Дух народа Арху. Том 1. Спасение небесного волка

Под тенистыми пальмами, где песок уступал место траве, раскинули длинную скатерть для знати. Ковры устилали землю, мягкие подушки, набитые шерстью, манили усталые тела, а фрукты – красные, желтые, золотые – громоздились среди блюд. Сандрал и Хишма прислонились к стволам пальм, их доспехи лежали рядом, но мечи оставались под рукой – привычка, рожденная войной. Молодой король смотрел на пустыню, чья знойная тишина казалась раем после криков битвы.

Слуги вынесли верблюжатину, снятую с вертела. Мясо дымилось, жир капал на широкие блюда, и запах разнесся, заглушая пыль и пот. Чаши наполнили горячим напитком, и Арасу, седой философ с кудрями, что липли к его лбу, жадно глотал его, вытирая пот рукавом. Он воспитал Сандрала, заменил ему отца после смерти Никоса, и, несмотря на годы, что гнули его спину, пошел в этот поход, скрипя костями, но не теряя остроты ума.

Хишма махнул слугам, его голос был резким:

– Гости ждут! Несите скорее!

Блюда с мясом поставили в центр, и Сандрал взял кусок, медленно жуя, его взгляд остановился на Арасу.

– Учитель, пробовал верблюжатину раньше?

– Нет, – прохрипел старик, ухмыльнувшись. – Будь у меня зубы, как в молодости, я бы жрал все подряд, не думая.

Хишма рассмеялся, подвигая мясо Фиду, главе конницы – широкоплечему воину с шрамами на руках. Тот отхватил кусок и заговорил, жуя:

– После Сандакума – степи кочевников. Там, говорят, едят лошадей.

– Иди дальше – увидишь, как жрут собак, – добавил Арасу, его глаза блеснули.

– Фу, – скривился Фиду. – Это уж слишком.

– Шелковые люди, – пояснил Хишма. – Змеи, черепахи, кошки, мыши, насекомые – едят все, что шевелится.

– Им что, жрать нечего? – удивился Фиду.

– С их шелком? – возразил Зизифа, гордо выпрямившись. – Нет. Просто у них нет веры, что учит, что чисто, а что нет.

Фиду покачал головой.

– Для каждого своя вера – лучшая.

– Это не важно сейчас, – вмешался Хишма. – У нас одна цель, и вера ей не мешает.

Арасу откинулся на подушку, его голос стал низким:

– Увы, это долго не продержится. Не видел я народа, что терпит чужих богов. Все суют свое, держа меч в другой руке. Иногда думаю – убери религии, и войн станет меньше.

– Люди будут драться за земли и золото, – усмехнулся Фиду.

– А храмы не о том же? – парировал Арасу.

Сандрал молчал, его рога отбрасывали тень на скатерть. Он не любил споров, предпочитая приказы словам. Хишма поспешил сменить тему:

– Как тебе верблюжатина, король?

– Не дурно, – бросил Сандрал, откусывая еще кусок.

Арасу не унимался. Религия была его старой раной, и он ковырял ее с наслаждением.

– Хишма, в чем ваш раздор с Хистафой?

– Они сбились с пути, – начал Хишма, его голос стал резче. – Поклоняются солнцу и огню. Наши ученые доказали: луна древнее, ближе к нам. Мы молимся Манат, и это правильно.

– Что плохого в солнце и огне? – спросил Арасу, прищурившись.

– Нас создала Манат, а не они. Как просить что-то у пламени?

– А может, наоборот? – улыбнулся старик. – Солнце я вижу каждый день. Оно греет, растит хлеб. Это логично. А твою Манат кто видел?

Хишма побледнел, его рука сжала чашу.

– Ясараф (прости его Бог)! Как бог может быть видимым?

– Смотри, я каждый день вижу солнце и знаю что благодаря ему, все что растет и живет на земле живы и здоровы. Это выглядит менее глупо, в нем есть доля логики.

– Но ты же знаешь что солнце и огонь не могут создать человека и жизнь!

– Ты прав. Но у меня и нет доказательств того что твой невидимый Бог на луне создал нас и эту землю. Если сравнить невидимого Бога чье влияние мы не можем доказать, то солнце и огонь которые явно влияют и помогают нам каждый день, в выигрыше.

– По твоей логике мы должны молиться и воде, деревьям и животным? Кстати, так и делают другие народы. Тогда у кого больше права на выдвижения своего бога? Кто-то скажет что вода важнее, кто-то скажет что корова священнее чем верблюд и так далее.

– А чем твоя Манат лучше?

– Она милостива, мудра!

– Она сама тебе это сказала?

Лицо Хишмы потемнело, но Сандрал прервал спор, его голос был тверд:

– Учитель, хватит. У меня другой вопрос к Хишме. Почему ты уверен, что мы возьмем Хистафу?

Хишма выдохнул, благодарный за смену темы.

– Раньше нас вела идея. Теперь Хистафа дерется за золото Шелкового пути. Его воины – наемники, а наши – верующие.

– А вы чего хотите? – вклинился Арасу.

– Чтобы все приняли Манат, – ответил Зизифа.

– И несли жертвы в Хиуазе? Хороший доход, – усмехнулся старик.

Сандрал бросил на учителя строгий взгляд.

– Нам нет дела до их веры. У нас свои цели.

– Как нет дела? – возразил Арасу. – Они только что сказали что хотят весь мир под Манат. А мы – их соседи.

– Наш взор – на восток, – поправил Зизифа.

– Я бы сказал «пока что» на восток. – не отступал Арасу.

– Вы наши союзники! И ваша вера не противоречит нашей. Мы уважаем воду. Вы сами знаете, особенно в пустыне она дороже золота. Вода это же жизнь! Пусть богиня воды будет всем нам благосклонна! – начал сдавать позиции Зизифа. На этом спор закончился и Сандрал легко вздохнул. Они еще не начали союз а споры уже обострялись.

                                * * *

Вокруг оазиса раскинулся лагерь, где воины пировали под тенью повозок и палаток. Симирес, один из младших в армии Сандрала, шестнадцати зим от роду, шагал к своей палатке, напевая старую песню Хорнаки. Его рога, еще короткие, блестели в лунном свете, а живот был полон верблюжатины. Ему поручили ухаживать за лошадьми короля – работа простая, но почетная для юнца. Победа в первой битве и этот пир казались ему началом славы, о которой пели в Адрине.

Вдруг он заметил толпу – рогатые и лунапоклонники сбились в круг, их голоса гудели, как рой пчел.

– Покажи еще раз!

– Как он это сделал?

– Невероятно!

Симирес свернул к ним, протискиваясь сквозь потные тела. Сквозь щели между воинами он увидел темноволосого юношу, что сидел на песке, склонившись над чем-то. Лица его не разглядеть, но голос – высокий, звонкий – выдавал, что он младше самого Симиреса.

– Теперь смотрите! – сказал юнец, протягивая сосуд с водой.

Толпа ахнула.

– Чудо!

– Как он это сделал?

– Колдун!

– Он изменил цвет воды одним дуновением!

Круг сжался, плечи воинов сомкнулись, и Симирес, тщедушный рядом с ними, не мог пробиться ближе. Он вытянул шею, но видел лишь спину юноши да блеск сосуда. Толпа росла, давка усиливалась, и он, махнув рукой, отступил. Чудеса были любопытны, но кони ждали, а ночь обещала новые тайны.

Ханбалык

Переговоры завершились. Алпастан поднял плетку – знак согласия остаться в союзе. За ним последовали Телесу, Хагасы, Чиликтинцы. Сайлык улыбнулся, подняв свою. Бектегин остался недвижим. Каган бросил взгляд на него, полный гнева:

– С Ясутаем ясно – он идет на гибель. А ты? Твое племя мало, твой военачальник Коблан пропал с армией. Как выживешь? Или он там, где ты знаешь?

– Я не знаю, где Коблан, – ответил Бектегин. – Но он сделал верно, опередив меня. Жаль, его нет здесь.

– Без союзников ты мертв, – отрезал Алпастан. – Или пойдешь к золотым людям? Твоя жена уже все решила?

– Я буду жить вольно, – сказал Бектегин, глядя в глаза кагану. – Не важно где.

– Тогда ступайте, – прорычал Алпастан. – Вы мне не союзники – значит, враги. Совет окончен.

Дым в главной юрте Ханбалыка стал гуще, костер догорал, угли шипели, испуская последние струйки пепла, что оседали на шкурах и войлоке. Тени вождей, что спорили до хрипоты, давно рассеялись, оставив лишь Алпастана и Сайлыка в полумраке.

– Бектегин бесит меня больше, – выплюнул он. – Возомнил себя Маярху. Пусть идет на запад – его сожрут рогатые!

Сайлык кивнул, улыбка не сходила с его лица.

– Или Сандакумцы одурманят его своей верой. Не гневайтесь, каган. Они молоды, кровь кипит. Могут передумать.

– Пусть уходят, – отмахнулся Алпастан. – Лучше без таких союзников. Они бы ударили в спину. Хорошо, что мы узнали их нутро.

Сайлык понизил голос:

– А может, не поздно?…

Алпастан метнул на него взгляд, острый, как копье.

– Не смей. Если захочу – решу это на поле боя.

– Понял, мой каган, – начал Сайлык, голос его был мягким, как шелк, но с тенью тревоги. – Лишь бы мы не пожалели потом.

Алпастан усмехнулся, звук был хриплым, как треск льда.

– О чем жалеть? Думаешь, Ясутай и Бектегин соберут племена против меня? Пусть сперва спасут свои шкуры. Я отпускаю их, чтобы они гнили в одиночестве, вымирая без нас.

– Надеюсь, ваше желание сбудется, мой каган, – ответил Сайлык, склонив голову, но глаза его блеснули.

Каган наклонился вперед, его кулак сжал подлокотник.

– Тебе бы лучше о своих заботах думать. На юге мало кто желает нашему союзу добра. Их в тысячу раз больше, чем людей в шкурах. Не лезь в наши разборки – разбирайся со своими.

– Мы трудимся без устали, мой каган, – возразил Сайлык, голос его стал тверже.

– Мои люди доносят, что народ бунтует против дамбы, – перебил Алпастан, его взгляд стал острым. – Принудительный труд гнет их спины. Насколько это серьезно? Я не хочу, чтобы воины тратили силы на чернь, когда есть дела поважнее.

Сайлык улыбнулся, тонкой, как лезвие, улыбкой.

– Я нашел выход. Перед курултаем я велел министру выпустить особо опасных узников в трудовые лагеря. Зачем кормить их в клетках? Пусть работают, а земледельцы останутся на полях, принося доход казне.

Алпастан прищурился, его пальцы забарабанили по трону.

– Хитро. А их хватит?

– Точного числа не знаю, – признался Сайлык. – Но десятки тысяч, уверен.

– Смотри, – предупредил каган, голос его стал низким, как рокот земли. – Опасные узники – это риск. Не выпусти змею из мешка.

– Я все обдумаю, – кивнул Сайлык. – С армией над ними и кандалами на ногах они не посмеют бунтовать. А если пообещать искупление трудом, многие согласятся.

– Тогда действуй, – отрезал Алпастан. – Тебя давно нет в Нангу. Твои интриганы могут замыслить недоброе в твое отсутствие.

– Слушаюсь, мой каган, – Сайлык поклонился. – Я отправлюсь немедля.

– Ак йол, – бросил Алпастан, махнув рукой, и дым юрты поглотил его фигуру.

Сайлык отступил, его шаги были бесшумны, как тень кошки, и покинул юрту, оставив кагана в одиночестве с угасающим огнем.

                                * * *

После завершения курултая, Сайлык вступает в путь на юг. Ветер гнал пыль по дороге, где ждала свита Сайлыка – десяток всадников в шелковых поясах, чьи кони фыркали в пыли. Рядом стояла клетка с голубями, их перья блестели в свете. Сайлык подошел, его лицо озарилось радостью, когда он взял пестрого голубя в руки. Он достал из грудного кармана халата свернутые письма, тонкие, как паутина, но пальцы замерли. Ветер усилился, небо хмурилось, и хитрец передумал.

– Путь долгий, бумага отсыреет, – пробормотал он, его голос был тих, но тверд. – Дайте перо и чернила!

– Сию минуту! – слуги бросились исполнять, один подал гусиное перо, другой – чернильницу, чья крышка звякнула в спешке.

Сайлык взял пестрого голубя, чьи глаза блестели, как капли росы, и аккуратно вывел иероглифы на перьях под крылом – мелкие, острые, точно следы когтей. Он подбросил птицу в небо, и та унеслась на запад, рассекая облака. Затем он выбрал черноголового голубя, чья шея отливала углем, написал новое послание и отпустил его со словами:

– Лети, малыш! Не подведи! На север!

Птица взмыла, ее крылья мелькнули в небе, как тень уходящего дня. Сайлык протянул руку, его голос стал мягче:

– Дайте белого красавца. Такой достоин Нангу.

Слуга подал белоснежного голубя, чьи перья сияли, точно снег под луной. Сайлык написал несколько знаков, его рука дрогнула от ветра, и высоко подбросил птицу. Она взлетела, растворяясь в синеве, а Сайлык смотрел ей вслед, его лицо застыло в довольной маске. Он выдохнул, голос его стал тяжел, как удар молота:

– Настало время перемен.

Ветер унес его слова, но в глазах Сайлыка горел огонь – не тот, что греет, а тот, что сжигает все на своем пути.

Шахреман

Сад дворца Шахремана лежал в тени пальм и кипарисов, чьи ветви гнулись под ветром, что нес пыль и жар пустыни. Цветы – алые, как кровь, и желтые, как солнце – источали сладкий запах, но он смешивался с привкусом пепла, что витал над Сандакумом. Фонтан в центре журчал, его воды падали в каменную чашу, где плавали увядшие лепестки, а кошки, серые и ленивые, грелись на плитах, следя за каждым шагом. Хистафа и Машаль брели по тропе, усыпанной гравием, что скрипел под их сандалиями. Шах шел впереди, его красная борода пылала в утреннем свете, а шелк цвета огня струился по его телу, скрывая кольчугу, что звякала при каждом движении. Пот стекал по его лбу, но он не замечал этого – разум его терзали тени чилкалита.

– Битва неизбежна, мой шах, – начал Машаль, его голос был хриплым, как шепот ветра в сухой траве. Он сжимал посох, черный плащ колыхался за спиной. – Тебе предстоит долгий путь. Ты будешь либо гнаться за врагом, либо бежать.

Хистафа остановился, его кулаки сжались, и голос его взорвался, как раскат грома:

– Бежать? Это не мой удел! Я всегда побеждал, расширял свои земли. Значит, я пройду еще дальше – по костям рогатых!

Машаль погладил бороду, его пальцы дрожали, точно паучьи лапы.

– Но путь твой – на восток, мой шах, не на запад.

– Восток? – Хистафа замер, его глаза сузились. Слово повисло в воздухе, тяжелое, как камень. Затем он выпрямился, голос его стал громче, будто он убеждал сам себя: – Почему бы и нет? Золотые люди – древние враги. У них золото, Шелковый путь в их руках. Восточные границы не уступают землям рогатых.

Машаль шагнул ближе, его взгляд стал острым.

– А Сандрал? Он идет с запада, мой шах. Я вижу черную тучу оттуда. Сейчас не время биться с кочевниками.

Хистафа стиснул зубы. Машаль что-то скрывал – его слова были осторожны, как шаги вора в ночи. «Боится меня расстроить», – мелькнуло в голове шаха. Пот заструился сильнее, но он тряхнул головой и рявкнул:

– Джавид!

Командующий стоял у фонтана, его крупное тело отбрасывало тень на воду. Мужчина средних лет, с руками, что могли сломать быка, обмывал лицо, смывая пыль. Услышав зов, он бросил воду, вытер ладони о кожаный пояс и бросился к шаху, его шаги гремели по плитам.

– Слушаюсь, мой шах!

– Шли голубей на восток страны, – приказал Хистафа, голос его был тверд, как удар молота. – Пусть армия готовится к войне. Рогатые жаждут смерти.

– Будет сделано! – Джавид выпрямился, его глаза блеснули. – Мы сотрем рыжих наглецов в песок!

– Они сами идут на мой меч, – прорычал Хистафа. – Адринцы прятались в горах и на островах. Теперь их щенок, сын Никоса, лезет ко мне. Я отправлю его к отцу – в могилу.

Он повернулся к Машалю, заметив, как жрец склонил голову, молча пряча взгляд. Тишина мага резала сильнее слов. Хистафа нахмурился, его голос стал резче:

– Машаль, что ты думаешь? Ты не одобряешь?

Жрец поднял глаза, его лицо было бледным, как пепел.

– Надо гадать на огне, мой шах. Если дым пойдет на запад – победа за Сандралом. Если на восток – за тобой. Иначе тебе лучше уйти туда. На востоке перемены, там надежда.

– Еще ритуал? – Хистафа сжал кулаки. – Мы только что гадали!

– На каждый вопрос – свой обряд, – ответил Машаль, голос его стал тише. – Я разожгу костер, прочту заклинание. Дым скажет правду.

Хистафа замер, его сердце сжалось, как зверь в капкане. Он чуял беду, но медлить было нельзя.

– Делай! После соберем совет.

Сандакум

Песок Сандакума скрипел под ногами, солнце жгло спины, а ветер гнал пыль в глаза. Лагерь Сандрала раскинулся у оазиса, где пальмы отбрасывали скудную тень на палатки и повозки. Димит и Симирес, два юных рогатых из Хорнаки, пробирались сквозь ряды, их короткие рога блестели в полуденном свете. Они искали молодого колдуна, чьи фокусы гудели в лагере, как рой пчел. Прежде их не пускали к нему – знать и воеводы теснили толпу, оставляя простым воинам лишь слухи. Но теперь, когда элита насмотрелась, надежда увидеть чудо манила их, как огонь – мотылька.

– Идем к нему, – сказал Димит, его голос дрожал от нетерпения. – Он знаменосец. Его легко найти.

Симирес кивнул, и они свернули налево, отделившись от своей колонны. Вдали маячили всадники лунапоклонников, их черные плащи колыхались, а знамена с полумесяцем трепетали на ветру. Димит указал на них:

– Вон там, среди знамен.

– Знаешь его имя? – спросил Симирес, шагая быстрее.

– Юсафа, – ответил Димит. – Говорят, он учился у колдунов Манат. Вытворяет такое, что глаза не верят.

– Ты видел?

– Да! Вода вылилась из кувшина после его слов. Сам видел.

Воины Манат не прогнали их, когда рогатые проникли в их ряды. Союз был еще хрупок, и дружелюбие ценилось выше подозрений. Пожилой лунапоклонник, с бородой, выкрашенной в черный, взглянул на них из-под капюшона.

– За Юсафой пришли?

– Так точно! – улыбнулись оба.

– Вон он, с глазом на знамени, – указал старик.

Они бросились вперед и увидели юношу – худого, с длинными темными волосами, что спадали на плечи. В отличие от других он шел с открытой головой, неся стяг с вышитым глазом Манат. Юсафа заметил их и улыбнулся, его лицо было открытым, как у ребенка, но глаза – глубокими, точно колодцы.

– Да светит луна! – начали рогатые, кивая его богине.

– Да светит, воины, – ответил он, голос его был звонким. – Чем могу помочь?

– Ты Юсафа? – спросил Димит.

– Он самый.

– Хотим познакомиться, – вступил Симирес. – Путь долгий, скука гложет. А ты, говорят, умеешь удивлять.

Юсафа рассмеялся, мягко, как ветер в листве.

– Как вас зовут?

– Я Димит, он Симирес.

– И чем занимаетесь?

– Коневоды, – пожал плечами Димит. – А где ты выучил наш язык?

– У деда был каравансарай, – ответил Юсафа. – Купцы с запада учили меня словам. Я рос среди их рассказов.

– Если дела шли хорошо, зачем ты здесь? – удивился Симирес.

– Восток манит, – глаза Юсафы загорелись. – Купцы говорили о народах, что шепчутся с огнем, вызывают дождь черным камнем, сидят годами в пещерах. Хочу увидеть это сам.

Димит переглянулся с Симиресом.

– Я такого не знал. А ты?

– Слышал про священный огонь, – кивнул Симирес. – И про полулюдей-полуконей, что стреляют на скаку.

– Вот видите! – улыбнулся Юсафа. – Там чудеса, о которых мы только грезим.

– А смерть тебя не страшит? – спросил Димит, понизив голос.

– Я о ней не думаю, – ответил Юсафа. – Есть закон: думаешь о чем-то – оно приходит. Мысли притягивают судьбу. Думайте о хорошем.

– Это надо проверить, – Димит взглянул на друга.

– Давай о золоте думать! – предложил Симирес, ухмыльнувшись.

– Нет, не так, – покачал головой Юсафа. – Выберите простое, думайте часто. Начните с малого, потом желайте большего, когда сбудется.

– Проверим, – кивнул Димит. – Скажем тебе потом.

– А чудеса твои можно увидеть? – спросил Симирес. – Когда?

– К вечеру, на привале, – ответил Юсафа. – Приходите.

– Не против?

– Нет, рад буду! До вечера!

Рогатые ушли, их шаги гремели по песку. Симирес сиял, слова колдуна зажгли в нем искру.

– Димит, давай думать о вине! У нас еда и вода есть, а вино – для избранных. Вдруг сбудется?

– Вино так вино, – согласился Димит. – Будем думать.

                                * * *

Солнце утонуло за горизонтом, оставив Сандакум в объятиях сумерек. Небо над оазисом потемнело, точно пролитые чернила, и звезды проступили, острые, как наконечники стрел. Войска союзников – рогатые Хорнаки и лунапоклонники Манат – остановились на ночлег, их шаги затихли, сменившись скрипом повозок и ржанием коней. Палатки выросли среди песка, костры затрещали, бросая блики на лица воинов, чьи рога и черные плащи смешивались в тени. Димит и Симирес сидели у своего огня, торопливо глотая жесткую лепешку и полоски вяленого мяса. Их мысли были заняты Юсафой, колдуном, чьи чудеса обещали разогнать скуку этой ночи.

Вдруг грубый голос прорезал гул лагеря:

– Эй, сосунки! Сюда идите!

Димит застыл, его рука с куском лепешки повисла в воздухе. Он выдохнул, голос его был низким, как шепот:

– Лишь бы не работа.

Симирес скривился, бросив взгляд на темнеющий лагерь.

– Надо было уйти раньше.

– Надо было думать не о вине, а о свободе весь день, – буркнул Димит, вставая.

– Не спеши, – ответил Симирес, поднимаясь следом. – Юсафа сказал, чудеса не приходят сразу.

Они двинулись к зову, шаги их были тяжелы, как у приговоренных. У костра собралась толпа воевод – седые, покрытые шрамами, с руками, что знали вес копья и вкус крови. Они сидели кругом, их смех гремел, хриплый и пьяный, а в центре на вертеле дымилась туша овцы, наполовину обглоданная, с жиром, что капал в огонь, шипя и вспыхивая. Пламя освещало их лица – грубые, обожженные солнцем, с глазами, что блестели от вина и безрассудства. Один из них, с сединой в бороде и шрамом через щеку, ухмыльнулся, заметив юнцов. Его голос был густым, как смола:

– Сосунки, пробовали когда-нибудь вино? – Он протянул кувшин, чья глиняная поверхность блестела от влаги.

– Пейте! – подхватил другой, с кривыми зубами и красным лицом. – Сегодня мы щедры.

– Да, глотните! – добавил третий, его смех перешел в кашель. – Кто знает, кто доживет до завтра? Будете вспоминать нас, стариков.

Димит и Симирес замерли, их взгляды встретились. Удивление разлилось по их лицам, как тень луны на песке, и уголки губ дрогнули в улыбке. Слова Юсафы – «думай о хорошем, и оно придет» – эхом отозвались в их головах, и кувшин в руках воеводы казался не просто вином, а знаком, что пустыня хранит свои тайны.

Границы Отукена и Шайбалыка

Степь раскинулась за пределами шелковых городов, точно море травы, что колыхалось под ветром, несущим запах земли и свободы. Бектегин и Ясутай покинули Ханбалык вместе, их племена – Керекиты и Селенгиты – шли следом, оставив позади каменные стены и крики торговцев. Два дня они двигались прочь от власти Алпастана, и теперь просторы Отукена обняли их, как мать – сыновей, что вернулись из чужих земель. Каган мог бы раздавить их там, в юрте, но древний обычай кочевников – проводить гостей в обратный путь – удержал его руку. Или, быть может, он просто ждал, когда степь сделает это за него.

Джигиты остановились там, где их пути должны были разойтись. Небо темнело, солнце тонуло в багрянце, и костры запылали, бросая дрожащие тени на траву. Мясо жарилось на раскаленных камнях, жир шипел, стекая в огонь, и запах его смешивался с дымом, что поднимался к звездам. Один из Селенгитских воинов, худой, с косами, что свисали на грудь, откусил кусок и выдохнул:

– Как же вкусно мясо на воле!

– Не говори, – подхватил Алан, молодой Керекит с лицом, что еще хранило мягкость юности. Его голос был звонким, но в нем сквозила тень раздумий. – Не пойму, зачем наши рвутся в города? Там жизнь – как в муравейнике.

Старший Керекит, с сединой в бороде и шрамами на руках, бросил кость в огонь и сплюнул.

– Мы давно разделились: одни любят степь, другие – стены. У каждого свой путь, но почему шелковые лезут к нам со своими законами? Чем мы им мешаем?

– Вольные люди – угроза правителям, – ответил он же, голос его стал низким, как рокот земли. – Оседлые видят нас – без цепей, на широких просторах – и завидуют. Их чернь бежит к нам не зря.

Ясутай, сидевший у костра, повернулся к Бектегину. Его глаза, острые, как клинок, поймали отблеск пламени.

– Хорошо, что твои люди думают, как ты. Надеюсь, они поддержат твой выбор.

Бектегин кивнул, но взгляд его был тяжел.

– Это единственное, что меня гложет.

– Что будешь делать, если они пойдут за тобой? – спросил Ясутай, подбрасывая ветку в огонь. – Алпастан задал верный вопрос. Есть ли у тебя план?

– Хочу свое государство, свои законы, – ответил Бектегин, его голос был тверд, но в нем дрожала тень сомнения. – Но где? Путь Маярху, предка моего народа, манит, но племя мое мало.

– Собери вольных людей, – предложил Ясутай. – В степи их полно. Создай союз Железных, как в твоих краях зовут мастеров металла.

– На это нужны годы, – возразил Бектегин, глядя в огонь. – Алпастан не даст мне времени. Его шпионы рыщут повсюду, как волки.

– Тогда идем со мной, – сказал Ясутай, его голос стал тише. – Я уведу своих на нехоженые земли, построю свое, не мешая никому.

Бектегин покачал головой, его взгляд устремился к западу, где горизонт тонул во мгле.

– Нет, брат. Мой путь – туда.

Он замолчал, огонь трещал, отбрасывая блики на его лицо, покрытое пылью и усталостью. Он начал большое дело, не зная конца. Слишком ли рано вырвались его амбиции? Слишком ли быстро он поддался гневу? Он ждал, что вожди поддержат его и Ясутая, но курултай показал: дух народа Арху угас в сердцах кочевников. Стали ли они ленивы, миролюбивы, слабы? Если так, шелковые победили – их шелк и сладости сковали степь цепями мягче железа. Перемены шли, тяжелые, как буря, и в этой степи нельзя было спать – за слабостью следовало рабство. Бектегин предпочел бы смерть, и эта мысль успокаивала его, как холодный ветер после зноя.