Ордынцы: Перстень лимба. Часть 2

– Нет, – она хрипло рассмеялась, и эхо разнесло звук по туннелю, будто кто-то повторил его вдалеке. – Но если бы я знала безопасные дороги, давно бы уже стащила всё, что плохо лежит, и сбежала в Крым.

Ступени внезапно оборвались, и они оказались в коридоре, стены которого были выложены зеркальной плиткой – не современной, а старинной, с пузырьками и неровностями, будто отлитой вручную. Отражения в них дрожали, как в воде, искажались, и Михаил на секунду замер, увидев, как его собственное лицо расплывается, превращаясь в маску с пустыми глазницами.

– Не смотри слишком долго, – прошептала Зинаида, хватая его за рукав. – Они любят, когда на них смотрят.

– Кто?

– Отражения.

Он хотел рассмеяться, но звук застрял в горле. В зеркале напротив мелькнула тень – не его, не Зинаиды, а чья-то ещё, скользнувшая по краю зрения. Когда он резко повернулся, в коридоре никого не было, но на плитке остался мокрый след, будто кто-то только что прошёл, оставив за собой капли воды.

– Вперёд, – прошептала Зинаида, и её голос звучал так, будто она говорила не с ним, а с кем-то ещё, невидимым.

Они двинулись дальше, и с каждым шагом отражения вели себя всё страннее. То отставали на мгновение, то опережали, будто жили в своём ритме. В одном зеркале мелькнула рука, указывающая на развилку впереди – тонкие пальцы, слишком длинные, чтобы быть человеческими. Михаил зажмурился, но когда открыл глаза, тень всё ещё была там, неподвижная, как будто ждала.

– Ты видишь это? – он схватил Зинаиду за плечо.

– Вижу, – она не дрогнула, но голос её стал тише. – Они показывают дорогу.

– Кто они?

– Те, кто уже прошёл этим путём.

Он хотел спросить, живые ли они, но ответ был очевиден. В следующем зеркале промелькнуло лицо – бледное, с тёмными глазами, на мгновение ставшее чётким. Анастасия. Сердце Михаила ёкнуло, и он неосознанно шагнул вперёд, протянув руку, но отражение растворилось, оставив после себя лишь туманный след на стекле.

– Она здесь, – прошептал он.

– И не только она, – Зинаида провела пальцем по зеркалу, и её отражение вдруг улыбнулось – шире, чем она сама, обнажая слишком острые зубы.

Туннель сужался, потолок опускался, и вскоре им пришлось идти, согнувшись, будто пробираясь сквозь петлю времени. Воздух пахнул ладаном и медью, как в старых церквях, где кровь святых впиталась в камень. Внезапно коридор раздвоился: одна дорога вела вниз, в кромешную тьму, другая – в узкий проход, стены которого были испещрены надписями на языке, напоминающем латынь, но с изъеденными временем буквами.

– Направо, – сказала Зинаида твёрдо, но её руки дрожали.

– Почему?

– Потому что налево пахнет ртутью. А в моём возрасте лучше не рисковать.

Михаил хмыкнул, но послушался. Проход вёл в круглую залу, где пол был выложен мозаикой – три луны над городом, точь-в-точь как на фреске в замурованной келье. В центре стоял алтарь, покрытый пылью веков, а на нём – стеклянный гроб.

– Ну конечно, – пробормотал Михаил. – Без гроба никак.

Он подошёл ближе, и сердце его остановилось.

В гробу лежал он сам.

Тот же нос, те же губы, даже шрам на подбородке, оставшийся после падения в детстве. Но глаза у спящего двойника были открыты – и в них плавали ртутные капли, как у Энки.

– Что за чёрт… – Михаил отпрянул.

Зинаида, однако, не выглядела удивлённой. Она медленно обошла гроб, затем наклонилась и прошептала:

– Ты наконец нашёл себя.

В этот момент все зеркала в зале отразили одно и то же: за спиной Михаила, в центре комнаты, стоял кто-то ещё – высокий, в плаще из теней, с лицом, которое было и его, и не его.

– Зеркальный Князь.

И тогда стеклянный гроб треснул.

                                                * * *

Трещина на стеклянном гробу расходилась, как паутина, и с каждым новым ответвлением двойник внутри шевелился – сначала лишь веки дрогнули, потом пальцы, будто пробуждаясь от многовекового сна. Михаил отступил, натыкаясь на алхимический стол, где реторты с загустевшими жидкостями стояли в идеальном порядке, будто их оставили вчера. В одной из колб плавало нечто, напоминающее глазное яблоко, но с зрачком, сужающимся при свете фонаря.

– Лаборатория алхимика, – прошептала Зинаида, проводя пальцем по слою пыли на пергаментах. – Но не Нострадамуса. Здесь работал кто-то другой.

– Как ты можешь это знать?

– Потому что Нострадамус предпочитал ртуть, а здесь… – она указала на чёрные подтёки на столе, – использовали кровь.

Михаил подошёл к гробу ближе, несмотря на дрожь в коленях. Теперь он видел детали: крошечные шрамы на лице двойника, точь-в-точь как его собственные, но расположенные зеркально. Это не просто копия. Это отражение.

– Не трогай его, – резко сказала Зинаида, но было поздно.

Его рука сама потянулась к стеклу, и в тот же миг все зеркала в зале отразили не их, а его – Зеркального Князя, стоящего за спиной Михаила. Тот не двигался, лишь улыбался, и в этой улыбке было что-то ненастоящее, как у куклы, которой ещё не дорисовали душу.

– Он здесь, – Михаил обернулся, но за ним была лишь пустота.

– Он везде, – поправила Зинаида. – Ты же в зеркальном подземелье, детка. Здесь даже тени отражаются дважды.

На алтаре в центре комнаты лежал перстень – массивный, с рубином, в котором плавали тёмные прожилки, будто чьи-то застывшие капилляры. Михаил шагнул к нему, но с каждым шагом воздух густел, а зеркала по стенам начинали плавиться, искажая пространство. Внезапно его собственная рука перед глазами стала полупрозрачной, как будто он сам превращался в отражение.

– Чёрт! – он отпрянул.

– Осторожнее, – Зинаида схватила его за запястье. – Артефакт защищён. Ты не можешь просто взять его.

– Тогда как?

– Думаю, нужно договориться, – она кивнула в сторону гроба, где двойник уже приоткрыл глаза. Ртутные зрачки медленно повернулись к Михаилу, и губы шевельнулись без звука, но он понял – там, за стеклом, кто-то сказал: «Моё имя».

– Ты хочешь, чтобы я назвал тебя?

Двойник не ответил, лишь поднял руку и прижал ладонь к стеклу изнутри – в том же месте, где лежал перстень на алтаре.

– Бред… – Михаил засмеялся нервно. – Ты что, хочешь, чтобы я надел тебе кольцо?

– А вдруг он жених? – фыркнула Зинаида. – Ты же не хочешь разрушать чужое счастье.

Михаил хотел ответить колкостью, но в этот момент зеркала взвыли – высокий, леденящий звук, будто стекло резали сталью. Отражения в них поплыли, сливаясь в одну картину: Анастасия, стоящая в зеркальном коридоре, её пальцы впивались в стекло, словно она пыталась прорваться наружу.

– Она ведёт нас, – прошептал Михаил.

– Или заманивает, – Зинаида нахмурилась. – Помни, что в Лимбе даже правда – ложь.

Михаил сжал кулаки и сделал шаг к алтарю. На этот раз он чувствовал сопротивление – будто шёл сквозь густой сироп, а воздух вокруг сжимался, как горло удушаемого. Зеркала теперь отражали не его, а других – десятки Михаилов, каждый в своём времени: мальчик, падающий с велосипеда, студент, лихорадочно пишущий диссертацию, старик, смотрящий в разбитое зеркало…

– Это всё ты, – сказала Зинаида. – Каждый твой выбор, каждый поворот.

– И что, теперь я должен отречься от себя, чтобы взять перстень?

– Нет. Ты должен принять, что он уже твой.

Перстень лежал так близко, что Михаил видел свою дрожащую тень на рубине. Он протянул руку – и в тот же миг стеклянный гроб взорвался изнутри.

Осколки брызнули во все стороны, но не упали – застыли в воздухе, образуя новый коридор. В нём стоял он сам – Зеркальный Князь, одетый в плащ из теней.

– Наконец-то, – сказал Князь его же голосом, но с интонациями, которых Михаил не узнавал. – Я ждал нас так долго.

Зинаида резко втянула воздух.

– Бери перстень и беги, – прошептала она. – Сейчас.

Но Михаил не двигался. Он смотрел в глаза своему двойнику и видел там знание – всё, что он сам когда-либо боялся понять.

– Ты – моё отражение?

– Нет, – Князь улыбнулся. – Ты – моё.

И тогда перстень сам соскользнул с алтаря и упал в руку Михаила.

Мир взорвался светом.

                                                * * *

Перстень лежал на ладони Михаила, неестественно тёплый, словно вынут из чьей-то плоти. Рубин в оправе пульсировал, как сердце, и в его глубине мелькали отблески – то ли пламени, то ли далёких звёзд. Зинаида, забыв про осторожность, потянулась к нему, её пальцы дрожали от любопытства, которое всегда было её главным грехом и спасением.

– Не трогай! – Михаил инстинктивно сжал кулак, но было поздно.

Её указательный палец коснулся камня – и раздался звук, похожий на треск раскалённого стекла. Зинаида вскрикнула, но не отдернула руку. Наоборот, её пальцы вцепились в перстень с неестественной силой, будто что-то держало её. Дымок поднялся от кожи, пахнущий жжёными волосами и миндалём.

– Господи, – прошептала она, но не от боли – от изумления.

Морщины на её лице начали разглаживаться, как морщины на воде после брошенного камня. Седые волосы темнели, становясь каштановыми, суставы пальцев выпрямлялись. Она молодела на глазах, словно время текло вспять, сбрасывая с неё годы, как змея сбрасывает кожу. Михаил отпрянул, сжимая перстень так, что металл впился в ладонь.

– Что… что ты чувствуешь? – спросил он, наблюдая, как исчезают пигментные пятна на её руках.

– Как будто… – она повернула ладонь перед лицом, изучая гладкую кожу, – как будто меня вытащили из болота. Ты же знаешь, как это бывает – вдруг понимаешь, что дышал вонью, но не замечал, пока не вдохнул чистого воздуха.

Её голос изменился – стал звонче, моложе, но в нём появилась странная вибрация, будто говорили двое: нынешняя Зинаида и та, что была тридцать лет назад. На запястье, там, где обычно носят часы, проступила татуировка – знак, которого раньше не было: «Не ищи Лимб», выведенный угловатыми буквами, напоминающими руны.

– Это что, предупреждение или приглашение? – Михаил потянулся к её руке, но татуировка вдруг сдвинулась под кожей, как живая.

– И то, и другое, – ответила она, и в её глазах промелькнуло что-то чужое. – Они теперь видят меня. Чувствуют. Тени знают моё имя.

В этот момент зеркало за спиной Михаила запотело, будто кто-то выдохнул на стекло изнутри. Он обернулся медленно, зная, что увидит, но всё равно не готовый. Отражение не повторяло его движений – оно стояло спокойно, улыбаясь той улыбкой, которой Михаил никогда не улыбался. Плащ из теней обвивал фигуру, но лицо… лицо было его точной копией, только глаза – глаза были как у Энки, ртутные, без зрачков.

– Ты наконец нашёл меня, – сказал Зеркальный Князь его же голосом, но с интонациями, которые резали слух, как фальшивая нота. – Вернее, нашёл себя. Мы ведь давно должны были встретиться.

Михаил почувствовал, как перстень на его пальце нагревается, почти обжигая кожу. Он хотел снять его, но пальцы не слушались – будто кольцо стало частью плоти.

– Я тебя не искал, – сквозь зубы проговорил он.

– Но ты же пришёл за перстнем? – Князь сделал шаг вперёд в зеркале, и стекло прогнулось, как плёнка. – А перстень – это я. Вернее, ты. Вернее… – он рассмеялся, и смех звучал как лёд, трескающийся под ногами. – Да какая разница? Слова всё равно врут.

Зинаида – или то, во что она превратилась – вдруг схватила Михаила за плечо. Её пальцы впились в кожу с неестественной силой.

– Он лжёт, – прошептала она, и её голос звучал странно, будто накладывался сам на себя. – Перстень – не он. Перстень – это дверь. А ты… ты ключ.

Князь в зеркале склонил голову, будто разглядывая её с любопытством.

– О, она умнее, чем кажется. Правда, не понимает, что ключ может открыть и закрыть. – Он протянул руку, и стекло заколебалось, как поверхность воды. – Дай мне перстень, Михаил. Ты не знаешь, как им пользоваться.

– А ты знаешь?

– Я знаю всё, что знаешь ты. И даже больше – я знаю, чего ты боишься. – В зеркале за спиной Князя промелькнули тени: Анастасия в белом платье, падающая в пропасть; Ордынцы, охваченные пламенем; он сам, старый и седой, пишущий бесконечные пророчества на стенах сумасшедшего дома…

Михаил зажмурился, но образы не исчезали – они горели на внутренней стороне век, как после яркого света. Перстень жёг теперь так сильно, что он ожидал увидеть дым, поднимающийся от обугленной плоти. Но когда он разжал пальцы, кольцо сияло холодным блеском, а на коже не было даже покраснения.

– Интересно, – прошептал Князь, – ты сам видишь, как меняешься? Или для тебя – это слишком медленно?

Зинаида вдруг вскрикнула и схватилась за запястье. Татуировка горела кровавым светом, буквы извивались, как черви. Она начала стареть – не так быстро, как молодела, но заметно: первые морщинки уже расходились от глаз, как трещины по льду.

– Время… – она задыхалась, – оно не любит, когда его обманывают. Оно требует долги обратно.

Михаил хотел помочь ей, но в этот момент зеркало за его спиной треснуло – трещина прошла ровно по лицу Князя, разделив его на две неравные половины. Тот засмеялся.

– До скорого, Михаил. Ты ведь теперь не сможешь уйти от меня. Мы связаны. – Его голос становился глуше, как будто уходил под воду. – Кстати, передавай привет Анастасии… если найдёшь её, конечно.

С последним треском зеркало рассыпалось на осколки, но они не упали – повисли в воздухе, каждый отражая кусок искажённой реальности. В одном мелькнул кот-Хроникёр, вылизывающий лапу с явным выражением брезгливости. В другом – отец Иов, читающий молитву над пустым гробом. В третьем…

– Смотри, – хрипло прошептала Зинаида, указывая на центральный осколок.

Там, в глубине, стояла Анастасия. Не тень, не отражение – она. Живая. Её губы шевелились, но звука не было. Михаил понял только одно слово по губам:

«Скорее».

Глава 6. Перстень с трещиной

Утро застало их в полуразрушенной часовне на окраине слободы, куда они выбрались, как кроты из подземного кошмара. Михаил сидел, прислонившись к стене, и разглядывал перстень на своем пальце. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь разбитое окно, играл в рубине, но свет казался чужим – холодным, как отражение звезды в ледяной воде. Он поднял голову и увидел, что его тень на стене не повторяет движений – она оставалась неподвижной, склонившись над чем-то, будто читая невидимую книгу.

– Ты это видишь? – спросил он у Зинаиды, но та не ответила.

Она стояла перед старым зеркалом в резной раме, оставшемся чудом целым, и внимательно разглядывала свое отражение. Молодость, полученная в подземелье, держалась – лицо гладкое, волосы темные, лишь в уголках глаз залегли первые морщинки, словно время осторожно возвращалось, боясь спугнуть магию. Но когда она повернулась к Михаилу, в ее глазах было что-то новое – отчужденное, словно часть ее осталась там, в зеркальном мире.

– Вижу, – наконец ответила она. – Но это не самое страшное. Посмотри сюда.

Зинаида указала на зеркало. Михаил подошел ближе и замер – его отражение не повторило движения. Оно стояло, улыбаясь той улыбкой, которой он никогда не улыбался, а в руке сжимало точно такой же перстень. Но не целый – с трещиной, рассекающей рубин пополам.

– Когда это появилось? – он машинально провел пальцем по своему кольцу, но его рубин был гладким, без изъянов.

– Трещина всегда была, – сказала Зинаида, и голос ее звучал странно, будто накладывался сам на себя. – Ты просто не замечал.

Михаил резко развернулся, ожидая увидеть за спиной Зеркального Князя, но в часовне никого не было. Лишь пыль кружила в солнечных лучах, да где-то за стеной скреблась мышь.

– Ты знаешь, что это значит?

Зинаида медленно покачала головой, но в ее глазах промелькнуло понимание.

– Я видела такой перстень раньше. У твоего деда. В семидесятых.

Она говорила тихо, будто боялась, что кто-то подслушает, и каждое слово давалось ей с усилием, словно она вытаскивала их из глубины памяти, где они лежали специально спрятанными.

– Он носил его на безымянном пальце и никогда не снимал. Даже когда мылся в бане. – Она усмехнулась, и в этой усмешке было что-то теплое, человеческое. – Я тогда еще подумала: старый чудак, кольцо как у влюбленного мальчишки.

Михаил почувствовал, как перстень на его пальце слегка нагрелся, будто реагируя на слова.

– Что он говорил о нем?

– Что это ключ. – Зинаида присела на развалившуюся скамью, и дерево жалобно заскрипело. – Ключ к зеркальному миру. Но он никогда не объяснял, как им пользоваться. Говорил только… – она замолчала, будто вспомнив что-то важное.

– Что?

– Что ключ может открыть дверь, но не может выбрать, что за ней окажется.

Ветер внезапно ворвался в часовню через разбитое окно, закружил пыль и опавшие листья, зашелестел страницами старого молитвенника, лежащего на полу. Михаил почувствовал, как по спине пробежали мурашки – не от холода, а от ощущения, что кто-то невидимый прошел рядом, задев его плечом.

– Твой дед… – Зинаида говорила медленно, подбирая слова, – он боялся этого перстня. В последние годы особенно. Я видела, как он запирал его в железную шкатулку, но утром кольцо снова оказывалось у него на пальце.

Михаил посмотрел на свое отражение в зеркале. Оно все еще не повторяло его движений, а теперь еще и перстень в его руке явно треснул – тонкая черная линия разделила рубин на две неравные части.

– Что случилось с дедом в конце?

Зинаида отвела взгляд.

– Он исчез. Оставил тебя, малыша, на крыльце детдома и ушел. А через неделю его нашли в лесу возле Ордынцев. – Она сделала паузу. – Он сидел перед большим зеркалом, которое кто-то притащил прямо к старому дубу. В руках был этот перстень.

– И?

– И он был мертв. Но… – она облизала пересохшие губы, – его отражение в зеркале шевелилось.

В часовне стало тихо. Даже ветер замер, будто прислушиваясь. Михаил подошел к зеркалу и поднял руку, сравнивая свое отражение с реальностью. Тень в стекле сделала то же самое, но с опозданием в секунду – теперь это было заметно.

– Значит, он тоже…

– Он пытался что-то найти, – перебила Зинаида. – Или кого-то. Последние месяцы он все бормотал одно имя.

Михаил не спрашивал, какое. Он знал.

– Анастасия.

Зинаида кивнула. В этот момент перстень на его пальце вдруг стал ледяным, и Михаил вскрикнул от неожиданной боли – казалось, кольцо впилось в плоть. Он попытался стянуть его, но металл будто сросся с кожей.

– Не надо! – Зинаида схватила его за запястье. – Ты не можется его снять. Оно выбрало тебя.

В зеркале его отражение улыбалось, подняв руку с треснувшим перстнем. И вдруг Михаил понял, что видит не себя – а деда. Те же морщины у глаз, та же форма бровей, только глаза… глаза были чужими. Ртутными.

– Он пришел за мной, – прошептал Михаил.

– Нет, – Зинаида сжала его руку сильнее. – Он пришел за перстнем. И за тобой.

Отражение в зеркале подняло руку и постучало указательным пальцем по стеклу. Тонкий звон разнесся по часовне, и все осколки стекол в окнах вдруг задрожали, отзываясь на этот звук.

– Михаил, – сказало отражение его голосом, но с интонациями деда. – Ты должен отдать то, что взял.

И тогда перстень на его пальце треснул. Тонкая черная линия пробежала по рубину, разделив его пополам.

                                                * * *

Лаборатория Нострадамуса дышала холодом, будто подземелье хранило в себе не только тайны, но и сам мороз минувших веков. В воздухе висело молчание, густое, как смола, прерываемое лишь редкими каплями воды, падающими с потолка. Михаил поднял перстень, и свет факела дрогнул на его гранях, словно испугавшись.

– Ты уверена, что хочешь, чтобы я это сделал? – спросил он, не отрывая взгляда от кольца.

Зинаида стояла рядом, её тень колыхалась на стене, словно живая. Она уже не была той сгорбленной старухой – её кожа разгладилась, волосы потемнели, но в глазах поселилось что-то чужое, словно за ними теперь кто-то наблюдал.

– Нет, – прошептала она, – но ты всё равно попробуешь.

Перстень был тяжёлым, будто отлитым не из золота, а из сгустившегося времени. Михаил перевернул его, и свет скользнул по внутренней стороне, выхватив из темноты гравировку:

«Кто наденет – станет пророком или безумцем».

– Очень обнадеживающе, – пробормотал он, но голос дрогнул.

– Ты боишься? – спросила Зинаида, и в её тоне прозвучало нечто среднее между насмешкой и сочувствием.

– Нет, – солгал он.

Кот-Хроникёр, до этого молча наблюдавший с груды старых книг, вдруг поднял голову. Его зрачки сузились в тонкие чёрные щели.

– Если станешь безумцем, я съем твою порцию рыбы, – заявил он с невозмутимой серьёзностью. – А если пророком – всё равно съем. Пророки редко хорошо кормят котов.

Михаил фыркнул, но напряжение не отпускало. Перстень будто ждал его, затаившись, как хищник в засаде. Он медленно поднёс его к пальцу.

– Может, перед этим стоит что-то сказать? – спросил он, чувствуя, как глупо это звучит.

– «Пожалуйста, не убей меня»? – предложил кот.

Михаил не ответил. Он вдохнул – и надел кольцо.

Мир взорвался.

Не боль, не свет – нечто иное, не имеющее названия, хлынуло сквозь него, как ледяная река. Он не видел, не слышал – он чувствовал время, его извивы, его петли, как нити, спутанные в гигантский клубок.

А потом – огонь.

Ордынцы горели.

Не просто дома – сама земля, само небо. Пламя лизало стены, вздымалось к облакам, но дыма не было, только чистый, почти прозрачный жар. И среди этого ада – силуэты. Люди? Нет, что-то другое. Они двигались слишком плавно, слишком синхронно, словно марионетки, управляемые одной рукой.

И посреди всего этого – она.

Анастасия.

Стояла у дома №26, в белом платье, не тронутом огнём. Её губы шевелились, но слов не было. Только когда Михаил попытался шагнуть к ей, он понял – она говорила одно:

«Не надо».

Потом её поглотило пламя.

– Михаил!

Голос Зинаиды врезался в сознание, как нож. Он дёрнулся, и перстень слетел с пальца, звеня по каменному полу.

– Ты… ты видел? – прошептал он, но уже знал ответ.

Зинаида молчала. Её лицо было бледным, даже несмотря на возвращённую молодость.

– Что там было? – спросила она наконец.

– Конец, – ответил Михаил и тут же пожалел. Слово прозвучало слишком громко, слишком окончательно.

Кот спрыгнул с книг, подошёл к перстню, потрогал его лапой, затем отдернул, словно обжёгся.

– Интересно, – произнёс он, – обычно пророчества показывают что-то туманное. А тут сразу «всё сгорит». Прямолинейно.

Михаил хотел рассмеяться, но вместо этого сгрёб пальцы в волосы.

– Это было не просто видение. Я чувствовал это. Как будто это уже случилось.

– Или обязано случиться, – добавила Зинаида.

Тишина снова накрыла их, густая, как смог. Перстень лежал на полу, безобидный и молчаливый. Но теперь он знал – внутри него дремало нечто куда более страшное, чем просто металл.

– Что теперь? – спросил Михаил.

Кот вздохнул, уселся поудобнее и начал вылизывать лапу.

– Теперь, дорогой мой потенциальный безумец, – сказал он, – мы выясняем, можно ли обмануть будущее. Или хотя бы отсрочить его на пару дней. У меня там рыбка на ужин запланирована.

Михаил посмотрел на перстень, потом на свои дрожащие руки.

– А если нельзя?

– Тогда, – кот зевнул, – по крайней мере, поедим перед апокалипсисом.

И почему-то именно это прозвучало страшнее всего.

                                                * * *

Воздух в лаборатории сгустился, будто сама материя не выдержала тяжести увиденного. Михаил всё ещё чувствовал на пальце жгучий след от перстня, будто кольцо прожгло не только кожу, но и саму память о прикосновении. Перед глазами плясали остаточные видения – пламя, поглотившее Ордынцы, Анастасия в огненном ореоле, её беззвучное предупреждение.

– Это не просто артефакт, – прошептал он, глядя на кольцо, лежащее на каменном полу. – Это дверь.

Зинаида молча подняла перстень, но не надела – лишь перекатывала в ладонях, будто взвешивая не столько металл, сколько последствия. Её пальцы, теперь гладкие и молодые, дрожали.

– Дверь обычно открывают с другой стороны, – раздался голос Кота-Хроникёра. Он сидел на развалинах старого алхимического стола, облизывая лапу с видом полного равнодушия, но хвост его подрагивал нервно.

Михаил хотел ответить, но в этот момент пространство в углу лаборатории содрогнулось.

Сначала это было едва заметно – просто свет стал странно преломляться, как в жару над раскалёнными камнями. Потом воздух заколебался, заструился, и вдруг – с тихим хрустом, будто ломается тонкое стекло, – в самой ткани реальности образовалась трещина.

Она была узкой, не шире ладони, но Михаил почувствовал, как по спине пробежал ледяной пот. Сквозь разлом виднелось нечто, что не должно было существовать.

Город.

Но не из камня и дерева – из зеркал. Бесчисленные поверхности отражали друг друга, создавая бесконечный лабиринт, где стены были одновременно и прозрачными, и непроницаемыми. В проёмах мелькали тени – не отбрасываемые, а самостоятельные, двигающиеся с пугающей плавностью. Они скользили вдоль зеркальных стен, оставляя на них следы, словно пишущие невидимыми чернилами.