Ордынцы: Зеркало Ахерона. Часть 1

– Что смешного? – огрызнулся Сергей.

– Вы спрашиваете у рыбы, помнит ли она воду, – ответил Кот. – Он был там, где нет памяти.

Гастон вдруг полез в карман и вытащил смятый листок бумаги.

– Я не знаю, откуда это.

Михаил взял листок. Это был катрен – но не тот, что Гастон показывал раньше. Строки были написаны дрожащей рукой, будто автор торопился или боялся.

«Когда ключ повернётся в замке,

двое станут одним,

и зеркало родит того,

кто был до зеркал.»

– Что это значит? – спросил Михаил.

Кот прыгнул с крыльца и подошёл ближе, его глаза в темноте горели, как два жёлтых уголька.

– Это значит, что ты должен решить, кто ты – ключ или замок.

Гастон вдруг схватился за голову.

– Я помню…

– Что?

– Воду. Холод. И.… глаза.

– Чьи глаза?

– Их. Тех, кто смотрит из зеркал.

Сергей нервно засмеялся.

– Отлично. Теперь у нас есть призрак, который не помнит, что он призрак, говорящий кот и стихи, от которых кровь стынет в жилах.

– Не стихи, – поправил Кот. – Пророчество.

Михаил сжал перстень в кулаке. Металл вдруг стал тёплым, почти живым.

– Что мне с ним делать?

Кот повернулся и медленно пошёл к дому, хвост трубой.

– Надеть. Если осмелишься.

Гастон вдруг схватил Михаила за руку. Его пальцы были холодными и влажными.

– Не делай этого.

– Почему?

– Потому что я уже видел, чем это кончается.

– Но ты же сказал, что ничего не помнишь!

Гастон покачал головой, и в его глазах мелькнуло что-то чужое, древнее.

– Я не помню. Но они помнят.

Он указал на колодец.

Михаил посмотрел в чёрную воду. На поверхности

Глава 7. Кровь на снегу

Первый снег в Ордынцах начался с пепла. Михаил стоял у окна дома и наблюдал, как хлопья, чёрные, как сажа, медленно кружились в воздухе, оседая на землю странными узорами – то ли рунами, то ли письменами того забытого языка, что Зинаида называла Лимбом. Казалось, сама тьма решила запорошить деревню, замаскировать её под нечто иное, не принадлежащее этому миру.

– Красиво, – раздался за спиной голос Кота-Хроникёра. Он сидел на столе, вылизывая лапу, но глаза его, жёлтые и узкие, не отрывались от окна. – Как похороны.

Михаил провёл пальцем по стеклу. Хлопья за окном на мгновение замерли, будто заметив его, а затем продолжили свой немой танец.

– Это не просто снег, да?

– Ничто здесь не бывает «просто», – Кот зевнул, обнажив клыки. – Особенно зимой. Особенно сейчас.

Сергей, сидевший у печки, и безуспешно пытавшийся растереть замёрзшие пальцы, фыркнул:

– Отлично. Теперь у нас даже погода сошла с ума.

Михаил отвернулся от окна. В воздухе витал запах гари, но не той, что остаётся после костра – этот был тяжелее, гуще, словно горело что-то древнее, чего уже нет в этом мире.

– Надо проверить отца Иова, – вдруг сказал он. – Если кто и знает, что это, так он.

Кот перестал вылизываться и посмотрел на Михаила с каким-то странным, почти человеческим сочувствием.

– Опоздал.

                                             * * *

Часовня стояла на окраине деревни, маленькая, покосившаяся, будто нехотя вросшая в землю. Дверь была приоткрыта, и чёрные снежинки, словно живые, вились у порога, не решаясь войти внутрь.

– Отец Иов? – позвал Михаил, толкая дверь плечом.

Ответом ему была тишина – густая, давящая, как вата в ушах.

Внутри пахло ладаном и чем-то ещё – чем-то резким, химическим, будто кто-то пытался жечь не дерево, а саму плоть мира.

Сергей, шагнувший первым, вдруг остановился как вкопанный.

– Боже…

Отец Иов сидел у алтаря, склонившись над раскрытой Библией. Его руки, костлявые и жилистые, сжимали страницы так крепко, что ногти впились в бумагу, оставив кровавые следы. Но самое страшное было в его глазах – вернее, в том, что от них осталось.

Веки были широко раскрыты, но под ними зияли лишь чёрные, обугленные впадины, будто кто-то выжег их паяльной лампой. Из пустых глазниц стекали тонкие струйки чего-то тёмного, слишком густого для крови.

– Не трогай его, – прошептал Михаил, но Сергей уже подошёл ближе.

– Он… он что, мёртв?

Кот, протиснувшийся между ними, фыркнул:

– Нет. Он хуже, чем мёртв. Он увидел.

На стене за алтарём, написанные тем же тёмным веществом, что текло из глаз отца Иова, виднелись слова:

«НЕ ИЩИТЕ АХЕРОН»

Буквы были неровными, дрожащими, будто писавший их торопился или боролся с чем-то – или с кем-то.

Сергей дотронулся до стены и тут же отдёрнул руку.

– Горячее…

Михаил подошёл к отцу Иову. Монах, казалось, не дышал, но когда Михаил наклонился ближе, его губы вдруг шевельнулись.

– Он говорит!

– Что? Что он говорит?

Михаил приложил ухо к губам монаха. Шёпот был едва слышен, словно доносился из-под земли:

– Они… уже… здесь…

И вдруг тело отца Иова затряслось в последнем судорожном спазме. Его пальцы разжались, выпуская страницы Библии, и Михаил увидел, что монах не просто держал книгу – он рвал её, вырывал целые куски, складывая их в странный узор у себя на коленях.

Кот прыгнул на алтарь и наклонился над бумажными обрывками.

– Интересно…

– Что?

– Он пытался сложить зеркало.

Сергей нервно засмеялся:

– Из кусочков Библии?

– Из того, что было под рукой, – ответил Кот. – Умный был человек. Жаль, умных обычно убивают первыми.

Михаил поднял один из клочков. На нём виднелся кусок текста:

«…и узрят Лик Его, и имена их изгладятся из Книги Жизни…»

Снаружи вдруг завыл ветер, и дверь часовни с грохотом захлопнулась. В тот же миг струйки из глаз отца Иова ожили, поднялись в воздух, как чёрные змейки, и начали складываться в новые слова на стене:

«ОН УЖЕ ЗДЕСЬ»

Кот вдруг ощетинился, его спина выгнулась дугой.

– Пора уходить.

– Но… отец Иов…

– Он уже ничем не поможет. Зато они – да.

Михаил не успел спросить, кто «они», как услышал скрип снаружи – будто кто-то медленно проводил ногтями по дереву.

Не по двери.

По всем стенам часовни сразу.

Сергей побледнел.

– Нам… нам надо уходить. Сейчас.

Кот прыгнул к запасному выходу – маленькой дверце у алтаря, ведущей в ризницу.

– Если хотите жить – бежим.

Михаил бросил последний взгляд на отца Иова. Монах сидел неподвижно, но на его губах застыла странная улыбка – нечеловечески широкая, будто кто-то растянул рот уже после смерти.

А снаружи скрип становился всё громче.

Будто что-то огромное обняло часовню и медленно, не спеша, начало сжимать пальцы.

                                             * * *

Дом №26 встретил их ледяным молчанием. Михаил бросил взгляд на обсидиановое зеркало в прихожей – стекло было мутным, словно затянутым пеплом, и отражало лишь размытые очертания комнаты. Но когда он подошёл ближе, в глубине что-то шевельнулось.

Анастасия.

Она билась в зеркале, как птица в клетке, её рот был раскрыт в беззвучном крике, а пальцы царапали стекло изнутри, оставляя мутные следы. Но звук, который прорывался сквозь преграду, был странно приглушённым, будто доносился не из зеркала, а из-под пола – глухой, подземный шёпот, от которого по спине побежали мурашки.

– Она… она что, там застряла? – Сергей отступил на шаг, наткнувшись на стул.

Кот-Хроникёр прыгнул на комод рядом с зеркалом и прижал ухо к холодной поверхности.

– Не застряла. Её тянут.

Михаил прикоснулся к стеклу. Оно было ледяным, но не так, как бывает холодным зимой – этот холод шёл изнутри, как будто зеркало вело прямиком в вечную мерзлоту.

– Анастасия!

Она повернулась к нему, и её глаза – такие живые, такие человеческие – вдруг наполнились ужасом. Её губы сложились в слово, которое Михаил прочитал без звука:

«Беги»

Потом её резко дёрнуло назад, будто кто-то схватил за волосы, и она исчезла в глубине зеркала, как утопающая в чёрной воде.

– Что это было?! – Михаил ударил по стеклу кулаком, но оно лишь глухо звякнуло, не треснув.

– Тени, – сказал Кот, выгибая спину. – Они наконец поняли, что она – ключ.

Сергей нервно засмеялся:

– Отлично. Теперь у нас похищенная девушка в зеркале, мёртвый монах и чёрный снег. Что дальше?

Как будто в ответ на его слова, в доме что-то щёлкнуло.

Тишина.

Потом – скрип половиц.

Не сверху.

Не снизу.

Изнутри стен.

Кот прыгнул на плечо Михаилу, его когти впились в кожу сквозь ткань.

– Они здесь.

Тени вышли из углов.

Сначала это были просто пятна – чёрные, безликие, как разлитые чернила. Но постепенно они начали вытягиваться, подниматься, обретая форму, но не лицо, не черты – лишь пустоту, обтянутую чем-то вроде кожи.

Одна из них шагнула вперёд.

Михаил отступил, нащупывая за спиной что-то, чем можно защититься. Его пальцы наткнулись на нож для бумаг – старый, с тупым лезвием, оставленный кем-то на столе.

– Сергей, держись ближе!

Но Сергей не двигался. Он стоял, широко раскрыв глаза, глядя, как Тень приближается к нему, протягивая что-то вроде рук – длинных, жидких, будто сделанных из дыма.

– Михаил… – его голос дрожал. – Я не могу пошевелиться…

Кот прыгнул на пол и зашипел, его шерсть встала дыбом.

– Кровь!

– Что?

– Твоя кровь! Они её боятся!

Михаил не думал. Он сжал нож и провёл лезвием по ладони.

Боль вспыхнула острой полосой, но почти сразу притупилась – холод в доме был таким, что даже кровь, выступившая из пореза, казалась тёплой.

Первая капля упала на пол.

Алая.

Яркая.

Человеческая.

Тени замерли.

Потом – отступили.

Не все сразу. Одна, та, что была ближе всего к Сергею, словно не поверила, потянулась к капле, но едва её «пальцы» коснулись крови, Тень дёрнулась, как от удара током, и её контуры поплыли, будто масло на воде.

– Они… они боятся? – Сергей наконец смог пошевелиться и отпрыгнул к Михаилу.

– Не боятся, – прошептал Кот. – Они её ненавидят.

Михаил сжал кулак, и ещё несколько капель упали на пол.

Тени отпрянули ещё дальше, их формы колеблясь, будто на ветру.

– Что теперь?

– Бежим, – сказал Кот. – Пока они не поняли, что у тебя крови не бесконечно.

Михаил бросил последний взгляд на зеркало.

Анастасия снова была там – но теперь её лицо было бледным, почти прозрачным, а вокруг шеи обвивалось что-то вроде чёрной ленты, сжимаясь всё туже.

Её губы снова сложились в беззвучное:

«Беги»

И зеркало треснуло.

Небольшая трещина, тонкая, как паутина, пробежала от края до края, разрезая отражение пополам.

Кот прыгнул к двери.

– Сейчас!

Они выбежали в чёрный снег, который теперь падал ещё гуще, застилая следы, будто стирая сам факт их присутствия.

А из дома №26 за ними наблюдали.

Не Тени.

Не Анастасия.

Кто-то ещё.

                                             * * *

Зинаида Кружевницкая сидела за столом, окружённая пыльными фолиантами, когда они ввалились в её избу. В руках она держала перстень, который Кот принёс Михаилу, и крутила его перед керосиновой лампой, будто пыталась разглядеть что-то в трещине на камне.

– Ну? – Михаил стиснул зубы, чтобы они не стучали. После бегства из дома №26 холод въелся в кости, и даже жаркая печь Зинаиды не могла его прогнать.

Старуха не ответила сразу. Она достала из-под стола книгу – кожаную, потрёпанную, с облупившимся золотым тиснением на корешке.

– Где ты это нашёл?

– Кот принёс.

Зинаида бросила взгляд на Кота-Хроникёра, который устроился на печке, вылизывая лапу со стигматами.

– Конечно, – пробормотала она. – Он всегда приносит то, что нужно. В самый неподходящий момент.

– Что это за перстень?

Зинаида открыла книгу на странице, отмеченной засохшим цветком. На пожелтевшей бумаге был изображён тот же перстень – с трещиной, делящей камень пополам.

– Печать Нострадамуса.

Сергей фыркнул:

– Предсказатель?

– Не только, – Зинаида провела пальцем по странице. – Он знал, что будет после конца. И пытался предупредить.

Михаил наклонился ближе.

– Что значит трещина?

– Это не трещина, – прошептала Зинаида. – Это дверь.

В избе вдруг стало тихо. Даже Кот перестал вылизываться.

– Дверь куда?

– В Лимб. В то место, где они ждут.

Сергей нервно засмеялся:

– Отлично. У нас есть ключ от двери в ад.

– Не ключ, – поправила Зинаида. – Замок.

Она повернула перстень, и трещина на камне вдруг показалась Михаилу глубже, чем была – бездонной, как колодец в доме №26.

– Если его надеть…

– Не надо, – резко сказала Зинаида. – Не сейчас.

Снаружи вдруг раздался шум – что-то между лаем и скрежетом когтей по дереву.

Кот мгновенно ощетинился.

– Пёс.

– Какой ещё пёс? – Сергей бросился к окну.

Во дворе, у старой яблони, копался Зеркальный Пёс. Его шерсть отражала падающий снег, но не так, как должно отражаться – снежинки в ней двигались в обратную сторону, снизу вверх, будто время текло вспять.

– Что он там…

Пёс рыл землю с одержимостью могильщика, и вскоре из-под чёрного снега показалось нечто белесое.

Кость.

Потом ещё одна.

И наконец – череп.

Но не просто череп.

В тлеющих остатках одежды, обвивавших кости, Михаил узнал ткань – ту самую, из которой был сшит пиджак его деда.

– Нет…

Он бросился к двери, но Зинаида схватила его за руку.

– Не ходи!

– Это же он! Это…

– Я знаю, – её голос дрожал. – Но это не твой дед. Это то, что они оставили вместо него.

Пёс поднял голову и посмотрел прямо на Михаила. Его глаза были пустыми – не чёрными, не белыми, просто… пустыми. Как два зеркала, отражающие ничего.

Потом он снова принялся рыть.

Зинаида вдруг зашептала что-то, перебирая чётки.

– Что происходит?

– Они готовятся, – сказал Кот, спрыгивая с печи. – Зимнее солнцестояние близко.

Сергей схватился за голову.

– Кто они?

Кот посмотрел на него своими жёлтыми глазами, в которых мерцало что-то древнее страха.

– Те, кто был до нас.

А снаружи Зеркальный Пёс вытащил из земли последнюю находку – истлевшую руку, сжатую в кулак.

Когда кости рассыпались, в снегу осталось лежать только одно.

Ещё один перстень.

Точная копия того, что держал Михаил.

Но целый.

Без трещин.

Кот вздохнул.

– Начинается.

Глава 8. Тень деда

Медальон лежал среди костей, вырытых Зеркальным Псом, будто чья-то рука специально положила его поверх останков – чтобы нашли. Михаил поднял овальный кусочек металла, покрытый землёй и временем, и протёр пальцем запотевшее стекло.

Под ним оказалась фотография.

Дед.

Молодой, лет тридцати, в строгом костюме, который сейчас назвали бы винтажным. Рядом с ним – девушка в белом платье, с тёмными волосами, собранными в старомодную причёску.

Анастасия.

Точная копия той, что сейчас была заперта в зеркале.

Михаил перевернул медальон. На обороте, выгравированными неровными буквами, стояла дата:

1924

– Не может быть… – прошептал он.

Кот-Хроникёр, сидевший рядом на корточках, протянул лапу и ткнул когтем в стекло.

– Может.

– Но это же…

– Сто лет назад? Да. – Кот повертел головой, изучая фотографию. – Она всегда выглядит одинаково.

Сергей, стоявший чуть поодаль и до сих пор не решавшийся подойти ближе к раскопанной могиле, нервно засмеялся:

– Что, она вампирша, что ли?

– Хуже, – ответил Кот. – Она ключ.

Михаил сжал медальон в кулаке. Металл, пролежавший в земле бог знает сколько лет, был тёплым, почти живым.

– Дед знал её.

– Не только знал.

Кот встал и потянулся, его спина выгнулась неестественной дугой.

– Ищи под полом. В его комнате.

                                             * * *

Доски скрипели под ногами, будто жалуясь на незваных гостей, когда Михаил входил в комнату деда. Ничего не изменилось с тех пор, как он был здесь в последний раз – всё те же книги на полках, тот же письменный стол с зелёной лампой, те же фотографии на стенах.

Только теперь он смотрел на них другими глазами.

– Где искать? – спросил он у Кота, который устроился на спинке кресла, как чёрный страж.

– Там, где прячут самое важное.

Михаил опустился на колени и начал простукивать пол. Третья доска слева от кровати звучала глухо – под ней была пустота.

Ножом из кухни он поддел край, и доска с скрипом поднялась.

Пыль.

Паутина.

И маленький железный ящик, покрытый ржавыми пятнами, будто кто-то когда-то пытался его сжечь.

Кот спрыгнул и уселся рядом, его хвост нервно подёргивался.

– Ну же.

Ящик открылся со скрипом, будто нехотя. Внутри лежала потрёпанная тетрадь в кожаном переплёте – дневник деда.

Первая страница была датирована 1924 годом.

«Сегодня снова видел её. Стоит у зеркала в белом, как привидение. Говорит, что ждёт кого-то. Меня? Или того, кто был до меня?»

Михаил перевернул страницу.

«Зеркальная болезнь прогрессирует. Сегодня утром заметил – моё отражение моргает на секунду позже, чем я. Иногда кажется, что оно хочет сказать что-то. Но стекло не пропускает звуков.»

Сергей, заглядывавший через плечо, свистнул:

– Ваш дедушка либо гений, либо сумасшедший.

– И то, и другое, – пробормотал Кот.

Михаил листал дальше, и с каждой страницей почерк становился всё более неровным, торопливым, будто автор боялся, что не успеет.

«Они приходят через зеркала. Сначала это просто тени, но потом… Потом они начинают говорить. Голосом тех, кого ты любил. Анастасия говорит, что может помочь, но я не верю. Она слишком часто смотрит на трещину в зеркале, как будто ждёт, когда она станет больше.»

Последняя запись была сделана красными чернилами – или чем-то, что их напоминало.

«Цикл повторяется. Я не первый. Не последний. Она сказала, что следующий придёт через сто лет. Мой внук. Надо подготовить…»

Дальше шли какие-то схемы, рисунки зеркал, соединённых линиями, как паутиной.

И в самом низу, дрожащей рукой:

«Они уже здесь.»

Михаил поднял глаза на Кота.

– Что это значит?

Кот медленно моргнул своими жёлтыми глазами.

– Что ты должен выбрать.

– Что?

– Остаться человеком… – Кот повернул голову к зеркалу в углу комнаты, где в глубине мелькнуло что-то белое, – или стать тем, кто сможет их остановить.

А в зеркале, пока никто не смотрел, трещина стала чуть длиннее.

                                             * * *

Белый Странник стоял у края леса, где тропинка терялась среди зарослей бурьяна. Его фигура казалась вырезанной из тумана – очертания размытые, будто смазанные влажной кистью, но в то же время чёткие, не позволяющие спутать его с обычным природным явлением. Михаил остановился в нескольких шагах, чувствуя, как холодный пот стекает по спине.

– Вы… – начал он, но голос предательски дрогнул.

Странник не повернулся. Его рука, бледная, почти прозрачная, поднялась и указала в сторону заброшенного здания на окраине деревни – старой школы, чьи выбитые окна смотрели на мир пустыми глазницами.

– Там.

Голос звучал странно – не громко и не тихо, а будто внутри самой головы, как воспоминание о чьих-то словах.

– Что там? – спросил Михаил.

– Правда. О вас. О нас.

Кот-Хроникёр, сидевший у ног Михаила, вдруг ощетинился.

– Не ходи.

– Почему?

– Потому что он не тот, за кого себя выдаёт, – прошипел Кот, его спина выгнулась дугой.

Белый Странник медленно повернул голову. Под капюшоном не было лица – только бледная маска, на которой не обозначилось ни глаз, ни рта.

– Я тот, кто может помочь. В отличие от твоего… спутника.

Кот прыгнул вперёд, его шерсть стояла дыбом.

– Лжец! Ты знаешь, что там!

Странник снова указал на школу.

– Время идёт, Михаил Ордынский. Она не будет ждать вечно.

И растаял, как дым на ветру, оставив после себя лишь запах старой бумаги и мокрого пепла.

                                             * * *

Школа встретила их скрипом расшатанных дверей. Здание дышало сыростью и чем-то ещё – сладковатым, приторным, как запах разлагающихся яблок.

– Прекрасное место для самоубийства, – пробормотал Сергей, переступая через порог. – Или убийства.

Михаил не ответил. Его внимание привлекло странное мерцание внутри – тысячи бликов, прыгающих по стенам, полу, потолку.

Осколки.

Сотни, тысячи осколков зеркал, развешанных, разложенных, разбросанных по всему зданию. Одни были большими, почти целыми, другие – не больше ногтя, но все они отражали.

Только не то, что должно было.

В одном Михаил увидел себя – но в одежде начала века, с тростью в руках. В другом – деда, молодым, стоящим рядом с Анастасией. В третьем – лишь пустую комнату, где что-то шевелилось за кадром.

– Что за чертовщина… – Сергей поднял один из осколков. – Это же…

– Прошлое, – сказал Кот. – И возможное будущее.

Михаил подошёл к большому зеркалу, висевшему на стене бывшего класса. Стекло было треснуто по диагонали, и в каждой части отражалось разное время:

Слева – он сам, но старше, с седыми висками, стоящий перед чем-то ужасным (лицо было искажено страхом).

Справа – Анастасия в белом платье, но не в зеркале, а в реальности, протягивающая ему руку.

А посередине…

Посередине была тьма.

Но не пустота – что-то в ней шевелилось.

– Не смотри, – резко сказал Кот, но было поздно.

Тьма в зеркале пошевелилась, и Михаил увидел глаза.

Не пару.

Не десяток.

Сотни глаз, смотрящих на него из глубины, и все – знакомые.

Глаза деда.

Глаза Анастасии.

Его собственные глаза.

– Это…

– Они, – прошептал Кот. – Те, кто не смог. Те, кто стал частью зеркал.

Сергей вдруг схватил Михаила за плечо.

– Мы уходим. Сейчас же.

Но дверь, через которую они вошли, теперь отражала не коридор, а другой осколок – где они сами стояли спиной, не замечая, как из зеркала за их спинами медленно вытягиваются чёрные, безликие руки.

Кот прыгнул на плечо Михаилу.

– Разбей центральное зеркало!

– Какое…

– То, где тьма!

Михаил схватил ближайший стул и со всей силы швырнул его в зеркало.

Стекло разлетелось на тысячи осколков, но вместо звонкого дребезжания раздался крик – человеческий, но в то же время совсем не человеческий.

И школа содрогнулась, как живое существо.

Осколки на стенах начали сливаться, образуя новые зеркала, новые отражения, и в каждом теперь была только тьма.

И глаза.

Все смотрели на Михаила.

Все узнавали его.

Кот вцепился когтями в плечо.

– Бежим!

Они бросились к выходу, но дверь теперь вела не наружу, а в другой класс, где на стенах висели точно такие же зеркала.

– Замкнутый круг, – прошипел Кот. – Классика.

Сергей, тяжело дыша, прислонился к стене.

– Что теперь?

Михаил посмотрел на осколок в своей руке – тот, что он неосознанно поднял, разбивая зеркало.

В нём отражалась Анастасия.

Она что-то говорила, но звука не было.

Только губы складывались в одно слово:

«Трещина»

И тогда Михаил понял.

Он поднял осколок и под углом направил солнечный луч, пробивавшийся через разбитое окно, на центральное зеркало в новом классе.

Свет, преломлённый тысячами граней, ударил в тьму – и та взревела.

Дверь появилась снова.

Настоящая.

Ведущая наружу.

– Как ты… – начал Сергей.

– Позже, – бросил Михаил, выталкивая его к выходу.

Последним он видел, как в осколках за их спинами сотни рук бьются о границы зеркал, пытаясь вырваться наружу.

И одну фигуру – белую, безликую – которая спокойно стояла и махала ему на прощание.

                                             * * *

Ветер поднялся внезапно, когда они выбегали из школы, но это был не обычный ветер – он шуршал страницами, будто перелистывал невидимую книгу. Михаил остановился, чувствуя, как что-то цепляется за край его сознания – голос, знакомый и чужой одновременно.

– Закрой зеркало!

Он обернулся. Школа стояла как прежде, но в выбитых окнах теперь отражалось не небо, а интерьеры разных эпох: класс с партами 1920-х, коридор с портретом Сталина, современный кабинет с компьютерами. И из каждого окна доносился один и тот же голос – голос деда, но молодого, отчаянного.

– Закрой, пока не поздно!

Сергей схватил Михаила за рукав.

– Ты слышишь?

– Моего деда…

Кот-Хроникёр вдруг вскочил на плечо Михаилу, его когти впились в кожу.

– Не слушай. Это ловушка.

Но было поздно. Самый большой осколок зеркала, валявшийся у порога, вдруг вспыхнул голубоватым светом. В нём, как в киноэкране, разворачивалась сцена:

1924 год. Та же школа, но новая, с пахнущими краской стенами. Дед – молодой, в гимнастёрке – стоял перед зеркалом в учительской, а напротив него…