Сердце в заливе бабочек

И мне неважно, как долго ты здесь. Я просто хочу, чтобы ты знала: я тебя ждал. Даже не зная, кого именно.

Ева чуть вскинула глаза, в них блеснуло что-то мокрое.

– А я, кажется, пришла.

Он хотел сказать ещё что-то, но в эту секунду Джем снова забежал в кофейню, размахивая какими-то коробками:

– У меня идея для нового тоста! Слушайте!

Каан и Ева рассмеялись – и не отступили от этого взгляда, который уже сказал за них всё.

– Внимание-внимание! – Джем вытащил из-за спины коробку с надписью «Çocuk Kahramanlar» (Детские герои) и нацепил себе на голову картонную корону. – Я, Джем Первый, официально объявляю: это лучшая кофейня на побережье, потому что здесь теперь танцуют по утрам, пьют кофе, как будто в кино, и… влюбляются! – он драматично указал рукой на Каана и Еву.

– Джем!.. – засмеялся Каан, потирая лоб, – Ты как всегда, не умеешь держать интригу.

– Ну а что? Все же видят! Даже кошка на террасе догадывается!

Ева смеялась до слёз, присела на корточки рядом с Джемом и взъерошила ему волосы.

– А теперь тост? – спросила она.

– Конечно! – Джем вытянул руку с кружкой горячего какао. – За то, чтобы в этой кофейне всегда было так тепло, даже если зима! Чтобы у Каана всегда были запасы корицы! И чтобы ты, Ева, никогда не уезжала! Потому что без тебя тут всё снова станет скучным!

Они чокнулись: кофе, какао, благодарность – всё слилось в один момент, полный тихого счастья.

Позже, когда кафе снова стало дышать медленным днём, они с Евой вышли к берегу. Лето набирало силу, но морской ветер всё ещё щекотал лодыжки прохладой. Джем остался в кофейне – строить новую конструкцию из чашек и крышечек.

Каан шёл рядом, иногда задевая её локоть.

– Сегодня ты была как фейерверк, – заметил он. – Мне кажется, все влюбились в тебя.

– Нет, это кофе, – шепчет Ева, качая головой. – Или ты. Или просто утро было такое.

Они замолчали, слушая плеск волн.

Через несколько минут она остановилась.

– А давай устроим что-то вечером? Вечеринку. Лёгкую, ламповую. Только свои. Немного света, гитара, твои турецкие пластинки… Ты ведь их бережёшь?

– Берегу. Идея хорошая. Могу попросить Зейнеп и Мехмета помочь с закусками.

– Я сделаю гирлянды! – она оживилась, – И хочу нарисовать афишу! Нарисую тебя в образе ретро-бариста.

– О нет, – Каан рассмеялся. – Это уже опасно.

В этот момент её телефон завибрировал.

На экране – «Кира. Видеозвонок».

– Прости, мне надо взять… – Ева отошла к лавочке и нажала «Ответить».

Экран ожил. Солнечная Москва, Кира в тени уличного кафе, с фирменным капучино и большими солнечными очками.

– Ну привет, художница! – закричала она. – Ты что, совсем забыла, как выглядит цивилизация?

– Кира! Я… просто… – Ева засмеялась. – Всё хорошо. Здесь… здесь как будто другое измерение.

– Я вижу. Ты даже звучишь по-другому. Спокойно. Опасно спокойно. – Кира прищурилась. – Ты влюблена, что ли?

Ева отвела взгляд, будто камера могла читать мысли.

– Не знаю, – выдохнула она. – Но кажется… да.

– О-о-о, начинается, – Кира сделала глоток. – Я так и знала. Ладно, я сегодня добрая. Расскажешь всё вечером? Я хочу видеть, как вы празднуете.

– Сегодня будет вечеринка. Ты хочешь быть в прямом эфире?

– С меня плейлист! Только не заставляй меня слушать турецкий рэп!

Они рассмеялись, а где-то на фоне Ева почувствовала: этот разговор – как связующее звено. Один мир – Москва, другой – здесь. И она между ними. Но впервые не разрывается.

Во второй половине дня кофейня временно закрылась – Каан повесил на дверь табличку с надписью «Hazırlık var. Bekleyin, güzellik geliyor!» (Идёт подготовка. Подождите – скоро будет красиво!)

Зейнеп приносила гирлянды и лампочки из дома. Джем прыгал по стульям, вешая их на крючки и выступы, за что получил минимум три предупреждения от всех взрослых. Мехмет пришёл с миской из фаршированного виноградного листа и с томным взглядом, как у поэта с разбитым сердцем. На улице пахло пряностями и мылом – кто-то в соседнем доме только что закончил стирать ковры. Внутри Ева мыла стеклянные банки, в которые они наливали лимонад с мятой и апельсином. Время будто текло иначе – как будто никто не спешил, потому что всё уже было правильно.

Каан принёс из подсобки старый проигрыватель и винилы – и, словно по волшебству, воздух наполнился лёгкой хриплой турецкой музыкой 70-х. Что-то между джазом и шепотом у окна.

– Это пыльная романтика, – заметила Ева, ставя на стол тарелки. – Я в восторге.

– У этой пыли – душа, – Каан ответил, крутя пластинку на пальце. – И ты идеально в неё вписываешься.

Кофейня постепенно наполнялась людьми: друзья, соседи, пара туристов, случайно проходивших мимо. Все смеялись, пили чай и кофе, закусывали свежими лепёшками и сыром, кто-то пританцовывал между столами.

Ева запустила свой мини-флешмоб – «утренняя дискотека, но вечером»: она вышла на импровизированную площадку, включила микс из русских поп-песен – Лазарев, Крид, даже немного Монеточки – и начала танцевать, увлекая за собой Зейнеп и Джема.

Кира в это время была с ними на видеосвязи – на отдельном планшете, стоявшем на полке рядом с цветами.

– Она как диджей из мультика, – хохотала Кира. – Только у вас, кажется, всё настоящее.

Смех, свет, ритм. Всё смешалось – языки, взгляды, жесты. Каан смотрел на Еву как будто издалека, будто боялся испугнуть этот её свет. Она кружилась среди гостей, закидывала волосы за спину, пила лимонад и смеялась, пока не села рядом с ним, уставшая, с румянцем на щеках.

– Скажи честно, – прошептала она, – я не слишком… громкая?

– Ты такая, какой должна быть, – ответил он. – А я… просто счастлив смотреть.

К полуночи кафе снова стало тихим. Джем уснул прямо на диване, уткнувшись в кота. Зейнеп и Мехмет убирали посуду, но делали это с удовольствием – в воздухе оставалась энергия праздника.

Каан подошёл к Еве, взял её за руку и вывел на улицу.

– Пойдём. Есть одно место.

Они прошли пару шагов вниз к пляжу. Луна висела низко, вода была тёплой, ветер лёгким. Он протянул ей кружку кофе и сел рядом.

– Помнишь, ты говорила, что здесь, как в кино? – спросил он.

– Да. Но сейчас даже кино не сравнивается.

Она прислонилась к его плечу.

– Я хочу, чтобы такие вечера запоминались не фотографиями, а ощущениями, – прошептала она.

– Тогда… – он обнял её крепче, – …давай просто запомним, как сейчас пахнет: кофе, соль, твои волосы. И как Джем поёт во сне. И как здесь, в этом маленьком кафе, нам стало тесно от чувств.

Когда Ева вернулась в кофейню, Джем уже спал, свернувшись на диване под одеялом, Зейнеп зевала и шарила в поисках наушников, а Каан заваривал на плите остатки мятного чая, щедро бросая в чашки кусочки яблока.

Ева достала телефон, чтобы сделать пару фото гирлянд и света, который всё ещё мягко освещал стены, когда экран мигнул:

Кира:

Ты зажгла, Ева. Я смотрела на тебя через экран и чувствовала, будто рядом. Честно – я даже заплакала чуть-чуть, когда ты подняла Джема на руки и он стал петь. Ты сделала вечер живым. Как в старых французских фильмах.

Секунда – и ещё одно сообщение:

Я выложила об этом пост. Мои подписчики в шоке. Пишут: «Это где? Это можно? Это правда такая жизнь?» А я пишу – «да, это возможно. Когда рядом настоящие люди».

Пауза.

Новое сообщение:

И знаешь что? Я лечу к тебе. В начале июля. Всё уже решено. Мне тоже нужен глоток воздуха. И кофе с танцами.

Ева рассмеялась – легко, глубоко, как будто на секунду вернулась в свою московскую кухню. Она прижала телефон к груди и закрыла глаза.

– Новости хорошие? – Каан подошёл с чашкой и сел рядом.

– Кира прилетает, – сказала Ева, глядя в тёмное окно, в котором отражалась гирлянда, словно звёзды на шее ночи. – В июле.

– Отлично, – тихо ответил он. – Мы приготовим ей самый лучший кофе в Фетхие.

Она посмотрела на него, и в этот момент всё стало необратимым: и их взгляд, и их вечер, и этот город, который уже навсегда остался в ней.

Так завершается не просто день – а глава их общей истории.

Глава 17. Голос из Москвы

Утро начиналось лениво: солнце просачивалось сквозь занавески, щекоча кожу, воздух был плотным и тёплым, как хлеб, только что из печи. Ева сидела на веранде, босиком, с чашкой кофе, всё ещё в футболке Каана – слишком большой, с запахом его чая и соли.

Скетчбук лежал раскрытым, и на странице медленно проявлялась лёгкая линия – почти как дыхание. Она рисовала вид на гавань, где лодки стояли как молчаливые птицы.

В кармане телефона – гудок.

Международный.

Москва.

Марина.

Ева отставила чашку.

Приняла вызов.

– Ну здравствуй, исчезнувшая звезда. – Маринин голос звучал слегка иронично, как всегда, но с оттенком настоящего беспокойства.

– Живая ты хоть? Или тебя там, на берегу своего Фэтти… как его… похитили?

Ева рассмеялась – тепло. Она скучала по этим подколам.

– Фетхие. И никто не похищал. Я просто… живу. Впервые за долгое время.

– Ага. Живёшь. Я видела сториз Киры. Как она там написала – «утро начинается с кофе и босиком»? Ева, ты реально танцуешь под Лазарева в турецком кафе или это был монтаж?

– Не монтаж. Это было по-настоящему.

Марина замолчала на пару секунд. И только потом спросила:

– Это всё из-за него? Из-за Каана?

Ева опустила взгляд. Вздохнула.

– Не из-за него. С ним. Он как будто… усиливает всё. Не отвлекает, не поглощает – а делает объёмным. Мне спокойно. И страшно одновременно. Но светло.

– Мда… – протянула Марина, и в её голосе впервые не было сарказма. – Ты говоришь странно. Но честно. И ты звучишь… влюблённой.

– А если это правда? – Ева говорила тише. – Если я действительно нашла что-то настоящее? Или хотя бы – настоящее для меня?

– Тогда просто береги это, Ева. Но не теряй голову, ладно? Солнце и мужчины – это коварная смесь. Особенно когда рядом море и запах жасмина.

Ева рассмеялась.

– Ты сейчас говоришь как старая цыганка с Арбата.

– Я просто скучаю. – сказала Марина неожиданно мягко. – Ты изменилась, Ева. Но, знаешь, ты сейчас звучишь так, как будто впервые себе разрешила быть счастливой.

Они помолчали.

– А Кира тебе сказала? Она прилетает в июле.

– Да. Уже выложила фото чемодана с подписью: «Когда подруга зовёт – я лечу. Турция, держись».

– Марина фыркнула. – Будьте осторожны там, девочки. А то я вас обеих потом на Арбате отпаивать буду глинтвейном и утешать песнями Земфиры.

– Обещаю быть разумной. Но… счастье – не всегда про разум, да?

– Не всегда. Но, чёрт возьми, я рада, что ты его чувствуешь.

Звонок завершился, но тепло осталось.

Как след от кружки на деревянном столе.

Как признание без слов.

Ева убрала телефон в карман и на мгновение задержала взгляд на пустой чашке.

Откуда-то из дома донёсся шум: тихий скрип половиц и знакомое движение воды в кувшине – Каан проснулся.

Через несколько минут он вышел на веранду – растрёпанный, босиком, в серой футболке с выцветшим принтом.

Зевнул.

Посмотрел на неё с полуулыбкой, будто знал, о чём она думала.

– Доброе утро, şehirli kızım… – сказал он, подходя ближе и касаясь её плеча. – Уже рисуешь? Или разговариваешь с привидениями из Москвы?

Ева усмехнулась, поднимая глаза:

– Марина звонила. Проверила, не растворилась ли я в турецком солнце и кофе.

– И что сказала? – он сел рядом, протянул руку к её холодной чашке и вздрогнул. – Buz gibi olmuş… Хочешь новый кофе?

– Уже не надо. Она сказала, что я… звучала влюблённой.

Каан замер.

Не полностью – но так, как замирает море перед приливом.

– Ты звучала… как человек, который не хочет возвращаться домой?

Ева не ответила сразу. Она провела пальцем по краю скетчбука, будто балансируя.

– Может быть. Или как человек, который впервые чувствует, что уже дома.

Каан медленно посмотрел на неё.

А потом, не говоря ни слова, подтянул ближе и обнял – крепко, тихо, по-турецки: всем телом.

Ева уткнулась носом ему в шею и вдруг почувствовала, как сильно соскучилась – не по Москве, а по себе, той настоящей, которая здесь и сейчас.

– Знаешь, что я подумал? – прошептал он.

– Что?

– Ты должна нарисовать, как пахнет утро. Вот это. Наше.

Ева улыбнулась:

– Смешай запах кофе, соли, гранатовых корок и твоих волос после сна – и получится.

– И немного корицы. – добавил он. – Я всегда добавляю её в утренний кофе. Даже если ты не замечаешь.

Они посидели так ещё немного. Просто слушая, как просыпается Фетхие.

Позади – гудки лодок.

Впереди – день, полный новых встреч, слов и случайных взглядов.

Каан встал первым:

– Пойдём? Джем уже сходит с ума в кафе. Наверняка поставил Лазарева и сделал двойную порцию мятного лимонада.

– И Зейнеп точно уже сняла всё это на видео. – засмеялась Ева, вставая следом.

Они пошли по тропинке вниз, к шумному утру, к музыке и кофе, не отпуская друг друга ни на шаг.

А в её внутреннем скетчбуке – в том, что между сердцем и словами – всё уже было подписано:

«Любовь пахнет этим утром».

Утро после звонка с Мариной было ясным, солнечным, словно город услышал всё, что Ева не успела сказать вслух.

Они с Кааном шли по узкой улочке в сторону кафе – бок о бок, не спеша. Ветер тянул за собой запах жасмина и жареного хлеба, из лавок доносились приветствия на турецком, а мостовая отдавала свежестью ночной росы.

Каан нёс две чашки кофе в бумажных стаканах.

– Она всё ещё сомневается? – спросил он негромко, когда они миновали поворот.

Ева кивнула, вздыхая:

– Это Марина. Она всегда на стороне логики. А я сейчас – на стороне того, что непонятно. Наверное, ей страшно за меня. И я её понимаю. Но… ты знаешь, с тобой рядом – всё по-другому. Как будто я вернулась в какую-то версию себя, которую давно потеряла.

Он посмотрел на неё внимательно, чуть дольше, чем обычно. Потом передал ей свою чашку, взял её свободную руку и сжал крепко.

– Ты не потерялась. Ты просто нашла нужный маршрут.

Кафе уже просыпалось – Джем сидел на ступеньках с тетрадью в руках и кричал кому-то в окно на соседней улице. Как только увидел их, подскочил, обнял Еву за талию и торжественно объявил:

– Сегодня я вас двоих назначаю шефами танцевального отдела.

– А что это за отдел? – спросила Ева, смеясь.

– Тот, который не позволяет людям пить кофе в грусти.

Внутри она включила свой плейлист. Первый трек – Лазарев, потом Полина Гагарина, где-то ближе к середине – Крид. Музыка взбадривала лучше, чем эспрессо. Ева, босиком, пританцовывала между столиками, подкидывая полотенце, как платочек. Несколько гостей засмеялись и зааплодировали, один даже попытался присоединиться к танцу, не выпуская из рук ложечку с мёдом.

– Ты в ударе, – сказал Каан с барной стойки, наблюдая, как она кружится, будто героиня анимационного фильма.

– А ты держись, у тебя тут открылся филиал московского безумия, – подмигнула она.

Ближе к обеду, когда гости немного разошлись, телефон Евы завибрировал. Сообщение от Киры:

Кира:

«Ева, ты официально заразила меня своим Фетхие.

Только что выложила ещё один пост про тебя, кофе, этого волшебного мальчика и про музыку.

И знаешь что… Я реально лечу. Через неделю.

Но это сюрприз. Ты этого не видела. Окей?»

Ева рассмеялась и протянула телефон Каану. Он склонился, прочитал, а потом тихо сказал:

– Кажется, нас ждёт весёлое лето.

– Думаю, с Кирой оно не может быть другим.

Они стояли рядом, а за окнами кафе, над улицей, разливался аромат мандарин и жасмина. Солнце играло бликами на стекле, и в этой обыденности – утреннем кофе, сообщениях от друзей и неспешных шагах – рождалась настоящая история.

Глава 18. Легенда из уст Хатидже

Утро выдалось золотым. Солнце ещё не успело обжечь землю, лишь ласково целовало в плечи. Воздух пах свежим хлебом, морем и чем-то старым, как будто воспоминания сами просыпались вместе с природой.

Ева открыла глаза под звук открывающейся ставни. Каан, босиком и с чуть растрёпанными волосами, стоял у окна, глядя вдаль.

– Доброе утро, – зевнула она, потянувшись.

– Собирайся, художница, – тихо улыбнулся он. – Сегодня ты познакомишься с одной особенной женщиной.

– Кто она?

– Моя бабушка. Хатидже.

Ева села на постели. Имя будто прозвучало с оттенком уважения и нежности.

– Нам нужно немного подняться в горы. Она живёт там, где время идёт иначе.

Уже через полчаса они шли по извилистой тропе, покрытой мелкими камнями и тенью виноградных лоз. Каан нёс в плетёной корзине свежие фрукты и пахлаву. Ева шла рядом, чувствуя, как с каждым шагом отдаляется от реальности и входит в нечто более древнее – будто сама становилась частью легенды.

Дом Хатидже был белый, с облупившейся краской и синими ставнями. От него пахло мятой, сушёным лавром и временем. Старушка сидела в кресле на веранде, укрытая лёгкой шалью, с чашкой в руках. Лицо – глубокие морщины, словно карта. Но в глазах – свет. Пронзительный и мягкий.

– Hoşgeldin, güzel kız… – сказала она, глядя прямо на Еву. – Добро пожаловать, красивая девочка.

Каан осторожно поцеловал её в щёку, наклонился к уху:

– Babaanne, это Ева.

Хатидже не ответила сразу. Она просто посмотрела на гостью долго, почти пристально. Потом медленно кивнула и жестом пригласила сесть рядом. Ветер покачивал белую занавеску, играя с лучами солнца.

– Ты художница, да? – спросила она по-турецки, с лёгким акцентом, будто речь была смесью воздуха и чайных листьев. Каан перевёл.

– Да, – улыбнулась Ева. – Пытаюсь быть.

Хатидже прищурилась.

– Художники не «пытаются». Они просто видят то, что другим не видно.

Потом она замолчала на минуту, будто собираясь с духом. Или вспоминая.

– Ты знаешь, как появилась Долина бабочек? – спросила она вдруг.

Каан посмотрел на бабушку с лёгким удивлением – она не рассказывала эту историю уже много лет.

Хатидже начала медленно, чуть пуская дымок из чашки с чаем:

– Давным-давно, когда здесь ещё не было дорог, только ветер и море, в эту долину сбежали двое. Она – дочь рыбака, он – чужеземец. Говорил на странном языке. Но когда он рисовал, всё становилось понятно. Он умел делать музыку из цвета.

Ева застыла.

– Девушка полюбила его, не поняв ни одного слова. Потому что сердце – не переводчик, оно просто узнаёт.

Каан переводил, но сам уже не отрывал взгляда от бабушки.

– Они прятались здесь от войны. От чужих законов. От времени. И однажды… долина расцвела бабочками. Люди говорили: это знак. Что любовь – она не погибла. Она осталась в крыльях. В цвете. В песнях.

Ева почувствовала, как дрогнули пальцы. Где-то в глубине неё что-то срослось с этой историей.

– А кто он был? – спросила она тихо, когда бабушка замолчала.

Хатидже прикрыла глаза.

– Он был другим. Но будто из нашей души. Он говорил на языке песен и красок.

Слова ударили в сердце.

Ева почти не дышала. Это была не просто легенда. Это была история. И, кажется, её дедушка – тот самый «чужеземец».

Каан с удивлением посмотрел на неё.

– Ты в порядке?

Она кивнула, пытаясь скрыть эмоции.

– Просто… мне кажется, я уже слышала эту историю. Только – с другой стороны.

Хатидже наливала чай тонкой струйкой, и звук этого мягкого перелива вдруг показался Еве почти священным. Она сидела, сжав в ладонях тёпкую чашку, но не пила. В груди – легкое дрожание. Словно перед признанием, которое может всё изменить.

Каан был рядом, чуть в стороне, молча следил за разговором, стараясь не вмешиваться.

Ева набрала воздуха.

– Хатидже ханым… – начала она по-турецки, осторожно, как ребёнок, произносящий первые фразы, – мой… dedem… он был художником. Русским. Он служил в Турции в 60-х.

Хатидже замерла, как будто кто-то повернул невидимый ключ внутри неё.

Ева продолжила, доставая из сумки письмо – то самое, которое ей прислала мама. Бережно развернула и показала акварель: мягкие очертания Долины бабочек, написанные десятилетия назад. Внизу – инициал: А. М. М.

– Его звали Алексей Михайлович Морозов, – прошептала она. – Мне кажется… вы могли знать его.

Тишина. Ветер больше не шевелил занавеску. Даже цикады словно умолкли.

Хатидже долго смотрела на рисунок. Потом на Еву. Медленно, словно что-то в её взгляде прояснилось.

– Çok güzel… – тихо сказала она. – Очень красиво. Это место… оно такое и было. Тогда.

Её пальцы дрожали, когда она провела по бумаге.

– Я не называла его имени много лет. Он был… ветром. Пришёл с моря и исчез. Но он оставил мне цвета. Он учил меня видеть, не глядя. Слушать, не спрашивая.

Её голос дрогнул. Она подняла глаза на Еву.

– Ты похожа на него. Не лицом… душой. Он тоже говорил мало. Но когда смотрел – было ясно: он понимает.

Каан молча смотрел на бабушку. Для него это была новая Хатидже – та, которую он никогда не знал.

Словно через Евино признание открылась дверь, за которой хранились не только легенды, но и её собственная история.

– Я хотела узнать… – Ева наклонилась чуть ближе. – Почему он уехал?

Хатидже прикрыла глаза. Молча. Только губы дрогнули.

– Иногда любовь – это отпустить. Он знал, что если останется, я потеряю всё. А если уйдёт – я сохраню нас.

Она глубоко вдохнула и посмотрела в горы.

– Он ушёл, чтобы я могла помнить его без боли. Только – с благодарностью.

Каан нежно сжал Евину ладонь.

Ева смотрела на бабушку и ощущала: время вдруг сложилось в одну линию. Легенда, прошлое, письмо, бабочка, акварель – всё соединилось. И стало личным.

– Спасибо, что рассказали, – прошептала она, чувствуя в себе и тихую боль, и свет.