Ордынцы: Зеркало Ахерона. Часть 1

Анастасия.

Не та призрачная девушка из зеркала, что знакома Михаилу, а живая – с румянцем на щеках, в платье с кружевным воротничком, какое носили в те годы. Но глаза – те же. Бездонные.

– Ты должен сделать выбор, – говорила она деду, и её голос звучал через десятилетия чётко, будто она стояла рядом. – Они дадут тебе всё. Знание. Силу.

Дед шагнул назад, ударившись о стену.

– Какую цену?

Анастасия (но была ли это действительно она?) протянула руку к зеркалу.

– Только то, что ты уже потерял.

Осколок дрогнул, изображение поплыло. Теперь они видели, как дед в отчаянии хватает молоток и бьёт по зеркалу. Стекло трескается, но не рассыпается – трещина принимает форму двери.

– Нет! – кричит он. – Я не стану следующим!

Из трещины вытекает чёрная жидкость. Она образует буквы на полу:

ОРДЫНСКИЙ

А потом сцена меняется – больничная палата. Дед, уже старый, пишет что-то в тетрадь, а за окном падает снег. Тот самый чёрный снег, что идёт сейчас.

Михаил потянулся к осколку…

– Не трогай! – Кот ударил его лапой по руке.

Но пальцы уже коснулись стекла.

Мир перевернулся.

Он стоял в той же школе, но стены были свежевыкрашены, пахло мелом и новым деревом. Из учительской доносились голоса:

– …не понимаешь, это единственный способ остановить цикл! – говорила Анастасия.

– Ценой своей души? – ответил дед.

Михаил шагнул вперёд – и провалился сквозь пол.

Очнулся он на полу в настоящем, сжимая в руке осколок. Сергей тряс его за плечо:

– Ты исчез! На целых три минуты!

Кот сидел на груди Михаила, его морда была в сантиметре от человеческой.

– Глупец. Ты же мог остаться там.

– В 1924 году?

– В любом времени. Они хотели, чтобы ты увидел.

Михаил поднялся, чувствуя, как в кармане жжёт медальон с фотографией.

– Что?

Кот повернулся к догорающему зданию школы.

– Что выбор уже сделан. Твоим дедом. Тобой. Всеми, кто был до вас.

Анастасия в осколке снова появилась – но теперь она смотрела прямо на Михаила, сквозь время. Её губы шептали:

«Скоро»

И осколок рассыпался в прах у него в руках.

Последнее, что они видели, уходя, – как в разбитых окнах школы мелькают тени: дед с молотком, Анастасия в старинном платье, и кто-то третий…

…с лицом Михаила.

Но в одежде 1924 года.

Глава 9. Разрушенный алтарь

Платок Анастасии пах полынью и чем-то ещё – горьким, как дым от сожжённых книг. Зинаида Кружевницкая держала его в дрожащих руках, перебирая пальцами вышитые узоры, которые при ближайшем рассмотрении оказались не просто цветочным орнаментом, а сложной вязью символов.

– Это не просто платок, – прошептала она, и её голос внезапно помолодел на двадцать лет. – Это карта.

Михаил наклонился ближе. В свете керосиновой лампы нити вышивки отбрасывали странные тени – они складывались в очертания деревни, но не современной, а той, что была здесь столетие назад. В центре – дом №26, от которого расходились линии, как лучи от звезды.

– Карта чего?

– Пути сквозь зеркала. – Зинаида провела ногтем по центральному узору. – Эти знаки… они удерживают Теней. Пока целы.

Кот-Хроникёр, дремавший на печке, вдруг поднял голову.

– Где ты его нашёл?

– В школе. В осколке…

– Не ври. – Кот спрыгнул на стол, его жёлтые глаза сузились. – Ты взял его из Лимба.

Тишина повисла тяжёлым покрывалом. Даже часы на стене перестали тикать.

– Я… – начал Михаил, но Зинаида перебила:

– Он прав. Этот платок не мог просто так оказаться в нашем мире. – Она развернула ткань, и теперь узоры складывались в другое изображение – семь зеркал, расположенных кругом. – Это печать. И она нарушена.

Сергей, до сих пор молча наблюдавший из угла, нервно засмеялся:

– Отлично. Теперь у нас есть магический платок и куча сумасшедших теорий. А у меня завтра статья выходит – может, добавим туда и это?

Все повернулись к нему.

– Какая статья? – спросил Михаил.

– Про Ордынцы. Про исчезновения. Про всё это. – Сергей постучал пальцем по своему блокноту. – Люди должны знать.

Кот издал звук, похожий на шипение кипящего чайника.

– Идиот.

– Что?

– Ты подписал ему смертный приговор, – сказала Зинаида, внезапно побледнев.

Сергей отшатнулся:

– Это же просто статья!

– Нет, – прошептал Михаил, глядя в окно. – Это доказательство.

За стеклом, в чёрном снегу, что-то шевелилось.

                                             * * *

Сергея не нашли на следующее утро.

Его комната в доме бабки Нюры была пуста – постель не смята, вещи на месте, даже очки лежали на тумбочке, будто он просто вышел на минутку.

Но на столе остался диктофон.

И черновики.

Михаил листал исписанные листы дрожащими пальцами. Большая часть текста была зачёркнута – видимо, Сергей готовил несколько вариантов. Но одна фраза повторялась снова и снова:

«Они стирают целые деревни»

А потом – последняя запись в блокноте, сделанная уже другим почерком – угловатым, неестественно ровным:

«СЛОВА СТАНОВЯТСЯ ПЛОТЬЮ»

Кот прыгнул на стол и стал нюхать бумагу.

– Его забрали.

– Кто?

– Те, кто следит за словами. – Кот ткнулся мордой в диктофон. – Включи.

Михаил нажал кнопку.

Сначала была только тишина. Потом – шёпот Сергея:

– …не могу поверить, но факты налицо. Деревня Ордынцы существует вне официальных карт…

Шорох.

– Кто там?

Грохот.

– Нет! Отстаньте! Я не…

И затем – самый страшный звук.

Тихий, едва уловимый смех.

Не Сергея.

Не человеческий вообще.

А потом – голос, который Михаил узнал бы среди тысяч.

Свой собственный.

Говорящий:

«Ты должен был молчать»

Запись оборвалась.

Зинаида перекрестилась.

– Они играют с тобой.

– Кто?

– Твои отражения. – Она указала на зеркало в углу. – Каждое сказанное слово, каждая написанная строка даёт им силу. Сергей… – её голос дрогнул, – он дал им слишком много.

Михаил подошёл к окну. На подоконнике лежал свежий номер местной газеты – статья Сергея вышла.

Но вместо разоблачения там был лишь безобидный очерк о сельской жизни.

И фото.

На общем снимке жителей Ордынцев не хватало одного человека.

Сергея.

Будто его никогда не было.

Кот прыгнул на плечо Михаилу.

– Теперь ты понял?

Михаил кивнул. Он понял.

Понял, почему дед прятал дневник.

Почему Анастасия молчала.

И почему в доме №26 так много зеркал.

Они не отражали мир.

Они его пожирали.

                                             * * *

Пол в доме №26 провалился под ногами с тихим стоном, будто давно ждал этого момента. Михаил упал на колени, разгребая руками гнилые доски, которые крошились, как печенье. Под ними зияла чернота – не просто отсутствие света, а нечто плотное, вязкое, словно дом стоял не на фундаменте, а на пустоте.

– Здесь, – прошептал Кот-Хроникёр, его глаза в темноте светились, как два фосфорных кружка.

Лестница, скрипучая и шаткая, вела вниз. Каждая ступенька стонала под весом, будто предупреждая: назад пути не будет.

Подземелье оказалось круглым, как циферблат гигантских часов. По стенам – семь ниш. В шести лежали осколки зеркал, разбитых не вдребезги, а аккуратно, методично – трещины расходились от центра, как лучи.

Но седьмое зеркало было целым.

Оно стояло на каменном алтаре в центре, отражая не подземелье, а что-то другое – туманное, колеблющееся.

Михаил подошёл ближе, чувствуя, как холод поднимается по ногам, как вода в затопленной шахте.

– Не смотри, пока не готов, – предупредил Кот, но было поздно.

Зеркало дрогнуло, и изображение прояснилось:

1924 год. То же подземелье, но стены свежевыложеные, а вместо алтаря – деревянный стол, заваленный книгами. Двое мужчин – молодой дед Михаила в гимнастёрке и удивительно знакомый брюнет в очках – Гастон, но без седины, без морщин – что-то яростно обсуждали, перебирая страницы.

– Это невозможно! – кричал дед. – Она не понимает, что делает!

Гастон схватил его за плечо:

– Она не она. Ты же сам говорил – там что-то говорит её голосом.

Вдруг оба замолчали и обернулись к лестнице – туда, где стоял Михаил.

– Они нас слышат? – прошептал он.

– Нет, – ответил Кот. – Но чувствуют.

В зеркале дед подошёл к стене и начал быстро чертить на камне какие-то знаки – те же, что были вышиты на платке Анастасии.

– Последний шанс, – сказал он. – Если не сработает…

Гастон вытащил из сумки небольшое зеркальце – точную копию того, что сейчас стояло перед Михаилом.

– Тогда я сделаю, что должен.

Он поднял зеркало, и в этот момент из лестницы появилась Анастасия – но не та призрачная девушка, которую знал Михаил. Эта была живой, дышащей, с румяными щеками и гневно сверкающими глазами.

– Прекратите! – крикнула она. – Вы не понимаете, что выпускаете!

Дед шагнул к ней:

– А ты понимаешь, что заперла там?

Анастасия взглянула прямо в зеркало – прямо сквозь время – прямо в глаза Михаилу.

– Я спасаю нас всех.

И бросилась вперёд.

Картинка дрогнула, как вода от брошенного камня. Теперь они видели, как дед и Гастон пытаются удержать Анастасию, как зеркало на столе трескается само по себе, как из трещин выползают чёрные, жидкие тени…

Последнее, что успел разглядеть Михаил – как его дед хватает молоток и бьёт по центральному зеркалу.

Реальность взорвалась.

Михаил очнулся на холодном полу, а перед ним стояло целое зеркало – последнее из семи.

Теперь в нём отражался только он сам.

И кто-то за спиной.

Кот зашипел:

– Не оборачивайся!

Но Михаил уже повернулся.

Там, где только что была пустота, стояла Анастасия – настоящая, не отражение.

Её белое платье было запачкано землёй, а на шее краснела странная отметина – как от верёвки.

– Ты разбудил их, – прошептала она. – Теперь только ты можешь…

Зеркало за спиной Михаила вдруг зазвенело.

Трещина.

Та самая, что он видел в видении.

Только теперь она делила не стекло.

Его собственное отражение.

                                             * * *

Кот-Хроникёр впился когтями в плечо Михаила, словно пытаясь удержать его от рокового шага. Его шерсть стояла дыбом, превращаясь в чёрное ореховое море, а глаза горели неестественным янтарным светом.

– Одумайся, глупец! – его голос впервые звучал не с привычной снисходительностью, а с настоящей паникой. – Это не просто зеркало. Это последний затвор между мирами. Разобьёшь – освободишь Того, кто за стеклом.

Михаил замер с занесённым над зеркалом молотком, который сам оказался у него в руке – он не помнил, когда взял его. Металл был странно тёплым, будто только что вынут из кузнечного горна.

– Но Анастасия…

– Не Анастасия! – Кот прыгнул на алтарь, встав между Михаилом и зеркалом. – То, что ты видел – лишь отражение её отражения. Настоящая Анастасия уже давно…

Он не успел договорить. Зеркало за его спиной вдруг затянулось мутной плёнкой, как глаз больного катарактой. Из глубины медленно проступала женская фигура – сначала как тень, потом обретая плоть. Анастасия. Но не та, что приходила к нему раньше. Эта была… другой. Её платье не белело, а казалось соткано из ночного неба, а волосы струились, будто под водой. Только глаза остались прежними – бездонными, знающими.

– Михаил… – её голос звучал одновременно и рядом, и за тысячи вёрст. – Я – печать. Не разбивай последнее…

Кот обернулся и зашипел, выгнув спину:

– Ложь! Она никогда не стала бы просить о таком!

Анастасия (если это была она) медленно подняла руку. В ладони лежал перстень – точная копия того, что носил Михаил, но без трещины.

– Александровская слобода… – прошептала она. – Под развалинами часовни… Там ответ…

Стекло вдруг покрылось паутиной трещин. Анастасия вскрикнула – не человеческим голосом, а чем-то более древним, первобытным. Её образ начало рвать на части, как бумагу.

– Она не выдержит! – Кот прыгнул к зеркалу, но было поздно.

Последнее, что успела сказать Анастасия:

– Перстень… треснет… когда придёт время…

Зеркало взорвалось. Но не наружу, а внутрь – тысячи осколков не упали, а словно провалились в какую-то невидимую воронку. На мгновение воцарилась полная тишина.

Потом из пустого пространства, где было зеркало, раздался вздох. Не человеческий. Не животный. Так мог бы вздохнуть сам воздух, если бы вдруг обрёл сознание.

Кот резко развернулся:

– Бежим. Сейчас.

Они поднялись по лестнице, которая теперь скрипела и шаталась, будто пыталась сбросить их вниз. В последний момент, уже у выхода, Михаил обернулся.

Внизу, в темноте, стояла фигура. Не Анастасия. Не тень. Нечто, для чего у него не было слов.

Оно подняло голову. И улыбнулось.

Дверь в подземелье захлопнулась сама собой, едва не прищемив хвост Коту.

В доме №26 внезапно стало очень холодно. На стенах выступил иней, сложившийся в странные узоры – похожие на те, что были вышиты на платке.

Кот, дрожа всем телом, уселся перед потухшим камином.

– Теперь ты понял? Она не ключ. Она замок. И ты чуть не открыл дверь.

Михаил опустился на колени. В руке он вдруг обнаружил маленький осколок зеркала – единственный, что остался от алтаря. В нём, как в капле воды, отражалась…

…Александровская слобода. Заснеженная. Безлюдная. С одинокой полуразрушенной часовней на окраине.

И тенью, стоящей у её дверей.

Тенью, которая ждала.

Глава 10. Северный всадник

Снег хрустел под сапогами Михаила, как кости под жерновами. Он шёл, сгорбившись, втягивая в себя морозный воздух, от которого лёгкие обжигало, будто он вдыхал не кислород, а стеклянную пыль. Кровавый след – вернее, то, что им казалось, – петлял между голых берёз, их ветви скрипели на ветру, словно невидимые персты царапали по пергаменту неба. Буквы Лимба, выведенные на снегу, не таяли, хотя вокруг уже стелился туман, густой, как похлёбка в доме Зинаиды.

– Сергей! – позвал Михаил, и эхо вернулось к нему искажённым, будто кто-то перевернул его голос с ног на голову.

Тишина. Только где-то далеко каркала ворона – одна-единственная, будто забытая сторожем мира. Михаил наклонился, провёл пальцем по алой черте. Кровь? Нет. Что-то гуще, темнее, с запахом меди и… ладана. Он поёжился. «Они стирают тех, кто знает» – эта фраза из письмен Лимба, которую перевела Анастасия, теперь казалась ему не предупреждением, а насмешкой.

– Чёрт, – прошептал он, вытирая пальцы о подол пальто. – Если ты уже мёртв, Серёга, я тебя прибью второй раз.

Шутка вышла плоской, даже для него самого. Но смеяться над ужасом – единственное, что не давало ему свернуть с тропы и побежать обратно, в дом №26, где, по крайней мере, стены не смотрели на него пустотой.

Туман сгущался. Берёзы растворились, оставив после себя лишь бледные силуэты, будто кто-то стёр их карандашный набросок. Михаил замедлил шаг. Что-то шевелилось в белой пелене – низкое, едва по пояс.

– Дети?

Они выступили из тумана, как призраки из забытого сна. Трое. Девочка в платьице, вылинявшем до серости, мальчик в коротких штанах, заправленных в валенки, и ещё один – поменьше, с куклой в руках. У куклы не было лица, только две чёрные пуговицы вместо глаз.

– Вы… – Михаил поперхнулся собственным вопросом. Дети не должны были быть здесь. Не в такую ночь. Не в Ордынцах.

– Дядя Миша, – прошептала девочка. Её голос звучал так, будто доносился из-под земли. – Мы играли в прятки. А потом он пришёл.

– Кто?

Мальчик в валенках поднял руку, указал куда-то за спину Михаила. Тот обернулся. В тумане, всего в шаге от него, стоял северный всадник.

Нет коня. Нет червлёных одежд. Только высокий, тощий силуэт, лицо которого казалось вырезанным изо льда – плоское, без глаз, без рта. Но Михаил знал, что оно смотрит на него.

– Бегите, – хрипло сказал он детям.

Они не шевельнулись.

Всадник поднял руку – длинные пальцы, больше похожие на ветви, – и туман сомкнулся перед ним, как занавес. Когда он рассеялся, фигура исчезла. Но на снегу остался след – не ног, а будто кто-то протащил за собой мешок с углём.

– Он взял твоего друга, – сказал мальчик с куклой. – Хочешь, покажем, где?

Михаил кивнул.

Дети повели его к реке. Их босые ноги не оставляли следов на снегу. Вода в реке стояла неподвижная, чёрная, будто застывший дёготь. На другом берегу зияла пещера – её вход напоминал раскрытый рот, из которого сочился сизый дым.

– Там, – указала девочка.

Михаил сделал шаг вперёд, но меньший из мальчиков вдруг схватил его за руку.

– Не ходи один. Он тебя съест.

– Кто?

– Тот, кто сидит в темноте.

Кукла в его руках повернула голову. Пуговицы-глаза блеснули.

Михаил выдохнул.

– Ладно. Тогда давайте вместе.

Дети переглянулись.

– Мы не можем, – прошептала девочка. – Мы уже там.

И растаяли, как сон на рассвете.

Остался только мальчик с куклой. Он улыбнулся – слишком широко, будто кто-то растянул его губы нитками.

– Я пойду с тобой. Мне не страшно.

Его пальцы были холоднее льда.

Михаил шагнул в пещеру.

Тьма сомкнулась за ними, словно крышка гроба.

                                             * * *

Пещера дышала.

Стены её пульсировали, как глотка спящего зверя, а воздух был густ и тяжёл, словно выдох тысячелетней болезни. Михаил шёл, прижимая к груди перстень – тот самый, с трещиной, что Кот-Хроникёр принёс ему в зубах, будто кость, вырытую из могилы прошлого. Металл жёг пальцы, будто впитывал его страх и превращал в яд.

– Ты уверен, что хочешь туда? – спросил мальчик с куклой. Его голосок звенел, как разбитый колокольчик.

– Нет, – честно ответил Михаил.

– Тогда зачем идёшь?

– Потому что Сергей там.

Мальчик засмеялся – звук был похож на скрип несмазанных качелей.

– Он уже не совсем Сергей.

Тьма впереди расступилась, открыв камеру с низким потолком, где висел его друг.

Сергей.

Но не тот Сергей, что пил с ним коньяк в московских барах и щёлкал диктофоном, словно оружием. Этот был бледен, как лист бумаги, на котором уже написали приговор. Его руки и ноги стянули цепи – нет, не железные, не каменные, а из чего-то более страшного. Они были сотканы из теней, живых и вязких, будто чьи-то спутанные волосы. И шевелились.

– Боже… – вырвалось у Михаила.

– Не зови Его сюда, – прошептал мальчик. – Он не придёт.

Михаил шагнул вперёд. Тени зашевелились быстрее, потянулись к нему, как щупальца. Он сжал перстень.

– Как это работает?

– Кровью, – сказал мальчик. – Всё всегда работает кровью.

Михаил прикусил губу до боли, до металлического вкуса, потом провёл окровавленным пальцем по трещине в перстне.

Камень в оправе вспыхнул.

Сначала – слабым, дрожащим светом, будто огонёк свечи на сквозняке. Потом ярче, жёстче, пока всё вокруг не окрасилось в багровое. Тени взвыли. Цепи затрещали, как лёд под ногами в конце зимы, и…

Разорвались.

Сергей рухнул на каменный пол. Михаил бросился к нему, подхватил, почувствовал, как тот лёгкий, будто кости его стали полыми, будто кто-то выскоблил из него всё, что делало его человеком.

– Серёга?

Друг закашлялся. Изо рта у него вырвался чёрный дым.

– Ты… не должен был… приходить…

– Заткнись, идиот, – Михаил попытался улыбнуться, но получилось криво. – Кто же ещё вытащит тебя из дерьма, если не я?

Перстень на его пальце дёрнулся. Михаил взглянул – трещина стала длиннее, глубже, будто кто-то провёл по камню ножом.

– Нам надо уходить.

Он поднял Сергея, обхватил за плечи, почувствовал, как тот дрожит, будто в лихорадке.

– Не… не понимаешь… – прошептал Сергей. – Всё не так…

– Что не так?

– Всадник…

Голос его оборвался. В углу камеры что-то шевельнулось.

Мальчик с куклой стоял там, улыбаясь своей жуткой, ниточной улыбкой.

– Он хочет сказать, – прошептал он, – что северный всадник – это ты.

Михаил замер.

– Что?

– Ты. Ты откроешь врата.

Сергей закивал, слабо, как марионетка с оборванными нитями.

– Они… ждут тебя…

– Кто?

– Те, что по ту сторону.

Перстень снова вспыхнул – на этот раз больно, обжигающе. Михаил вскрикнул, сжал кулак. Камень треснул ещё сильнее, и вдруг…

Тьма заговорила.

Голос вырвался из стен, из пола, из самого воздуха – низкий, скрипучий, как дверь в забытом доме.

– Когда северный всадник явится в червлёных одеждах, двое станут ключом и замком.

Михаил почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом.

– Кто это?

Мальчик покачал головой.

– Пророчество. Оно всегда было здесь.

– Чьё?

– Твоё.

Сергей вдруг схватил его за руку. Его пальцы были холодны, как лёд.

– Михаил… Они стирают нас… стирают всех…

– Кто?

– Те, кто пишет мир.

Перстень дёрнулся в последний раз – и раскололся пополам.

Камень упал на пол с тихим звоном, будто капля воды в пустую бездну.

Тьма сгустилась.

Мальчик с куклой сделал шаг назад, растворился в ней, как сон.

Остались только они двое – Михаил и Сергей, да голос, что шептал из тьмы:

– Ты уже был здесь. В прошлой жизни. В той, что ещё не случилась.

И тогда Михаил понял.

Он не просто искал правду.

Он бежал от самого себя.

                                             * * *

Возвращение в Ордынцы было похоже на вхождение в забытый сон. Деревня стояла неестественно тихая, будто вымершая, хотя Михаил знал – за занавесками окон прячутся глаза, следящие за каждым его шагом. Сергей, бледный как мел, шатался рядом, опираясь на его плечо. Его дыхание пахло чем-то чужим – тлением старых книг и ладаном, как в той пещере.

– Тебе надо к Зинаиде, – сказал Михаил, чувствуя, как слова застревают в горле, будто колючки. – Пусть даст тебе своих трав.

– Травы не помогут, – прошептал Сергей. Его пальцы вцепились в рукав Михаила. – Ты слышал, что он сказал? Всадник – это ты.

– Бред.

– Тогда почему ты так дрожишь?

Михаил не ответил. Он смотрел на дом №26, который ждал их впереди, чёрный и молчаливый, как гроб.

И тут из-под крыльца выскользнул Кот-Хроникёр.

Его шерсть, обычно гладкая, как шёлк, была взъерошена, а в глазах светилось что-то новое – не привычная снисходительность, а почти человеческая тревога. В зубах он держал свёрнутый в трубку лист бумаги и что-то ещё – билет, пожелтевший от времени.

– Ну вот и наш пророк, – хрипло усмехнулся Сергей. – Принёс новые добрые вести?

Кот бросил свои дары к ногам Михаила. Бумага развернулась – карта, испещрённая линиями, которые складывались в контуры Александровской слободы. В углу чьей-то дрожащей рукой было выведено: «Келья 13. Вход в Лимб».

– Откуда ты это взял? – Михаил наклонился, но кот лишь щурился, будто смеялся над его наивностью.

– Он не ответит, – сказал Сергей. – Ты же знаешь его правила. Даёт, но не объясняет. Как смерть.

Билет был странный. Без даты, без номера поезда, только слова: «Ордынцы – Александровская слобода. Отправление в полночь». И печать – не круглая, а в форме треснувшего зеркала.

– Я не могу ехать, – вдруг сказал Михаил. – Не сейчас. Не после… всего этого.

Кот фыркнул.

– Он прав, – Сергей кашлянул, и на ладонь упало несколько капель чего-то тёмного. – Ты должен. Потому что если не ты, то кто?

Тени вокруг них сгущались, хотя до заката ещё оставался час. Михаил поднял голову – дом №26 стоял как обычно, но окна его… окна отражали не двор, не небо, а что-то другое. Что-то, что двигалось внутри.

– Ладно, – он сунул карту и билет в карман. – Но сначала я…

И тут дом вспыхнул.

Не так, как горят обычные дома – нет дыма, нет трескающих балок. Пламя было холодным, синеватым, как спиртовка, и не пожирало, а преображало. Стены таяли, как воск, и сквозь них проступало нечто – силуэт человека, но слишком правильный, слишком идеальный, будто вырезанный из стекла.

Зеркальный Князь.

Он не двигался, только стоял среди пламени, и Михаил понял – это не дом горит. Горит граница между мирами.

– Пора, – сказал Кот-Хроникёр.

Это было первое и последнее слово, которое Михаил от него услышал.

Сергей отступил назад, крестясь.

– Беги. Пока можешь.

– А ты?

– Я уже там, – он показал на свой живот, где под рубашкой угадывалось что-то тёмное, шевелящееся. – Они оставили мне часть себя. На память.

Михаил хотел возразить, схватить его, затащить силой, но…

Дом рухнул.

Не с грохотом, а с тихим вздохом, будто кто-то выпустил воздух из лёгких. И в последний момент, прежде чем стены сложились, как карточный домик, Зеркальный Князь повернул голову.

Прямо на Михаила.

И улыбнулся.