паузы. Не от сомнений, а от чувства: всё слишком настоящее.

Позже – звонок.

На экране Каан. Свет заката ложится ему на плечи, будто он сам часть горизонта.

– Если бы ты была здесь, – говорит он, – я бы показал тебе, как закат отражается в воде, а потом – как чай пахнет, когда его пьёшь на камне, босиком.

Он берёт телефон, разворачивает его.

На экране – тропа, сосны, море внизу. Где-то кричит чайка.

– Это место называется Kaybolanlar Koyu – Бухта Потерянных.

– Почему такое имя?

– Потому что туда попадают те, кто что-то потерял. А уходят только те, кто нашёл.

Ева ничего не говорит. Лишь улыбается.

Каан смотрит на неё в экран.

– Мне кажется, ты бы нашла. И кое-что оставила.

– Что?

– Свой взгляд. Он делает даже воздух другим.

Вечером Ева открывает скетчбук.

На этот раз – без размышлений.

Линии сами ведут руку.

Она рисует берег. Лес. Тропу.

А внизу – две чашки, рядом.

И подпись:

«Если бы ты был рядом, я бы молчала вслух».

Глава 10. Кофе и билеты

Москва просыпалась медленно, словно не хотела открывать глаза. Февраль, кажется, окончательно устал быть зимой – в воздухе чувствовалась влага, неуловимое обещание капели, но пока всё ещё было серо, с хрустом льда под ногами и застывшими сосульками на крышах.

Ева шла по улице, кутаясь в пальто. Холод был терпимым, но сквозной ветер умело пробирался под воротник. Она свернула к маленькому кафе, которое пряталось в арке между двумя старинными домами. Кафе было почти незаметным с улицы, но внутри всегда пахло пряностями, свежим хрустящим хлебом и кофе. Они с Кирой ходили туда с первого курса.

Дверь позвякивала колокольчиком. Ева вошла.

Кира уже сидела у окна, размешивала сахар в чашке с ленивой грацией опытной столичной хищницы. На ней было пальто цвета зелёного лайма и шарф в розовый горошек. Она выглядела так, будто её пригласили на модную съёмку, но она всё равно пришла к подруге.

– Доброе утро, – сказала Ева, снимая перчатки.

Кира подняла взгляд и оценивающе прищурилась.

– Ты спала сегодня вообще? Или у тебя роман с часовыми поясами?

Ева только улыбнулась и, ничего не отвечая, села напротив. Поставила сумку рядом, достала скетчбук и аккуратно положила на край стола. Кофе принёс официант – Еве латте, Кире что-то странное с розовой пенкой и корицей. Они обе не торопились начинать разговор.

Ева тихо поглаживала обложку скетчбука. Она и не заметила, как этот человек с побережья стал частью её будней. Каан писал коротко, но с какой-то… плотностью смысла. Как будто даже простое «утро началось с шума чаек» – уже письмо. Уже прикосновение.

Кира наконец нарушила молчание:

– Слушай, я понимаю, конечно, что ты вся в облаках, но выглядишь ты… как будто спала под водой. Что, Каан снова показывал тебе свои греческие развалины?

– Турецкие, – поправила Ева. – И не развалины. Он рассказывал мне о деревне, где живёт его бабушка. Там всё как будто дышит медленно.

Кира подняла бровь:

– Ого. Уровень серьёзности растёт. Уже и бабушка в сюжете. Я, конечно, впечатлена.

– Я просто… я не знаю. Это будто всё так естественно. Он говорит – и у меня в голове образы.

– Ну, ты у нас визуал. Идеальный пользователь для интернет-влюблённости.

Ева усмехнулась, потянулась к чашке.

– Кир… а если это не «влюблённость через экран»? А просто встреча? Ну, как будто очень рано, но и очень точно.

– Это ты сейчас цитируешь кого? Его бабушку?

– Нет, – тихо сказала Ева. – Себя.

Наступила пауза. Кира откинулась на спинку кресла, вздохнула, посмотрела на подругу долгим, внимательным взглядом. Слишком внимательным.

– Ладно, у меня есть к тебе один… гипотетический вопрос.

– Давай.

– А если бы у тебя вдруг появился билет? Ну, допустим, чисто случайно, Москва – Даламан. Ты бы поехала?

Ева замерла, будто не расслышала.

– В смысле?

– Ну вот, представь: у тебя выходные, отпуск, деньги каким-то чудом нашлись. И ты знаешь, что там – он. Каан. Закаты, чай, море. Ты бы рискнула?

Ева смотрела в окно. Где-то за стеклом люди торопились по делам, хлопали дверьми машин, ловили такси. А у неё перед глазами всплывала та долина, которую он показывал на видео. Море – как дыхание. Скалы. Её рука в его ладони, хоть она ни разу её не держала.

– Я бы поехала, – сказала она. – Наверное, да. Если бы правда знала, что можно.

Кира сжала губы и потянулась за телефоном. Но не показала экран. Просто тихо сказала:

– Знаешь, я верю тебе. Потому что у тебя глаза стали как у тебя в детстве. Помнишь? Когда ты мечтала нарисовать Париж на ватмане.

Ева рассмеялась.

– Я до сих пор его не нарисовала.

– Вот и начни с Турции. Кто сказал, что мечты обязаны идти по плану?

Она встала, быстро накинула пальто, поправила шарф.

Обернулась и добавила как бы невзначай:

– Если вдруг тебе на почту что-то упадёт… ну, случайно… не пугайся. У любви вообще странная логистика.

И с этими словами ушла, оставив Еву с чашкой кофе, теплом от слов и странным чувством, будто поезд уже тронулся, хотя билета у неё в руках ещё не было.

Когда дверь за Кирой закрылась, и её шарф в горошек исчез за стеклом, Ева ещё некоторое время сидела неподвижно.

Кофе остыл. Снег за окном начал таять – капли медленно стекали по стеклу, как будто время само по себе начинало двигаться чуть быстрее.

Она машинально разблокировала телефон. Пролистала пару уведомлений – новость из галереи, предложение по иллюстрации, рассылка от какого-то арт-магазина… и – новое письмо. Без заголовка. Только имя отправителя:

«Kira <3»

Ева нахмурилась. Нажала.

Внутри было всего одно короткое сообщение:

«Иногда подруги – это слегка безумные феи. Не пугайся. Открывай вложение».

Прикреплён файл. PDF.

Ева коснулась экрана. Сердце уже билось как-то настороженно, будто чувствовало, что сейчас привычная реальность откроется с другой стороны.

Открывается билет.

Электронный. Настоящий.

Москва – Даламан.

Дата: 10 июня

Вылет: утренний рейс

Место: у окна

Обратный билет – открытая дата

Ева резко выдохнула, как от глотка слишком крепкого кофе.

Она не знала, что потрясло её больше – сам билет, или то, что Кира выбрала июнь. Как будто она знала, что до этого нужно дозреть. Что Еве нужен не резкий рывок, не побег, а точка в будущем – маяк, к которому можно плыть.

Телефон задрожал в руке.

Новое сообщение. От Каана.

«Сегодня море будто задумалось. Туман. Никаких горизонтов. Всё растворилось. Может, оно ждёт тебя?»

Ева уставилась в экран, и внутри неё – как вспышка. Эта дата, июнь, всё в ней вдруг встало на места.

Она набрала в ответ:

«Море точно знает больше, чем говорит. Я сегодня увидела его, но не в привычной форме. Расскажу – чуть позже».

«Хм. Звучит как начало новой истории».

Она улыбнулась. Он не знал, насколько он был прав.

Февраль медленно стекал по стенам города.

Потом – капля за каплей – наступила весна.

Ева продолжала жить в обычном ритме: иллюстрации, звонки с Кааном, кофе с Кирой, редкие поездки к родителям. Всё – как будто на прежних рельсах. Но теперь внутри неё жила другая координата. Маленький маркер в календаре: 10 июня.

Каждое утро она начинала одинаково. Заваривала чай, садилась у окна, открывала скетчбук – и проверяла почту. Там, среди прочего, неизменно лежал тот самый билет.

Иногда она просто открывала его и смотрела.

Иногда – щёлкала на поле с датой, будто проверяя: не исчезло ли.

Оно не исчезало.

Ближе к апрелю Каан начал чаще писать о лете.

«В июне Долина бабочек цветёт – ты не представляешь, что там творится. Настоящий взрыв цвета».

«Мы готовим новый десерт в кафе – я буду твоим дегустатором через экран».

«Надеюсь, ты не устанешь от моих рассказов, когда мы однажды встретимся. У меня их много. Особенно тех, что никто не слышал».

Иногда Ева бралась написать:

«Ты не поверишь, но мы правда встретимся. Очень скоро».

Но тут же стирала.

Раз. Два. Пять.

«Пусть всё будет не как сюрприз – а как дыхание. Непринуждённо», – говорила она себе.

В мае она стала замечать, как пальцы сами рисуют карту: изгиб бухты, очертания скал, обрыв с видами. Хотя в реальности Ева никогда не была там.

Однажды вечером, когда небо в Москве впервые за весну стало действительно прозрачным, Каан написал:

«Ты бы знала, как хорошо бы тебе было здесь. Просто сесть и молчать рядом».

Ева долго смотрела на экран.

Потом всё-таки ответила.

«А если бы я вдруг оказалась там? В начале лета, скажем… Не как идея, а как глупая реальность?»

Он ответил не сразу.

Она уже успела пожалеть, что написала.

Но потом:

«Если ты окажешься здесь – обещаю не говорить ни слова. Просто включу чайник и покажу тебе небо».

Она улыбнулась.

Это был первый шаг. Первый шорох будущего.

Июнь стоял на пороге.

Мир цвёл, пах сиренью и зелёным чаем с мятой.

Каан всё ещё не знал дату. Но она уже не скрывалась – просто жила в этом междустрочии.

Вечером 6 июня Ева пересчитала одежду, уложила кисти, скетчбук, старую открытку с изображением турецкого берега, которую дедушка когда-то положил ей в карман. Взяла билет. Переложила в ручную кладь.

Экран ноутбука светился. Она сидела перед ним, в последний раз перед отъездом.

Сообщение от Каана:

«Сегодня закат будто нарисован акварелью. Смешался с морем. Странное чувство – как будто кто-то где-то делает шаг».

Она написала:

«А вдруг это я?»

Пауза. Он не ответил сразу. И не нужно было.

Она закрыла экран. В комнате пахло мятой.

Внутри – уже не тревога. Уже – ожидание.

Июнь наступал.

Часть II. Лето начинается с тебя

Глава 11. Аэропорт Даламан

Салон самолёта уже выдохнул напряжение – люди встают, ищут багаж, спешат, переговариваются на разных языках. А Ева сидит неподвижно. Пристёгнутая, с рюкзаком на коленях, будто сердце у неё тоже застегнуто на ремень.

За иллюминатором – пейзаж, которого она никогда не видела вживую. Линия горизонта тонет в золоте. Всё залито мягким светом, и даже асфальт на взлётной полосе кажется теплым, будто впитал в себя солнце, соль и ветер.

Её пальцы сжимают ремень безопасности. Она чувствует: всё. Она здесь. И назад уже нет.

Когда она выходит из самолёта и идёт по трапу, ноги чуть подрагивают – как после долгого сна. Или перед прыжком в воду. Тепло бьёт в лицо – не удушающее, не липкое. Скорее – ласковое, как ладонь, которую протягивают навстречу.

Ева Морозова – в Турции. В Фетхие. В его городе

Зал прилёта. Сумка висит на плече, паспорт уже убран. Всё реальное – чемодан, документы, уставшие туристы рядом – будто исчезает за стеклом.

Потому что она ищет его.

В толпе. В цвете. В воздухе.

И вдруг —

Он.

Стоит у колонны.

Солнце бьёт сбоку, обрисовывая его профиль.

В руках – букет полевых цветов: жёлтые, белые, что-то сиреневое. Без обёртки, просто перевязано тонкой льняной лентой. Его лицо – как будто одновременно удивлено и уверено. Щурится. И улыбается. Не широко – тихо, глубоко. Как будто он ждал её всю жизнь, просто не знал точную дату.

Она замерла. Всё внутри, все органы, кровь, мысли – встали. А потом побежали.

Ева пошла к нему.

Он сделал шаг вперёд.

И ещё один.

А потом – без слов, без суеты – они обнялись.

Его руки крепко сомкнулись у неё на спине. Без напряжения, но так, как будто ей здесь – место. Как будто он знал эту форму объятий, это дыхание, это плечо. Её скулы коснулись его ключицы. Он пах морем. И чем-то древесным. Солнце согревало даже сквозь тонкую ткань его рубашки.

Она услышала его голос – не в динамике, не в пикселях – по-настоящему:

– Ты правда приехала.

– Я правда приехала, – прошептала она.

Он отстранился, чуть прищурился:

– Подожди… Можно я посмотрю на тебя целиком?

– Ты что, проверяешь – не голограмма ли я?

– Почти, – рассмеялся он. – Мне казалось, ты из воздуха. А ты – вот. Ты реальная. И даже рюкзак у тебя смешной.

– Это потому что на нём пятно от акварели, – фыркнула она. – Метафора.

– Всё, что с тобой – метафора, – сказал он серьёзно.

Они вышли из аэропорта. Воздух обрушился на неё: солёный, тёплый, густой, наполненный звуками – стрекот цикад, крики птиц, смех вдалеке. Как будто мир открыл свою внутреннюю волну.