Ордынцы: Запечатанные врата. Часть 3

А потом отражение рассыпалось.

Остался только кот.

Чёрный, с жёлтыми глазами, сидящий на спинке сиденья, будто ждал этого момента.

– Ну что, – проговорил Кот-Хроникёр, облизывая лапу, – опять полез в зеркало без страховки?

Михаил не ответил. Он смотрел на пепел у своих ног.

Монеты не было.

Но он знал – это не просто пепел.

Это время.

Его время.

И оно уже начало истекать.

                                                * * *

Михаил отдернул руку, будто обжегшись. Губы его дрожали, а в горле стоял ком, мешающий сделать вдох. Обсидиановый осколок в кармане вдруг раскалился докрасна, прожигая ткань, но боль была желанной – единственным якорем в этом безумии.

– Нет. – Это слово вырвалось хриплым, надтреснутым, но твёрдым. – Я не буду пить. Не отдам тебе своё имя.

Энки замер, его ртутные глаза застыли, как расплавленный металл, внезапно попавший в мороз. Даже дым из чаши перестал виться, застыв в причудливых завитках. В вагоне воцарилась тишина, настолько плотная, что Михаил услышал, как по стеклу окна пробежала трещина – тонкая, как паутина.

– Очень жаль, – наконец произнёс демон, и в его голосе не было ни злости, ни разочарования – лишь холодное любопытство учёного, наблюдающего за подопытным кроликом. – Ты первый, кто отказывается в сто тридцать седьмой раз. Интересная аномалия.

Кот-Хроникёр, до этого молча наблюдавший со спинки сиденья, вдруг выгнул спину, его шерсть встала дыбом.

– Что ты наделал? – прошипел он, уставившись не на Энки, а на пол за спиной Михаила.

Михаил обернулся. Луч слабого света падал из грязного окна на деревянные половицы, но там, где должна была лежать его тень, было лишь пустое место. Чистый, нетронутый светом пол.

– Где… – он поднял руки, повертел ими – ничего. Тени не было.

Энки тихо засмеялся, и звук этот напоминал падение монет в пустой колодец.

– Я же предупреждал: «Откажешься – сохранишь имя». Но не говорил, что сохранишь всё остальное. – Он поймал взгляд Михаила, и в его глазах заплясали отражения – сотни, тысячи Михаилов в зеркальных лабиринтах. – Тень – это ведь не просто тёмное пятно. Это цена входа. Плата за возвращение.

Вагон вдруг дёрнулся, заскрипел, будто стальные мускулы поезда напряглись от невыносимой тяжести. Свет в окне померк, сменившись серым, безжизненным сиянием. Энки поднялся, его фигура начала расплываться, как рисунок на мокром пергаменте.

– Кажется, мы прибываем. До следующего круга, Михаил Ордынский. Или… не до. – Его улыбка растянулась в неестественной гримасе. – Всё-таки без тени ходить опасно. Особенно там, куда ты направляешься.

С последним шипящим звуком демон исчез. В воздухе остался лишь запах гари да пустая чаша, медленно тающая, как ледяная скульптура в жару.

Кот спрыгнул на пол, осторожно обошёл место, где должна была быть тень Михаила, и тяжко вздохнул.

– Ну и дела… Это новый даже для меня. – Он ткнул лапой в пустое пространство. – Интересно, она просто невидима или действительно исчезла?

Михаил сгрёб кота в охапку, прижал к груди, чувствуя, как мелкая дрожь проходит по его телу. Кот не сопротивлялся, лишь урчал глухо, как работающий вдали мотор.

– Что это значит? Почему я… без тени?

– Тьма не принимает тех, у кого нет тени, – пробормотал кот, утыкаясь мордой в его плечо. – Свет не любит таких же. Ты теперь… ничей.

Снаружи раздался пронзительный скрежет тормозов. Поезд замедлялся, вагоны бились друг о друга, как кости в мешке. В окне замелькали силуэты – полуразрушенная платформа, ржавые фонари, табличка с облупившейся краской: «Ордынцы. Конец пути».

Кот вырвался из рук Михаила, приземлился на все четыре лапы, его хвост нервно дёргался.

– Запомни: здесь нет зеркал. Нет отражений. Ни в чём. Даже в лужах. Если увидишь что-то блестящее – беги.

Поезд остановился с последним судорожным вздохом. Двери со скрипом открылись, впуская внутрь запах сырости и чего-то кислого, как прокисшее молоко.

Михаил подошёл к выходу, замер на ступеньке. Перрон был пуст. Фонари мигали, будто на последнем издыхании. Где-то вдали слышался звук капающей воды, но луж нигде не было видно.

– Где мы? – прошептал он.

Кот протиснулся между его ног, огляделся, и вдруг его шерсть снова встала дыбом.

– Там, где кончаются все пути. Где забытые вещи ждут своих хозяев. – Он повернул к Михаилу морду, и в его глазах отразилось что-то огромное, движущееся за спиной. – И где нас уже ждут.

Михаил медленно обернулся.

На перроне, в нескольких шагах, стояла Анастасия. В том самом белом платье, но теперь оно было покрыто чёрными пятнами, как плесень. В руках она держала обсидиановый осколок – точь-в-точь как у него в кармане.

– Ты опоздал, – сказала она, и её голос звучал как эхо из глубокого колодца. – Но ещё не всё потеряно.

За её спиной маячила тень – длинная, бесформенная, без хозяина. Михаил понял, что это – его тень. И она ждала.

Кот-Хроникёр вздохнул и первым шагнул вперёд, к концу пути, к началу чего-то нового.

– Ну что, историк, – бросил он через плечо, – готов узнать, что бывает, когда все дороги ведут в тупик?

Двери поезда захлопнулись за ними с окончательным, бесповоротным звуком.

Глава 3. Охота за Книгой

Холодный ветер гнал по пустынной улице клочья тумана, цеплявшиеся за камни мостовой, как бродячие кошки за остатки чужого пира. Михаил шёл, куда вела его тень – вернее, то пустое место, где тень должна была быть. Кот-Хроникёр семенил рядом, его лапы ступали беззвучно, но каждые несколько шагов он оглядывался, будто проверяя, не растворился ли Михаил в предрассветной мгле, как его отсутствующее отражение.

Дом №26 стоял перед ними – но не тот покосившийся деревенский дом, а массивное здание в стиле сталинского ампира, с колоннами и зарешеченными окнами. На табличке у входа поблескивала новая вывеска: «Особый архив. Доступ по пропускам».

– Вот и наша библиотека, – прошептал кот, вылизывая лапу со стигматом. – Только не вздумай называть её библиотекой при Гастоне. Он терпеть не может, когда забывают про его титул.

Двери открылись сами, с тихим скрипом пергамента. Внутри пахло старыми книгами, лавандой и чем-то ещё – сладковатым, как разлагающаяся кожа. Михаил сделал шаг вперёд, и сразу же фонари под потолком вспыхнули синим пламенем, осветив бесконечные ряды стеллажей, уходящих в темноту.

– А вот и наш гость! – раздался голос с галерки. – Опоздал на тридцать семь минут. В прошлый раз было сорок два. Прогресс налицо.

Гастон Лефевр спускался по винтовой лестнице, но это был уже не тот изящный антиквар из Парижа. Его фигура казалась вырезанной из жёлтой слоновой кости, движения – слишком плавными, как у марионетки на невидимых нитях. Лицо сохранило черты, но кожа приобрела странный пергаментный оттенок, а глаза… глаза были совершенно чёрными, без белков, как у статуи.

– Ты… – Михаил не нашёл слов.

– Мёртв? – Гастон улыбнулся, и его губы растянулись чуть шире, чем положено. – О, мой друг, я был мёртв уже тогда, когда мы познакомились. Просто теперь это заметнее.

Он щёлкнул пальцами, и где-то в глубине библиотеки зазвучала скрипка – мелодия, которую Михаил слышал лишь однажды, в парижском кафе 1923 года. Год, когда Гастон подписал свой договор с Энки.

– Зачем ты здесь? – спросил Гастон, подходя так близко, что Михаил почувствовал запах – не тления, нет, а чего-то древнего, как пыль на гробницах фараонов. – Ведь ты отказался от сделки. Без тени, без имени, без прошлого. Какой толк в Книге для такого, как ты?

Кот прыгнул на ближайший стол, опрокинув стопку фолиантов. Старые переплёты упали беззвучно, будто и сами были лишь иллюзией.

– Он хочет попробовать ещё раз, – сказал кот, вылизывая лапу. – Ты же знаешь, упрямство – его второе имя. Если бы у него ещё было имя.

Гастон рассмеялся, и звук этот напоминал шелест страниц в запретной секции.

– Тогда пойдёмте. Она ждёт.

Они шли между стеллажами, и Михаил замечал странности: книги здесь были не по темам, а по судьбам. «Дело Морозова С. И. Том XII». «Воронова А. К. Черновики и варианты». Целый раздел под названием «Ордынский М. Л. Версии 1—136». Его пальцы сами потянулись к последнему тому, но Гастон резко одёрнул его:

– Не надо. Ты не готов увидеть, чем заканчиваются предыдущие попытки.

В центре библиотеки стоял пьедестал из чёрного стекла. Под куполом лежала книга в переплёте из человеческой кожи – Михаил знал это сразу, по едва заметным порам на обложке. На корешке золотом сияла надпись: «Liber Obsidionalis Portarum». (Книга Запечатанных Врат).

– Вот она, – прошептал Гастон. – Пустая, как и положено. Наполняется только в Лимбе.

Михаил приблизился. Сквозь стекло он разглядел страницы – идеально белые, без единой буквы. Но когда он прикоснулся к куполу, на поверхности бумаги выступили капли, как пот на лбу умирающего. Красные. Кровавые.

– Она чувствует тебя, – сказал кот, прыгая на пьедестал. – Помнит все предыдущие визиты.

Гастон вдруг схватил Михаила за руку. Его пальцы были холодными, как мрамор.

– Ты уверен, что хочешь этого? Даже пустая, она опаснее любого оружия. В прошлый раз, когда ты листал её…

– Что? Что случилось в прошлый раз?

– Ты стёр Анастасию. Совсем. На три цикла. – Гастон выпустил его руку. – Потом, конечно, вернул. Но она с тех пор… не совсем прежняя.

Михаил отпрянул от витрины. Кровь на страницах исчезла, оставив после себя лишь едва заметную надпись на латыни: «Amor vincit omnia». (Любовь побеждает всё).

– Это её слова, – прошептал он. – Она оставила сообщение.

Гастон и кот переглянулись. В глубине библиотеки скрипка играла всё громче, переходя в неистовый шторм звуков.

– Да, – наконец сказал Гастон. – Она всегда оставляет сообщения. Даже когда ты стираешь её из истории. Даже когда забываешь. – Он провёл рукой по переплёту. – Но открыть книгу ты сможешь только там. В Лимбе. Где время течёт вспять, а тени становятся реальнее своих хозяев.

Кот вдруг насторожился, его уши прижались к голове.

– Они идут. Тени-исполнители. Чуют книгу.

Гастон резко развернулся, его пальцы сложились в странный жест, похожий на перевёрнутое благословение.

– Тогда нам пора. Михаил, решай – либо мы бежим сейчас, либо ты остаёшься и пытаешься прочесть пустые страницы. Но помни: даже один взгляд в них может стоить тебе больше, чем тень.

Стеллажи вокруг закачались, как перед землетрясением. Где-то в темноте послышалось шуршание – будто тысячи страниц перелистывались одновременно невидимыми пальцами.

Михаил в последний раз взглянул на книгу. Надпись исчезла. Страницы снова были девственно чисты. Но где-то в глубине, на уровне чутья, он знал – Анастасия ждёт. А значит, выбор на самом деле был сделан давно.

– Бежим, – сказал он.

И в тот же миг стеклянный купол треснул, как тонкий лёд под ногами обречённого.

                                                * * *

Трещина на стеклянном куполе расходилась паутиной, с каждым мгновением обрастая новыми ветвями. Михаил отпрянул, но было поздно – осколки не упали, а застыли в воздухе, образуя странную конструкцию, напоминающую кристаллическую решётку. Сквозь них теперь можно было разглядеть Книгу совсем близко – переплёт дышал, как живой, и на его поверхности проступали едва заметные пульсирующие жилки.

– Назад! – резко схватила его за руку Зинаида.

Но это была не старая знахарка из Ордынцев. Перед ним стояла девушка лет двадцати пяти, с густыми каштановыми волосами и гладкой кожей, лишь на левой щеке выделялся странный шрам в виде руны. Её глаза – теперь ясные, без старческой мути – горели тревожным блеском.

– Она заполняется только в Лимбе, – прошептала она, и голос её звучал непривычно звонко. – Здесь она пуста, как твоя тень.

Михаил почувствовал, как обсидиановый осколок в кармане вдруг нагрелся. Он вынул его – камень покрылся тонкой сетью трещин, сквозь которые пробивался слабый красноватый свет.

– Что с тобой случилось? – спросил он, не в силах отвести взгляд от её преображённого лица.

Зинаида (если это ещё была она) дотронулась до шрама-руны.

– Перстень Нострадамуса. Я коснулась его… и стала той, кем была триста лет назад. – Она горько усмехнулась. – Правда, всего на неделю. Потом снова морщины, кости… и забвение.

Кот-Хроникёр, до этого молча наблюдавший со стола, вдруг выгнул спину. Его шерсть встала дыбом, жёлтые глаза сузились в щёлочки.

– Они здесь. Чуют книгу.

Гастон резко развернулся к полкам. Его пергаментные пальцы лихорадочно пробежали по корешкам, пока не нашли то, что искали – тонкий фолиант в тёмно-синей обложке.

– Последний катрен Нострадамуса. Единственное, что может открыть Книгу без Лимба.

Он распахнул страницы – и в тот же миг тени между стеллажами сгустились. Воздух наполнился шепотом – не на человеческом языке, а на том самом, языке Лимба, который понимала только Анастасия. Михаил почувствовал, как волосы на затылке шевелятся – он не понимал слов, но смысл проникал прямо в сознание, как игла под ноготь.

«Отдай. Это не твоё. Никогда не было.»

Гастон судорожно прижал книгу к груди. Его чёрные глаза расширились, став ещё более бездонными.

– Берите Книгу и бегите! – крикнул он. – Я задержу их…

Зинаида рванулась к витрине, но было поздно. Тени уже материализовались – не люди, не существа, а просто пробелы в реальности, фигуры из ничего. Одна из них скользнула между Гастоном и Зинаидой, и Михаил увидел, как страницы книги в его руках начали чернеть, словно прогорая изнутри.

– Нет! – Зинаида сделала странный жест руками – перекрестила воздух, наоборот, снизу вверх. – Это моя библиотека! Мои правила!

Тени замедлились, будто наткнувшись на невидимую стену. На мгновение воцарилась тишина, и тогда Михаил услышал – со страниц горящей книги доносился голос. Старый, потрескавшийся, но узнаваемый:

«Когда северный всадник явится в червлёных одеждах…»

– Катрен! – зашипел кот. – Они стирают его!

Гастон вдруг выпрямился во весь свой неестественный рост. Его пергаментная кожа начала светиться изнутри, как фонарь из тонкой бумаги.

– Тогда я выбираю конец, – прошептал он. – Последний акт.

Он разорвал горящую книгу пополам – и мир вздрогнул. Пол под ногами качнулся, стеллажи зашатались, как пьяные. Тени завизжали – пронзительно, нечеловечески – и начали рассыпаться, как пепел на ветру.

Но было поздно. Последние слова катрена уже растворились в воздухе, оставив после себя лишь обгоревший клочок бумаги, медленно падающий на пол.

Михаил подхватил его – на пергаменте осталась лишь часть фразы:

«…двое станут ключом и замком».

Остальное было уничтожено.

Зинаида схватила его за руку. Её пальцы дрожали.

– Теперь только Лимб. Только ты и она. – Её глаза блестели лихорадочным блеском. – Они украли катрен, но не могут украсть того, что написано здесь.

Она приложила ладонь к его груди, где билось сердце.

Кот прыгнул на плечо Михаила, его когти впились в кожу сквозь ткань.

– Нам пора. Они вернутся. И уже не только тени.

Гастон стоял на коленях, его пергаментная кожа теперь покрылась настоящими трещинами. Сквозь них просвечивало что-то чёрное и вязкое, как старая кровь.

– Я.… задержу их… – его голос звучал, как шелест страниц на ветру. – Бегите… через зал альманахов… там дверь…

Зинаида потянула Михаила за собой. Он сделал шаг, потом ещё один – и вдруг почувствовал, как что-то сжимает его запястье. Гастон умирал, но его хватка была железной.

– Михаил… – его чёрные глаза потускнели. – Когда увидишь её… спроси… кто она была до зеркала…

Его рука разжалась, превратившись в кучу пожелтевших пергаментных листов. Остальное тело последовало за ней – через несколько секунд на полу лежала лишь груда бумаги и старый переплёт с едва читаемым тиснением: «G.L. 1824—2024».

– Бежим! – Зинаида рванула его за руку.

Они мчались через бесконечные залы, мимо стеллажей с книгами, которые теперь, присмотревшись, Михаил понял – все они были дневниками. Чьими-то жизнями. Историями, которые можно переписать.

Кот бежал впереди, его хвост метелкой, а на спине теперь явственно проступали стигматы – пять ран, как у распятого.

– Вот! – он прыгнул к небольшой двери, замаскированной под книжный шкаф. – Быстрее!

Дверь открылась сама, впуская запах полыни и медных монет. Михаил сделал последний шаг – и вдруг почувствовал, как Зинаида отпускает его руку.

– Я не могу… – её голос дрожал. – Он уже здесь…

Она показала на своё отражение в стеклянной витрине – но там стояла не молодая девушка, а старая, сгорбленная Зинаида, какой он знал её в Ордынцах.

– Беги! – крикнула она. – Пока не стало…

Её голос оборвался. Дверь захлопнулась.

Михаил остался один – если не считать кота – в узком коридоре, стены которого были сложены не из камня, а из спрессованных книжных страниц. Где-то впереди мерцал свет.

– Что теперь? – спросил он, сжимая в руке обгоревший клочок катрена.

Кот грустно посмотрел на него, его глаза отражали бесконечные коридоры библиотеки, которые они только что покинули.

– Теперь, историк, мы идём в Лимб. За твоей тенью. За её памятью. За последней страницей.

И они пошли на свет – туда, где время текло вспять, а зеркала помнили всё.

                                                * * *

Стены коридора из книжных страниц дышали под пальцами, шепча забытые истории. Кот-Хроникёр, оставив на пергаментной стене царапину-послание «Ищи не книгу – автора», вдруг замер, уши прижав к голове.

– Он идёт, – прошипел кот, шерсть на загривке поднялась дыбом. – Хозяин библиотеки просыпается.

Воздух наполнился запахом старых чернил и чего-то металлического, как медь на языке. Гастон появился из тени между стеллажами, его пергаментная кожа теперь испещрена трещинами, сквозь которые просвечивали строки текста – словно его тело стало живой книгой.

– Вы нашли… что искали? – голос Гастона звучал как шелест переворачиваемых страниц. Его пальцы (слишком длинные, слишком гибкие) нервно перебирали обрезки бумаги на запястье.

Михаил сжал в кулаке обгоревший фрагмент катрена. – Только обрывки. Тени украли главное.

Гастон странно улыбнулся. Его губы растянулись, обнажая буквы вместо зубов – целые слова, выгравированные на внутренней стороне.

– Они всегда крадут. Это их природа. – Он сделал шаг ближе, и Михаил увидел, что за спиной у Гастона нет тени – лишь пустота, поглощающая свет. – Я уже умер. Трижды. В 1824-м от чахотки. В 1917-м от пули. Сейчас… – он провёл рукой по своей пергаментной груди, – сейчас я умираю от правды.

Кот прыгнул на ближайшую полку, сбивая несколько фолиантов. Их переплёты раскрылись в падении, и Михаил увидел – страницы были исписаны одним именем: «Анастасия» в сотнях вариаций.

– Хватит загадок! – Михаил схватил Гастона за плечи, и под пальцами пергамент затрещал. – Кто автор Книги? Почему она реагирует на меня?

Гастон закашлялся. Изо рта у него выпал клочок пергамента с изображением зеркала.

– Ты действительно не понимаешь? – он наклонился так близко, что Михаил увидел в его чёрных глазах-буквах своё отражение – но не нынешнее, а какое-то древнее, в одеждах, которых никогда не носил. – Ты же читал послание в зеркале. «Любовь сильнее судьбы». Это ты написал. В первом круге. Когда ещё был…

Где-то в глубине библиотеки грохнул тяжёлый шкаф. Пол дрогнул, и с верхних полок посыпались книги, превращаясь в стаю бумажных птиц перед ударом о землю.

– Они здесь, – кот вцепился когтями в плечо Михаила. – Дом просыпается.

Гастон вдруг выпрямился. Его пергаментная кожа засветилась изнутри, как фонарь.

– Бегите через зал пророчеств. Там дверь в сад. – Он сунул Михаилу в руку медную монету с дырочкой. – Это плата за переправу. Когда увидишь её… спроси, что было до зеркала.

Первая тень появилась в конце коридора – не человек, не существо, а просто пробел в реальности. Гастон повернулся к ней, его пальцы сложились в странный жест, похожий на перевёрнутое благословение.

– Я задержу их. В этот раз… я сделаю правильный выбор.

Когда Михаил и кот бросились бежать, последнее, что он увидел – как Гастон разрывает свою пергаментную кожу, и из разрывов вырываются страницы – сотни, тысячи страниц, заполненных одним именем. Его именем.

Коридор из книг вывел их в круглый зал, где под стеклянным куполом лежала Книга – та самая, Liber Obsidionalis Portarum (Книга Запечатанных Врат). Но теперь её страницы были открыты, и на них…

– Пусто, – прошептал Михаил. – Как и говорила Зинаида.

Кот прыгнул на пьедестал, его хвост нервно дёргался.

– Не совсем. Смотри.

Когда Михаил приблизился, на страницах стали проступать строки – его почерком, но более старым, неуверенным. «Когда северный всадник… двое станут ключом и замком…»

– Это… мои слова?

Кот странно посмотрел на него, в жёлтых глазах мелькнуло что-то древнее этих стен.

– Ты начинаешь вспоминать. Это хорошо. – Он вдруг насторожился. – Но сейчас нам нужно бежать. Дом решил, что ты не гость.

Дверь в сад оказалась узкой щелью между двумя шкафами. Когда Михаил проходил в неё, бумажные страницы стен шептали ему вслед: «Создатель… создатель… создатель…»

Сад за дверью был странным местом – кусты подстрижены в форме букв, деревья с корой, испещрённой текстами. И в центре – зеркальный пруд, в котором отражалось небо с тремя лунами.

– Лимб, – прошептал Михаил. – Мы вернулись.

Кот прыгнул на край пруда, заставив круги разойтись по зеркальной поверхности.

– Не вернулись. Никогда и не уходили. – Он показал лапой на отражение – там, среди звёзд, медленно разворачивалась спираль из букв, складывающихся в знакомые слова: «Любовь сильнее судьбы».

Михаил потянулся к воде, но кот резко ударил его лапой.

– Не сейчас. Сначала нужно найти её. Настоящую. Ту, что была до зеркала.

Где-то за спиной рухнула очередная полка. Дом приближался.

– Тогда куда? – спросил Михаил, сжимая в руке обгоревший фрагмент катрена.

Кот прыгнул ему на плечо, тёплый и неожиданно тяжёлый.

– К истоку. К тому месту, где ты впервые посмотрел в зеркало и увидел не себя. – Его дыхание было горячим на ухо. – В Александровскую слободу. Где всё началось.

И когда Михаил шагнул в зеркальный пруд, последнее, что он услышал перед тем, как вода сомкнулась над головой – далёкий голос Гастона, шепчущий: «Помни… ты не первый… но можешь стать последним…»

Глава 4. Бессмертие Гастона

Шрам на запястье Гастона напоминал не столько знак бесконечности, сколько след от петли – той самой, что когда-то должна была оборвать его жизнь. Кожа вокруг рубца была неестественно гладкой, будто время обтекало это место, не смея прикоснуться. Михаил заметил его случайно, когда Гастон протягивал стакан с вином – напитком тёмным, как старая кровь, оставляющим на стекле густые, медленные следы.

– Красиво, не правда ли? – Гастон провёл пальцем по шраму, и в его голосе прозвучала усталая усмешка. – Восьмёрка. Вечность. Хотя, если честно, больше похоже на детский рисунок.

Он откинулся в кресле, и свет керосиновой лампы дрогнул, отбрасывая на стены библиотеки колеблющиеся тени. Книги здесь стояли не просто на полках – они росли из стен, как кривые зубы, их переплёты потрескались от времени, но страницы внутри оставались белыми, будто никогда не знали прикосновения человеческих глаз.

– Ты спрашивал, как я нашёл «Книгу Запечатанных Врат». – Гастон потянулся к ближайшему фолианту, и Михаил увидел, как его рука на мгновение дрогнула – не от старости, а от чего-то другого, будто пальцы встретили невидимую преграду. – Я не нашёл её. Она нашла меня.

За окном завыл ветер, и стекло задрожало, как живое. Где-то в глубине дома, наверное, в той самой комнате, которую Гастон называл «архивом», что-то упало с глухим стуком. Михаил невольно обернулся.

– Не обращай внимания, – Гастон махнул рукой. – Это просто тени играют. Или крысы. Или тени крыс. В этом доме уже давно трудно отличить одно от другого.

Он расстегнул манжет, и шрам открылся полностью – не просто линия, а шов, будто кто-то когда-то разрезал кожу и сшил обратно, но сделал это небрежно, оставив часть души снаружи.

– Хочешь знать, как это случилось?

Михаил кивнул. Он не был уверен, что хочет, но знал – другого выбора нет.

Гастон закрыл глаза, и библиотека вдруг сдвинулась – не стены, не пол, а само пространство, будто страницы огромной книги перелистнулись, и они оказались…

                                                * * *

1824 год. Париж.

Дождь. Он струился по стенам кабачка «Чёрный Кот», смешиваясь с копотью и винными пятнами на стёклах. Гастон – молодой, двадцатитрёхлетний, с ещё не седеющими висками – сидел у окна и писал письмо. Чернила растекались от сырости, превращая слова в синие паутины.