Ордынцы: Зеркало Ахерона. Часть 1

Михаил почувствовал, как по спине бегут мурашки. Отвар в его руках вдруг забурлил, хотя давно должен был остыть. Он поставил кувшин на стол, и в этот момент все осколки зеркала одновременно задрожали, издавая высокий, вибрирующий звук.

Зинаида резко подняла голову.

– Уходи. Сейчас.

– Что происходит?

– Они почуяли тебя. По-настоящему. – Старуха схватила его за руку – её пальцы были удивительно сильными для такого возраста. – Твой дед оставил тебе не дом. Он оставил тебе дверь. И теперь она начинает открываться.

Она вытолкнула его в коридор, сама оставаясь в комнате. Дверь захлопнулась перед самым носом Михаила. Из-за неё донеслись странные звуки – шёпот на непонятном языке, шелест, похожий на крылья летучей мыши, затем – резкий, как удар хлыста, звук разбивающегося стекла.

Когда спустя минуту дверь открылась, Зинаида стояла посреди комнаты, вся в соли, как после снежной бури. Осколки зеркала лежали на полу, но теперь они были… чёрными, будто покрытыми сажей.

– Где она? – спросил Михаил, глядя на пустое зеркало.

Зинаида вытерла пот со лба.

– Ушла. Ненадолго. – Она подняла с пола один чёрный осколок и протянула Михаилу. – Носи с собой. Когда понадобится – узнаешь.

Осколок был холодным, как лёд, и странно тяжёлым для своего размера. Михаил повертел его в пальцах – в глубине стекла что-то шевелилось, как дым в закрытой банке.

– Кто они? – спросил он наконец. – Настоящие «они»?

Зинаида уже собиралась уходить. На пороге она остановилась, не оборачиваясь.

– Тени на стенах. Отблески в зеркалах. Те, кто был до нас. И кто будет после. – Она покачала головой. – Орда Тьмы не уходит, Ордынский. Она только ждёт.

Дверь закрылась за ней, оставив Михаила наедине с чёрным осколком в руке и надписью, которая снова появилась на стене – теперь уже без всякой ртути. Всего одно слово на Лимбе, но он вдруг понял его значение:

«Скоро»

                                             * * *

Туман пришёл в Ордынцы неожиданно – густой, молочный, неестественный. Он стелился по земле плотными волнами, смывая границы между тропинками и полями, забором и лесом. Михаил стоял у окна, наблюдая, как белая пелена поглощает деревенскую улицу, и думал о странном предупреждении Зинаиды. Его пальцы непроизвольно сжимали чёрный осколок зеркала, оставленный старухой – стекло было холодным даже через ткань кармана.

Громкий стук в дверь заставил его вздрогнуть. На пороге стоял незнакомец – мужчина лет пятидесяти, в дорогом, но потрёпанном пальто, с кожаной сумкой через плечо. Его лицо, бледное и вытянутое, напоминало старинный портрет.

– Гастон Лефевр, – представился он с лёгким французским акцентом. – Антиквар из Парижа. Вы, должно быть, Михаил Ордынский?

Он протянул визитную карточку – тонкий листок пожелтевшей бумаги с выгравированными буквами. Михаил машинально принял его и почувствовал странное покалывание в пальцах, будто карточка была заряжена статическим электричеством.

– Чем могу помочь?

Гастон огляделся, его глаза – необычно светлые, почти бесцветные – скользили по стенам, будто читая невидимые надписи.

– Я ищу кое-что… особенное. Зеркало. Говорят, ваш дед коллекционировал такие вещи.

Михаил почувствовал, как чёрный осколок в кармане вдруг стал теплее.

– Какое именно зеркало?

Гастон улыбнулся, обнажив мелкие, ровные зубы.

– Оно не имеет формы. Или имеет все формы сразу. – Он сделал шаг вперёд, и Михаил уловил странный запах – старых книг и чего-то ещё, сладковатого, как разлагающиеся цветы. – Его называют Ахерон. Врата. Глаз Самаэля.

В этот момент где-то в доме громко хлопнула дверь. Гастон вздрогнул, его пальцы непроизвольно сжали ремень сумки.

– Вы слышали? – прошептал он, и в его голосе впервые появились нотки страха.

Михаил покачал головой. Он знал, что в доме никого больше не было. Или не должно было быть.

Гастон вдруг резко повернулся к окну.

– Он здесь.

Туман за окном сгустился, приняв почти осязаемую форму. Что-то большое двигалось в его глубине – неясные очертания, напоминающие то ли всадника, то ли огромную птицу.

– Кто? – спросил Михаил, но Гастон уже отступал к двери, его лицо стало серым, как пепел.

– Оно знает, что я ищу его. – Он судорожно застегнул пальто. – Я должен уйти. Пока не поздно.

Михаил хотел остановить его, но Гастон уже выскочил на крыльцо и растворился в тумане за несколько шагов. Только его сумка осталась лежать на пороге, будто сброшенная в спешке.

Михаил поднял её – кожа была странно влажной, хотя туман внутрь не проникал. Он развязал ремень и заглянул внутрь. Среди кипы старых бумаг и странных металлических инструментов лежал одинокий листок, испещрённый каракулями. Михаил развернул его – текст был написан на старофранцузском, но несколько строк выделялись чётче остальных:

«Когда северный всадник явится в червлёных одеждах, двое станут ключом и замком. Врата откроются для тех, кто не отражается, и Лимб поглотит тени прошлого.»

Михаил не успел дочитать – снаружи раздался крик. Человеческий, но искажённый, будто проходящий через слои воды и времени. Он бросился к двери, но туман за порогом стал таким плотным, что напоминал белую стену.

– Гастон? – крикнул Михаил.

Ответом стал новый крик – ближе, страшнее. Потом – тишина. Туман медленно рассеялся, открывая пустую улицу. Ни следа француза. Только на земле, в том месте, где он должен был стоять, лежала лужа той же чёрной жидкости, что сочилась из стен дома.

Михаил вернулся внутрь, дрожащими руками разглядывая катрен. Бумага была древней, но слова выглядели свежими, будто написанными вчера. В углу листа красовалась печать – странный символ, напоминающий треснувшее зеркало.

Он положил листок на стол, и в этот момент чёрный осколок в его кармане вдруг стал горячим. Михаил выронил его – стекло упало прямо на катрен, и произошло нечто странное. Бумага начала темнеть, буквы – перестраиваться, образуя новые слова, теперь уже на русском:

«Ордынский, ищи в Александровской слободе то, что было потеряно до первого круга.»

Из глубины дома донёсся смех – высокий, детский. Михаил резко обернулся. В дверном проёме стоял Кот-Хроникёр, его жёлтые глаза светились в полумраке.

– Ну что, – произнёс Кот, – теперь веришь, что это не просто совпадение?

Михаил хотел ответить, но в этот момент осколок зеркала на столе треснул, расколовшись на две части. В трещине что-то блеснуло – крошечный ключик, старинный, весь покрытый патиной.

Кот прыгнул на стол, обнюхал находку.

– Александровская слобода… – прошептал он. – Там всё и началось. И там же всё закончится.

На улице туман вдруг рассеялся, как по мановению руки. В просвете между домами мелькнула чёрная фигура Зеркального Пса – он стоял, глядя прямо на дом №26, а затем медленно повернулся и исчез в переулке.

Михаил поднял ключик. Он был холодным и странно тяжёлым. В голове звучали последние слова катрена: «двое станут ключом и замком». Он посмотрел на Кота.

– Кто второй?

Кот-Хроникёр лишь усмехнулся и прыгнул на подоконник, где начинал собираться новый туман – на этот раз чёрный, как сажа.

– Ты скоро узнаешь. Когда встретишь её вновь.

И он исчез в надвигающейся тьме, оставив Михаила наедине с ключиком, катреном и чувством, что игра только начинается. А где-то в глубине дома снова зашуршали тени на стенах, складываясь в новые письмена – но читать их уже не было сил.

Глава 4. Язык Лимба

Ночь опустилась на дом №26 тяжелым бархатным пологом, пропитанным запахом старой древесины и чего-то еще – сладковатого, напоминающего забродившие ягоды. Михаил сидел за кухонным столом, вертя в пальцах тот самый крошечный ключик, найденный в осколке зеркала. Его ребристая поверхность оставляла на подушечках пальцев странные отпечатки, будто не просто металл, а застывшая кожа какого-то существа. Ветер за окном выл по-особенному – не хаотично, а словно повторяя определенный ритм, напоминающий чье-то дыхание.

Он поднял голову – в осколке разбитого зеркала, что лежал на подоконнике, снова шевельнулось отражение. Анастасия. Ее бледное лицо казалось призрачным пятном в темноте, только губы выделялись едва заметным розоватым оттенком. Она что-то говорила, но звука не было. Только губы двигались, произнося странные слова на непонятном языке.

Михаил придвинулся ближе. Язык был странно гортанным, полным шипящих и щелкающих звуков, которые физически невозможно воспроизвести человеческим речевым аппаратом. И вдруг… понимание пришло внезапно, как удар. Он не просто слышал – он понимал. Каждое слово. Каждый звук. Как будто этот язык всегда дремал где-то в глубине его сознания, ожидая своего часа.

– …дверь между мирами истончается… – шептала Анастасия, и ее голос звучал так, будто доносился из очень глубокого колодца. – …ключ в твоих руках, но замок еще не найден… они хотят вырваться…

Михаил почувствовал, как по спине побежали мурашки. Его руки сами собой потянулись к осколку, но в этот момент где-то в доме громко хлопнула дверь. Отражение Анастасии вздрогнуло, ее глаза расширились от ужаса.

– Он идет! – ее голос стал резким, пронзительным. – Не смотри ему в глаза! Не…

Осколок зеркала вдруг запотел изнутри, словно кто-то выдохнул на него из темноты. Когда конденсат исчез – Анастасии уже не было. Только странный символ, нарисованный на поверхности – круг с трещиной посередине.

Глухие шаги в коридоре заставили Михаила обернуться. В дверном проеме стоял высокий мужчина в потертой рясе, с деревянным крестом на груди. Его глаза были закрыты толстыми веками, будто сросшимися после многих лет слепоты. Лицо – изрезано глубокими морщинами, как руслами высохших рек.

– Отец Иов… – почему-то прошептал Михаил, хотя никогда раньше не видел этого человека.

Слепой монах повернул голову в его сторону с пугающей точностью.

– Ты уже слышал ее голос, – его собственный голос был удивительно мягким и глубоким, как звук большого колокола. – Значит, дверь уже приоткрыта.

Он вошел, не спрашивая разрешения. Его пальцы с длинными, желтыми ногтями дрожали, перебирая четки. Запах ладана и чего-то кислого – как прокисшее молоко – шел от его одежды.

– Какая дверь? – спросил Михаил, невольно отступая на шаг.

Отец Иов вдруг резко повернулся к осколку зеркала, хотя не мог его видеть.

– Зеркало – глаз Самаэля. Каждое. Даже самое маленькое. – Он сделал шаг вперед, и Михаил почувствовал, как воздух вокруг монаха стал гуще, тяжелее. – Они смотрят. Ждут. И когда дверь откроется полностью…

Он резко вскинул руку, указывая кривым пальцем в угол комнаты. Михаил обернулся – там, в тени, на стене четко выделялось… что-то. Не надпись, а скорее тень от чего-то, чего не должно было быть в комнате. Очертания напоминали огромную фигуру с неестественно длинными конечностями и слишком большой головой.

– Они уже здесь? – голос Михаила предательски дрогнул.

Отец Иов странно усмехнулся, обнажив редкие желтые зубы.

– Они всегда здесь. Просто сейчас завеса между мирами стала тоньше. А ты… – он повернул слепое лицо к Михаилу, – ты начал видеть.

Монах неожиданно схватил Михаила за руку, сжимая запястье с такой силой, что кости затрещали. Его дыхание стало частым, прерывистым.

– Она сказала тебе о ключе? О двери? – прошипел он. – Она лжет. Все они лгут. Там, за зеркалами, нет правды – только другие зеркала. Бесконечные отражения. И он смотрит через них всеми глазами сразу.

В углу комнаты тень на стене шевельнулась. Отец Иов резко отпустил Михаила и повернулся к тени, вынимая из-за пазухи маленькую бутылочку со святой водой.

– Не время! – крикнул он, и брызнул жидкостью в угол.

Раздалось шипение, как от раскаленного металла. Тень дернулась, съежилась – но не исчезла полностью. Только отступила глубже в угол, будто затаилась.

Отец Иов тяжело дышал, его слепые веки дрожали.

– Они боятся святой воды. Пока боятся. – Он повернулся к Михаилу. – Но когда придет северный всадник…

Где-то наверху громко упал какой-то предмет. Отец Иов вздрогнул, его лицо исказилось странной гримасой – не то страха, не то предвкушения.

– Он уже в доме, – прошептал монах. – Проснись, Ордынский. Ты спишь наяву.

Он резко повернулся и заковылял к выходу, оставляя за собой следы мокрых босых ног – хотя на улице не было дождя, а обувь у него явно была.

Михаил хотел что-то крикнуть ему вслед, но в этот момент осколок зеркала на подоконнике вдруг зазвенел, заставив его обернуться. В отражении снова была Анастасия, ее лицо искажено ужасом. Она что-то кричала, но теперь он не понимал язык. Только последние слова прозвучали ясно, будто сквозь слои стекла и времени:

– …не слушай его… он один из них… слепой страж…

Осколок треснул пополам с тихим звоном. В трещине на секунду показалась капля чего-то черного и густого, как смола. Затем – тишина.

Только на стене в углу тень снова начала медленно расти, принимая новые, более четкие очертания. И Михаил вдруг понял – он узнает эту фигуру. Это очертания человека. Человека в длинном пальто. Гастона Лефевра.

Но как? Гастон исчез в тумане. Или… вошел во что-то другое?

                                             * * *

После ухода отца Иова в доме воцарилась странная тишина – не просто отсутствие звуков, а будто сама материя воздуха стала гуще, тяжелее. Михаил стоял посреди кухни, прислушиваясь к скрипу половиц, который теперь казался осмысленным, почти речевым. На полу все еще виднелись мокрые следы босых ног монаха, но вода в них была не прозрачной, а с легким розоватым оттенком, будто подкрашенной кровью.

Он наклонился, чтобы рассмотреть ближе, и в этот момент краем глаза уловил движение в коридоре. Не резкое, а плавное, как колебание воздуха над раскаленным асфальтом. Михаил медленно повернул голову.

В дверном проеме стояла фигура. Вернее, не стояла – висела в нескольких сантиметрах от пола, не касаясь его. Очертания напоминали человека, но без лица, без четких деталей, словно вылепленного из серой глины и оставленного под дождем. Тень-исполнитель.

Она (оно?) не приближалась, лишь слегка покачивалась на месте. Ее руки – длинные, слишком длинные – двигались в странном ритме, будто стирая что-то с невидимой поверхности. Там, где пальцы касались воздуха, оставались полосы – сначала просто размытости, но постепенно они складывались в нечто узнаваемое. Следы. Те самые, что оставил Гастон, когда входил в дом. Они исчезали под движениями тени, как рисунок мелом под влажной губкой.

Михаил замер, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Он вспомнил слова отца Иова: «Они стирают тех, кто знает». Значит, Гастон знал слишком много? Или стал неудобным свидетелем?

Тень внезапно повернула в его сторону свою безликую голову. Михаил почувствовал, будто на него смотрят тысячи глаз, хотя на месте лица была лишь гладкая, матовая поверхность. В ушах зазвучал шепот – не слова, а скорее их отголоски, как эхо в пустой пещере.

Он сделал шаг назад, задев стол. Раздался звон – осколок зеркала упал на пол. Звук, казалось, разозлил тень. Она резко дернулась вперед, сократив расстояние между ними вдвое. Теперь Михаил различал детали – поверхность существа не была сплошной, а состояла из миллионов мельчайших черных точек, постоянно двигающихся, перестраивающихся, как рой муравьев.

– Уходи, – прошептал он, сжимая в кармане тот самый ключик.

Тень замерла. Затем издала звук – нечто среднее между шипением и смехом. И начала… растворяться. Не исчезать, а именно растворяться в воздухе, оставляя после себя лишь легкую серую дымку и запах старой бумаги.

Михаил не сразу осмелился пошевелиться. Когда наконец сделал шаг вперед, его нога наступила на то место, где только что висела тень. Пол был ледяным, будто покрытым тонким слоем льда. Он наклонился, коснулся пальцами – и тут же отдернул руку. Не холод. Пустота. В том месте, где стояла тень, на секунду вообще не было ничего – ни температуры, ни запаха, ни даже ощущения пространства.

– Нравится знакомство? – раздался знакомый голос с нотками сарказма.

На кухонном столе сидел Кот-Хроникёр, вылизывая лапу со стигматами. Его желтые глаза светились в полумраке, как два маленьких фонарика.

– Что это было? – Михаил все еще не мог унять дрожь в руках.

– Тени-исполнители. Уборщики. – Кот зевнул, демонстрируя ряд острых зубов. – Подчищают реальность, когда кто-то оставляет слишком заметные следы.

– Гастон… они стерли его?

Кот повернул голову на странный угол, будто рассматривая Михаила под новым ракурсом.

– Не совсем. Они стирают следы. А сам он… – хвост кота дернулся, – он перешел в другое состояние. Как твой дед. Как многие до него.

Михаил опустился на стул, внезапно ощутив всю тяжесть усталости. Его пальцы сами собой нашли на столе осколок зеркала – тот самый, в котором появлялась Анастасия. Теперь он был пуст, лишь трещина посередине напоминала крошечную молнию.

– Почему я понимаю язык Лимба? – спросил он, поворачивая осколок в пальцах. – Я никогда его не изучал.

Кот перестал вылизываться, замер в неестественной позе.

– Потому что ты уже был здесь. В прошлой жизни. – Его голос стал глубже, серьезнее. – И не только в одной. Циклы повторяются, Ордынский. Как спирали в капле воды под микроскопом.

Михаил хотел возразить, но кот продолжил:

– Ты думаешь, случайно оказался в этом доме? Что твой дед просто так оставил тебе эти стены? – Он прыгнул с грохотом на пол, подошел вплотную. – Ты всегда возвращаешься. Как и она. Как и я. Как они все.

В его глазах вдруг отразилось что-то древнее – не кошачье, даже не человеческое. Что-то, что видело слишком много кругов этого танца.

– Сколько… сколько уже было циклов?

Кот отвернулся, его хвост нервно подергивался.

– Достаточно, чтобы знать – этот будет последним. Либо ты разорвешь круг, либо он разорвет тебя. – Он посмотрел на разбитое зеркало. – И ее заодно.

В коридоре снова зашевелился воздух – еще одна тень-исполнитель плыла мимо, не обращая на них внимания. Ее длинные пальцы стирали теперь уже следы отца Иова. Капли розоватой воды исчезали одна за другой.

– Они готовят сцену, – прошептал кот. – Чистят холст перед новой картиной. Скоро придут другие.

– Какие другие?

Но Кот-Хроникёр уже прыгнул на подоконник, его силуэт растворялся в наступающих сумерках.

– Те, что ждут за зеркалами. Те, что помнят твое настоящее имя.

И с этими словами он исчез, оставив после себя лишь три черных волоска на подоконнике и чувство надвигающейся бури в воздухе. Михаил остался один с осколком в руках, на поверхности которого вдруг снова начало проявляться лицо Анастасии. Ее губы шевелились, произнося два слова на языке Лимба, которые он понял без перевода:

«Они идут»

                                             * * *

Колодец во дворе дома №26 выглядел древним, как сама деревня. Его сруб, почерневший от времени, покрывала бархатистая плесень, а железное ведро давно проржавело насквозь. Михаил стоял у края, вглядываясь в черную гладь воды внизу. После слов Анастасии он не мог не прийти сюда, хотя каждый нерв в его теле трепетал от предчувствия беды.

Он бросил камешек. Вода приняла его беззвучно, не оставив даже кругов. Как будто там, внизу, не было воды вовсе, а зияла бездонная пустота. Михаил зажмурился, затем резко наклонился вперед – и услышал.

Шепот.

Сначала едва различимый, будто шелест страниц старой книги. Затем четче. Голосов было много – мужские, женские, детские – все сливались в единый поток, говоря на языке Лимба. Но смысл проступал в сознании сам собой, как проявляющаяся фотография:

«Ищи её в Александровской слободе… за семью зеркалами… под знаком треснувшего колокола…»

Михаил почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Голоса звучали не из колодца, а прямо у него в голове, будто всегда были там, просто спали глубоко. Он хотел отпрянуть, но что-то удерживало его на месте – невидимые руки, обхватившие виски.

Вода внизу вдруг заблестела, превратившись на мгновение в идеальное зеркало. В нем отражалось не его лицо, а комната дома №26 – и там, среди разбитых осколков, стояла Анастасия. Её руки были прижаты к какому-то невидимому барьеру, губы шевелились в беззвучном крике.

Голоса в голове Михаила внезапно замолчали. Остался лишь один – хриплый, полный боли:

«Они хотят сделать меня дверью… не дай им… найди меня прежде…»

Вода снова стала черной. Давящие виски пальцы исчезли. Михаил отшатнулся, чуть не упав на мокрую траву. В ушах звенело, как после взрыва.

Он побежал обратно в дом, к зеркалу, где в последний раз виделась Анастасия. Осколки лежали на своем месте, но теперь они были покрыты инеем, хотя в комнате было душно. Михаил упал на колени перед ними, стуча зубами от странного холода, исходящего от стекла.

– Анастасия! – позвал он, не зная, работает ли это так.

Осколки задрожали. Иней начал таять, образуя мокрые дорожки, похожие на слезы. В самом большом осколке проступило её лицо – бледнее, чем раньше, почти прозрачное. Глаза полны ужаса.

– Нет времени… – её голос звучал так, будто доносился через толщу воды. – Они знают, что ты понял язык… Теперь ты опасен…

Она оглянулась куда-то за спину, будто услышала шаги. Когда повернулась снова, в её глазах читалась решимость.

– Ищи в слободе то, что спрятал мой отец… под колоколом… – её пальцы коснулись стекла изнутри. – Возьми это…

Её рука вдруг прошла сквозь зеркало, как будто стекло превратилось в воду. Бледные пальцы разжались – на ладони лежал белый цветок, похожий на лилию, но с кроваво-красными тычинками. Михаил протянул руку.

В тот момент, когда их пальцы должны были соприкоснуться, где-то в доме громко хлопнула дверь. Анастасия вскрикнула – её руку кто-то резко дёрнул назад. Михаил успел схватить цветок, но ощутил страшный холод – будто взял в ладони кусок льда.

– Беги! – успела крикнуть Анастасия, прежде чем что-то огромное и тёмное заполнило пространство за ней.

Зеркало треснуло с громким звоном. Все осколки почернели разом, будто сгорели изнутри. Михаил отпрянул, сжимая в руке цветок – он был настоящим, влажным от росы, и пах… пах не цветами, а снегом. Снегом и чем-то ещё – медью, может быть? Или кровью?

Из глубины дома донеслись шаги. Тяжёлые. Медленные. Раз-два. Пауза. Раз-два-три.

Михаил вскочил на ноги, зажав цветок в кулаке. По его руке уже расползалось странное онемение – от прикосновения к тому, что прошло сквозь зеркало. В дверном проёме мелькнула тень – не та, безликая, а чья-то вполне определённая. Человеческая. Но Михаил не стал ждать встречи.

Он рванул к выходу, выскочил во двор. На крыльце соседнего дома сидел Кот-Хроникёр, вылизывая лапу. Его жёлтые глаза сверкнули при виде цветка в руке Михаила.

– А, получил подарочек, – произнёс он, переставая вылизываться. – Теперь ты официально участник игры. Поздравляю. Или соболезную. Ещё не решил.

Михаил тяжело дышал, разглядывая цветок. Его лепестки были испещрены тончайшими прожилками, складывающимися в странные письмена – тот же язык Лимба, но в форме, которую можно было понять лишь касаясь.

– Что мне с этим делать? – спросил он, чувствуя, как холод от цветка поднимается по руке к локтю.

Кот зевнул, обнажая острые клыки.

– Сохранить. Засушить. Зашить в подушку. – Он прыгнул с крыльца, грациозно приземлившись рядом. – Это твой пропуск. Без него в слободе тебя даже не заметят.

– А что это за…

– Время рассказов закончилось, – резко оборвал его Кот, уши прижались к голове. – Они идут.

Из дома №26 донёсся громкий треск – будто разломилось пополам огромное дерево. Кот резко дёрнул головой в сторону леса.

– Бежим. Сейчас.

Михаил даже не успел спросить, кто «они» – тело решило за него. Ноги сами понесли его за котом, прочь от дома, прочь от этого места. В руке он сжимал белый цветок, на котором уже проступали первые капли крови – его собственной, сочащейся из мелких порезов, оставленных невидимыми шипами.

Последнее, что он увидел, оборачиваясь – тени в окнах дома №26. Много теней. И все они смотрели ему вслед.

Глава 5. Карта свободы

Городская библиотека в уездном центре пахла пылью и старым деревом. Михаил сидел за откидным столом в углу архивного зала, где свет от единственного окна падал наискось, превращая стопки книг в миниатюрные горные хребты. Перед ним лежал катрен Гастона, аккуратно накрытый листом папиросной бумаги – будто стыдливый пациент на приеме у врача. Сергей Морозов, его друг-журналист, копался в соседней стопке фолиантов, время от времени издавая звуки, похожие то на разочарованное хмыканье, то на удивленный вздох.

– Вот, смотри, – Сергей внезапно шлепнул перед Михаилом потрепанный том «Пророчества Нострадамуса: полный комментарий». – В издании 1912 года есть упоминание о «северном всаднике». Только это не человек, понимаешь?