Ордынцы: Перстень лимба. Часть 2

– Я должна, – прошептала она. – Они… они покажут путь. – Ее глаза смотрели куда-то сквозь Михаила, в какую-то даль, видимую только ей. – Ты ведь тоже хочешь найти ее, да? Анастасию?

Кот внезапно прыгнул между ними, его спина выгнулась, шерсть стояла дыбом.

– Прекрасный план. Особенно часть, где мы все теряем рассудок и становимся частью коллекции жутких лиц в черной воде. – Он повернулся к Зинаиде: – Ты действительно думаешь, они помогут? Они не помогли никому из тех, кто здесь. – Он ткнул лапой вниз, где продолжали сменять друг друга чужие лица.

Шепот из глубины зашипел, словно разозлившись. Водоворот ускорился, черные брызги взлетали в воздух и застывали там, как кусочки ночного неба.

Зинаида стояла на краю, ее лицо было бледным, а глаза – слишком большими. Татуировка пульсировала в такт шепоту, будто ведя с ним немой диалог.

– Михаил… – она повернулась к нему, и в ее взгляде была странная ясность, – я помню. Они показывают мне… там, внизу, есть дверь. Настоящая. Она ведет в Лимб. – Она сделала шаг вперед, и черная вода приняла ее, как родную. Второго шага Михаил уже не видел – Зинаида исчезла, как будто ее никогда не было.

Шепот затих. На мгновение воцарилась тишина, а затем снизу донесся всплеск – не такой, как от падения тела, а странный, металлический, будто где-то далеко хлопнула огромная дверь.

Кот и Михаил остались вдвоем среди чужих лиц, отражающихся в черной воде, под несуществующим небом этого не-места, где правила времени и пространства, казалось, потеряли всякий смысл.

                                                * * *

Михаил бросился к краю водоворота, где исчезла Зинаида, но Кот резко вцепился когтями в его штанину.

– Прекрасный порыв, – проворчал он, – особенно если хочешь присоединиться к галерее улыбающихся лиц в подземном озере. Давай сначала осмотримся.

Свет от татуировки Зинаиды постепенно угасал в глубине, оставляя их в полумраке. Михаил поднял голову – стены шахты колодца, которые сначала казались гладкими, на самом деле были испещрены надписями. Тысячи имен, дат, посланий, выцарапанных в камне, нарисованных кровью, написанных странными чернилами, которые светились в темноте.

Он подошел ближе, проводя пальцами по выбоинам в камне. Языки менялись от века к веку – старославянская вязь соседствовала с латинскими буквами, древние руны с современными граффити. И везде даты. 1588. 1704. 1891. 1924…

Михаил замер. Его пальцы сами нашли знакомые буквы: «Виктор Ордынский. 1924». Рядом – странный символ, напоминающий зеркало с трещиной. Сердце бешено заколотилось – дед. Дед был здесь. И не просто был – он оставил отметку, словно знал, что Михаил однажды прочтет ее.

– Нашел что-то интересное? – Кот запрыгнул ему на плечо, нарушая равновесие. – О, смотри-ка, семейное древо. Только вместо яблок – безумие.

Михаил не ответил. Его внимание привлекла другая надпись, прямо под именем деда – мелкие, почти неразборчивые буквы: «Она не ключ. Она замок».

– Что это значит? – прошептал он.

– Что твой дед любил загадочные записки, – вздохнул Кот. – И, судя по всему, плохо разбирался в дверной фурнитуре.

Вдруг снизу донесся приглушенный всплеск, а затем – слабый синий свет. Татуировка Зинаиды. Она пульсировала в такт какому-то невидимому ритму, становясь то ярче, то почти угасая.

– Нам нужно вниз, – сказал Михаил, осматривая стены в поисках спуска.

– Отличная идея, – проворчал Кот. – Особенно учитывая, что внизу нас ждет: а) неизвестность, б) вероятная смерть, в) что-то похуже смерти. Выбор просто восхитительный.

Найдя выступы в стене – то ли естественного происхождения, то ли сделанные специально для спуска, – Михаил начал осторожно карабкаться вниз. Камень был холодным и влажным, как кожа мертвеца. С каждым метром свет от татуировки Зинаиды становился ярче, а шепот из глубины – внятнее. Теперь в нем можно было различить отдельные слова: «Иди… Иди… Дверь ждет…»

Пройдя еще несколько метров, они наткнулись на небольшую площадку – естественный выступ в стене колодца. На нем лежала Зинаида. Ее тело выгибалось в неестественной судороге, а рука с татуировкой была вытянута над пропастью, будто что-то показывала внизу. Знаки «Не ищи Лимб» пылали теперь ослепительно белым светом, отбрасывая жутковатые тени на стены колодца.

– Зинаида! – Михаил бросился к ней, но едва коснулся ее плеча, как она резко села. Ее глаза были открыты, но взгляд устремлен куда-то сквозь него, в какую-то невидимую реальность.

– Они зовут меня…, – прошептала она голосом, в котором смешались ее собственные интонации и что-то чужое, древнее. – Все они… все здесь… ждут…

Кот осторожно понюхал ее татуировку и резко отпрянул, фыркнув.

– Она не в себе. Вернее, в себе, но не только. Там, внизу, что-то с ней говорит. И мне это очень не нравится.

Зинаида вдруг резко схватила Михаила за руку. Ее пальцы были ледяными, а в глазах стояли слезы, которые не стекали, а застывали, как будто время для нее остановилось.

– Твой дед…, – ее голос звучал прерывисто, – он… он пытался закрыть дверь. Но не успел. Она… она ушла… в Лимб… добровольно…

Михаил почувствовал, как по спине пробежали мурашки. «Она» – это могла быть только Анастасия.

– Почему? – спросил он, сжимая руку Зинаиды. – Почему она ушла?

Но Зинаида уже снова теряла сознание. Ее веки дрожали, а татуировка вдруг начала менять форму – знаки перетекали, превращаясь во что-то другое. Теперь это была не надпись, а изображение – точная копия перстня Нострадамуса, который все еще был на пальце у Михаила.

– Очаровательно, – пробормотал Кот. – Теперь у нас есть два артефакта по цене одной потери рассудка.

Снизу донесся новый звук – на этот раз не шепот, а нечто похожее на скрежет огромных металлических дверей. Вода далеко внизу забурлила, и на мгновение Михаилу показалось, что он видит там отражение не чьих-то лиц, а комнаты – той самой, из дома №26, где все начиналось. И в ней, спиной к нему, стояла фигура в белом платье.

Анастасия.

Она медленно поворачивалась, будто чувствовала его взгляд. Но прежде, чем Михаил смог разглядеть ее лицо, Зинаида резко вскрикнула и села, полностью приходя в сознание. Татуировка на ее руке снова стала прежней, но теперь светилась ровным синим светом.

– Я знаю путь, – сказала она твердо. Ее голос звучал странно уверенно для человека, только что бывшего на грани безумия. – Внизу есть дверь. Настоящая. Она ведет прямо в Лимб. – Она посмотрела на Михаила, и в ее взгляде была какая-то новая решимость. – Ты хочешь найти ее, да? Тогда нам нужно идти. Сейчас.

Кот вздохнул и помахал хвостом.

– Ну что ж, раз уж мы решили посетить царство зеркальных безумцев, может, хотя бы захватим с собой что-нибудь перекусить? А то вдруг там не кормят.

                                                * * *

Темнота колодца внезапно зашевелилась. Казавшиеся прежде неподвижными тени на стенах начали отслаиваться от камня, как старая штукатурка, принимая человекообразные формы. Безликие фигуры медленно вытягивались из стен, их «лица» оставались гладкими, словно залитыми воском, но Михаил чувствовал на себе тяжесть их незрячего взгляда.

– Очаровательно, – пробормотал Кот, шерсть на его спине встала дыбом. – Видите ли, когда я говорил «что-то похуже смерти», я, конечно, преувеличивал. Оказывается, нет.

Первая Тень сделала шаг вперед. Ее движения были неестественно плавными, словно у марионетки, которой управляет пьяный кукловод. Длинные пальцы, больше похожие на щупальца, протянулись к татуировке Зинаиды, которая вспыхнула в ответ болезненно-синим светом.

Михаил инстинктивно оттянул Зинаиду назад. Ее тело было холодным и странно легким, будто она постепенно превращалась в призрак. Тени между тем множились – теперь они поднимались со дна колодца, вытекали из трещин в камне, даже падали сверху, как черные капли дождя.

– Они хотят татуировку, – прошептала Зинаида, прижимая руку к груди. Ее голос звучал сдавленно, будто кто-то душил ее невидимыми руками. – Она… она как пропуск. В Лимб.

Кот вдруг прыгнул вперед, выгнув спину. Его зеленые глаза вспыхнули в темноте, как два фонаря.

– Знаете, у меня внезапно появилась идея получше, чем становиться частью коллекции этих прекрасных существ! – он резко развернулся и бросился вверх по стене колодца, его когти цокали по камню. – Бегите, герои, я вернусь с подкреплением!

Тени, казалось, на мгновение заколебались, наблюдая за убегающим котом, затем снова двинулись к Михаилу и Зинаиде. Их безликие «лица» теперь излучали что-то похожее на голод – древний, нечеловеческий, сформированный в мире, где не было ни света, ни времени.

Зинаида вдруг резко вскрикнула – ближайшая Тень схватила ее за руку с татуировкой. Где пальцы призрака касались кожи, оставались черные следы, будто ожоги от холода. Знаки «Не ищи Лимб» замигали, как лампочка перед тем, как перегореть.

Михаил рванул вперед, оттаскивая Зинаиду, но Тени уже окружали их плотным кольцом. Их безмолвное давление было почти физическим – воздух стал густым, как сироп, каждый вдох давался с трудом. В ушах зазвучал странный гул, словно кто-то играл на расстроенном органе где-то очень далеко.

– Держись! – крикнул Михаил, прижимая Зинаиду к стене колодца. Он чувствовал, как ее сердце бешено колотится, а тело дрожит мелкой дрожью. Перстень на его пальце вдруг стал горячим, почти обжигающим.

И в этот момент сверху упал луч света. Настоящего, солнечного, теплого. За ним последовал грубый голос:

– Эй вы там! Живые еще?

Михаил поднял голову. На краю колодца, окруженная золотистым ореолом, стояла Ольга Власова. За ее спиной маячила фигура дяди Вити с веревкой в руках. А между ними, гордо выгнув спину, сидел Кот-Хроникёр.

– Я же говорил – вернусь с подкреплением, – крикнул он сверху. – Хотя, честно говоря, думал, они принесут лестницу, а не эту старую бельевую веревку.

Тени зашипели, отпрянув от света. Их безликие головы беспокойно закачались, будто что-то высчитывая. Одна из них сделала шаг вперед, но в этот момент дядя Витя спустил вниз ведро с какой-то дымящейся жидкостью.

– Держитесь подальше от стен! – закричала Ольга.

Ведро ударилось о дно колодца, и сразу же воздух наполнился резким запахом ладана и чего-то еще – можжевельника, кажется. Тени завизжали – высоко, пронзительно, как рвущийся металл – и начали отступать, растворяясь в темноте.

– Быстро! – Ольга махала руками. – Пока они не вернулись!

Дядя Витя спустил веревку. Михаил сначала помог Зинаиде – ее руки дрожали, но она крепко ухватилась за спасительную нить. Когда ее начали поднимать, татуировка на руке снова вспыхнула, и на мгновение Михаилу показалось, что он видит в ее глазах отражение чего-то огромного и древнего, что ждало их внизу.

Забравшись сам, он рухнул на каменный пол, жадно глотая воздух. Ольга уже возилась вокруг Зинаиды, заворачивая ее в какое-то старое покрывало.

– Что за чертовщину вы нашли в этом колодце? – проворчал дядя Витя, подбирая веревку. Его лицо было бледным, а руки дрожали сильнее, чем обычно после утренней стопки. – Мы с Ольгой услышали кота – он царапался в дверь, как бешеный. А потом начали сниться… странные сны.

– Спасибо, – просто сказал Михаил. Слова казались сейчас слишком маленькими для того, что они только что пережили.

Кот тем временем уселся рядом, тщательно вылизывая лапу.

– Я, конечно, герой, но рыба все равно обязательна. Жирная, желательно. И побольше. – Он посмотрел на колодец, откуда еще поднимался дымок. – Думаю, нам всем стоит уйти отсюда. Пока Они не передумали.

Зинаида поднялась, опираясь на Ольгу. Ее лицо было пепельно-серым, но в глазах горела какая-то новая решимость. Татуировка снова была обычной – просто странные знаки на коже, ничего более.

– Они показали мне дверь, – тихо сказала она. – Настоящую дверь в Лимб. – Она посмотрела на Михаила. – Ты ведь все равно пойдешь, да? Даже после всего этого.

Михаил взглянул в черную пасть колодца. Где-то там, в глубине, была Анастасия. И дверь. И что-то еще – что-то, что заставило его деда оставить предупреждение почти сто лет назад.

– Пойду, – ответил он. – Но в следующий раз возьмем с собой больше ладана.

Кот фыркнул и потерся о его ногу:

– Вот и умница. А теперь – бежим. Я слышал, у Ольги как раз свежая рыбка есть. Геройский паек, так сказать.

И они пошли прочь от колодца, оставляя за спиной шепчущую тьму и древние имена на стенах – свидетелей тех, кто искал Лимб до них. И не вернулся.

Глава 9. Алхимический символ

Пыль архива оседала на пальцах Люды «Совы» тонким серебряным налётом, будто время само крошилось под её прикосновением. Она перелистывала страницы «Трактата о печатях незримого» алхимика ван Гельдерта, и каждый пергаментный лист шелестел, как осенняя листва под ногами призрака. Керосиновая лампа, единственный источник света в этом подвале, отбрасывала на стены дрожащие тени, превращая стеллажи в лес из чёрных обелисков.

– Вот, – её голос, обычно такой уверенный, дрогнул, будто она боялась, что буквы рассыпятся, если произнести их вслух. – «Печать запрета на память». Смотрите.

Михаил наклонился, и холодный пот скользнул по его спине. На странице, испещрённой коричневыми чернилами, был изображён тот же символ, что теперь пылал на запястье Зинаиды: спираль, перечёркнутая тремя линиями, словно кто-то пытался зачеркнуть само время.

– Это не просто знак, – Люда провела пальцем по латинской подписи, оставляя на пергаменте мутный след. – Это заклятие. Тот, кто носит его, теряет куски прошлого. Сначала – чужие воспоминания о себе, потом – свои собственные.

– Как удалить? – Михаил сжал кулаки, и суставы побелели.

– Не знаю. – Люда откинулась на спинку стула, и тень от её очков скользнула по щеке, как чёрная слеза. – Ван Гельдерт пишет, что печать исчезает сама, когда забирает всё, что должна.

За окном завыл ветер, и сквозь щели в раме просочился запах мокрой земли – предвестник грозы. Где-то в глубине дома скрипнула половица, будто невидимый гость сделал шаг навстречу.

– А если срезать кожу? – Михаил не сводил глаз с символа.

– Тогда умрёт носитель, а не печать, – Люда хмыкнула. – Алхимики любили такие шутки.

В углу, на груде фолиантов, потянулся Кот-Хроникёр. Его шерсть, чёрная, как чернила, сливалась с тенями, и только жёлтые глаза светились в полумраке, как два проклятых золотых червонца.

– «Что отнято – не вернётся, что скрыто – не найдётся», – промурлыкал он, облизывая лапу со стигматами. – Вы всё ещё думаете, что боретесь с символами? Вы боретесь с последствиями.

Михаил хотел ответить, но в этот момент дверь распахнулась, и в комнату ворвался запах дождя и прелых листьев. На пороге стояла Зинаида, но это была уже не та старуха, что уехала с ними из Ордынцев. Её волосы, ещё вчера седые, теперь отливали тёмным каштаном, морщины разгладились, а глаза… глаза были слишком молодыми для её возраста. И слишком старыми для её нового лица.

– Мне снилось… – её голос дрожал, будто она говорила сквозь сон. – Я маленькая. Лето. Дом №26, но он ещё новый, крашеный. Ваш дед, Михаил, стоит на крыльце и спорит с человеком в чёрном плаще.

– Каким человеком? – Михаил вскочил, и стул с грохотом упал на пол.

– Лица не видела. Только… – Зинаида прикоснулась к своему запястью, где пылала печать. – Он держал в руках зеркало. Маленькое, круглое. И говорил, что «врата должны открыться». А ваш дед кричал: «Она не ключ!»

Люда медленно закрыла книгу, и звук захлопнувшегося переплёта прозвучал, как приговор.

– Это не сон, – прошептала она. – Это чужое воспоминание. Печать стёрла границу между вашей памятью и той, что была в перстне.

Кот зевнул, обнажив острые клыки.

– Поздравляю, – сказал он. – Теперь вы не просто ищете Лимб. Вы помните его.

Гроза приближалась. Где-то над крышей архива прокатился гром, и на мгновение в окне отразилось небо, прошитое молниями – треснувшее, как зеркало.

                                                * * *

Стены кельи дышали. Не метафорой – грубый камень действительно расширялся и сжимался, как рёбра спящего гиганта, а фрески на них пульсировали в такт невидимому сердцу. Михаил прижал ладонь к влажной поверхности – под кожей заныло, будто он трогал не штукатурку, а плоть.

– Они двигаются, – прошептала Зинаида, и её голос растворился в гуле, что нарастал из глубины стен.

Сначала дрогнула фреска с ангелом – его крылья сложились, как у сокола перед пике. Потом закачались краски на изображении зеркала, и его поверхность вдруг стала глубже, чем должна быть. Михаил почувствовал, как волосы на затылке поднялись: в отражении на стене не было их лиц – только чёрный провал, где что-то шевелилось.

– Вот и представление начинается, – пробурчал Кот-Хроникёр, усаживаясь на корточки, будто готовясь к прыжку. Его хвост нервно подёргивался, сметая пыль с древних плит.

Фрески ожили полностью. Человек в перстне – такой же, как на рисунке в книге ван Гельдерта – шагнул к зеркалу, его пальцы впились в раму. Вдруг его фигура дёрнулась, будто кто-то дёрнул за невидимые нити, и он рухнул вглубь стекла. Краски взорвались кровавым закатом, заливая стену. Михаил инстинктивно отпрянул – капли «крови» брызнули на его ботинки, оставив ржавые пятна.

– Это не краска, – Люда коснулась пальцем стены и поднесла его к свету фонаря. Жидкость была тёплой и тягучей.

Зинаида вдруг вскрикнула – её рука с печатью дёрнулась, будто её потянули за невидимый крюк. Татуировка светилась теперь ядовито-зелёным, как гнилой фосфор.

– Он там! – закричала она. – Ваш дед… он в зеркале!

Кот внезапно зашипел, шерсть встала дыбом. Все обернулись: в дверном проёме стоял отец Иов, но он был… другим. Его ряса висела на костлявых плечах, как на вешалке, а в глазах не осталось ничего человеческого – только белесые плёнки, будто кто-то выскоблил зрачки.

– Вы опоздали, – его голос скрипел, как несмазанная дверь. – Она уже проснулась.

Он протянул Михаилу смятую записку. Бумага пахла ладаном и чем-то кислым, будто её вынули из гроба.

«Анастасия – не ключ, а замок. Не буди её, иначе врата откроются для тех, кто ждал этого дольше смерти.»

– Кто написал это? – Михаил сжал записку так, что бумага порвалась по сгибам.

– Тот, кто знал, что вы не послушаетесь, – отец Иов повернулся к выходу, его тень на стене была неестественно длинной и тонкой, как у висельника. – Она держит дверь. Если вы вытащите её оттуда…

– Что тогда?

Священник не ответил. Вместо этого он снял с шеи крест и бросил его на пол. Металл со звоном раскололся, и изнутри вытекло несколько капель ртути.

– Тогда вы узнаете, почему Нострадамус сжёг половину своих пророчеств.

Кот фыркнул, подошёл к лужице ртути и потрогал её лапой.

– Остроумно. Священник, разносящий заразу. Это ново.

Отец Иов (если это ещё был он) вышел, оставив за собой шлейф запаха – старое вино, тлен и что-то электрическое, будто перед грозой.

Люда первой нарушила тишину:

– Что, чёрт возьми, значит «она – замок»?

Кот лизнул лапу, испачканную ртутью, и поморщился.

– Самый простой вид замка – это пробка в бутылке. Вытащишь – и содержимое выльется.

Зинаида вдруг закачалась. Её рука с печатью дергалась, будто под кожей копошились черви.

– Она… она не одна там, – прошептала она. – В зеркале с ней кто-то есть. Тот, кто ждёт.

Михаил подошёл к фреске. Там, где только что был провал, теперь виднелся силуэт – высокая фигура в плаще, слишком правильная, чтобы быть человеком. Она не двигалась, но Михаил почувствовал – оно смотрит прямо на него.

– Астарот, – сказал Кот, и впервые в его голосе не было ни сарказма, ни игры. – Демон, который любит задавать вопросы.

Люда резко захлопнула книгу.

– Нам нужно уходить. Сейчас.

Но было уже поздно. Фреска с зеркалом начала трескаться, и из щелей потянулся холод – не простой, а какой-то старый, словно из открытой могилы.

А в глубине трещин что-то зашевелилось.

                                                * * *

Двери библиотеки распахнулись с таким грохотом, что с верхних полок посыпались фолианты, поднимая тучи вековой пыли. В облаке серого праха появился Гастон – его когда-то изысканный сюртук теперь висел лохмотьями, а лицо было покрыто странными серебристыми прожилками, будто под кожей пульсировала ртуть. За ним толпились «Дети Пророка» в своих чёрных плащах – их капюшоны скрывали лица, но Михаил чувствовал, как они смотрят на него пустыми глазницами.

– Как мило, – прошипел Гастон, делая шаг вперед. Его голос звучал неестественно, словно два человека говорили одновременно. – Историк, библиотекарь, старуха… и кошка. Вы собрались обсудить последние новости из Лимба?

Кот-Хроникёр, не шевелясь, прикрыл один глаз, словно прицеливаясь.

– А вот и наш бессмертный друг. Точнее, то, что от него осталось. Гастон, ты так постарел… внутри.

Гастон дернул головой, и его шея хрустнула, как перезрелый плод. Он протянул руку – пальцы были неестественно длинными, ногти посиневшими.

– Перстень. Сейчас. Или… – Он щёлкнул пальцами, и двое сектантов выволокли вперёд бледную как мел Зинаиду. Её рука с печатью была теперь покрыта чёрными прожилками, словно корни ядовитого растения. – Она умрёт медленно. Кость за костью.

Люда инстинктивно прижала к груди книгу ван Гельдерта, её пальцы оставили на пергаменте влажные отпечатки. Михаил почувствовал, как по спине пробежал холодный пот. В кармане его пальто лежал перстень – он грел кожу сквозь ткань, будто живой уголь.

– Он тебя уже съел, – тихо сказал Михаил. – Ты же видишь, что с тобой происходит?

Гастон ухмыльнулся, и в этот момент уголок его рта треснул, обнажив серебристую ткань под кожей.

– Я вижу больше, чем ты можешь представить, мальчик. Я видел, как рождались твои прадеды. И как они умирали. Все до одного… в Лимбе.

Зинаида вдруг застонала – чёрные прожилки на её руке начали пульсировать, извиваясь как змеи. Она упала на колени, скрючившись от боли.

– Она не выдержит и часа, – прошептала Люда. Её глаза метались между книгой и умирающей старухой, ища ответа, которого не было.

Кот вдруг вскочил на стол, его шерсть топорщилась.

– Михаил, – он впервые назвал его по имени, без обычной насмешливости. – Ты помнишь, что сказал Нострадамус? «Кто наденет – станет пророком или безумцем». Выбор всегда за тобой.

Гастон сделал шаг вперёд, его тень на стене извивалась, не совпадая с движениями.

– Решай, мальчик. Её жизнь… или твоя душа.

Михаил закрыл глаза. В темноте всплыло лицо деда – такое, каким он запомнил его в последний раз: измождённое, с тёмными кругами под глазами, но спокойное. «Иногда, чтобы найти ответ, нужно перестать его искать», – говорил он тогда.

Михаил достал перстень. Металл был неожиданно тёплым, почти живым. В глубине рубина шевелились тени, складываясь в знакомые очертания – Анастасия в белом платье, её лицо, искажённое ужасом.

– Прости, – прошептал он, не зная, кому именно – деду, Анастасии или самому себе.

Перстень скользнул на палец с пугающей лёгкостью, будто всегда должен был там находиться. В первый момент ничего не произошло. Потом…

Сначала задрожали стёкла в окнах. Потом зазвенели хрустальные подвески люстры. И наконец – громкий, чистый звук, как удар колокола, разнёсся по комнате. Все зеркала в библиотеке – маленькое над камином, овальное в дальнем углу, даже крошечное в дамском медальоне на столе – треснули одновременно. Но это были не обычные трещины. Они расходились по стеклу, выписывая сложные узоры, складываясь в буквы, в слова, в предложения…

– Нет… – Гастон отшатнулся, его лицо начало терять форму, как воск у огня. – Ты не знаешь, что сделал!

Из трещин в зеркалах хлынул свет – не слепящий, а тусклый, болезненный, будто свет гниющего дерева. Он падал на пол, образуя странные фигуры – то ли буквы, то ли символы. Кот прыгнул в сторону, его глаза расширились.

– А вот и приглашённые гости. Надеюсь, ты готов к компании?

Зинаида подняла голову. Чёрные прожилки на её руке начали отслаиваться, как старая краска. Она смотрела на Михаила, и в её глазах было нечто большее, чем благодарность – понимание.

– Они идут, – прошептала она. – Ты разбудил их всех.

Гастон вдруг закричал – нечеловеческим, гортанным воплем. Его тело начало расплываться, как свеча на солнце, серебристая субстанция сочилась изо всех отверстий.

– Ты думаешь, ты победил? – его голос теперь звучал из всех треснувших зеркал одновременно. – Ты только начал игру, мальчик. И конец уже прописан!

Последнее, что увидел Михаил перед тем, как свет из зеркал стал слишком ярким, – это отражение в осколках. И оно… улыбалось ему, хотя сам он стоял с совершенно серьёзным лицом.

Потом мир взорвался в вихре света и теней, и Михаил понял одну простую вещь: выборов на самом деле никогда не было. Перстень всегда знал, кто его наденет.